Бражник

Ярослав хотел выйти напрямую на судмедэкспертов. Которые выезжают на дорожные происшествия. Он рассуждал так: все, что разбросано по асфальту, взвешивать никто не будет.

Я пытался доказать ему, что это полная хрень и его даже слушать не будут — пошлют туда, куда я его уже посылал, в лучшем случае. В худшем — обернут в смирительную рубашку до конца дней.

Он пытался доказать мне, что хоть мяса там и немного, но это все-таки мясо.

Суета Ярослава по поводу новых источников бесплатного мяса появилась не просто так: пиар компания превзошла все наши ожидания и спрос оказался слишком велик. Мяса катастрофически не хватало, а источник наш ограничивался количеством смертей в день. Закупать легальное мясо скота Ярослав наотрез отказывался, заявляя, что мы разоримся. Я же считал, что наша прибыль окупит затраты, но не слишком настаивал на своем предложении: прибыль появится в любом случае, а без существенных затрат денег в итоге у нас будет гораздо больше.

Конечно, не приди Ярославу в голову идея наладить поставки нашего мяса шаурмечным, дела шли бы полегче. Но они заплатили вперед. У нас не осталось выбора: только стиснуть зубы и продолжать искать новые пути для поставок, потому что шаурмечным нужны только мышцы. Хорошо хоть, что они соглашались брать мясо сырым и нам не требовалось его готовить — хоть время экономили.

Все это привело к тому, что мы перемалывали в фарш не только органы, но и кости.

А еще кожу и жир.

Производство стало практически безотходным: дайте нам целого человека и вы больше его не увидите. Разве что волосы или ногти.

С костями приходилось возиться — не прокрутишь же их через мясорубку. Мы перемалывали их в костную муку.

Наша продукция по-прежнему поражала покупателей качеством: все натуральное, без красителей и консервантов. Даже без сои.

Но поставки задерживались, а это никогда не идет на благо бизнеса.

Даже бритоголовый санитар Артур — сменщик Сагира, крутившийся вокруг его сестры, которая крутилась вокруг меня — не мог удовлетворить наши потребности. У него была машина, на которой он привозил мясо прямо к подъезду, как я тогда тачку, а потом все мы вчетвером разгружали ее. На это уходил час, а то и больше. И это еще без готовки.

Для того, чтобы на прилавках к часу открытия появилась свежая выпечка, мы пахали ночи напролет.

Конечно, Артура мы взяли в долю.

Он был приятным типом, но ровно до того момента, как в морге не появлялась Кадира. Тогда Артур сразу же становился мерзкой размазней, а Кадира так же мерзко лебезила передо мной. Мне до Кадиры не было никакого дела. У меня еще болела своя рана.

Похоже, для людей вокруг мы становимся теми же демонами, что терзают нас самих.

Но Кадире вообще никто, кроме меня, не нравился. Да и я не очень. Это все потому, что мы — я, Сагир, Артур и Ярослав — все мы мужчины. Она говорила:

— Вы имеете не больше прав, чем я.

С этим все мы, в принципе, были согласны. Но потом она говорила еще:

— А ведете себя так, как будто имеете привилегии. Хотя, почему как будто — вы их и имеете. Привилегии мужчин.

Ни я, ни Сагир, ни Артур, ни Ярослав не знали, что она имеет в виду под привилегией. Наверно, член.

Я понял, что находить абстрактное множество, которое можно обвинить во всем — это их семейная черта.

Каждый раз, когда я появлялся в морге, Кадира уже сидела там. Не знаю, приходила она туда заранее или даже не уходила вовсе.

С Ярославом отношения у нас натянулись железной струной. И хоть мое отношение к нему со временем ничуть не менялось, если раньше я терпел его через силу, то тут, с вопросом о мясе между нами, мы притерлись и спорили, как деловые люди. В остальном жили, можно сказать, дружно. Негодование внутри меня тонкой струйкой вытекало через шлюз деловых вопросов, и больше его ни на что не хватало.

Лаврентия я почти не слышал — он если со мной и общался, то только через посредника. Ярослава.

А как-то раз мне позвонила Румани.

То есть, я думал, что мне позвонила Румани — на самом деле звонили с ее номера, но это была не она, хоть голос и показался мне смутно знакомым. Этот голос сообщил, что Румани очень плохо и ей нужна помощь.

Еще голос сказал, что она попросила мне позвонить. Как будто бы я могу ей помочь и все в таком духе.

Румани ждет моей помощи. Я вышел в ту же минуту.

Все это напомнило мне о другой девушке. У них нет ничего общего, у Румани и у нее. Разве что первая буква имени. Ту звали Рада. Если бы она вот так попросила меня о помощи, я бы помчался к ней на другой конец света. И эта готовность помчаться на другой конец света, именно она что-то во мне всколыхнула.

