Семьдесят дней до
Наше знакомство было эпичным, как индийские сцены погони, драматичным, как обвинение Меган Маркл в том, что королевская семья — расисты, и судьбоносным, как ничто и никогда ещё не было в этом мире.
До того эпического дня рождения Поппи Перес, сестры Скотта, когда семейное поместье Пересов было практически стёрто с лица земли, я видела младшего сына семейства лишь однажды. Обменявшись рядовыми оскорблениями, как это бывает между лучшей подругой и старшим братом, мы забыли друг о друге на долгий год. Всё изменилось, когда у меня прошли подростковые прыщи и за один год нарисовалась приличная грудь и задница.
Мне только исполнилось семнадцать, а он уже заканчивал последний курс Гарварда. Крутая тачка, куча денег, и его мелкая сестра, которую вышвырнули из приличного питомника для богатых. Поппи Перес перевелась в старшую школу Франклина из частного пансионата для богатых детей богатых родителей, у которых зачастую были ещё более богатые родители. Но вершина социальной пирамиды, как известно, не терпит сослагательных наклонений и дрянных, отвязных девчонок.
В тот вечер у них сразу случился конфликт. Обозвав интеллектуальные способности сестры ёмким «скудоумие», Перес ещё не знал, кто стоит за спиной Поппи. На нервной почве, защищая подругу от надменных нападок, между прочим, в те годы не самого красивого парня в мире, я всандалила ему между глаз и сломала очки. Спустя две бутылки водки и пять часов мы переспали.
За три года Скотт возмужал. Честно говоря, я была поражена, что вообще его узнала. От моего Прескотта в этом мужчине осталось ровным счётом ничего, кроме кривой надписи на венгерском «hülye»лох, которую я в пьяном угаре набила ему на правой ягодичке. Да и ту, уверена, он свёл. Я бы свела: тату-мастер из меня никудышный.
Но вот что точно не сводилось, не вымывалось, не выветривалось — мы. Мы не виделись три года. Грёбаная бесконечность без единого звонка, сообщения. С его стороны. Я не слышала его голос, не чувствовала его запах целых три, мать вашу, года.
Я замялась, замкнулась, заклинила. В защитном жесте обхватила себя руками и уставилась под ноги, боясь поднять голову. Сердце колотилось как бешеное. Я задержала дыхание, чтобы отрезать себя от родного запаха его тела, когда Скотт сказал:
— Привет.
Так просто. Одно слово. И всё же я уловила дрожь в его голосе. Украдкой посмотрела на его руки и криво улыбнулась. Он переживал. Сильно. Ещё минуту назад этот, не побоюсь этого слова, взрослый мужчина с видом «я босс босса твоего босса» чиркал важные подписи на важных бумажках своими важными пальцами, а сейчас нервно дёргал сжатыми кулаками в карманах брюк, притопывая кончиком лакированных туфель.
— Привет, — ответила я, поразившись осознанию того, что говорю с ним. Говорю с Прескоттом Пересом. Спустя три года и несмотря на то дерьмо, через которое прошла в одиночку, стою посреди коридора и могу коснуться его. Но не хочу. Больше — нет. Поразительно, насколько чужими можно стать всего за 1106 дней.
— Что ты здесь делаешь?
Он качнулся с носка на пятку. Тёмные глаза следили за мной с каким-то детским восторгом. Его губы так и норовили расплыться в улыбке, но он сдерживал себя.
— Привёз выставку.
— В галерею моего дяди? — я собралась с духом и подняла голову, замерев. Пускай смотрит на дерьмо, в которое я превратилась.
Но он смотрел сквозь.
— Оде... Осторожней.
— А?
Двумя пальцами он схватил меня за локоть, легонько потянув на себя. Я чуть не впечаталась лицом в его грудь, но вовремя затормозила, лишь слегка мазнув кончиками пальцев его твёрдую... ни хуя себе какую накаченную грудь.
— Ой, — пискнула девушка позади нас. — Кэс, а ты что здесь делаешь?
Мы синхронно обернулись на голос Ани, которая словно таран напролом мчала в конференц-зал, чуть не придавив меня тележкой.
— Выполняю твою работу, — тупая шлюха, захотелось добавить, но щелчок двери за спиной нагло меня прервал.
