Клетка из лебединых костей

Как бы мне не хотелось произносить эти слова, какими бы неправильными их не посчитало 99% населения земного шара — слава Богу. Да, слава Богу, что большинство современных подростков в лучшем случае курят дурь, в худшем — сидят на таблетках.

Я на цыпочках пробралась в мальчишескую спальню. От резкого запаха пота и мочи из глаз потекли слёзы, но я была готова простить Гибби Смиту эту вонь. Пацан крепко спал, оттопырив плоский зад к верху, а я, с видом человека, только что выигравшего в лотерею, брезгуя половыми сношениями с малолетками, аккуратно прикрыла за собой дверь.

— Сэм?

— А? Хосподи, Кэс, это ты? — спросонья заорала в трубку подруга.

Мы были на громкой. Скотт не доверял мне, и на этого у него были причины, а я не собиралась ехать ночевать в его фешенебельный пентхаус, поэтому мы условились на том, что эту ночь я проведу у кого-то из близких.

Стоило ли говорить о том, что из близких у меня были лишь наркотическая ломка да острая степень гастрита, которая любила напомнить о себе в самый неподходящий момент? В конечном итоге, перебирать всегда приходилось среди старых знакомых: Тобиас жил с чокнутой мамашей, с которой в последний раз я чуть не развязала кровавую бойню, Кэл на улице, Кинсли с тремя детьми и женой, которая меня ненавидела...

— Слушай, — я нервно теребила рукава свитера, косо поглядывая на очень сосредоточенно слушающего Прескотта. — У меня машина сломалась, ты не против, если я сегодня переночую у тебя?

— Что? — связь барахлила.

— Говорю, приеду к тебе через полчаса, расстели мне диван.

— А, Господи, что случилось? Опять... — Чаще самой себя я жалела лишь свою возрастную подругу, у которой помимо «ничего» в загашнике поселились муж алкоголик и двое нигде не пристроенных детей.

— Всё, пока. Я еду, — поспешно сбрасывая звонок, заворчала я, пока Сэм не наговорила чего лишнего. Поверьте, рассказать ей было что, ведь именно она всегда была последней спасательной инстанцией по эвакуации моей задницы из самых дерьмовых передряг.

— Доволен?

— Нет.

— Мне насрать, — нахмурилась я.

— Я в курсе, — тяжело выдохнул он, заводя машину. — Это твоя подруга?

— Тебе какое дело? — я показательно гордо отвернулась к окну, без интереса вглядываясь в проплывающие за стеклом пейзажи: гетто, мусорки, бомжи.

Снова тяжелый, усталый вдох. — Если я спрашиваю, значит, мне есть до этого дело. Логично?

— Если мне насрать, то мне насрать, какое тебе до этого дело. Логично? — ядовито выплюнула я. Ага, пускай теперь тоже почувствует свою несостоятельность на фоне моей эрудированности, кретин.

— Ты ведешь себя, как маленький ребёнок, — совершенно неискренняя улыбка тронула его губы.

— Зато, в отличие от тебя, я не лезу к чужим людям со своими нравоучениями.

— Чужим? — Скотт на секунду отвлёкся от дороги, хмуро окинув меня взглядом. — Вот как?

— Мы не виделись три года, Прескотт, и мы расстались. Так что да, мы совершенно чужие друг другу люди, смирись с этим и расслабься.

Я втыкала в грязную столешницу, с нездоровым интересом изучая резьбу по дешевому дереву, пока Сэм мерно кудахтала возле плиты, справляясь со скудным завтраком.

Дурь у мальчишки была на удивление отличной. Сперва она помогла мне уснуть, а утром — проснуться и с радостной улыбкой поскакать на кухню на зов голодного желудка и аромат свежих оладий.

— Твой папаша не ночевал дома? — взревела подруга. — Он звонил?

Светловолосая девчонка в заношенной пижаме сонно зевнула, постукивая вилкой по столу, и пробурчала:

— Откуда мне знать?

Для семилетки она всегда казалась мне слишком уж смышленой. Даже непонятно было, в кого она такая. Другое дело Гибби: дебил дебилом.

