Поломанные | Кирилл Егоров

август 2020 год.

Шестнадцать лет. Возраст, когда мозгов - чуть меньше, чем у аквариумной рыбки, зато гормонов - как у стада слонов в брачный период.

Вечеринка в честь дня рождения Смирновой в самом разгаре. Или, как она сама его окрестила, «день всеобщего лицемерия». Звучит, конечно, претенциозно, но в целом отражает суть мероприятия.

Родители, как всегда, свалили куда-то на Мальдивы, оставив дочь на растерзание гормонам и алкоголю.

«Правильно, чё, пусть развлекается», - цинично подумал Кирилл. Либо они совсем ебанутые, либо настолько заебались, что им плевать.

Загородный коттедж ее предков - огромный, но даже он кажется тесным от количества набившихся туда одноклассников, знакомых и просто левых типов, пришедших поглазеть на тусовку золотой молодежи.

Гремит музыка, льется рекой алкоголь - большая часть которого, конечно, украдена из родительских запасов.

Кирилл сидит на шезлонге, демонстративно отстранившись от всеобщего хаоса, потягивая колу из пластикового стаканчика и наблюдая за этим хаосом с легкой усмешкой. Спортсмен же, хуле.

ЗОЖ и все такое. Хотя, на самом деле, просто не хочется мешать алкоголь с той хренью, что он принимает для поддержания формы.

Ему здесь скучно, но он обещал Смирновой быть, и нарушать свои обещания он не привык. Пока, по крайней мере.

В ушах - наушники, на лице - выражение вселенской скорби.

На самом деле слушает какой-то тупой рэп, но надо же поддерживать имидж страдающего юного гения. Если сейчас начнется какая-нибудь хуйня, свалит отсюда не раздумывая.

Смирнова же принимает поздравления, одаривая всех натянутой улыбкой. Волосы, обычно собранные в небрежный пучок, сегодня распущены и красиво струятся по плечам. Непривычно. И до жути раздражающе.

Он ненавидит, когда она пытается казаться другой.

Он вообще ненавидит, когда она на кого-то смотрит. Когда ее взгляд направлен не на него. Эгоист? Возможно. Но, что есть, то есть.

К ней подваливает этот чмошник,

Никита, капитан школьной баскетбольной команды и по совместительству - главный идиот. Что-то шепчет на ухо, ухмыляется. Сашка сначала смеется, потом её лицо меняется.

Кирилл видит, как её плечи начинают дрожать. И как девчонка скрывается в доме.

«Твою мать», - проносится в голове.

Инстинкт велит держаться подальше, не вмешиваться в чужие разборки. Но ноги, словно по команде, уже несут его вперёд. Слишком уж знакомо это выражение лица у Смирновой.

Обычно оно предвещает большие неприятности.

И, как правило, для него. Сам же говорил, что ему все похуй. Но, видимо, не совсем.

- Знаешь, Никитос, - Кирилл приближается к нему вплотную, глядя прямо в глаза. - Мне, честно говоря, похуй, че у вас там случилось. Но ты сейчас берешь и валишь отсюда нахрен. Или...

- Или что? - Никита нагло ухмыляется, явно чувствуя свое превосходство. Он выше Кирилла, сильнее. Наверное, думает, что легко его уложит.

Кирилл ухмыляется. Он, может, и колу пьет, но пизды дать умеет.

Звук удара - смачный. Хрустящий. Разносится по всей поляне. Никитос, как подкошенный, летит на землю, хватаясь за разбитую губу.

- Сука, - рычит, пытаясь подняться.

Но Егоров не дает ему шанса. Зря что-ли отец его с детства боксом дрочил? Да, и на площадке силовые приветствовались.

Ногой в живот, еще один удар в челюсть - и Беспалов снова лежит на земле, мычит что-то невнятное и держится за челюсть. Зря он это затеял, зря.

- Да ты знаешь, кто я такой?!

Кирилл смотрит на него сверху вниз, с презрением.

- Мне похуй, кто ты такой. Еще раз увижу тебя рядом с ней - я тебе не только губу разобью.

Всё, пиздец. Попал.

Отец его за это точно не похвалит.

Сделал все, как всегда. Сначала наломал дров, а потом удивляется, почему все идет по пизде.

Но сейчас ему на все это насрать. Главное - чтобы Смирнова перестала плакать.