— Прескотт, милый, долго ты ещё? — протянула худосочная блондинка на огроменных шпильках в облегающем мини с колхозной надписью «Диор» на сиськах. Она недовольно глянула на меня, вытянув накаченные губы «уточкой», а затем переметнулась к Скотту и улыбнулась. Кого-то она мне напоминала...
— Ты не видишь, что я занят? — его голос тут же огрубел. Мягкость и неуверенность растаяли в грубой хрипотце с примесью недовольства. Знакомая хмурая морщинка образовалась промеж густых бровей. — Оде...
Я отодвинулась от него прежде, чем он второй раз попытался назвать меня по имени. Терпеть не могла его слышать.
— Удачи, — через голову сняв белый фартук, бросила Ане, желая поскорее убраться отсюда.
— Одетта, стой.
Он схватил меня за руку прежде, чем я сама обернулась к нему. Горячие, влажные пальцы мазнули открытый участок моего запястья, слегка подцепив не застёгнутые края рубашки. Мы замерли, удивленно глядя на наши руки, оба ощущая, как высоковольтный разряд искрил в тех местах, где соприкасалась наша кожа.
Секунды растянулись в бесконечность. Я не могла пошевелиться. Сложная гамма эмоций отобразилась на его красивом лице, но в этот раз первый шаг должен был сделать он. Отпустить меня, как тогда — три года назад.
Несмотря на то, что в кругу семьи мы всегда говорили на венгерском, этот язык я знала плохо. Моя мамаша и её скудные пожитки со мной в коробке катапультировались в Штаты в мой шестой день рождения, сразу после того, как мой отец загремел в тюрягу за совращение несовершеннолетней соседки Влады. Помню я эту Владу, такая сама кого хочешь совратит, однако решение было принято — Омерика — оплот демократии и социальных пособий для малоимущих. Но мама говорила всем, что дело, конечно же, в демократии...
Бабка моя по маминой линии была наглухо отбитой, и я до сих пор не верила, что она ни на чём не торчала, ведь мою мать звали Клава, а дядю — Кинсли. Мать вашу, кого в здравом уме в Венгрии звали Кинсли? А Одетта?
Однако, дядя удачно уехал в США за три года до нас, а после сумел отучиться и мало-мальски чего-то добиться...
— Сука, Одетта! — заорала мама, с ножом в руках преградив мне путь. На прошлой неделе Скотт передал ей несколько тысяч долларов для того, чтобы расплатиться с полугодовыми долгами за коммуналку, но, судя по отсутствию света в доме — она опять всё, в лучшем случае, пробухала.
Я привыкла к её истерическим припадкам и научилась их игнорировать. Да я и сама в тот день была слегка под кайфом, чуть не сломав себе шею, пытаясь натянуть кроссовок.
— Дочка! Прошу тебя!
— Мам, — я выпрямилась. — Копы уже едут.
За моей спиной послышалась приглушенная ругань, и я не планировала оставаться в этой компании ни секундой больше. Я сделала шаг к двери, но мама не сдвинулась ни на сантиметр.
— Умоляю, Одетта... они заберут Джошуа, он же в розыске!
— Да насрать мне на твоего собутыльника, который пол квартиры вынес, — я начинала беситься. Мне было противно смотреть на то, как из её красных, опухших глаз текли слёзы.
— Умоляю! — Она зарыдала пуще прежнего, руками цепляясь за мои плечи, волосы, по-прежнему сжимая нож. — Дочка...
— Скотт! — закричала я, пытаясь оттолкнуть её в сторону.
В тот вечер я ушла, а на следующее утро её нашли повешенной в ванной. Ни записки, ни наследства — ни черта.
Никогда не думала, что буду скучать по ней, что буду винить себя в её смерти. И Скотт так не думал, поэтому спустя три дня после того, как её похоронили, поверив в то, что всё — «окей, Скотт, не трогай. Со мной всё нормально», он потащил меня на очередную вечеринку к своим друзьям отпраздновать день рождения собаки его подруги. Он думал, что это поможет мне отвлечься, а я хотела лишь одного — заскочить в магазин бытовой химии, прикупить кусок мыла с лавандовой отдушкой, верёвку покрепче и сигануть с зелёной табуретки прямо в общем коридоре, чтобы нанести кому-то тяжёлую травму на всю жизнь.