Если я о ней хоть раз вспомню, я труп.

Если вспомню её смех или слезы — не из-за меня, конечно, она однажды расплакалась от жалости к бездомной собаке. Я те её слезы запомнил, у меня от них сердце разбилось. Я запомнил каждую слезинку. Вспоминал о них с содроганием раза три в месяц, не больше. Но каждый месяц.

Я не хотел вспоминать, но вышел из дома с мыслями о ней, надеясь, что они выветрятся на свежем воздухе. Специально не взял с собой телефон, чтобы не ждать от неё сообщений. В общем, ясно, что она мне не написала бы — ей это совершенно ни к чему — поэтому я даже не боялся что-то пропустить. Но пока я наматывал круги по осточертевшим дорожкам знакомого как дорога до туалета города, у меня появилось совсем уж сумасшедшее подозрение, что, раз уж я ничего не жду, то что-то обязательно произойдёт. Меня даже не волновало, что я автоматически начал ждать этого чего-то и, соответственно, ломал схему: мне просто очень захотелось, чтобы что-то произошло. Но я не мог торопить события, потому что как раз-таки спешка наверняка порушила бы ту шаткую конструкцию, на которой я строил свои ожидания; я продолжал ходить и возненавидел ходьбу, но не мог остановиться и уходил все дальше от дома, в котором оставил свой телефон с пришедшим на него сообщением от неё — оно уже там, и я это знал. Мне от этого становилось радостно! Легко и радостно, и спокойно, и я чувствовал, как сердце моё наполняется любовью, и я был благодарен всему миру, и мог уже вовсе не приходить домой, потому что сообщение уже пришло и ничто не сможет этого изменить. Неважно, что в этом сообщении: оно пришло. Оно от неё.

Я шел к Румани и радовался, что на телефон, который остался дома, пришло сообщение от другой девушки.

Такие дела.

На улице еще светило солнце, но, когда я зашел в подъезд, его тьма поглотила меня, как океан: казалось, я даже слышал звук, с которым тьма ткнулась мне в уши. Этот звонкий, громкий хлопок, как будто кто-то щелкает по воздуху в черепной коробке.

И только поднимаясь на нужный этаж, я понял: что меня ждет в квартире, я не имею понятия. Если бы моя безумная готовность помочь не кинула меня с головой в омут, а дала бы хоть расспросить, в чем там дело, это могло существенно облегчить мне задачу. Но не срослось. Я даже не знал, что за помощь от меня требуется – гвоздь вбить или в морду кому дать? Все-таки банальная логика подсказывала, что Румани нужны мои крепкие мужские руки. Иначе меня бы не позвали, я старался думать объективно.

Однако, как это часто бывает, реальность положила на мою дорогую объективность большой и толстый болт.

Румани я еще не видел, но слышал уже на подходе. Я понял, что слышал именно ее, когда поднялся на нужный этаж: прежде думал, что вой издает какая-нибудь кошка или пьяная женщина. Наверное, именно так вопят люди, когда в них вселяется демон – а до того самого дня я вообще не верил, что демоны существуют, хотя один из них уже давно присутствовал в моей жизни. Страшно деятельный демон с именем на последнюю букву алфавита.

Дверь мне открыла девушка, которую я раньше не видел. Симпатичная. Я решил, что, должно быть, именно ее слышал по телефону, потому что обычно люди удивляются, когда видят незнакомцев на пороге, а она – нет.

– Заходи, – сказала она и отошла в сторону.

Да, голос был тот самый. Вот теперь он мог стать смутно знакомым – в следующий раз, когда я ее услышу.

Заходить я не хотел. Ужасно стыдно признаваться в этом, но вой, исходящий из недр квартиры, задушил мое рыцарство и похоронил под тонной грунта. Оказалось, женские вопли будят во мне какое-то дикое отвращение. То ли рвотный рефлекс, то ли головную боль – не знаю, что именно инстинкт самосохранения выкрутил сильнее, но мне стало дурно.

Симпатичная незнакомка ждала, пока я пройду, чтоб запереть за мной дверь. Пока дверь не была заперта, вопли расходились по всему подъезду и резонанс получался ошеломительный, а я стоял в самом эпицентре. Завывания Румани отдавались передо мной и за спиной, подгоняли вперед и отталкивали назад. А еще я почти оглох от такого симфонического оркестра.

И я шагнул вперед, чтоб дверь наконец закрыли. После этого жить на белом свете мне стало немного полегче, хотя холодный пот бежал по спине, а по рукам – мурашки.

А ведь именно к этому я бежал, сломя голову. Готовый, как мне казалось, к любым подвигам.

Я пошел вперед по коридору.

Коридор, как и всегда, был темным. Он тянулся бесконечно длинной прямой кишкой, в конце которой брезжил свет, и повернуть обратно я уже не мог.