***

Худший день рождения в ее никчемной жизни. Ирония, да?

Праздник, который должен быть олицетворением счастья, превратился в персональный ад.

Смирновой шестнадцать, и она, как назло, в платье. Белом, воздушном, как у гребанной принцессы из диснеевского мультика. Только вот она, блять, не принцесса. Скорее, дракон, запертый в хрустальной башне.

Она ненавидит платья. Ненавидит каблуки. Ненавидит всю эту приторную мишуру.

Хотела надеть любимые драные джинсы и косуху, чтобы хоть как-то обозначить свою территорию в этом балагане. Но, наверняка, мать бы после посмотрела на нее так, словно она лично плюнула ей в лицо. А с матерью вступать в конфронтацию - себе дороже. Она умеет выносить мозг так, что проще сразу согласиться со всеми ее требованиями.

Поэтому - платье. Белое и кружевное. Символ невинности и чистоты, которых в ней, по ощущениям, никогда и не было. Хотя в ее шестнадцать, ласкал ее только ветер.

Кирилл маячит где-то в толпе этих напыщенных индюков, в своем фирменном прикиде «я самый крутой парень в этом гадюшнике».

Черные джинсы, футболка с какой-то модной надписью, и надменное выражение лица, которое он, кажется, специально тренирует перед зеркалом. Наверное, чтоб бабы текли. Высокомерный засранец, которого она почему-то считает своим другом.

Она перехватывает его взгляд. Кирилл усмехается, словно знает какую-то грязную тайну, и ей хочется дать ему в морду.

Просто так, для профилактики. Чтоб не зазнавался. Или просто чтоб хоть как-то выплеснуть накопившуюся злость.

Смирнова отворачивается и делает глоток шампанского. Слишком сладкое. Слишком приторное. Как и вся ее жизнь.

Шестнадцать лет. Ёбаный стыд и подростковый максимализм, помноженный на бушующие гормоны. Возраст, когда ты еще недостаточно взрослая, чтобы тебя воспринимали всерьёз, но уже достаточно, чтобы понимать, насколько прогнил этот мир.

Что розовые очки давно пора снять и выбросить в мусорку. И что все вокруг только и ждут, чтоб тебе об этом напомнить.

Смирнова ненавидела свои дни рождения. Да и вообще, праздники. Слишком много фальшивых улыбок, наигранных поздравлений и желания казаться лучше, чем ты есть на самом деле.

И сегодняшний не стал исключением.

Всё началось с этого идиота - Никиты. Точнее, закончилось. Она, наивная дурочка, думала, что он ей нравится. Ну, как нравится... Симпатичный, накаченный, капитан баскетбольной команды. Гроза 11 «В» и герой влажных фантазий у половины школы.

Идиотский набор, от которого у девчонок в её классе сносит крышу и намокают трусы.

Она не исключение. К сожалению.

Соблазнилась на его пьяные уговоры «выйти подышать свежим воздухом» и, поверив в дурацкую сказку, подставила губы для поцелуя.

И все бы ничего, если бы после он просто отстранился. Но, нет, Никита решил, что его святой долг - оповестить всю вселенную о ее «ахуительном» таланте.

«Отстойно целуешься, Смирнова», - прозвучало как смертный приговор. И, добив контрольным в голову, этот мудак добавил, что «даже его бабка целуется более страстно, а она уже пять лет, как сдохла».

Ну, спасибо, блять, за комплимент.

Всё. Занавес. Тушите свет.

Она, конечно, постаралась держать лицо - усмехнулась, съязвила что-то про его выдающиеся оральные способности и демонстративно развернулась к нему спиной. Но внутри все сжалось в тугой, болезненный узел.

Никита, конечно, мудак. Кто бы спорил. Но дело не в нем, а в том, что он попал в самое больное место. Смирнова всегда чувствовала себя неуклюжей, неловкой, не такой, как все остальные девочки - они умели кокетничать, флиртовать, строить глазки. А она... она умела только всё детство пиздить с пацанами крапиву палкой, язвить и хамить.

И ненавидеть себя за это.

Смирнова всхлипывала, стараясь не издавать ни звука. Не хватало еще, чтобы эта лицемерная компания услышала, как она тут размазывает сопли по лицу.

В конце концов, это ее праздник.

