Пролог
Под ноющими от долгой ходьбы босиком ступнями захрустела дорожная галька. Ощущая себя словно в трансе, я бесцельно брела вперёд и чувствовала, как раскисали мозги. До полной потери контроля над телом — не больше пары минут. До полной фрагментации памяти — мгновение, один взмах ресниц.
Что-то случилось. Я должна помнить. Должна постараться, если не ради себя, то ради кого-то, кого забыла, но сила притяжения оказывается сильнее, и я моргаю, растворяя воспоминания в долгожданном приходе.
Осталось лишь послевкусие: лёгкий шлейф смятения и страха, но, привалившись спиной к единственному фонарному столбу в районе, поняла, что больше ничего не помню. Хочется курить и навсегда остаться с красотой нового мира, который открыло какое-то психотропное дерьмо, принятое по дороге. Здесь ярче, но странно пахнет: смолой и опилками.
Пять.
— Сука, — зашипела, дрожащими руками чиркнув последней спичкой о промокший под проливным дождём коробок. Вода была везде — под ногами, за шиворотом плешивого, пережившего прабабку, пережившую блокаду, пальто.
Четыре.
— Блять, — слюни забугрились на губах, сползая по подбородку вниз к изуродованной синяками шее. В один миг весь смысл моей сраной жизни свёлся к тонкой, чертовски дерьмовой сигарете.
Три.
Кончики пальцев онемели, и последняя спичка выпала из рук. Мне показалось, что я услышала, как надменно, издевательски она ударилась о землю, вспыхнула, а затем потухла.
Два.
Нервным, рваным движением я утёрла пот и воду со лба тыльной стороной ладони, быстро сморгнула капли дождя с ресниц. Непередаваемое ощущение покоя просачивалось сквозь босые ступни, испачканные грязью и кровью, взмывало к горлу, где в зачатке тлела паника.
Один.
Время остановилось. Я в последний раз глубоко вдохнула, ощутив, как влажный воздух застыл в лёгких, камнем улетев в желудок.
***
Сыро. Грязно. Холодно.
Дождь барабанил по крыше авто, ставшего моим жилищем. Я мерно всхрапнула, по старой привычке попытавшись перевернуться на правый бок, вместо мягкой подушки лицом уткнувшись в жестяную банку из-под пива.
Провела языком по иссохшим губам, слизнув пару капель, в надежде почувствовать солод, но потерпела поражение. Одинокая сопля скатилась по подбородку, и я смахнула её рукой.
Пора просыпаться.
Голова разрывалась на части. Я едва ли помнила, чем закончился вчерашний вечер, но это отнюдь меня не удивляло. Бывали дни и похуже: порой я забывала собственное имя.
Одетта.
Такое забудешь.
Сиэтл как всегда радовал, но в кавычках. Я разлепила глаза, слипшиеся за четыре часа сна в позе эмбриона на переднем сиденье минивэна, и потянулась, насколько это позволяла жилплощадь.
Десять минут потребовалось на то, чтобы достать переживший взрыв на Фукусиме мобильник, затерявшийся среди груды бытового мусора: пара рваных чулок, недоеденный сэндвич с тунцом, уже развонявшийся на всю машину, хозяйственное мыло и полудохлый планшет. Собственно, вот и всё моё имущество. Двухкомнатное льготное жилье я просрала ещё в прошлом году.
Со стандартным набором мыслей о том, как пережить ещё один вряд ли сулящий что-то хорошее день, я вывалилась наружу, захватив косметичку и мятую рабочую рубашку. Мерзость. Нужно срочно постирать вещи, а заодно — прополоскать просто адски гудящие мозги.
— Привет, Кэл, — помахала своему ближайшему соседу, которому, в отличие от меня, повезло меньше. У меня хотя бы был мамин минивэн, а у него помимо картонной коробки числились лишь сахарный диабет и от силы полгода жизни. Странная дружба. Странное соседство. Три года назад я бы не хотела знать, чем всё для меня закончится.
— Добречко, хвостик, — от уха до уха расплывшись в беззубой улыбке, прохрипел старик, перебирая в руках какой-то мусор. Хвостиком он стал называть меня после того, как в прошлом месяце я вернулась с попойки со страпоном в заднице. — На работу?
— Ага, взять тебе чего-нибудь? — Я уже толкала руками дверь на заправке. Очередная моя привилегия — Кэла туда не пускали из-за вони и внешнего вида, а я периодически мылась и водила дружбу с заклинательницей этой старой бензоколонки.
— Хлебушка, — жалостливо протянул мой сосед. — И пару грамм водочки, — ожидаемо добавил.