Пацан хмуро таращился на мой смазанный в его сторону взгляд, кажется, унюхав что-то неладное, например свой порошок у меня в носу. Я провела указательным пальцем над верхней губой, смахивая остатки.

Тарелка с совершенно не эстетичным на вид, но от этого не менее вкусным завтраком оказалась у меня перед носом. По подбородку потекли слюни, но Сэм строго-настрого запретила есть прежде, чем Гибби принесёт джем.

— И кто это тебя вчера привёз? — забив на поиски нерадивого мужа, ухмыльнулась она, насухо вытирая вымытые стаканы. — Я такие машины только по ящику видела.

Перед глазами плясали чертята, в ушах гудело в такт шуму воды из-под крана. Когда я приоткрыла рот, чтобы ответить, язык безжизненно вывалился наружу, и тогда я решила — самое время возвать к помирающему в зачатке искусству дерьмой актёрской игры. Сделаю вид, что ем. Всё лучше, чем признаться в том, что я просто отъехала.

Остаток воскресенья я провела в блаженной нирване, полируемая недовольным сопением старшего выродка Смитов. Пацан точно допёр, что я стырила у него пакетик с коксом, но предъявить в присутствии матери ничего не мог.

Незнакомый номер: «С котом всё в порядке, сможешь забрать его завтра. Ничего оплачивать не нужно. Машину везут к механику, завтра к обеду будет на стоянке у галереи. Скотт».

Сэм зашелестела пачкой из-под чипсов, о чём-то активно споря с неработающим пультом, пока я в десятый раз перечитала лаконичное, сухое смс, к которому, кажется, разве что забыли добавить «Иди в жопу, Одетта».

Ответить?

— ...куда ж она прёт...

И что я ему напишу? Спасибки?

— ...ну прямо вся в тебя...

А может лучше: «Спасибо конечно, но в твоей помощи я больше не нуждаюсь?».

— ... Кэс?

Первым делом я решила занести его номер в список контактов. Исключительно в целях того, чтобы никогда в жизни не отвечать на его звонки.

«Бывший». Хотела добавить «гандон», но Сэм пнула меня локтём в бок, привлекая внимание.

— Ай, что?

— Говорю, смотри, — она ткнула пухлым пальцем в экран телевизора. — Прям как ты.

— Как я что?

— Ищет себе приключения на свою тощую задницу.

***

Мало людей испытывают непомерное чувство радости в семь утра в понедельник по дороге на работу. И в этом вопросе я не была выжимкой из общих правил, я была показательным, очень наглядным примером того, как человек может ненавидеть всё вокруг.

Все мои вещи остались в машине. Пришлось надевать на пять размеров больше меня одежду Сэм, поэтому я заранее знала, что меня ожидает: «Матерь Божья, за что мне это? За что мне такие родственнички?». Осведомлён — значит, вооружён.

— Anyád, Odette!

Началось.

— Привет, — я махнула рукой. — Да я опять опоздала.

— Ты опоздала!

— Да я выгляжу как вурдалак. — Из древней славянской мифологии: живые мертвецы, поднимающиеся из могил. Как и любые другие вампиры, вурдалаки пьют кровь и могут опустошать целые деревни. В первую очередь они умерщвляют родных и знакомых...

— Ты на кого похожа?

— Да-да, пойду сделаю что-нибудь со своим лицом.

— И пошевеливайся, выставка откроется через десять минут!

Я угрюмо уставилась на картины, привезённые Скоттом невесть из какой задницы. Половина уже была распродана, а другая, входящая в список культурного наследия, нелепыми пятнами расползалась по белым стенам. Теперь настал черёд грести бабло с местных, которым, судя по количеству распроданных билетов на предварительной брони, срочно понадобилось окультуриться. Но, как говорилось у меня на Родине, — поздно пить Боржоми.

— Приветики-пистолетики!

— Твою мать, Аня, — я нервно вздрогнула, пойманная с поличным. В нашем узком кругу любоваться привезёнными экспонатами было высшей степенью позора.