Смирновой - шестнадцать, и она рыдает, как последняя сопливая дура.

В ванной душно, пахнет клубничным гелем для душа и отчаянием. Такой же приторный запах, как и у ее жизни. Зеркало запотело, и Смирнова, размазывая по щекам тушь, выглядит как персонаж дешевого хоррора.

Шестнадцать, блять. Самый расцвет. Время для страстной любви, девичьих грез и первого секса под звездами. Ага, как же. Только если в параллельной вселенной.

Заебись день рождения, ничего не скажешь.

Всего два слова, а словно ножом по сердцу.

И сказал-то кто? Этот дегенерат Никита, который дальше своего члена ничего в жизни не видел.

Но обидно, сука, до слез.

Ей, блять, шестнадцать. Это ее первый поцелуй, а он, видите ли, эксперт по оральным ласкам. Ценитель хуев. Кто его вообще спрашивал?

Спасибо, блять, за честность.

Просто Оскар за самый оригинальный способ испортить девчонке первый поцелуй - блядский поцелуй, после которого хотелось вымыть рот с мылом. С хлоркой, чтобы вытравить этот вкус унижения.

Смирнова ненавидела себя за то, что позволила ему так легко себя ранить.

Да, она и не строила из себя великую целовальщицу, но чтобы вот так, в лоб, после десяти минут вялого соприкосновения губами... Она, блять, готовилась! Смотрела видео на ютубе, тренировалась на помидорах, даже купила дорогущий блеск со вкусом клубники.

А он? Просто выплюнул эту фразу, как окурок, и пошел обжиматься с какой-то крашеной курицей. Вот и вся любовь.

Пиздец.

В ушах гремит музыка, доносящаяся из гостиной. Гости, шампанское, тупые поздравления, этот ебаный торт с шестнадцатью свечками, которые она задула с таким усердием, будто от этого зависела судьба мира. А на самом деле ее мир рухнул из-за пары едких слов.

Ей хотелось сбежать. Забиться в угол и чтобы никто не трогал. Просто исчезнуть. Но вместо этого она сидит на бортике ванной, обхватив колени руками, и глотает слезы, как будто это последняя вода в пустыне. И понимает, что этот день рождения она запомнит надолго. Как день, когда ее наивность умерла прям насмерть.

В зеркале на неё смотрит опухшее от слез лицо, волосы растрепаны, платье помято. Да уж, видок еще тот. Хоть сейчас на обложку журнала «Как пережить самый отстойный день рождения».

«Отстойный»... твою мать!

Мать говорила, что у нее красивые серые глаза. Сейчас они казались двумя мутными лужами.

- Красивые глаза, Смирнова, - передразнила она саму себя, кривляясь перед зеркалом. - Но целуешься ты, как покойник. Просто мечта любого парня.

Жизнь - дерьмо. Парни - козлы. Школа - ад. И вообще, она ненавидит клубнику. И все белые платья мира. И саму себя тоже.

Хотелось разбить это зеркало. Разнести все к чертям собачьим. Но вместо этого она просто достаёт спрятанную пачку сигарет и закуривает. Что поделать, если она не умеет справляться с проблемами, как нормальные люди?

Запах табака немного успокаивает. Эта вонючая палочка - ее личный антидепрессант. Первым подсел Егоров, а она подтянулась за ним следом. С тех пор они вместе курят и травят свои организмы.

Биба и Боба. Два долбоеба.

Дым заполняет лёгкие, а никотин медленно проникает в кровь. Она затягивается глубже, стараясь выдохнуть вместе с дымом всю боль и обиду. Получается так себе. Сжимает кулак, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Больно. Но эта боль - ничто по сравнению с той, что у нее в душе.

Нужно взять себя в руки. Вытереть слезы, накрасить губы и вернуться в этот адский вертеп с высоко поднятой головой.

Пусть подавятся своим лицемерием.

- Смирнова, ты там жива вообще? - раздаётся приглушенный голос Кирилла из-за двери.

Он, как всегда, появляется в самый неподходящий момент. Или в самый подходящий?

Хрен поймёшь.

- Отъебись, Егоров. Иди к Ленке своей, - цедит сквозь зубы. - Или кто там у тебя сегодня в фаворитках?

- Ревнуешь? - в голосе Кирилла прозвучала насмешка.

