Поломанные | Кирилл Егоров

январь 2023.

Саша открыла глаза.

Потолок. Чужой. Высокий, с модной подсветкой, которая сейчас была выключена. В комнате стоял полумрак — шторы плотные, январское утро не спешило пробиваться сквозь них.

Сука, снова.

Она лежала на боку, спиной к центру кровати, и несколько секунд просто дышала, пытаясь сообразить, где находится. Потом почувствовала — тепло. Не своё, чужое. Тяжёлая рука лежала на её талии, пальцы слегка сжимали кожу даже во сне.

Голова гудела, будто внутри неё провели ночной марафон с молотком и наковальней. Язык прилип к нёбу, а в животе шевелилось что-то тёплое и противное — похмелье или стыд, она ещё не решила.

По ощущениям — второе выигрывало с разгромным счётом.

Она резко села, и мир накренился. Качнулся и пошел нахуй.

— Твою мать...

Голос сорвался в хрип. В горле стоял вкус перегара и чего-то металлического — крови? Она провела языком по губам, нащупала трещину на нижней.

Простыня соскальзывает с её плеча. На коже — синяки. На запястьях — красные полосы, будто кто-то пытался привязать её к этой блядской кровати. А, может, так оно и было.

Тело болело — не сильно, но ощутимо.

Комната была полуразрушена. Разбитая бутылка «Дома Периньон» у кровати. Типично для Егорова — даже в пьяном угаре выбирать самое пафосное. Простыня скомкана, подушка перевёрнута, и на ней — чёткий отпечаток губной помады алого цвета. Её помады. На полу — чьи-то мужские трусы — чёрные, Calvin Klein, 99% вероятность, что Кирилла. И её телефон с паутиной трещин на экране — вдребезги, как и ее жизнь.

На тумбочке — пустой презерватив, скомканные салфетки, пачка сигарет и ключи от его «бэхи».

Джентльменский набор, мать вашу.

Что, блять, произошло вчера?

Память выдавала обрывки. Татьянин день. Клуб. Несколько «дорог», начерченных белым порошком на чёрной столешнице. Крики, смех, текила.

Много текилы.

Соль на языке, лайм во рту, её пальцы, сжимающие чьё-то запястье до боли.

Кирилл. Его смех прямо у неё в ухе. Фраза:

— Смирнова, ты когда-нибудь задумывалась, почему мы всегда кончаем одновременно?

Драка. Нет, не с Егоровым. Она бы запомнила, как избивает этого мудака. С кем-то ещё... Девушка? Блондинка. Лизка, которую Кирилл клеил полвечера? Нет, не Лизка... Какая-то курица в черном топе и на шпильках, визжащая, как бензопила.

Смирнова ненавидит шпильки.

Его руки. Сильные, грубые. Которые тащили ее за запястье, не давая упасть, так, что даже сейчас на коже синели отпечатки пальцев.

Саша прикоснулась к разбитой нижней губе, и пальцы тут же окрасились в ржавый цвет. Кровь. Значит, не приснилось.

Рядом, на другой половине кровати, спал Кирилл. Лицо расслабленное, без привычной ухмылки. Губы чуть приоткрыты, ресницы — длинные, как у девчонки, — дрожали во сне. Дышал ровно, почти беззвучно. Редкие моменты, когда он выглядел... обычным. Не Егоровым, не капитаном «Акул», не мажором с вечной брешью о «династии». Просто человеком.

Рука закинута за голову, другая — на животе, пальцы чуть сжаты, будто даже во сне он готов к драке.

Задержала взгляд на его губах. Вспомнила, как они обжигали её кожу вчера. Или это было не вчера? Может, позавчера? Может, месяц назад? В их странных, грязных, бессмысленных отношениях время давно потеряло линейность.

Линейность — это точно не про них.

Просто набор хаотичных вспышек.

Почувствовала боль в теле. Бёдра, спина, шея. Вчера было... что-то между дракой и сексом.