На кухне я обнаружил Румани в том же кресле. Она сидела там и не поднимала голову, содрогаясь от рыданий.

Рядом с ней на корточках уже сидела та симпатичная незнакомка. Она, как это свойственно проживающим в квартире людям, по-хозяйски стремительно пошла вперед меня и обогнала – теперь гладила Румани по плечам.

— Ты у нас девка хоть куда! Ну, скажи же? — обратилась она ко мне без прелюдий.

Я не знал, что я должен сказать, но понимал, что из нас троих сказать это должен именно я. Поэтому я просто кивнул. Конечно, от меня ждали какого-то спектакля – вернее, поддержки того, который играли тут до меня. Но я не мог играть без заученных реплик. Не та область, в которой мне легко импровизировать.

Так что я просто стоял и не мог понять, как оказался в такой ситуации. Замер и смотрел на них двоих.

Кое-как, всхлипывая через слово, Румани рассказала, в чем дело. Сам того не ведая, я засвидетельствовал начало этой драмы: все началось в тот самый день, когда Ярослав притащил в ее ларек свою чертову дегустацию. Она, оказывается, в него влюбилась, а он и рад — только вот бросил на днях, когда получил все, что ему требовалось.

А Кира — ее, эту симпатичную незнакомку, звали именно так, — оказалась очень хорошей подругой и приехала при первой же возможности, чтобы принять на свою грудь третьего размера поток горя Румани.

Зачастую трагедии происходят не потому, что мы игнорируем очевидные недостатки других людей, а потому, что люди отчаянно пытаются сделать так, чтобы мы не узнали об этих недостатках. Нельзя винить Румани за то, что она не сразу распознала в Ярославе козла. Это я его хорошо знаю.

Я бы, наверное, мог ее предупредить. Но не захотел.

И почему девушки всегда вешаются на таких мудаков, как Ярослав? На самом деле, вопрос риторический. Я давно понял, почему это так. Работа над отношениями — это как домашние обязанности: если один берет на себя слишком много, другой просто не делает ничего. Девушкам же только дай пол подмести или посуду вымыть. Не знаю, почему им так нравится, но они и в отношениях только и делают, что полы моют и посуду натирают.

Ярослав специалист по другим областям, совсем не по отношениям. И уж точно не по домашним обязанностям. В этом мы с ним похожи, но из-за меня, почему-то, никто не плакал. Разве что Кадира, сагирова сестра.

— Почему-у-у... — провыла Румани после того, как рассказала свою историю.

— Потому что он мудак, — ответил я. А что еще тут скажешь.

— И ведь он даже не пришел! — возмутилась Кира. — Он написал сраную эсэмэс!

— Очень на него похоже, — не удивился я и между прочим спросил: — а ты бы хотела, чтоб он был здесь?

— Он быть здесь обязан, —отрезала Кира. — Какой бы ни был, а.

— Ага, — вздохнул я. Спорить с ней мне не хотелось. Румани все-таки нравилась мне гораздо больше Ярослава, вот я и решил что-нибудь для нее сделать.

— Вот если бы сейчас пришел он, а не ты... — задумчиво проговорила Кира, и я понял, что должен сделать.

Ярослав даже не сопротивлялся, когда я без объяснений приволок его в тот дом. Не из благородных побуждений и тяге к справедливости: он даже не помнил, где живет Румани — провел там всего одну ночь и ушел под утро, еще в сумерках.

То же самое когда-то сделал и я. Провел у нее ночь. Только вот я нашел бы дорогу к ее дому с закрытыми глазами. Даже после одной ночи, которую провел в кресле не раздеваясь.

Ярослав заподозрил что-то неладное только когда я запихнул его в прихожую. Но там нас ждала Кира, и от нас двоих уйти он не смог.

Румани выла.

— Почему ты от нее ушел? — расшифровал я, как мне казалось, ее вопрос.

— Я же не глупый, — Ярослав постучал по своему виску.

— Между умом и пафосом расстояние как от Челябинска до Москвы, — снисходительно сообщила Кира.

Ярослав состроил наивное лицо и подпер его ладошкой.

— В культурном или географическом смысле?

Они, похоже, стоили друг друга.

Кира презрительно усмехнулась.

— Да ты просто срешь ртом.

— Милая моя, ты не первая, кто мне это говорит, — безразлично парировал Ярослав.

— А тебе это, похоже, нравится?

— Ну, знаешь, как говорят: если жизнь даёт тебе слишком много лимонов для лимонада, то ты можешь собрать неплохую коллекцию лимонов. А те, что повторяются, можно сложить парами — получится Ноев ковчег.

Позорился он, а стыдно было мне.

Кира вдруг сощурилась, и ее лицо подозрительно напомнило мне ярославову рожу.

— Ты правда думаешь, что не опозорился только что?