- Да пошел ты, - буркнула Смирнова.

- Саш, я ведь не отъебусь, пока не откроешь.

Она молчит. Изо всех сил пытаясь сдержать слезы.

- Смирнова, я щас дверь вынесу нахуй. И тебе же хуже будет.

- Я тебе щас мозг вынесу, если не отстанешь, - давится дымом, кашляет и шипит сквозь зубы. Кажется, она сейчас выплюнет легкие вместе с сигаретой.

- Не боись, там немного осталось. Чем меньше мозга, тем меньше проблем. Логично же, не?

Да, чтоб его! И почему он такой навязчивый?! Почему он не может просто оставить ее в покое?

- Открывай, говорю. Мне торт жрать без тебя не комильфо. Да и рожи у всех какие-то кислые. И ваще, по ходу, только я заметил, что именинница слиняла. Остальные, небось, халявное бухло допивают и даже не чешутся.

- Я сказала, отъебись, - повторяет она, голос хрипит от слез и сигарет.

Кажется, сейчас разревется еще сильнее. Ебаный день.

- Смирнова, ты меня знаешь. Я как прилипчивая жвачка, от меня хрен отлепишься. Че случилось? Торт не понравился? Или гости недостаточно восхищались твоим новым платьем? - как всегда, язвительно и по-ублюдски.

Просто ходячая энциклопедия цинизма.

Но, блять, переживает.

- Поздравляю, ты только что выиграл приз «самый банальный комментарий вечера». Держи конфетку и вали. Я не в настроении.

- В настроении рыдать в своей же ванной? Не, спасибо, я на такое кино не подписывался. Открывай давай, а то я реально щас дверь вынесу.

Егоров, как заноза в заднице. Но своя. Родная.

Она знает, что он и правда вынесет эту несчастную дверь, если она продолжит игнорировать. Он такой: обещал - сделал. Особенно, если обещал что-нибудь дебильное.

Делать глупости - это его второе имя. Первое - «долбоеб». А третье - «проблемы».

Вот и вся суть Егорова.

- Ладно, ладно, иду, - хрипит, смахивая слёзы и стараясь придать лицу хоть какое-то подобие адекватности.

Тушь, конечно, уже всё испортила. Но ему похер, Егорову всегда похер. За это, наверное, она его и терпит.

Выкидывает окурок в унитаз, наспех умывается, пытаясь хоть немного оттереть тушь на своём лице.

Да уж, зрелище то ещё. Но ладно, с Егоровым можно быть любой.

На пороге стоит Егоров, как всегда, с кривой ухмылкой и взглядом, в котором читается смесь сочувствия и легкой насмешки. Единственный человек, с которым она хоть иногда может быть собой - то есть, раздражительной, саркастичной и вообще не в настроении праздновать этот ёбаный цирк.

- У-у-у, прям ходячая реклама антидепрессантов, - констатирует Кирилл, окидывая ее взглядом. - Чего ревешь? Принц на белом коне не явился? Или все-таки явился, но оказался импотентом? Запорол всю сказку, да?

- Очень смешно. Чего тебе? - спрашивает, стараясь не смотреть ему в глаза.

- Просто интересуюсь, что случилось с главной сукой этого гадюшника. Обычно ты развлекаешься, а не ревешь в углу, как побитая собака.

Хотя внутри Кирилл охуевает. Злость закипает мгновенно. Готов порвать в клочья этого долбоеба, посмевшего обидеть его Смирнову.

Блондинка сглатывает, и на глаза снова наворачиваются слезы. Вот, блять, опять.

- Отвали, - шепчет, отворачиваясь.

Егоров ненавидит, когда кто-то ведет себя как жертва. Считает это проявлением слабости, а слабость он презирает. Особенно, когда это Смирнова. Он молча проходит в ванную и закрывает за собой дверь. Облокачивается на неё спиной, скрестив руки на груди.

- Что случилось? - спрашивает, глядя прямо ей в глаза.

А Смирнова отворачивается, стараясь смотреть куда угодно, но не на Егорова. В потолок, на кафель, в раковину - куда угодно, лишь бы не видеть его сочувствующего взгляда. Ей кажется, что сейчас он начнет ее жалеть. А жалость она ненавидит еще больше, чем свои дни рождения.

- Ничего.

И снова шмыгает носом.