Как обычно.

Они напились, начали спорить, потом перешли на личности. Она кричала что-то про его «идиотское эго», он парировал про её «комплекс бога». Потом Егоров прижал её к стене, а она в ответ вцепилась в его волосы. Давно говорила ему подстричься. По итогу всё закончилось тем, что она проснулась здесь, в его постели, с сухостью во рту и полным отсутствием трусов.

Они снова это сделали.

Не в первый раз. Не в последний.

Ей хотелось заорать. Разбудить его.

Высказать всё, что она о нём думает. И придушить этим самым шелковым одеялом — чтобы он больше никогда не смел смотреть на неё так, будто знает её наизусть.

Но вместо этого она просто смотрела. Дольше, чем стоило бы.

На его сбитые костяшки. Вчера опять кого-то побил? На шрам над бровью. Её вина, десятый класс, бутылка в драке.

Блять.

Смирнова осторожно приподнялась, стараясь не скрипеть пружинами. Нащупала на полу футболку — его, чёрную, с логотипом «Акул» — натянула её и встала.

Пол был холодным.

Её одежда валялась на нем же — чёрное платье, порванные колготки. Трусы — где трусы? А, вот, под стулом. Лифчик... А нет его.

Отлично. Просто прекрасно, Смирнова. Продолжай в том же духе.

— Блять, ну конечно.

Обыскала всю комнату — нет. Значит, либо он его куда-то зашвырнул — привычка, либо...

Бросила взгляд на Кирилла. Одеяло сползло, открыв торс. На рёбрах — царапины. Её царапины.

Без лифчика — ну и хуй с ним. Главное — убраться отсюда до того, как он проснётся.

Потом на цыпочках двинулась к двери, минуя гитару, на которой Кирилл так и не научился играть, клюшку в углу — всё это знаки его жизни, в которой у неё не было постоянного места.

В зеркале отразилось бледное лицо с размазанной тушью, спутанными волосами, следами от зубов на шее и синяком под ключицей. Она провела пальцем по нему — Кирилл всегда оставлял метки, будто помечал территорию.

«Ты моя» без слов. Просто знак собственности.

Как будто кто-то сомневался, чем они занимались.

— Идиотка, — прошептала себе в отражение.

«Ты вообще кого-нибудь любила? Хоть раз?» — спрашивает её отражение в запотевшем зеркале.

Саша не отвечает. Она знает ответ, но признаться в этом — значит разбить последнюю защитную стену.

Потому что правда звучала бы так:

«Да. Давно. Одного человека. Но он мудак. И я выбрала его ненавидеть».

На кухне царил бардак: пустые бутылки, недоеденная пицца, два стакана с остатками виски. Она налила воды, выпила залпом, потом ещё — тело требовало жидкости, будто пыталось смыть изнутри всё, что случилось между ними.

Телефон лежал на столе. Она взяла его, разблокировала. Смирнова знала пароль, Кирилл тоже это знал. Потому никогда его не менял. Словно выставлял на показ свою грязную натуру. Открыла чаты.

@moskvina.liza: «привет, сегодня всё в силе?)».

Саша усмехнулась. Что и следовало ожидать. Эта первокурсница клюнула. Предсказуемо.

Зачем вообще было проверять? Просто хотелось еще раз убедиться, какое она дерьмо. Что она заслуживает всего того, что с ней происходит.

Интересно, а он успел трахнуть дочку проректорши в сортире того клуба, прежде, чем снова запихнуть в неё свой член? Или на этот раз решил проявить оригинальность и просто стрельнул её номер?

Знала, что должна уйти. Сейчас. Пока он не проснулся. Пока не началось это — странное, липкое, невыносимое — «мы не можем, но и вместе нам — гарантированный пиздец».

Но вместо этого она взяла его зажигалку. Серебрянную. Ту самую, с гравировкой «13» — его игровым номером. Её подарок. Дурацкий и нахер ему не нужный. Он ее постоянно терял, а она находила.