Прескотт никогда не употреблял ничего тяжелее кокса, и в этом не было ничего такого — все в нашей компании нюхали, запивая пивом. Все, кроме меня. Я не нюхала, я кололась — и Скотт ничего об этом не знал. До этого дня.
У каждой уважающей себя наркоманки есть душераздирающая история, где в начале была «... тяжёлая детская травма», а затем «... просто травма». Не знаю, была ли у меня та самая травма. До тех пор пока я не начала анализировать, что привело меня в конкретный момент времени, мне казалось, что моё детство было совершенно обычным. Таким же несчастливым, как и у семидесяти процентов детей.
У меня не было никакой истории. И, хотя жизнь моя была дерьмовой, настоящей причины подсесть на тяжёлые наркотики у меня не было. Я попробовала чисто из любопытства в пятнадцать лет. Только тогда у меня появилась та самая душераздирающая история, но это было последствие, а не причина.
— Эй, кис-кис, — Прескотт Перес был красивым, хоть и щуплым очкариком. У него был хороших размеров пенис, куча батиных бабок на счету и отличный вкус в музыке.
Меня конкретно размазало, поэтому я удалилась от шумной толпы, уединившись у бассейна, пока остальные жрали лаймы и пили текилу из задницы стрипухи. Верх Скотта был оголён, а в руках он держал два коктейля.
— Ты чего тут одна?
— Устала, — почти не соврала.
Он сел рядом, на лице его играла беззаботная улыбка, а взгляд был устремлён в звёздное небо. Темнота и прохлада играли на руку — он ещё не успел заметить, что у меня жар, а глаза похожи на блюдца.
— Будешь? — продолжая разглядывать звёзды, спросил, протягивая холодный джин-тоник.
Не буду, иначе сдохну на месте, но я уже говорила, что меня нехило накрыло, и я приняла стакан за неимением возможности связно изъясняться.
До конца жизни буду вспоминать этот проклятый стакан с тремя кубиками звенящего льда.
У меня так сильно тряслись руки, что содержимое напитка громко ходило ходуном. Я предприняла моментальную попытку оставить стакан у лежака, на котором сидела, но моментальной она была лишь в моей голове.
Скотт развернулся ко мне, вопросительно взглянув на то, как передача «твоя девушка» скидывала меня до состояния «то ли девочка, то ли репка».
— Одетта? Что...
Стакан вылетел из моих рук, упав на плитку. Он начал орать на меня, разбивая свой, а спустя два часа я послала его нахуй, порекомендовав «да засунь ты свои бабки и папашу-сноба с его благотворительным ужином себе в зад. Если бы ты тогда не заставил меня уехать, она была бы жива!».
Я вспоминала тот день, как начало нашего конца.
Когда я поняла, что Скотт смотрит на моё обнаженное запястье, изуродованное свежими проколами и синяками, у меня свело скулы. Долгие, мучительные три года... и вот они мы — стоим тут, и словно ничего не изменилось.
Но это была неправда. Всё изменилось: и он, и я. И пока он, судя по всему успешно, карабкался вверх, я стремительно летела ко дну, а буквально на днях, обменивая обручальное кольцо матери на дозу, поняла — ниже падать уже просто некуда.
У этой судьбоносности не было конца или края. Она была бессмысленной. Прозаичной, но глупой. По какой бы из сотни причин Прескотт Перес не вернулся в Сиэтл после всего, что между нами было, больше это не имело никакого значения. И смысла.
Всё изменилось, и он, человек, которого я пыталась забыть в течение стольких лет, больше не входил в список тех, кого бы мне хотелось видеть, ведь боль и любовь были по-прежнему одинаково сильными.
Я выдернула руку, пряча её в рубашку, и, не желая прощаться, со всех ног бросилась прочь. Елейный аромат табачных духов преследовал меня ещё три пролёта, лишь выбравшись на улицу и зажав между зубами сигарету, я сделала вздох, отозвавшийся колючей болью по всему телу. Дерьмо.
***
У меня всё внутри тряслось от перевозбуждения. И хотя прошло уже по меньшей мере три часа, две стопки водки и одна пинта пива — в голове засел его обеспокоенный взгляд и эти сраные, дорогущие запонки на рукавах.