Мы не собирались причислять себя к вальяжным снобам, не хотели быть частью их до абсурдного тупого мира. Мы их презирали. Эти богачи со своими миллионами миллионов извращались как могли. Просто кому-то из них некуда было больше тратить свои деньги, и тогда один идиот прокричал: «А что если мне потратить миллион долларов на холст с тремя чёрными масляными мазками? Поможет ли это моей разожравшейся, словно свиное рыло, харе выглядеть чуточку утончённее?»

Ответ один — нет, но люди вообще по своей природе любят ложь. С молоком матери мы впитываем не только умение врать, но и любовь к тому, чтобы слушать, как нам самим вешают лапшу на уши.

Никому не хочется иметь дело с Одеттой Барна из Венгрии, четвёртый год подряд торчащей на игле, ведь куда приятнее делать вид, что твоя новая знакомая — просто соседская девчонка из глубинки.

Все любят соседских девчонок из глубинки. Все любят лгать себе, делать вид, что нет ничего странно в том, что моя дядя зовёт меня совершенно иным именем. Все любят Кэсси, просто потому, что Кэсси пьёт виски.

Понимаете? Виски — это другое. Даже если кто-то спалит, как я нюхаю порошок в подсобке, никто не перестанет любить Кэсси Барна.

Потому что Кэсси — это другое. Не то же самое, что Одетта.

Аня была недалёкой, но симпатичной: низенькая, худенькая блондинка с вечно упоротыми голубыми глазами. Легализовалась в Штатах всего два года назад, а уже возомнила себя коренной американкой, даже несмотря на то, что с трудом говорила на английском.

— Фу, — морщилась Аня, снисходительно глядя на посетителей музея с ближнего востока. Многие из них в десятом поколении были гражданами Соединенных Штатов, кто-то бежал от войны, а кто-то, как и я в своё время, приехал сюда нажиться на пособии по безработице. — Понаехали.

— Что ты делаешь? Смотреть?

Я вопросительно вздёрнула одну бровь.

— Смотришь картины?

— Что тебе надо?

— Чтобы вы обе отправились работать, — гаркнул из-за спины Кинсли, суетливо перебирая в руках какие-то бумаги. В нашей семье все были высокими, но и здесь мой дядя отличился, болтая свисающими со стула короткими ножками. Либо моя бабка всё же загуляла в лихие восьмидесятые, либо в нашей родословной затесались гоблины. — Я вашу мать не знаю, какого чёрта это божье благословение снизошло до нас, но владелец выставки очень деловой человек. Если он услышит хоть один нелестный комментарий...

Мало кому уклад моей повседневной жизни в галерее мог показаться занимательным. С моим вечно недовольным, поддатым выражением лица меня редко выпускали в зал к посетителям. Обычно я мыла полы, перекладывала какую-то мелочь с места на место, принимала посылки. В благодатные дни сидела за кассой и не переставала ныть о том, как мало мне платят.

Кинсли многозначительно кивнул в сторону лужи у главного входа в галерею, и я, с видом первопричины гражданской войны 1861 года, которую как минимум не кормили неделю, как максимум — только что отхлестали плетью, принялась размазывать грязь вонючей тряпкой по полу.

Тобу было до лампочки на всё происходящее ровно настолько же, насколько и мне. Эта была единственная черта его характера, которая мне в нём нравилась. Во всём остальном он меня жутко раздражал, и, кажется, даже не догадывался об этом.

Не стесняясь металлической фляги в руках, он облокотился на одну из скульптур и принялся доставать:

— Знаешь, кем бы я стал, если бы не родился в Сиэтле?

Насрать.

— Кем? — спросила, делая глоток дешёвого виски.

— Киллером.

Господи, какой идиот.

— И причём тут Сиэтл?

Парень снисходительно фыркнул. — Да при всём. Ты знаешь хотя бы одного наёмника в Сиэтле?

— А ты знаешь одного не в Сиэтле?

Тоб задумался, что было ему совершенно несвойственно. В конечном итоге, вразумительного ответа я так и не получила, но в целом, не особо то и стремилась. Чем больше он молчал — тем лучше я себя чувствовала. Так и «дружили».