- Ой, не надо мне, а?!

Подходит к ней и берет за подбородок, слегка сдавливая пальцами. Не больно, но настойчиво. Вытирает большим пальцем слезу с её щеки. Взгляд, как у хищника, поймавшего добычу.

- Говори, давай, Сань...

Слёзы снова подступают к горлу. Предательские слезы.

- Я плохо целуюсь. Отстойно, если цитировать Беспалова.

- Что, блять?!

Голос хриплый и низкий. На лице ни намека на насмешку. Серьезный какой-то. Непривычно. И даже немного пугающе. Словно он сейчас превратится в берсерка и пойдет крушить все вокруг. Она даже пугается этого. Егоров обычно ржёт над всем на свете. Даже над собственными похоронами, наверное, смеялся бы. А тут - ни тени улыбки.

- Ты чего? - спрашивает Смирнова, стараясь говорить как можно более небрежно. Типа, ей все равно. Но на самом деле, ее сейчас трясет, как осиновый лист на ветру.

Кирилл молчит, сверлит ее взглядом. Она уже начинает думать, что он начнет ржать. Но он не ржет. Смотрит как-то странно. А потом вдруг обнимает. Крепко-крепко, так, что у нее перехватывает дыхание. Ей кажется, что он сейчас сломает ей ребра.

Но почему-то, это не больно. Наоборот, как-то спокойно.

- Забей, - шепчет ей на ухо. Его голос звучит как-то глухо и тихо. Не похоже на него. - Он просто мудак. А ты у меня и так самая ахуенная.

И почему-то от его слов ей становится легче. Может быть, потому что он единственный, кто не пытается ее жалеть. Может быть, потому что он единственный, кто видит ее настоящую. Без масок и притворства. Может быть, потому что он не считает ее слабой. А может, просто потому, что он единственный, кто готов за нее впрячься.

- Ты это, реветь прекращай. А то я сейчас сам начну. Только от смеха.

Сашка отстраняется, смотрит на него снизу вверх, в его глазах плещется что-то такое непривычное. Нежность? Забота? Или ей просто кажется?

И тут её взгляд падает на его правую руку. Костяшки пальцев сбиты в кровь.

- Что это? - спрашивает, хмурясь.

Егоров смотрит на свои костяшки, словно видит их впервые.

Ухмыляется.

- Да так... с дверью поздоровался. У нее просто характер хуевый.

- С какой дверью?

- Да с той, которая не хотела открываться. Заебала меня в край.

Врет, как дышит. Смирнова не верит ни единому его слову. Она знает его слишком хорошо. Чтобы поверить в эту чушь.

- Не гони, Егоров. Только не говори, что ты из-за меня набил морду Беспалову... - удивлена. Но в то же время, приятно. Очень приятно.

Даже если он никогда в этом не признается.

- С чего ты взяла?

Егоров хмыкает. И этим все подтверждает.

- Просто этот придурок стоял на моем пути к халявному торту. Случайно задел его локтем. Пару раз.

Пиздит. Нагло и бесстыдно. Впрочем, заметив скептический взгляд Смирновой, фыркает:

- Ладно... Пизданул разок Никитку твоего. Чисто для профилактики. Чтоб не расслаблялся.

Вот, блять. Допрыгались.

- Зачем?

- Не знаю. Захотелось, - пожимает плечами Егоров. - Бесит меня, когда тебя обижают.

- Ну, спасибо, конечно, за заботу. Но в следующий раз, я сама разберусь.

- Ага, конечно. Ты, я посмотрю, уже разобралась. Разревелась тут, как маленькая.

Егоров фыркает. Знала бы эта идиотка сколько лиц полетело за весь период их знакомства, уже давно бы отправила его в психушку лечить свою агрессию.

И вообще, он всегда удивлялся ее способности западать на всяких ушлепков.

Сашка, видимо, так и не поняла, что все эти драки - только из-за нее.

Какой же он долбоеб.

- Я не ревела! - вспыхивает Смирнова. - Просто... немного расстроилась.

- Да, да, конечно. А потом бы пошла топиться в унитазе, - усмехается Егоров.

- Заткнись, - бурчит Смирнова. - Поговорить больше не о чем?!

- Есть, - усмехается, кидая взгляд на раковину, где всё ещё лежала пачка сигарет. - С чем сиги? Вот у меня импотенция. А у тебя?