— Обойдёшься, — глянула на телефон с разбитым экраном, проверяя время. — Ещё даже девяти нет, а ты уже синий.
— Это потому что я замёрз ночью, — обиделся Кэл, кутаясь в драную куртку, найденную на помойке. Его лежбище было парой метров дальше. К тому матрасу, на котором он спал, я не приближалась, но с его слов знала, как холодно спать в такую погоду.
Раз в месяц Кэл куда-то уходил, после чего возвращался с помытой головой и бритый. Всё остальное время он проводил здесь, на заправке, собирая деньги на лечение своего несуществующего рака. Какой-то процент отдавал локальному менеджеру этой «сети», на оставшиеся — всегда напивался.
— Ты само-то себя в зеркало видела, деловая?
Лишь краем глаза в отражении зеркала заднего вида.
— Тут, — Кэл схватил себя за горло. Я потянулась к шее, нащупывая болезненные точки.
— Ты с таким делом поосторожнее, хвостик.
— Проще сказать, чем сделать.
Утром на заправке было пусто, и я без зазрения совести могла позволить себе двадцать минут на грязном толчке. Достав из кармана мокрую пачку сигарет, я с ногами взобралась на сортир и закурила, пытаясь восстановить в памяти события вчерашнего вечера.
Пусто. Прям какое-то перекати-поле.
Я выдохнула едкий дым, с недовольным прищуром разглядывая себя в зеркале. Просрано, безбожно просрано — всё: от милого личика до мало-мальски человеческого образа жизни. А ведь всего два года назад я по праву считала себя красавицей, пока окончательно не разделалась с последним рубежом, превратившись в собственную мать.
Грязная, тупая шлюха, сливающая последние бабки на наркоту, находящаяся по уши в долгах — вот кем была она и кем стала я. Яблоко от яблони, как говорится.
Я собрала длинные тёмно-русые, неровно стриженные кухонными ножницами волосы в хвост, открывая взору бледную шею, покрытую синяками. Судя по опечаткам рук с обеих сторон — меня душили, а вот кто и почему — я не помнила. И больше не хотела.
В наличии сегодня имелась только холодная вода, и я не стала затягивать с умыванием, быстро оттерев с лица грязь и куски запёкшейся крови. Судя по тому, что в остальном я была целёхонькой — кровь не моя, а остальное, по сути, меня ебать не должно.
Я стянула грязные шмотки, запихав их в мусорный пакет, чтобы после сдать в прачечную, и, напялив на себя на пять размеров больше меня рабочую форму, вышла из туалета.
— Кэс, — из-за прилавка улыбнулась средних лет женщина. — Привет.
Она уже протягивала мне заранее заготовленный пластмассовый стаканчик со среднего качества кофе, и я знала, что за спиной она прятала списанный с продажи, немного подсохший круассан с клубникой. Всегда прятала, вот уже целых полгода.
И ни разу в течение шести месяцев я не назвалась своим настоящим именем: во-первых, потому что ненавидела его, а во-вторых, потому что во-первых.
Имя у моей пухлой подруги было под стать её простоте: Саманта. Саманта Смит — среднестатистическая кассирша в ночь и педикюрша в дешёвом салоне при свете дня, мать двоих тупорылых выродков, один из которых уже стал таскать у меня из карманов травку. Впрочем, я не жаловалась, ведь два раза в неделю мне выпадала уникальная возможность загадить добрым людям ванную комнату и помыться в горячей воде у Саманты дома.
— Привет, — я чмокнула её в щеку. — Как жизнь? Как муж? Как дети? Давай всё сразу и одним предложением.
Она закатила глаза, но сохранила тёплую улыбку на губах. Лишь когда её взгляд добрался до синяков на моей шее, Сэм напряглась.
— С тобой всё нормально?
— Да, — я пожала плечами. — Не помню, но, кажется, я отлично провела вчера время.
— Завязывала бы ты с этим, Кэс. До добра не доведёт.
— В этом весь смысл, Сэм. Я не планирую, чтобы всё хорошо закончилось.
— Некому тебе мозги на место вставить, — вздохнула она, закончив этот разговор.
— Но ты постараешься, — улыбнулась я.
Сэм была прекрасной женщиной. Немного нескладной и невезучей по жизни, но очень доброй. Она трепала меня по щекам, приносила домашнюю еду в зелёных пластмассовых контейнерах и всегда интересовалась моим здоровьем. Я даже отпраздновала это Рождество вместе с её семьёй. Не сказать, что вышло удачно, но я не строила надежд на этот вечер. Ничего грандиозного или киношного: пьяный мужик, муж Сэм, семейный скандал, разбитая тарелка, и я, вместе со старшим сыном Смитов доедающая со стола еду.