Вечная игра в одни ворота.

Дым, горький и терпкий, заполнил лёгкие, словно пытаясь выжечь остатки разума. Голова закружилась, мир поплыл перед глазами, и на миг стало даже хорошо.

— Ты опять в моих вещах копаешься, — хриплый голос за спиной.

Она не обернулась. Просто протянула зажигалку назад, через плечо.

— Поверь, там нет ничего интересного, — парирует.

Его пальцы коснулись её, забирая зажигалку. Не нарочно, случайно. Но от этого касания по коже побежали мурашки, противные и желанные одновременно. Он всегда умел так — одним прикосновением вывернуть наизнанку, заставить почувствовать себя живой, настоящей, хоть и сломанной.

— Ну да. Совсем не интересно. Особенно если учесть, что ты сейчас стоишь в моей футболке, куришь мои сигареты и копаешься в моем телефоне. Ищешь компромат? Думаешь, найдёшь что-то новое? — в его голосе сквозила усталость. Или цинизм. Или и то, и другое.

Она затянулась еще раз, выпустила дым. Он расплылся, как воспоминания о том, какими они могли бы быть.

— Просто хотела убедиться, что ты всё еще тот мудак, которого я знаю, — сказала, не оборачиваясь. — Не разочаровал.

Егоров хмыкнул.

— И что, тебе это нравится? — Егоров подошел ближе, она чувствовала его тепло спиной. Запах его кожи, табака и чего-то еще, неуловимо мужского, вызывающего зависимость.

— Нравится? Нет, — выдохнула она. — Но и бороться с этим бессмысленно. Мы оба знаем, чем это закончится.

Он обхватил её за талию, притягивая к себе. Ее спина уперлась в его грудь. Она чувствовала, как бьется его сердце, как напряжены мышцы.

— А чем это закончится, Смирнова? — прошептал он ей на ухо. — Расскажи мне.

В такие моменты она ненавидела его больше всего. Когда он срывал маску, обнажая свою уязвимость. Потому что тогда и ей приходилось снимать свою.

— Ты сам знаешь.

Она тоже знала ответ, но не могла произнести его вслух. Потому что правда была слишком страшной. Потому что правда заключалась в том, что она боялась в него влюбиться. И боялась потом его потерять. Боялась, что однажды он забудет про неё и просто уйдет к этой Москвиной или к какой-нибудь другой дурочке, которая будет смотреть на него с обожанием, не видя его истинной сущности.

— Уже собралась сбежать?

— А ты ждал, что я останусь на завтрак?

Саша не обернулась. Затянулась сигаретой, выпуская дым в окно, словно пытаясь растворить в нем свою тоску.

— Кир, я не собираюсь разыгрывать сцену из плохого романа. «О боже, что мы наделали!» — фальшиво процитировала, сжимая пальцами фильтр. — Всё и так ясно.

— Ясно? А мне вот нихуя не ясно.

Блондинка сжала зубы, до боли стиснув челюсти. Повернулась к нему, глядя снизу вверх.

— А что я должна тебе сказать? — её голос звучал резко, почти зло. Словно она хотела задеть его, причинить ему боль. — Спасибо за ночь?

— Опять так?

— Как?

— Как будто ничего не было.

— А что было, Кирилл? — её голос звучал резко, почти зло. — Ну да, мы трахнулись. Опять. И что?

Он смотрел на неё. Глаза — серые, уставшие, слишком понимающие.

— Ничего, — наконец ответил. — Просто заебало.

Заебало? Отлично. Прекрасно.

Именно это ей и нужно было услышать. Чтобы не оставалось ни капли сомнения, что пора валить отсюда нахрен.

— Смирись с тем, что мы оба — ёбнутые. Просто в разных формах.

По дуге обогнула Егорова и подошла к своей разбросанной одежде. Надела рваные колготки, натянула платье. Без лифчика. И похуй.

— Сань.

Остановилась.

— Это был последний раз, Егоров.