К полудню толкучка в галерее переросла в полноценное масштабное бедствие: драки за возможность сфоткаться на фоне африканского, измождённого детёныша человека стали напоминать сражения трое суток не видавших пищи падальщиков.

Мы с Тобом допивали флягу и с отвращением следили за происходящим. Мне платили пятьсот баксов в месяц — и это точно не та сумма, за которую я бы рискнула своей жизнью, отправляясь разнимать мордобой. Пускай развлекаются, ценители хреновы. Возможно, уже к завтрашнему утру в округе не останется ни одного уцелевшего — и тогда я со спокойной душой возьму себе выходной.

К трём часам дня я вышла на парковку уже порядка десяти раз, но обещанной починенной машины там не было. Ещё одну ночёвку в доме Сэм я просто не переживу: Гибби зарежет меня ночью. Я видела, как этот маленький ублюдок провожает меня взглядом.

Чего он добивается? Ждёт, пока я сама ему позвоню? Я быстрее вспорю себе брюхо и намотаюсь на собственные кишки, чем снова наберу его номер...

— Что? — я сидела на полу дешёвого мотеля, одной рукой стискивая грязные волосы на затылке, другой, той, что дрожала, прижимала к уху телефон. — Что значит «они улетают»?

— Одетта, — на другом конце провода устало выдохнул Леннон. — Я ничего не знаю. Скотт попросил меня передать тебе оставшиеся у него вещи и проследить за тем, чтобы ты заселилась в снятое им для тебя жильё.

— Что, сука, значит «они улетают»?

— Одетта...

— Что, блять, это значит, Эл?

— Они возвращаются в Италию...

Я не стала дослушивать. У меня не было на это времени. Улетают... они улетают.

Один гудок превратился в вереницу. Вереницу безнадёжности. Бесконечное, раздражающее пиликанье резало чувствительный после конской дозы дезоморфина слух. Чтобы хоть немного успокоиться, прийти в себя, я нашарила среди груды мусора и пустых бутылок пачку сигарет.

Закурила.

Снова набрала: сперва Скотта, затем Поппи.

Абонент недоступен.

Последнюю посетительницу выгоняли с криками. Дура умудрилась проделать дыру на одном из ценных полотен, за что поплатилась пожизненным попаданием в чёрных список галереи. Последними её словами было: «Отведите меня к директору выставки! Отведите меня к Прескотту Пересу».

На что только не пойдёт женщина, чтобы завести знакомство с таким, как он.

— Пока, Кэсси, — тряхнув забавным белокурым хвостиком, попрощалась Аня.

Я без энтузиазма помахала ей рукой. На часах была половина восьмого вечера. Я несколько раз сделала круг вокруг галереи, на случай, если понятие «парковка» у нас с Пересом разное, но нет, машины всё так же нигде не было.

И куда мне идти?

— Давай, до завтра, — кинул Кинсли, по-отцовски сухо хлопнув меня кулаком по спине.

Тобиас как раз отвязывал свой велик, когда я в сто пятый раз заглянула в телефон. Я снова открыла список контактов, в нерешительности на весу задержав палец...

Звук полицейской машины отвлёк меня от самой непоправимой ошибки в моей жизни. Вашу ж мать, я совсем забыла...

Два крепких мужчины в форме синхронно открыли двери. Где-то в глубине души я ещё надеялась на то, что сейчас они пройдут мимо меня. Свернут на углу пятой и шестой улиц, пропустят по пинте пива в местном баре, при хорошем настроение заглянут в именитый и очень клиентоориентированный стрипушник с кричащим названием «Эдем»...

Тобиас отвлёкся от отвязывания велосипеда, непонимающе окинув меня взглядом. Я ответила ему не меньшим замешательством, сугубо инстинктивно сделав несколько шагов назад.

— Одетта Барна?

— Мг.

— Прошу Вас пройти вместе с нами.

— А в чём дело? — у меня вспотели даже ногти, да и в целом, сегодня было очень душно.

— Вы подозреваетесь в убийстве человека. У Вас есть право хранить молчание...

Всё, что Вы скажете, может быть использовано против вас в суде.