Позади неё гудел телек. Погода, толк-шоу, отборный музыкальный шлак и Дисней, который я смотрела тут каждое утро перед работой.
— ...а он мне говорит...
Краем уха я слушала неназойливый трёп Саманты, деревянной палочкой помешивая капучино, локтями упираясь в кассовую стойку.
— ...Мы прерываемся на чрезвычайные новости.
— ...а я ему...
— ...был убит...
Убитые мальчики, распятые девственницы — ничего удивительного, ничего примечательного, и всё же что-то зацепило меня на экране зомбоящика: новая, клишированная красотка-репортёр или же жирная, смуглая рожа смутно знакомого мекоса?
— Эй, Сэм, сделай погромче, — я кивнула носом в сторону телевизора.
Подруга щёлкнула пультом и вместе со мной уставилась на экран.
— Вечером шестнадцатого апреля Эрнен Корсезе был найден оперативной группой зарезанным на пересечении...
— Боже, какой кошмар, — прошептала Саманта, театрально схватившись за сердце. Мне хвататься было не за что, у меня не было сердца, и я просто безразлично отвела взгляд в сторону, возвращаясь к своему завтраку.
Ничего удивительного — очередной наркалыга, получивший по заслугам.
— При нём было найдено двадцать грамм кокаина, — не унималась белобрысая проститутка с ботексными губами. — Полиция уже начала расследование.
— Тьфу на него, безбожник, — резко сменила милость на гнев моя подруга, душой охладев к жестоко зарезанной жертве. Ещё одно её сомнительное увлечение — воскресные визиты в церковь. Мы не сразу научились уважать идеалы друг друга. — С такими только так.
Я улыбнулась своим мыслям, допивая кофе. Ох, знала бы ты, Сэм, что твой сын толкает дурь десятилеткам, ох, знала бы...
Мой телефон-развалюха запиликал в заднем кармане брюк, и я отвлеклась от новостной сводки, отвечая на звонок.
— Ало, Кинсли?
— Одетта, у нас открытие выставки через три часа. Где тебя черти носят? — с ходу заорал в трубку мой дядя, по совместительству — начальник. Кроме как по блату и из-за жалости на работу меня бы никто не взял — это и ежу было понятно, с моим-то криминальным прошлым. И настоящим.
С вакансиями в центре занятости как-то не срасталось. Я вылетела с трёх работ, не подразумевающих каких-либо интеллектуальных затрат, за прогулы и пьянство на рабочем месте. Небольшое социальное пособие покрывало затраты на нужды первой величины — таблетки, а скудную зарплату девочки на побегушках в картинной галерее тратила на еду и бензин. Жила скромно.
Про выставку я забыла, как и о том, что за дополнительные двадцать долларов обязалась выйти пораньше и помочь с приготовлениями.
— Уже подъезжаю, — соврала, вешая трубку.
— Заедешь вечером? — перекидывая отвисшую после родов грудь через кассовый аппарат, улыбнулась Сэм. Ей вроде было около тридцати, но в силу жизненных обстоятельств выглядела Смит гораздо старше.
— В музее открытие новой пафосной выставки для богатеньких, я там до вечера в пояс кланяться должна. Звякну, как закончу.
Мы распрощались, и я не забыла захватить Кэлу кусок хлеба с сыром. Водку, естественно, не купила, зная, что этот старый проныра всё равно не пропадёт — уже к обеду будет в стельку угашенный кидаться под машины в надежде поиметь куш со своей страховки десятилетней давности.
***
Опоздала я на три часа, застряв в пробке. Богатенькие дети богатеньких родителей заставили всю парковку своими навороченными бентли, и ещё полчаса я потратила на то, чтобы пристроить свою рухлядь.
Кинсли всыпал мне по самое нехочу, но грызться времени у нас не было. Как и обсуждать то, почему моя шея синяя.
— Не хочу знать, — прошипел он, взволнованно потея. — Намотай что-нибудь. Прикрой это. Одетта, это самый важный день в моей жизни, ты понимаешь?
Я закатила глаза, «перебинтовывая» шею старым шарфиком, завалявшемся в шкафу с оставленными посетителями вещами.
— Ты видишь людей? — Кинсли заулыбался, когда мимо прошла деловая дамочка в немного откровенном, но неприлично дорогом платье. — В это место наконец-то пришли люди! Только попробуй что-нибудь испортить, поняла? — а потом всучил мне поднос с шампанским и пинком под зад выгнал в главный зал.
Кинсли в нашем роду был кем-то вроде алмаза в куче дерьма. Выбился в люди, стал управляющим своей собственной небольшой художественной галереи. Даже племянницу нерадивую пристроил, правда, не то чтобы совсем уж официально. У меня не было ни мед. справки, ни страховки.
