Клетка из лебединых костей

Лило как из ведра. Сомневаюсь, что за всю жизнь хоть раз видела такой сильный дождь. С потолка машины капало на голову, но я упорно продолжала рулить вперёд, в дымке тумана с трудом различая свет собственных фар.

Редкие «самоубийцы» вроде меня маневрировали, обходя глубокие лужи, и спешили домой. У всех нормальных людей должен быть дом.

— Девушка, это ваша машина?

У меня тряслись руки, но это была не единственная причина, по которой машину швыряло из стороны в сторону. Дождевые сливы бурлили водой, выплёвывая её наружу. Ржавое днище минивэна вязло в лужах каждый раз, когда я заезжала в яму.

— Давай, давай, — одними губами пробормотала я, когда очередной пинок мотора известил, что машина долго так не протянет.

На лбу выступила лихорадочная испарина. Меня стало знобить, и держать руль больше не было сил. Именно в этот момент где-то на задворках сознания набатом прогудело предательское «а что, если закончить это всё? Здесь? Сейчас? Навсегда».

— Моя, — проблеяла я, покрепче прижав канистру с бензином к груди.

Я чуть сильнее надавила на педаль глаза, надеясь, что свист шин о мокрый асфальт поможет быстрее принять правильное решение. На самом деле просто трусила. Оттягивала момент. Пыталась подобрать в голове резонную причину, по которой человечество ещё не заслужило избавиться от такой, как я.

Может быть, всё же где-то завалялось вакантное местечко? Для меня? Для Кэла? Для всех пропащих и брошенных.

Шум воды заглушал крик двух мужчин, надвигающихся в мою сторону. Краем глаза, ртом собирая надоедливые капли воды, стекающие по лицу, я заметила пустую кобуру на поясе одного из них.

С другой стороны, не будь в этом мире меня, утилизатора списанных продуктов на заправке, более прихотливый желудок, баловень судьбы помер бы от поноса. Или... или Кэл. Кто будет кормить Кэла? Он ведь копыта склеит на пятый день своей «та я только рюмочку, хвостик» диеты.

Мужик, тот, что на три шага опережал своего дружбана, был помельче. При большом желании я смогла бы оглушить его ударом локтя в челюсть, но второй... тут даже три меня под мефедроном не справились бы.

Но разве судьба одного бомжа и гипотетически существующей жертвы отравления стояли в ряд с теми жизнями, что я уже успела покалечить? Взять хотя бы мою собственную...

По началу образ жизни, к которому я вновь вернулась, казался мне логическим продолжением боли от утраты семьи. Мама. Скотт. Поппи. Микки. На трезвую это было просто невозможно вытерпеть, и я стала увеличивать дозировки. Смертельные дозы героина, периодические попытки соскочить на метадон, новый круг друзей.

Я продавала имущество, брала взаймы и никогда не возвращала долги, спуская все деньги ещё до того, как брала их в руки.

— Скучаешь, малышка?

Я перестала поднимать голову, интересоваться разговорами. С бутылкой пива в руке просто сидела и таращилась в зомбоящик, ожидая, пока Рауш, мой новый знакомый с бездонными, набитыми наркотиками карманами выйдет из провонявшей сальными мужиками кухни.

Соседняя половина прогнившего, вонючего дивана прогнулась под внушительным весом напористого собеседника. У Рауша всегда кто-то был. Те, что приходили за коксом или таблетками, обычно сразу уходили, получив товар, те, что искали ощущения «поострее», оставались. Рауш был порядочным диллером и всегда следил за тем, чтобы «клиенты» не натворили бед. Или просто не слили его копам в больничке на утро после «откачки».

Дешёвый, пластмассовый диско-шар, подсвечиваемый едким зелёным светом крутился над головой. Какая-то девчонка валялась на полу, не моргая уже пять минут. У окна с разбитым стеклом и оторванной ручкой стояли «свои», покуривая травку и следя за настроением на улице. Сам Рауш договаривался о солидной партии с деловым клиентом на кухне. Словом, царила атмосфера домашнего уюта.