Я и Тобиас сидели в дешёвом баре и закусывали засохшими оливками эпохи если не Ренессанса, то распада Советского Союза. Отовсюду вечно чем-то воняло. По субботам здесь собирались байкеры, по пятницам — дальнобойщики, останавливающиеся в Сиэтле. Я предпочитала компанию вторых, потому что первые были в курсе того, что на колонке можно ставить свою музыку.
Нэн — толстая барменша с постоянными побоями на лице, тёрла бокалы засаленным полотенцем и топала ногой в такт выбранной мной музыки. Всё это выглядело так удручающе, что обычно я предпочитала проглатывать водку закрытыми глазами. Но не сегодня. Стоило хоть немного сомкнуть веки, как в темноте возникал образ Переса.
— Земля вызывает Кэс, приём, — замахал рукой у меня перед носом Тоб. Звук его голоса слился с шумом музыки и смехом кучи старых дальнобойщиков за соседним столиком.
Я засунула указательный палец в пустую рюмку и принялась задумчиво водить ей по барной стойке. Интересно, он встречается с этой блондинкой?
— ...и я пригласил...
И с каких пор он так раскачался?
— ...а она...
Только не говори мне, Скотт Перес, что бросил курить, тусоваться и стал усердно работать, шпёхая моделей, каждой с три короба обещая дерево, сына и что-то там ещё, не знаю что — у меня институт семьи находился в заднице.
— Что? — я включилась на середине рассказа Тобиаса о том, как он пялил новую подружку из Тиндера. Зная его, правдивым в рассказе было только то, что у него был аккаунт. Никто в здравом уме не стал бы его лайкать.
— Иногда мне кажется, что ты меня не слушаешь.
— Тебе не кажется.
— Не странно, что у тебя так мало друзей, — очень пафосно фыркнул Тоб.
— Говорит мне тот, чья лучшая подруга его, — я покрутила у виска, демонстрируя степень вменяемости его матери. — Чокнутая мамаша.
— Она не чокнутая. Просто ты ей не понравилась.
— Зато ты ей нравишься, — брезгливо скривившись, ответила я, не желая вспоминать ту лишённую проблеска надежды ночь в их странном доме с десятью кошками.
Нам подали ещё по рюмке водки.
Тобиас проставлялся каждый вечер после работы на протяжении вот уже трёх месяцев, а я только и делала, что кормила его обещаниями угостить в следующий раз. В тот вечер я ещё не знала, что следующему разу и правда не суждено случиться, и по старой памяти наобещала вернуть деньги со следующей получки.
— Что у тебя с шеей?
— Тебе везде нужно сунуть свой любопытный нос? — старый вонючий шарф всё ещё скрывал то, что случилось вчера вечером. Я по-прежнему ничего не помнила, погладив колючую шерсть.
Я достала телефон, чтобы глянуть на время, но почему-то машинально открыла список контактов, задержав палец у имени, которое раньше всегда было в быстром наборе. Поппи — ещё один человек в моём персональном списке людей, которым я причинила много боли.
— Да пошла ты, пошла ты нахрен, Поппи Перес!
Это было спустя неделю после того, как я съехала от Скотта и на деньги с его банковского счёта сняла себе номер в мотеле. Так они меня и нашли — голую, обдолбанную, в постели с каким-то мужиком, имени которого я знать не знала.
— Скотт, — прошептала моя подруга, усилием воли сдерживая слёзы в глазах. — Нужно отвезти её в больницу.
Скотт не хотел никуда меня везти. Он стоял в дверях, глядя то на меня, то на голого барыгу в моей постели. Я запомнила выражение его лица в тот момент до конца своей жизни: полное опустошение и никакой надежды.
— Одетта, тебе нужна квалифицированная помощь, — заплакала Поппи, когда я со злостью пнула ногой деревянный стул в её сторону. И да, я хотела, чтобы он попал в неё, чтобы она заткнула свой грязный рот, с самого детства не вкушающий ничего дешевле черной икры.
— Это тебе нужна помощь, сука, а мне никакая помощь, блять, не нужна. Я чувствую себя, — я нависла над ней, разжёвывая по буквам. — А-х-у-е-н-н-о!