— И всё?

Смирнова повернулась. Хоккеист стоял, облокотившись о стену, с привычной ухмылкой на лице, но в глазах плескалось что-то другое — то ли усталость, то ли... надежда? Её передёрнуло.

— Первое: это больше не повторится.

— Второе? — он приподнял бровь, играя в свою любимую игру «доебись до Смирновой».

— Второе: ты заткнёшься и дашь мне уйти, пока я тебе что-нибудь не откусила.

Тишина повисла в воздухе, тягучая и напряжённая. Егоров сверлил её взглядом, будто пытаясь просчитать следующий шаг.

— Даже «прощай» не скажешь?

— Ты всё равно скоро позвонишь.

«Я ненавижу эту жизнь», — подумала она. Но это была неправда. Ненавидела Смирнова только себя.

Она дошла до двери, взялась за ручку.

— Ты ему скажешь? — вопрос Егорова полоснул по нервам, заставив замереть на пороге.

Саша обернулась.

— Кому?

— Крепчуку.

Она рассмеялась.

— Зачем? Думаешь, он обрадуется?

Кирилл скривился.

— Ты же с ним встречаешься.

— Нет.

— Как нет? Вчера ты сказала...

— Я вчера много чего сказала, — перебила она. — И много чего сделала. Не надо всё воспринимать, как откровение свыше.

— Ты вообще когда-нибудь говоришь правду?

Саша улыбнулась.

— А ты?

И вышла, не дожидаясь ответа. Потому что бежать — это всё, что она умела.

Одиночество. Пустота. Знакомый коктейль, который она запивает текилой и занюхивает скоростью. Чтобы не чувствовать. Чтобы просто существовать.

Но даже наркотики не помогают.

Егоров — как заноза в мозгу.

Напоминает о том, что она могла бы быть другой. Лучше. Поэтому она просто лежит и смотрит в потолок. И ждет, когда придет смерть. Или Егоров. Кто придет первым.

И придет ли вообще кто-нибудь.

ноябрь 2024.

Кирилл откинулся на спинку кожаного кресла, рассматривая потолок кабинета. Отец опять что-то вещал про перспективы сотрудничества с каким-то заводом, но до Кирилла долетали лишь обрывки фраз.

Ему было до пизды. Наследный принц, будущая надежда империи. Жизнь удалась. Ну, почти. Потому хотелось оказаться где угодно, а не быть частью этого цирка уродов.

Тошнило.

— Кирилл! Ты вообще слушаешь? — голос отца выдергивает из полудремы.

— Конечно, пап, — натягивает свою фирменную самоуверенную улыбку. — Перспективы, заводы, бабки... Все будет, как ты скажешь.

Отец вздохнул. Он привык к этой наглой манере сына, но иногда она все же раздражала. Особенно когда дело касалось серьезных вопросов.

Вечер обещал быть томным.

Вечеринка у отца — очередной фарс для партнеров, где надо мило улыбаться каким-то старперам и выслушивать их нудные истории о «славных девяностых», когда бабки делались из воздуха, а законы были лишь пустой формальностью.

Он бы с радостью пропустил это дерьмо, но отец был непреклонен.

«Необходимость, сынок», — бубнил он каждый раз. — «Надо уметь общаться с нужными людьми».

Да плевать ему на необходимость. Ему бы сейчас на лед, шайбу погонять. Завтра игра, а он тут, как петух на насесте, должен изображать светское общение, улыбаться и кивать головой, словно китайский болванчик.

— Смирнова будет? — вопрос вылетел прежде, чем он успел его обдумать.

Воспоминания о последнем разе, когда он видел Смирнову в неформальной обстановке, полоснули по сознанию обжигающим огнем. Тогда она выслушивала его изливания души по поводу очередной ссоры с батей, подсвечивая сигаретой в темноте. Словно ангел-хранитель, явившийся из преисподней.