— А ты не из разговорчивых.

— А ты не из догадливых, — в сто пятый раз глянув на экран телефона, фыркнула я. Это был пятьдесят пятый день без Переса. Я ещё не сдалась, но уже была на грани.

— Угостить тебя?

Я посмотрела на собеседника, гордо размахивающего прозрачным пакетиком с таблетками у меня перед носом. Пять кругляшков разных форм и цветов, больше похожих на детские витаминки. Экстази.

— Школьная дискотека прямо по коридору.

То, что с натяжкой переступило порог «парень-мужчина», вытянуло шею и посмотрело на указанный ему кивком подбородка путь.

— Смешно, там выход.

Я сделала глоток пива и снова уткнулась в телефон. До крови обгрызенный большой палец сам открыл мессенджер.

«Скотт, пожалуйста, позвони мне».

«Я хочу пройти лечение, я, правда, этого хочу. Прошу тебя, помоги мне».

«Если ты сейчас же не позвонишь мне, я что-нибудь с собой сделаю».

«Ну и пошёл нахер».

Остатки чувств, страхи, от которых я пыталась избавиться, убивая организм наркотиками, ещё слабо шевелились под кожей, а эмоции, как известно, — не самые хорошие друзья наркоманов. Один неверный порыв — передоз.

Прочитано. Он прочитал все мои сообщения, но ничего не ответил.

Я глянула на «соседа» по дивану, нервно притопывая ногой. Откинула голову, чтобы убедиться, что Рауш выйдет ещё не скоро, и тяжело вздохнула.

— К чёрту, давай сюда свои детские таблетки.

Прежде, чем мужчина поделился одной, я выхватила из его рук весь пакет и засыпала себе в рот.

Нога сама вдавила педаль газа, пока мыслями я витала где-то за пределами этой на четверть прогнившей машины. Я думала обо всём сразу и ни о чём одновременно. Вспоминала какие-то яркие, счастливые моменты из прошлого, а затем тут же упиралась в события, которые раз за разом разрушали меня изнутри.

Разбирали, словно по кирпичикам, будто старый, мешающий новой застройке дом, до тех пор, пока от Одетты Барна не осталась лишь хлипкая оболочка. Внутри уже ничего не болело, потому что там ничего и не было.

Признаюсь, было немного страшно, но были вещи в жизни и похуже того, чтобы намотаться на стремительно приближающийся фонарный столб.

И тогда я приняла решение, закрыв глаза. Хотела сделать это красиво: выждать драматическую паузу, подождать, пока вся жизнь пронесётся перед глазами. Пока ждала, левый глаз стал зудеть и чесаться, и я на секундочку его приоткрыла.

Шины засвистели по мокрому асфальту, оттого насколько резко я вжала педаль тормоза. По телу прокатилась волна облегчения, а вместе с ней — трепещущее чувство страха.

Я выскочила под проливной дождь, отчаянно громко выдыхая пар изо рта, стараясь унять бешеный галоп испуганного сердца.

— Чего расселся? А ну пошёл вон! — я рассерженно топнула ногой. Мы что, в дешёвой симуляции «Уличного кота по кличке Боб?» До фонарного столба оставалось всего триста метров. Если он сдвинется с места — я ещё успею разогнаться. — Кыш!

Рыжий, облезлый и мокрый кот даже не предпринял попытку сдвинуться с места. Тогда я нависла над ним сверху, пытаясь задавить если не авторитетом, то габаритами, но и тогда рыжая мочалка никак на меня не отреагировала, бесцельно глядя перед собой.

Я растерянно оглянулась, без толку утирая мокрыми рукавами свитера текущие по лицу капли воды. В какой-то момент мне показалось, что от слова «дождь» в этом природном катаклизме осталось лишь одно название. Вода стекала одним непрерывным полотном.