- Херово тебе, - фыркает Смирнова, сдерживая предательскую улыбку. - Инфаркт.

- Бля, мое любимое. Махнемся?

- Свали уже!

Егоров молчит, смотрит на нее. В его взгляде читается что-то такое нежное и заботливое. И еще что-то. Что-то, чего она боится больше всего на свете.

- Ладно, я погнал, - отступая к двери. - Только обещай, что больше не будешь реветь из-за всяких мудаков.

- Обещаю, - шепчет Смирнова.

Егоров уходит, оставляя ее одну в ванной. Она смотрит на свое отражение в зеркале и вдруг улыбается. Впервые за весь этот день. И даже тушь, размазанная по щекам, уже не кажется такой трагедией.

Она тянется к косметичке, чтобы хоть немного привести себя в порядок. Пытается замазать следы позора на лице, но тушь размазалась так, что теперь она похожа на енота. Ну и ладно, Егорову же похер, почему ей не должно быть?

Не успевает она толком осознать эту мысль, как дверь снова открывается. Егоров. На лице какое-то странное выражение, словно он что-то задумал. И это явно что-то нехорошее.

Кирилл молчит. Просто подходит к ней вплотную и берет лицо в свои ладони. Смотрит прямо в глаза.

Смирнова не успевает и слова сказать, как он притягивает ее и целует. Грубо, напористо, без всяких предисловий, словно пытается доказать что-то.

И ей, и себе.

Языки переплетаются. Дыхание сбивается. В голове - лишь одна мысль: «Еще. Еще. Еще...». Словно они оба ждали этого момента всю свою жизнь.

- Знаешь что?

Егоров вдруг отстраняется. Смотрит на нее с кривой ухмылкой. А Смирнова молчит, затаив дыхание. Потому что все слова застряли в глотке.

- Целуешься ты реально отстойно.

И, не дожидаясь ее ответа, выходит из ванной, громко хлопнув дверью.

- Что?!

И вдруг начинает смеяться. Потому что только Егоров мог вот так - сначала поцеловать, а потом облить дерьмом. Только он мог заставить ее чувствовать себя одновременно счастливой и несчастной.

И именно поэтому она его любит. Наверное. Или ненавидит. Кто знает.

Все сложно.

Потому что следующим утром Смирнова, как ни в чем не бывало, просто говорит, что целуется он как говно.

***

январь 2023 год.

Ебучая ссесия. Сопромат, термех, прочая хуета, призванная высушить остатки мозгов. Еще и ебучая игра, где его едва не размазали по борту, почти заставив вместе с капой выплюнуть легкие.

У Смирновой - стальной характер, пропитанный кофеином и сарказмом. А он... он всего лишь избалованный мажор, которому впервые в жизни приходится напрягаться.

Потому что блядский термех мерещился гигантским маятником, готовым в любой момент раздавить его хрупкое эго.

Впрочем, похуй на термех. Сейчас главное, правильно рассчитать не чтобы завод работал в три смены, а прибыль капала только тебе в карман - а траекторию уклонения, чтобы не прилетело от отца, когда узнает о пересдаче.

Специальность - «Экономика и управление на предприятии», ну, если переводить на общечеловеческий с заумного: «как отпилить бабла побольше, при этом нихуя не делать».

И Кирилл в душе не знал, как его сюда занесло. Потому, что вся эта EBITDAEBITDA (Earnings Before Interest, Taxes, Depreciation, and Amortization) - прибыль до вычета процентов, налогов, износа и амортизации., его уже заEBITDA.

На часах шесть вечера, а политех, словно вымер.

- Устал? - спрашивает Смирнова, не отрываясь от конспекта.

- Пиздец, - мычит Егоров. - У меня не хватает мощности для жизни.

- Наркотики пробовал?

- Психолог ты так себе, - хмыкает, падая рядом на лавку. - Чет хуево.

- Бывало и хуже.

- Да пошла ты, - огрызнулся Кирилл. - Что я вообще здесь делаю? Нахуй мне этот термех сдался?

- Затем же, зачем и мне, - пожала плечами Смирнова. - Чтобы не вылететь из универа. И чтобы твои предки не лишили тебя финансирования.

- Тоже мне, проблема. Сам заработаю.