Он тогда чуть не сорвался, не схватил ее и не прижал к стене, чтобы заткнуть ее болтовню поцелуем. Но блондинка его переиграла, уснув на его плече после третьей бутылки вина в одно лицо.

Блядство.

Отец приподнял бровь, в его взгляде мелькнуло что-то, похожее на предостережение.

— Саша? — Сергей Сергеевич усмехнулся, но в его голосе прозвучала сталь. — Рад, что ты о ней вспомнил. Только не забывай, что Александра — дочь Михаила Петровича. А Михаил Петрович для нас — очень важный партнер. И, насколько я знаю, он очень строг со своими детьми. Особенно с Сашей.

Кирилл усмехнулся про себя. Строг, говоришь? Да эта «строгая» Сашка вытворяет такое, что отцу и не снилось.

— Я в курсе, пап. Всё будет чинно-благородно. У нас с Сашкой только дружеские отношения.

— Рад это слышать, — отец довольно кивнул. — Не хотелось бы потерять такого ценного партнера из-за твоих... увлечений. Понимаешь, о чем я?

— Как свои пять пальцев, — отвечает Кирилл, натягивая свою лучшую маску безразличия.

Понимал ли он? Конечно, понимал. Отец ещё давно ясно дал понять: Смирнова — табу. Не трогать. Иначе — пиздец.

Ничего нового.

Все как всегда. Бабки решают всё.

Даже его личную жизнь.

***

наши дни

Егоров, само собой, плевал на теорию вероятности. И на сопромат, кстати, тоже. Теория вероятности утверждала, что шансы проебать сессию, просыпая лекции, близки к ста процентам.

Егоров — будущая гордость российского хоккея, а по совместительству мажор, и просто охренеть какой красавчик, ненавидел эту хрень всеми фибрами своей тренированной задницы.

Еще одна лекция по сопромату, где он, как всегда, будет рисовать хуи на полях конспекта, пока препод нудно бубнит про деформации. На хую он видал эти деформации.

Сидеть в этой душной аудитории политеха, когда за окном солнце, а на катке идеальный лёд — это было преступление против человечества.

И против его личного чувства прекрасного.

Кирилл толкнул локтем соседа по парте и прошептал:

— Сколько там еще до звонка?

— Еще тридцать восемь минут и сорок семь секунд. Не мешай, — сосед, задрот-очкарик, поджал губы.

Егоров закатил глаза. Ну и душнила.

Вслух, конечно, ничего не сказал. Не царское это дело — с задротами спорить.

Он снова уставился в окно. Там, за стеклом, его ждала свобода, Лиза и... Смирнова. Наверняка, она снова будет жаловаться на Крепчука, который, как обычно, без настроения после проигранного матча.

И Егоров, как верный друг, будет вынужден ее утешать — слушать ее «нытье», чувствовать ее близость и бороться с желанием заткнуть ей рот поцелуем. А потом он снова будет корить себя за эти мысли.

Замкнутый круг, блин.

***

Губы Лизы на вкус как шампанское и клубничный блеск. Ебать, как же приторно. Егоров давится этим вкусом, впиваясь пальцами в её задницу, чувствуя, как она под ним извивается, пытаясь изобразить страсть.

Безуспешно.

Гребанные пружины гостиничного матраса скрипели так, будто собрались устроить сольный концерт, и Кирилл уже всерьез думал, что скоро к ним присоединится духовой оркестр в лице недовольных постояльцев из соседних номеров.

Пиздец, а не романтика.

Впрочем, сейчас его больше волновала Лиза, которую он с каким-то отчаянным, почти спортивным энтузиазмом вколачивал в кровать.

Финал Кубка Гагарина, не меньше.

Только вместо шайбы — ее вполне аппетитная задница, а вместо клюшки — его изрядно уставший от происходящего член.

Вот и дожили, Егоров. Твоя верная «клюшка» бастует.

И все бы ничего, если бы было хотя бы немного приятно, но сейчас ему было просто тошно.