Я посмотрела на небо, а когда вернула взгляд к причине моего неудавшегося самоубийства, нашла её свёрнутой в клубочек у моих ног. В последний раз кот ткнулся мордой мне в штанину, а затем с негромким «мяу» закрыл глаза.

Я попыталась приподнять его, но когда обхватила руками с обеих сторон, в ужасе отпрянула, почувствовав, как пальцы погрузились во что-то мокрое, горячее. Брюхо кота было разодрано. Не уверена, но, кажется, я потрогала его кишки.

— Ох и не повезло тебе с выбором спасительницы.

Кое-как я подняла его с дороги, стараясь больше не касаться распоротого брюха. Кровь животного тут же смешалась с дождём на моей одежде, но это, ровно как и опасение подцепить себе стригущий лишай, меня не остановило.

Я уложила рыжий, с трудом дышащий комок мокрой шерсти на переднее сидение машины.

— Держись, вискас, сейчас я отвезу тебя к доктору, — как можно бодрее пропела, поворачивая ключ зажигания. Один раз. Два. Три. Десять. С двадцать пятой попытки стало понятно — машина не заведётся.

Головой я уже понимала, что смысла бороться со старой железякой больше нет, но сердце требовало повторять одно и то же движение вновь и вновь, в такт слабым стонам авто вырывая из моего горла протяжные рыдания. Эмоции — плохой друг наркомана. Эмоции — плохой друг наркомана. Я повторяла это снова и снова, до хруста костей сжимая старый пошарпанный руль. И, как бы чёрство это не звучало, кот не был причиной, по которой у меня в одно мгновение слетела крыша. Я жалела саму себя и оплакивала тоже.

Впрочем, свою лепту мокрая мочалка всё же внесла, противно и громко заскулив. Если бы не этот раздражающий звук, я бы так и продолжила трястись, бесцельно раздербанивая замок зажигания.

Телефон! У меня же есть мобильник...

Треснувшись виском о крючок в дверце, расцарапав себе кожу, я с головой занырнула в гору мусора на заднем сидении.

— Вы забыли закрыть дверь, — огорошил меня коп поменьше, пряча фонарик в карман. На возрастном лице отобразилась тень улыбки. — Будьте внимательнее. В последнее время бродят тут всякие.

Краски вернулись на моё в ужасе побелевшее лицо. — Спасибо.

Телефон держался на худых соплях: три процента заряда и неприличный минус на счёте. Леннон не соврал, когда сказал, что Скотт оборвал все трубки, пытаясь меня отыскать: пятьдесят пропущенных были тому свидетелями.

Я могла позвонить ему, могла переложить этот груз на его плечи, могла сдаться на милость врага. Мне было больно, одиноко, холодно и просто чертовски обидно. Я вдруг поняла, что между мной и этим несчастным котом не было совершенно никакой грёбаной разницы.

Никогда прежде я не жалела саму себя так сильно, как в этот момент. Без дальнейших промедлений я нажала на кнопку вызова и поднесла телефон к уху. Спустя десять шипящих гудков на другом конце откликнулись:

— Кэс? Алло? Это ты?

— Тоб, мне нужна твоя помощь, — взвыла, наполовину рыдая, наполовину мужаясь. — Тут кот... и э-э-э у меня машина... э-э-э нужно отвезти его в больницу... — Сопли текли по подбородку.

— Я сейчас на работе. Приехал хозяин выставки. Кэс, тут шумно, скинь мне смску, — закричал Тоб. — Слышишь?

— Я... Алло? Тоб? Сука! — Зарядка села. Чёрт.

Дождь и не планировал утихать, крепчая с каждой минутой. Когда я вновь вышла на улицу, чтобы с другой стороны машины достать кота, меня обдало порывом ветра и грязи.

Вокруг, как назло, не было ни единой души, а последний фонарь сдался, устав бороться с тьмой, и погас. И тогда я встала посреди перекрестка, скрестив руки на груди, в голове обрабатывая дальнейший план действий: брошусь под колёса первой проезжающей машине, буду умолять отвезти нас в больницу, а если откажут...