Я поморщилась. Слишком много воспоминаний из прошлого за один вечер, слишком много прошлого, слишком много хорошего, которое я убила в себе, в своей жизни, в других.
Я отложила телефон в сторону, решив, что на сегодня с меня достаточно. Достаточно прошлого.
Тобиас подозрительно заткнулся, слегка отвернув голову в противоположную от меня сторону.
— Что?..
— Тш-ш-ш, — он отмахнулся от меня. — Там копы, обсуждают вчерашнее убийство.
Я слегка качнулась на стуле, руками придерживая себя за барную стойку. Какое неприятное соседство, и тем не менее мне тоже захотелось послушать.
— ...никаких камер?
— ...прочесали три квартала...
— ...без орудия убийства тяжело будет...
— ...правша...
— ...думаю, что...
— Кайф, — протянул Тоб. — Обожаю нераскрытые убийства. Это так возбуждает: спать ночью, зная, что в твоём квартале бродит убийца.
Я посмотрела на своего коллегу как на придурка. Впрочем, придурком он и являлся.
— Ты опасен для общества, — закатывая глаза, известила его я, возвращая стул в прежнее положение.
— А ты нудная, — ответил Тобиас, двумя пальцами правой руки имитируя рвотый позыв. — Такую, как ты, даже убивать неинтересно. Небось даже кричать не будешь.
Я спросила себя, почему сейчас сижу с этим человеком и на двоих делю убогий ужин. Ответ был неутешительным — мне больше не с кем было сидеть. У меня никого не было, кроме дяди, который не знал, что я живу в машине, Саманты, у которой была своя семья и куча других дел, Кэла, который в силу исходящей от него вони мог тусоваться только на улице, и Тобиаса — малолетнего извращенца, которого дольше десяти минут терпеть можно было только за бабки.
— Если меня будут убивать, Тобиас Клиффорд, я нанесу удар первая.
Я не успела увернуться, когда Клиффорд схватил меня за руку и приподнял её над столешницей. Громыхнув костями, я уставилась на него и оскалилась.
— Кожа да кости. КПД удара равен нулю.
— Я тебе сейчас врежу, и оценишь КПД моего удара.
— Боюсь, боюсь, — он улыбнулся. Кусок оливки застрял между широкой щелью между зубов. Нащупав кусочек языком, Тобиас стал пытаться выковырять его ногтем, а я взяла телефон и слезла с барного стула.
Оставила сомнительного друга разбираться с зубами и вышла из бара под тёплый весенний дождь, закуривая. Интересно, как всё так получилось? Я задалась этим вопросом впервые за три года. Чёрт бы побрал всех бывших. Жила же нормально столько лет!
***
Водительское удостоверение у меня забрали ещё в прошлом году, но от этого пьяной за рулём я ездить не перестала.
Кэл уже спал, под навесом укрывшись от проливного дождя, а я сидела в машине, руками сжимая руль, и наблюдала за тем, как мокрые капли стекали по лобовому стеклу. Таблетка метадона расслабила как раз сразу после того, как я заглушила мотор. Столкнись я с эффектом этой дряни в дороге — на утро Кинсли, как единственному родственнику, пришло бы уведомление, что его племянница погибла в автокатастрофе. Вполне вероятно, что вместе с собой унесла ещё несколько жизней.
В этом месяце у меня совершенно не было денег: я уже сдала в ломбард всевозможные драгоценности, а с зарплатных до получки на следующей неделе осталось всего пятьдесят долларов. Этих денег было недостаточно для того, чтобы купить новую дозу, поэтому я перебивалась остатками как могла.
Помнилось мне, что где-то на заднем сидении завалялась старая баночка с опиумом. Фрэнк сбагрил мне её всего за десять баксов, предупредив, что срок годности у наркотика закончился ещё пять лет назад. До этого дня я не рисковала, всегда имея под рукой что-то более надёжное, но этот день меня окончательно добил.
Прескотт, мать вашу, Перес...
Я с головой занырнула в кучу мусора на заднем сидении, перекинувшись через спинку сидения. Господи, чего только в этой машине не было: пустые банки из-под пива, сигареты, консервы, драные носки, окровавленный кухонный нож...
У меня перехватило дыхание, стоило холодной рукоятке лезвия оказаться в моей руке. Какого хрена на заднем сидении моей машины делал нож?