Егоров двигался размеренно, почти механически, глядя в потолок. Там, если очень постараться, можно было увидеть трещину, подозрительно напоминающую карту России. И, возможно, если бы он напряг фантазию еще немного, то разглядел бы в ней и план спасения от навязчивых мыслей.

Отсюда. От нее. От себя самого.

Вот только фантазия сегодня явно не его сильная сторона.

Это уже не секс, а какой-то сеанс экзорцизма. Только вот изгоняют не бесов, а его собственную совесть. Или что там у него вместо нее?

Потому что стоило Кириллу закрыть глаза, как поверх черт Лизы накладывались другие — более резкие, с насмешливым прищуром серых глаз, с губами, вечно закушенными до крови в каком-то странном сочетании вызова и нервозности.

Образ, который он отчаянно пытался выжечь из памяти, но который упорно не хотел исчезать. Словно он был вытатуирован у него на сетчатке, как логотип любимой команды.

Он с силой сжал ее ягодицы, заставляя Лизу вскрикнуть, словно для подтверждения реальности происходящего. Словно пытаясь убедить себя, что он здесь, сейчас, с ней. Нужно было выкинуть Смирнову из головы. Забыть о ее дурацких светлых волосах, о ее вечном желании подколоть его, о том, как она, смотрит на него с этой своей всепонимающей усмешкой.

— Кир... — прошептала Лиза, запрокинув голову. — Мне...

«Мне Смирнову», — мысленно закончил Кирилл, срываясь на более грубые толчки.

Почти отчаянная попытка заглушить воспоминания. Просто забить голову хоть чем-то, кроме Смирновой.

Нет, ну серьезно, какого хрена? Егоров, ты, блять, чемпион по соблазнению всего, что движется и дышит, герой светских хроник, сердцеед всея Руси и бла-бла-бла.

Ты должен наслаждаться моментом, а не страдать хуйней в своих мыслях. Тогда почему сейчас ты чувствуешь себя полным ничтожеством?

Смирнова, чтоб тебя. Даже в самый неподходящий момент умудряется влезть в голову.

Почему именно сейчас, именно она?

Все не то. Чужая кожа на ощупь недостаточно нежная, тело не гибкое, волосы жёсткие, словно проволока, царапают шею. А главное, нет нужной реакции.

Как же ему тошно от своих пиздостраданий, что кончить не может.

Какая-то жалкая пародия на близость, спектакль одного актера, поставленный лишь для того, чтобы доказать себе, что он еще что-то чувствует. Но, увы, чувствовал он лишь раздражение и растущее отвращение к собственной фальши.

Пиздец, как же все это надоело.

— Кирюш, ну еще разок, — проныла Лиза, обхватывая его бедра ногами. — Я же знаю, ты тоже хочешь.

Хочет? Да, блять, хочет. Но не сейчас. И не ее.

Хочет забыться, уйти от реальности, утонуть в беспамятстве. И желательно, чтобы Саня при этом вообще перестала существовать в его вселенной.

«Еще разок» у Москвиной — это как минимум полчаса концентрированной ебли. А у него игра через 30 минут, и если сейчас поддастся на эти влажные уговоры, то на лёд выйдет не хоккеист, а выжатый лимон. Он и так чувствует себя раздавленным, словно после столкновения с товарным поездом. Так что, сорян, детка.

— Блин, Лиз, мы же договаривались.

— Ага, договаривались, — передразнила Лиза, злобно сверкая глазами. — Ты всегда так говоришь. У тебя всегда что-то важнее меня. То игра, то отец, то Смирнова твоя. Я всегда на последнем месте. Обидно, знаешь ли.

Кирилл тяжело вздохнул. Снова эти обиды. Сколько раз он это уже слышал? Сколько раз уже извинялся и обещал, что все исправит? И сколько раз нарушал свои обещания? Он и сам сбился со счета. Похоже, его путь в ад будет вымощен его обещаниями.