Спустя двадцать минут я почти потеряла всякую надежду. Просто стояла и где-то в глубине души тихо молилась, наизнанку выворачивая своё атеистическое нутро, пока рёв подъезжающей машины не смешался с шумом дождя и в свете фар я не увидела его.

Прежде чем я успела податься навстречу, он выскочил из машины, оставив дверь открытой. Идеальная причёска — намокла, идеальный костюм — намок. Всё испорчено, какая жалость.

— Одетта, сядь в машину, — протягивая мне руку, щурясь от надоедливых капель воды, прокричал мне Скотт.

Я сожрала четыре таблетки экстази, даже не моргнув глазом. Смертельная доза для новичка, но и не лучшее в жизни решение даже для такой заядлой наркоманки, как я. Там явно было намешано что-то ещё, и спустя десять минут меня вырубило. Не буквально. Я по-прежнему сидела, открывала рот и дышала, но не имела полного контроля над телом, температура в котором подскочила до 39 градусов.

Испугавшись, вскочила с дивана и бросилась в ванную. Пять минут пыталась открутить вентиль, чтобы обдаться холодной водой. Скудные брызги тут же испарились на коже. По крайней мере, мне так показалось, и я затряслась. В истерике бросилась в чугунную ванную, открутив кран с холодной водой, но вместо этого холод брызнул сверху, из душа, прямо мне на голову.

Сердце билось в своём отдельном, несопоставимом с жизнью ритме. Я достала телефон и набрала его номер.

— Господи, пожалуйста, возьми трубку, — холодные струи воды причиняли боль. Казалось, что кто-то резал меня ножом. По спине, по сердцу.

— Пожалуйста, — просипела я, слушая гудки сброшенного вызова. Пожалуйста.

На переднем сидении его машины сидел Тобиас.

— Там кот, — промычала я, не веря своим глазам, ушам. — Нужно отвезти его в больницу. И моя машина, — ёжась, кивнула в сторону главной претендентки на сдачу в металлолом.

— Сядь в машину. — Хмурая складочка между бровей стала глубже. Он волновался. Обо мне, о коте? Или злился... уж здесь сомнений быть не могло — на меня.

Я ещё немного постояла, по колено завязнув в грязной луже, а затем, не отрывая свой взгляд от омута тёмных глаз, зашагала к машине. Неуверенно открыла дверь дорогой иномарки, глядя на молочного цвета кожаный салон стоимостью в моё пожизненное обеспечение.

— Я... — развернулась, чтобы любезно известить его о том, что засру весь салон.

Он снял пиджак, кутая в него рыжий комок шерсти. Кровь и дождь намочили белую, вероятно, до появления здесь идеально выглаженную рубашку, а светлые волосы свисающими вниз сосулинами облепили его лицо. Какой же ты, сука, красивый, Прескотт Перес.

В три размашистых шага длинных ног он оказался рядом со мной, достаточно близко для того, чтобы я могла унюхать перечный парфюм, но недостаточно, чтобы могла ощутить тепло его тела. Бьюсь об заклад, в его объятиях очень тепло и спокойно.

— Живой?

— Живой. Пожалуйста, сядь в машину, ты заболеешь, — заворчал Скотт.

— Я испачкаю тебе весь салон.

— Кис... Одетта, — одернул себя, тряхнув головой. — Пожалуйста, давай без глупостей. Садись в машину.

В салоне было тепло, сухо, пахло парфюмом, свежесваренным кофе и... мочой?

— Привет, Кэс, — в пол оборота развернувшись ко мне, крякнул Тобиас. — Что случилось? Что это? Я закрывал галерею, когда мистер Перес приехал к Кинсли. Он случайно услышал наш разговор...

Скотт громко хлопнул дверцей машины, и Тоб тут же притих, в изюм скукожившись на переднем кресле.