— Это единственное, что ты мне можешь ответить? Милая моя, да тут позоришься только ты.

Кира холодно посмотрела на его ехидную харю. Такую же, как у нее самой.

— А тебе, похоже, нравится самоутверждаться за чужой счет?

— Избавь меня от своей бабской чуши, – Ярослав задрал нос, и мне захотелось по нему стукнуть.

На Румани больше никто не обращал внимания, поэтому я присел на то же место, где уже видел Киру, и начал так же гладить ее по плечам. У меня получалось грубее, но я старался.

Кира, тем временем, начала толкать речь, достойную депутата:

— Меня воротит от тебя. Как таких животных выпускают в цивилизованный мир? Тебя бы в цирке держать, детишкам показывать, как плохой пример! Думаешь, только мужикам можно поступать так? — она кивнула в сторону Румани. — По-твоему, женщины – это материал, который можно отрабатывать? Может, думаешь, что мужчины более развиты, чем мы? Что вы можете нами пользоваться? Открою тебе секрет: между мужчинами и женщинами нет никакой разницы. Мы одного вида и у нас почти одинаковая физиология, за исключением половых признаков. Думаешь, женщины могут сдерживать свои инстинкты, а мужчины — нет? Думаешь, только мужчины могут оставлять за собой след из рыдающих любовниц? Думаешь, только мужчины воротят нос от «пользованных»? Меня от тебя воротит! И мне тебя жаль.

Ярослав замер и хлопнул глазами в ответ. Он подозрительно затих. Я наблюдал за ним, потому что не знал, чего ждать дальше.

Ярослав двинулся. Я напрягся. Он шел в нашу с Румани сторону – я понятия не имел, что у него в голове, но первой моей мыслью было даже не защитить ее, а спастись самому. Потому что это, мать его, Ярослав!

Он подошел и присел по другую сторону кресла. Он тоже начал утешать Румани:

— Конечно, это нелегко, когда подруга вдруг оказывается тупой сукой, но жизнь продолжается!

– Уйди, – слабо дернулась Румани, как будто он ее уколол чем-то.

И хоть Ярослав не показал, что его задели слова Киры, я заметил, что после них его движения стали резче, а дыхание тяжелее. И мигать он стал чаще. Он был раздражен в своей скрытой манере. Думаю, это обычная черта тех, кто живет под маской. И нет, я не говорю, что жить под маской плохо. Я даже не говорю, что сам не ношу маску. Просто кому-то их маски жмут, и это заметно.

Что именно его задело, я не знал. Но знал, что такие люди склонны взрываться, когда замечают свое собственное лицемерие.

Еще я знал, что Румани нравится мне больше всех присутствующих, и плачет она из-за него. Поэтому я без лишних прелюдий встал и, не дав ему даже перевести дух, сказал:

— Так ты не умеешь быть честным. Думаешь, сейчас что-то умное сделал, но это не так.

Ярослав поднял голову. В его глазах я увидел шок — по-видимому, от меня он такого не ожидал. И я продолжил:

— Да, это очень круто, когда откровенны с тобой, а не ты. Это удобно. Вокруг тебя люди, которые претворяться не хотят, а ты думаешь, что они для этого слишком глупые. Ты сам по себе, ты всегда один. Думаешь, что ты злобный гений. Но это не делает тебя идеальным, это даже не делает тебя умным. Зато оставляет возможность уходить без потерь, которой ты, похоже, никогда не против воспользоваться. Которая позволяет тебе видеть вокруг театр, а не чувства других людей с вполне реальными причинами. Но на самом деле ты просто боишься, что тебя бросят — как бросили твои родители, как бросил я. Да, я тебя бросил, когда мы закончили школу. Я о тебе даже не вспоминал.

Ярослав смотрел на меня с добрым любопытством и наивной улыбкой, как ребенок. Он всем своим видом пытался показать, что не впечатлен, но по его глазам я видел, что сделал ему больно.

Заслужил.

Я думал, что он ударит меня. Но вместо этого Ярослав медленно поднялся и вышел из кухни.

– Прости, – сказал я, когда он уже шел по коридору. Должен был услышать.

Наступила тишина. Даже Румани не плакала и молча смотрела на меня.

По крайней мере, мы с Кирой пытались его подбить.

А потом входная дверь хлопнула с оглушительным грохотом, аж стены загудели.

Домой я заползал на карачках, уничтоженный женскими слезами и своей смелостью.

Сообщения от нее не пришло.

Да, я все еще о нем помнил и где-то на задворках души ждал.

Кем была она? Она была той, в которую мы с Лаврентием когда-то влюбились. Влюбились перед тем, как она разбила нам сердца. Синхронно: цок, цок.

Я пришел домой, проверил телефон и прошел в кухню.

На столе лежала одна из тех кошек, которые когда-то терлись мне об ноги у Румани в квартире. Кошка была мертва.