Зато руки и ноги были в рабочем состоянии, когда не ломало и не трясло после дозы, но перед работой я никогда не употребляла, разве что по рюмке виски с Тобиасом в подсобке...
Вокруг было шумно, куча народу. Все в дорогих костюмах, вычурных брендах от кутюр. Приглашённый квартет живой музыки жалостливо завывал в углу, пока снобы расхаживали вдоль и поперёк, с видом ценителей разглядывая новую экспозицию.
Я не узнавала ту конуру, в которой работала. Судя по тому, что полы были начищены до блеска, Кинсли нанял приличную уборщицу. После моих попыток оседлать швабру всё всегда, почему-то, становились только грязнее.
Пыльные стены, на которых обычно весела скромная и бестолковая коллекция моего дяди, были вымыты, перекрашены и увешаны чем-то, что больше, чем один человек, считало грандиозным.
— Убожество, — напугал меня голос из-за спины.
Я схватилась свободной рукой за сердце, а когда развернулась и увидела Тобиаса с гадкой ухмылочкой на лице — нахмурилась.
— Я такое за пять минут нарисую и возьму дешевле. Лям долларов за это говно, ты посмотри.
— Ты настоящий ценитель, Тоб.
Тобиас был страшненьким, задрипанным очкариком, окончившим первый курс художественного университета и теперь возомнившим себя великим критиком.
Мы стали разносить шампанское, по мере возможностей сливаясь с толпой, стараясь не мешать снобам. На фоне местных дам я была похожа на сточную крысу, воняющую рыбой и дешёвым табаком, и публика не пыталась скрыть своё презрение.
Я с трудом сдерживалась, чтобы не плюнуть кому-то в морду, напоминая себе про щедрые чаевые от руководителя этого сабантуя — очередной местный богач, наследный сын наследного сына в десятом колене. Мне бы столько долларов — и вместо нудного бубнежа о высоком, здесь и сейчас развернулась бы лучшая вечеринка всех времён и народов.
— Где Аня? — засуетился Кинсли, цепляя меня под локоть.
— Не знаю я, где эта русская, — зашипела в ответ, раздосадованная тем, что чуть не пролила дорогущее шампанское на свою единственную рубашку.
— Значит, ты иди, — прикрикнул он, отводя меня в сторону.
— Куда?
— К этому мистеру Боттичелли, срочно нужно подать лобстеров.
— Лобстеров? В картинной галерее?
— Заткнись, Одетта, и шуруй работать.
Ненавижу его за то, что знает моё настоящее имя, но деваться было некуда. Плюс он обещал десять баксов сверху, если я не навернусь с подносом. Вот это куш, — сказал бы Кэл.
Я работала в галерее уже почти год, а о существовании некоторых помещений даже и не догадывалась. Когда Кинсли провёл меня по узкому коридору, Бог весть знает где раздобыв тележку с морепродуктами, у меня по подбородку потекли слюни...
Слопать бы хотя бы кусочек...
— Давай, одна нога здесь, другая там, — подтолкнул меня дядя.
— А ты почему не можешь?..
Но ответ на этот вопрос узнать мне было не суждено.
В этой комнате было тише, не так многолюдно. Все сидели за большим круглым столом, распивая виски. Моё появление никто даже не заметил, и я была несказанно тому рада: ведь знала, что кроме презрения от них ничего не дождусь.
Я стала раскладывать еду по тарелкам, стараясь не вслушиваться в монотонные разговоры.
— ...сделка...
— ...я же предупреждал...
Смех, звон, запах табака и освежителя воздуха с многоименным названием «морской бриз».
— Подлей, — безразлично бросил пожилой мужчина, когда я подошла к столу, намереваясь воздвигнуть на него блюдо.
А потом случилось то, чего я никак не могла ожидать, ведь между фамилией Боттичелли и Перес разница была, сука, в добрые девять букв.
Из лёгких выбило весь воздух, а сердце ухнуло где-то в районе горла. Я замерла с пустым стаканом в руках, уже подозревая, что на следующем выдохе осколки разлетятся по лакированную паркету.
Он был удивлён не меньше меня. Тёмные, почти чёрные глаза исподлобья заблестели в замешательстве, а руки крепко сжали маленькую, в сравнении с его лапой, ручку.
Всё вокруг замерло вместе с тем, как мы уставились друг на друга. Даже старый дед, которому виски уже было выше крыши, заткнулся, до этого выпытывая у меня, когда же я налью ему его бухло с пятью кубиками льда.
— Одетта? — прокашлявшись, спросил он.
— Прескотт Перес, — прошептала я, глядя на своего бывшего.