— Рядом с тобой лежит термос с горячим кофе, — заводя машину, командным тоном оповестил меня Прескотт. — Тебе нужно согреться, у тебя губы синие.

Наши взгляды встретились в зеркале заднего вида. Всего секунда. Один взмах ресниц. Миллион так и не сказанных слов, которым было суждено умереть в омуте его карих, тёмных как ночь, глаз.

Какого чёрта ты явился? Спустя столько лет... почему сейчас?

Такие, как Прескотт Перес, не нарушали правила дорожного движения, вставали по будильнику, завтракали кашей, а вечерами играли в гольф с друзьями. К тридцати пяти заводили детей, красавицу жену, бритую, гладкую, вкуснопахнущую, как ни крути...

Пока я думала, онемевшими от холода губами облизывая железную кружку с горячим черным кофе, мы остановились. Прескотт Перес нарушил все мыслимые и немыслимые правила дорожного движения, ровно за семь минут доставив нас к круглосуточной ветклинике.

— Давай его сюда.

Я передала кота в руки мужчины, следом вывалившись из авто и оставив позади себя мокрую лужу.

Он был решителен, спокоен, уверен, чего нельзя было сказать о моих дрожащих коленках и нервно потеющих, только-только согревшихся ладонях. И ни о чем я не мечтала так сильно в этот момент, как о том, чтобы всего на секундочку стать этим самым рыжим котом: просто обмякнуть в его сильных руках, сдаться, стать слабой.

***

— Одетта, Господи, умоляю, не трогай его, — устало закатывая глаза, дёргая меня за руку, заворчал Скотт. — Твою мать, не трогай его!

Я отмахнулась, продолжая упрямо загонять полудикое, напуганное, но очень голодное животное в угол. Никуда этой твари от меня не деться! И это я сейчас не про блохастого кота...

— Кис-кис, милый котик, иди сюда, — засюсюкала я, потирая указательный о большой палец. Кот оказался умнее, чем я предполагала, и на тупую замануху с хавчиком не клюнул, продолжив жопой пятиться к стене дома.

— Тварь блохастая, я же всё равно тебя словлю! — психанула, бесцельно хлопая ладошами у себя перед носом.

— Одетта, пошли, — заныл Скотт, наполовину вывалившись из машины. — Брось его и поехали. Ему и здесь хорошо.

— Нет, я его поймаю! Кис-кис, котик.

Кис-кис...

С того момента, как мы высадили Тобиаса у его дома, в салоне авто не было произнесено ни единого слова. Мокрая, вонючая я вдруг оказалась плотно укутанной в тёплый, случайно оказавшийся в багажнике Скотта свитер, пока он сам старался не подавать виду, зябко ёжась в мокрой рубашке.

Кота до завтра оставили в клинике, а нам пришлось уехать. Я была готова начать мяукать, лишь бы не ехать со Скоттом в одной машине, но за кота сойти не получилось, ровно как и убедить Переса в том, что домой я могу добраться своим ходом.

— Твою машину забрал эвакуатор. Мой механик попробует её починить, но ничего обещать не могу, — не отрывая сосредоточенный взгляд от дороги, сказал Скотт, и только сейчас я осознала, что понятия не имела, куда мы ехали. Он ведь даже не спросил мой адрес.

— Куда ты едешь? Ты ведь даже не спросил, где я живу.

— Ты живёшь в машине, Одетта, поэтому я везу тебя к себе, — в мужском голосе чувствовалась лёгкая примесь раздражения.

От такого наглого заявления у меня глаза на лоб полезли.

— Я не поеду к тебе.

— Я и не спрашивал у тебя согласия, — бросил, сильнее вдавив педаль газа в пол.

— Ты совсем охренел?

Он резко повернул руль, своернув с главной дороги. Взгляд по-прежнему отстранённо смотрел вперёд.

— Одетта, мы взрослые люди. Давай пропустим твоё ребяческое выступление...