- Ага, конечно. В Макдональдсе будешь бургеры заворачивать? - усмехнулась Смирнова. - Или обратно в ВХЛ попросишься?

- Заткнись.

Смирнова проигнорировала его. Подошла к окну, оперлась на подоконник и стала смотреть на улицу.

- Погода говно.

- Всё говно, - добавил Кирилл.

Она вздохнула. Повернулась к нему.

- Че делать будем?

Егоров поднимает голову, ухмыляется.

- Есть предложения?

Разгрузка нужна была обоим, и выход нашелся не в разговорах на повышенных тонах, а передернуть друг другу где-нибудь в закрытой аудитории. Идеальный фон для чего-то неправильного. Пропахший мелом и безысходностью студенческой жизни.

Тихий ужас перед будущим, умноженный на гормональный взрыв и пиздец в квадрате.

Романтика, хуле. В их стиле.

Она, разлепив губы, умудрялась провести кончиком языка по его пальцам, и Кирилл засовывал их в рот полностью.

Смирнова облизывала, обсасывала, водила языком по подушечке, дразнила. Ее губы горячие и влажные, зубы слегка царапают кожу.

Послушная с ним наедине. Совсем не послушная.

Пальцы Смирновой скользнули под его ремень, расстегивая пуговицу на джинсах, а Кирилл глухо застонал, уткнувшись в ее шею. Он чувствовал ее запах, смесь табака, кофе и чего-то неуловимо-сладкого, что сводило его с ума.

А, когда девчонка опускается на колени, эгоизм Кирилла ширится. Хочет присвоить Смирнову себе. Собственник до мозга костей.

Нихуя себе.

Не думал, что сможет обнаружить в себе такие качества. До нее они прятались без намека на существование.

Одно прикосновение к ней оголило все. Даже то, что казалось мертвым.

Смирнова издает неприлично пошлые причмокивающие звуки, когда берет в рот головку члена. Кольцом из губ вбирает в себя почти до основания, меняет темп под толчки, что Кирилл почти задыхается от кайфа.

Ахуенное лечение после того, как его тушку едва не размазали по борту.

Думал, что ради такого придётся сдохнуть и лично попроситься в рай. Но, даже не пришлось.

По-натуральному кажется, что он уже в аду и плавится от прикосновений.

Чертовски приятно, до омерзения блаженно.

Кирилл прерывает ее, подтягивает лицо к себе, большим пальцем стирает остатки смазки со слюной одним движением и глубоко целует. Все происходящее - мокро, грязно и неприлично в высшей степени.

Им важно смешаться друг с другом, чтобы до сорванного голоса, хрипоты и следами на теле - отпечатки причиненного удовольствия.

Двойное нихуя в сумме полный ахуй.

Грубые толчки выбивают воздух из ее легких. В позе раком не видно партнера, только насыщенные ощущения, от которых пальцы до треска сжимают край стола и стон глушится в него же.

Кирилл тяжело дышит, сбавляет напор, нагибается к спине и мягко целует. Мешает нежность с резкостью - проводит языком, чуть прикусывает кожу.

Воздух разрезают звук удара ладони по ягодицам и громкий стон со всхлипом.

В ней так приятно, что у него поясницу выламывает.

Кирилл наматывает ее волосы на кулак, оттягивает назад, заставляя прогнуться в спине, меняет угол и грубо долбит до основания. Мокрые удары плоть о плоть возбуждают ещё больше.

Руками в охапку, как в клетку Смирнову заточает.

Чтобы рядом, близко и разорвала на обугленные части. Разнесла в щепки его гребаный самоконтроль.

Ему нужна эта боль. Ему нужна эта одержимость. Ему нужна Смирнова.

Смирнова - тотальный пиздец.

Лучше, чем хоккей. Круче любого гола. Острее любого поражения. Зависимость, от которой он не хочет избавляться. Даже зная, что это его убьет.

В его жизни была куча проебов, но этот стал самым масштабным.

- Удовлетворительно?

- Вполне, - пожимает плечами Смирнова. - Но целуешься ты по-прежнему как говно.

Как будто ничего и не было.

Стабильность - признак мастерства, наверное. Но в их случае это скорее симптом хронической безнадежности.

Потому что на следующий день все возвращается на круги своя: колкости, подколы, сарказм, и ни единого намека на то, что между ними что-то было.