— Лиз, ну не начинай, а? Я потом все компенсирую, — оторвался от Москвиной, повисшей на нем, как новогодний дождик на елке.

Ложь. Сладкая, как патока, но все же ложь. Он знал, что после игры ему будет совершенно не до Лизы, потому что отец просил заехать. А отказать отцу он не мог. Никак не мог.

— Ты куда? — обиженно протянула Москвина, словно он только что предал ее и родину одновременно.

— Игра, Лиз, — буркнул Егоров, натягивая трусы. — Серьезно. Не сейчас. После игры... если останутся силы. Может быть. Но не факт.

Возбуждения — ноль. Только раздражение и тупая обреченность.

И он, кажется, только что убил в Лизе последнюю надежду на романтику.

Ну и ладно.

Зато честно.

Наверное.

***

Проеб.

Егорову казалось, что слово это выжжено каленым железом прямо на сетчатке глаз, мерцая неоновым светом, напоминая о его никчемности. Какая ирония. Сам себе лучший критик, да еще и с визуальными эффектами.

«Акулы» проебывали всухую. Егоров проебывал вместе с ними, ровно, как и первый период, который он проебал. Причем чуть не проебав при этом лопатник.

Похер. Егоров вообще жил по принципу «похер», если это не касалось хоккея и... Смирновой.

Но сейчас даже это «похер» не работало. Вообще ничего не работало. Забарахлил внутренний предохранитель.

Второй период прошел в вязкой борьбе.

Кирилл несколько раз прорывался к воротам соперника, но вратарь — жирная туша из соседнего универа, по габаритам больше напоминающий шкаф, чем спортсмена — стоял стеной.

Даже умудрился пару раз жестко отработать в защите, не давая прорваться к своим воротам, демонстрируя хоть какое-то подобие командной игры. Хотя, если честно, то больше демонстрировал свой гнев.

Причём пару раз почти получил по ебалу шайбой — хоть бы Смирнова оценила самопожертвование, а то наверняка подумает, что пропустил специально. Хотя, она скорее подумает, что он специально выпендривается. Как всегда.

Забили еще одну. 0:2.

Сначала Крепчук словил удаление за подножку — долбоеб, что с него взять. Пока они отбивались в меньшинстве, соперники забили шайбу.

0:3.

Кирилл подрался с каким-то чмырем из команды соперников. Просто первый, кто подвернулся под руку — бессмысленно, глупо, но хоть как-то выплеснул злость. Вот только злости стало еще больше.

Судья разнял их, выписал всем по штрафу.

Егоров просто стоял и смотрел на эту бурлящую толпу сквозь призму абсолютного похуизма.

Штрафом больше, штрафом меньше. Заебало. И это не просто «заебало», а «ЗАЕБАЛО» капсом.

Пахал как проклятый. Отбирал шайбу, прорывался, бросал, но все мимо. Хотелось разнести к чертям собачьим этот каток, разбить вдребезги клюшку и послать все нахуй.

Так всегда, с одной стороны — медальки, аплодисменты, бабы, с другой — каждодневная рутина, травмы, заебы, давление. Как будто всю жизнь должен.

Сирена прозвучала как похоронный звон.

Он поймал взгляд Самсонова. Тот смотрел с нескрываемым презрением. «Что, довыебывался?» — читалось в его глазах.

Три удаления, ни одного гола, и разгромный счет на табло.

Швырнув клюшку в угол, Егоров рухнул на скамейку, закрывая лицо руками. Сквозь пальцы видел свои окровавленные костяшки — результат бессильной злости, вымещенной на стене.

Проебали. С треском проебали. Дома. И его персональная вина в этом была настолько очевидной, что хотелось вмазать кому-нибудь по роже. Самсонову — особенно. Или себе самому.

Лучше себе, наверное.

После матча он метался по раздевалке, как зверь в клетке, круша все, что попадалось под руку. Владос, попытавшийся его то ли успокоить, то ли выморозить ещё сильнее — едва не получил клюшкой по ебалу. Остальные пацаны, просто молча наблюдали, зная, что сейчас лучше не лезть.