— Да пошёл ты нахрен. Какого чёрта ты сюда припёрся? Кто тебя звал? — в порыве ярости и недоумения я на ходу дёрнула дверь машины, но она оказалась закрытой. Да, меня неистово штормило. — Сука, немедленно открой грёбаную машину.

Одинокая венка вздулась на скульптурном лбу, и он наконец посмотрел на меня, крепко сжав руль.

— Если бы я не услышал разговор Тобиаса с тобой, ты и этот несчастный зверь сейчас сдохли бы на том ёбаном перекрёстке. Не говори мне, что делать. Я везу тебя к себе.

Моё терпение лопнуло в одночасье. Состояние аффекта и испуга, что прибивали меня к кожаному сидению авто, выветрились вместе с надменными словами, вытекающими из его рта. Кто он такой? Что с ним стало? Где тот Скотт, которого я потеряла много лет назад?

— Открой дверь, Скотт, пока я не выбила стекло в машине, — заорала, дёргая заевший замок.

Три года.

Он больно схватил меня за предплечье, потянув на себя. Ручка машины выскользнула из потных ладоней, и я кулем свалилась ему на колени, носом упёршись в ширинку брюк. Внутри всё клокотало от ярости, и сейчас дело было не только в ломке, хоть она и подстёгивала моего внутреннего зверя.

— Успокойся, Одетта, — сорвался на крик он, когда я стала пытаться вырвать руку из его хватки, пиная локтями в пах. Откусить бы ему член!

— Отпусти! Отпусти, твою мать!

— Блять.

Сорвался. Доигралась.

— Открой ёбаную дверь, Одетта! — Поразительно мясистый для такого дохляка кулак прилетел в деревянную дверь. Ещё десять таких ударов — и несчастная разлетится в щепки, а вместе с ней и мой череп. — Не смей, Одетта. Не смей, иначе я убью тебя, слышишь? Я убью тебя к чертям собачьим.

Я сидела на полу в ванной, трясущимися руками пытаясь затянуть шнурок от халата чуть ниже локтя. Грязный шприц, суливший мне великую радость и риск заражения спидом, лежал на дужке унитаза, балансируя на грани с тем, чтобы свалиться в слив.

Если бы в тот момент у меня спросили: он или она, я бы без раздумий пустила Прескотту Пересу пулю в лоб.

Мне была нужна доза.

Теперь я сама не хотела выходить из машины. Скотт стоял снаружи, и его глаза пылали яростью. В десятый раз он грубо дёрнул ручку машины, но я закрылась изнутри, изумлённо вылупившись на человека, который пять минут назад казался мне самым спокойным в мире.

— Открой машину, Одетта. Я не собираюсь играть в твои глупые игры.

Мне показалось, что если я открою, то Прескотт пропишет мне между глаз, таким злым он показался мне в этот момент. И тогда я щёлкнула кнопкой на ключах от машины, которые он по собственной глупости забыл в салоне.

Скотт дёрнул дверь и замер, переводя дыхание, словно бык на ринге.

— Зачем? Зачем ты вернулся, Скотт? — задыхаясь, прошептала. Уходи — хотелось закричать, побить, прогнать, сделать что угодно, чтобы он перестал смотреть на меня. Перестал смотреть и видеть то, во что я превратилась.

Он молчал, стискивая челюсть. Глядел на меня обезумевшим от ярости взглядом, пока капли воды стекали по чёткому контуру массивного подбородка, скулам.

— Тебе нужно сраное прощение, Перес? Так забирай его! Я прощаю тебя, — нет. Не могла. Ни его, ни себя. Не могла простить нас.

— Я хочу помочь, — его голос треснул, надломился. Он ведь пытался помочь мне. Тогда, в прошлом. Несколько месяцев мы провели в разъездах, переезжая от одного врача к другому. Клиники, реанимации, то, о чём я мечтала забыть и больше никогда не хотела вспоминать.

— Помоги себе, Перес. Я давно тебя забыла.