Разняли и на том спасибо. Хоть кто-то думает головой.

Ему сейчас хотелось только одного — в душ, домой, и чтобы его оставили в покое.

Выйдя из раздевалки, он машинально направился к парковке. Нужно было уехать отсюда, подальше от этого проклятого спорткомплекса, от этих насмешливых взглядов.

И тут он увидел ее. Блондинка стояла у его машины, облокотившись на капот, и курила. В свете фонаря ее лицо казалось еще более бледным и хрупким. Она выглядела уставшей, словно на ее плечах лежал весь мир.

Зачем пришла? Добить окончательно?

После всего этого дерьма — Смирнова, как долбанный финальный босс в компьютерной игре, которого нужно победить, чтобы получить хоть какое-то подобие облегчения. Но он-то знает, что после нее будет только новый уровень, еще сложнее.

И он, похоже, уже проиграл.

Эта встреча — худшее, что могло случиться после провального матча. Лучшее — тоже. Парадокс, который, кажется, преследует его всю жизнь, особенно, когда речь заходит о ней. Она всегда умела одним своим присутствием обнулить все вокруг, оставив только жгучее желание и глухую злость.

Она как кнопка «reset» его жизни.

— Какого хрена ты здесь? — сорвалось у Кирилла прежде, чем он успел подумать.

Голос прозвучал грубо, почти враждебно, но в глубине души теплилась надежда, что она услышит в нем нечто иное — мол, соскучился, дурак, хотя сам себе в этом никогда не признается.

— Просто стало интересно, как выглядит Егоров, которого поимели на льду, — усмехается блондинка, отчего на щеке обозначилась ямочка. — И, конечно, поздравить с заслуженным поражением.

Ложь. Он видел ее. Видел, как она смотрела матч, как сжимала кулаки, когда он выходил на лед. Она болела за него. Всегда болела. Просто никогда не признавалась в этом вслух.

— Неужели? — усмехнулся Кирилл, пытаясь скрыть под маской безразличия то, как сильно ему сейчас нужно ее присутствие. — А я думал, ты просто пришла полюбоваться на мою красивую задницу в обтягивающих трико.

Смирнова фыркнула, но в уголках ее губ мелькнула слабая улыбка.

— Твоя задница — это, конечно, неплохо, но сегодня ты был особенно отвратителен. Так что нет, не из-за этого. Просто хотела убедиться, что ты в порядке.

— Я в полном порядке. Проебали матч, бывает, — Егоров старался говорить ровно, но голос предательски дрогнул.

— Бывает, — повторила Смирнова, и ее губы тронула едва заметная усмешка. — Но сегодня вы проебали его особенно эпично.

— Не твое дело, — огрызнулся.

— Ах, да? А я и забыла, что это дело Москвиной, — Смирнова бросила взгляд в сторону входа в спорткомплекс, где маячил силуэт Лизы. — У нее-то хоть получается утешать хоккеистов после поражений?

Он хотел подойти, зарыться лицом в ее волосы и просто вдохнуть — найти в этом запахе утешение, забыть о проигрыше, об отце, о Лизе, обо всем, что давило на него последние несколько дней. Но вместо этого он просто стоял, как идиот, и смотрел на нее, как загипнотизированный кролик на удава.

— Ну и чего ты ждешь, Егоров? — словно прочитав его мысли, процедила блондинка, и в ее голосе не было ни капли сочувствия. Лишь насмешка. — Поцелуешь меня, как в последний раз, и пойдешь к своей Лизе зализывать раны?

Егоров скривился.

— Не дождешься.

— А я и не жду, — парировала Смирнова, и в ее глазах мелькнуло что-то до боли похожее на разочарование.

И на этот раз, чутье подсказывало: это только начало пиздеца.

***

От автора.

Спойлеры будут периодически мелькать в тгк Kilaart (ссылка есть тут в профиле)