Глава 25: Страх
Она вдохнула, задержала дыхание. И в голове мелькнуло: "А если он уйдёт снова? Что, если это всё просто глоток перед новой болью?" — страх подступил, но она отбросила его. Сейчас — не время.
В тот же момент он взял её за запястье — просто, но точно. Его пальцы не были холодными — в них жило тепло, твёрдость и странная, почти невидимая бережность. Как будто понял, что внутри у неё идёт борьба, которую она не озвучит. Он не сжал больно — но сжал достаточно, чтобы она почувствовала: он здесь. Не держал — но сдерживал. Не давил — но напоминал: «Ты не одна».
Пальцы его чуть дрогнули, и прежде чем она успела опомниться, он потянул её ближе, одним резким движением, без колебаний. Она влетела в его грудь, как будто туда и должна была — без сомнений. Он обнял — крепко, по-настоящему, так, что даже воздух выдохнулся из неё. Сердце его билось ровно, тяжело, уверенно, и будто пыталось прошептать ей через кожу: «Доверься».
— Эй, — тихо, но грубо выдохнул он прямо над её ухом. — Я знаю, у тебя в башке сейчас миллион «если». Но ты важна мне. Очень. Потому что ты - это ты.
Он отстранился ровно настолько, чтобы поймать её взгляд. Его глаза жгли — не злостью, не болью. Уверенностью. Там не было ни тени сомнений. Только он и она. И всё, что между ними — настоящее, выстраданное, выстоявшее.
Но она всё равно прошептала, почти неслышно, глядя прямо в него:
— А ты уверен, что это... то самое? Что это не просто жалость? Или... чувство долга? За все те годы. За то, что было.
Он не отвёл взгляда. Не моргнул. Только его пальцы на её запястье чуть сильнее сжались.
— Жалость?.. — он повторил, скосив взгляд на неё, а потом театрально покрутил пальцем у виска. — Ты совсем сдурела, Влада?
Он выдохнул, провёл рукой по лицу и снова посмотрел ей в глаза. Уже жёстко, с оттенком обиды.
— Да я бы в жизни рядом не остался из жалости. Это ты что придумала вообще? — он покачал головой, будто не верил, что это прозвучало. — Я по вине не живу. Я либо чувствую, либо посылаю. Тут не про «жалко». Тут про «нельзя без тебя».
Он наклонился ближе. Его ладонь, теплая, живая, легла на её шею, потом скользнула к затылку, а глаза — всё так же в упор:
— Ты мне не вину глушишь — ты мне воздух даёшь. Без тебя мне, пусто. Всё серое, всё глухое. А с тобой... хоть весь район встанет — мне плевать. Я с тобой. До упора. Пока сердце не встанет. Вот так.
Слова звучали грубо, почти шепотом, но в каждом — правда. Та, что не нуждается в красивых формулировках. Та, что бьёт прямо в грудь.
Она на миг опустила взгляд, пальцы дрогнули в его руке. Потом подняла глаза — открытые, беззащитные.
— Просто... мне настолько тяжело поверить в искренность, Зим. Я не потому что не хочу — я просто не могу. Не умею. Я так долго боялась... и теперь не знаю, как взять и поверить сразу. Хотя... — она замялась, сглотнула. — Хотя я не представляю своей жизни без тебя. Вот серьёзно. Даже думать страшно. Я благодарна тебе за всё. Но боюсь...
Она вздохнула, почти шёпотом:
— Боюсь, что так и не смогу поверить. А если не смогу — тебе будет больно. А я не хочу. Не хочу быть тем, кто тянет вниз.
Он не ответил сразу. Только выдохнул. Медленно, тяжело. Глаза его потемнели, не от злости — от чувства, которое в нём рвало наружу то, что всегда держал внутри. Он провёл пальцами по её щеке, большим пальцем стёр невидимую слезу, которая ещё не успела скатиться.
— Ты не тянешь. Ты, наоборот, держишь. — Он говорил глухо, низко. — Если бы не ты, я б давно уже стал тем, кого сам бы в землю закопал. Я злой, Малая. Но ты — ты не даёшь мне в это окончательно скатиться. Понимаешь?
Он обнял её снова. Не как раньше — не снаружи. Изнутри. Прижал к себе, так, что она слышала его сердце. Оно било медленно, но сильно.
— Не бойся верить. Не сразу — ладно. Но потихоньку. Пока я рядом — ты можешь учиться верить. И если даже в это не веришь... просто помни: я не уйду. Слышишь?
Он прижал её крепче. Так, что между ними не осталось ни капли воздуха. Его рука легла на затылок, пальцы скользнули в волосы, обхватили — мягко, но без шанса выскользнуть. Лоб к лбу, глаза в глаза. Его голос стал тише, но от этого только тяжелее:
— Если ты не можешь — я подожду. Если тебе страшно — я прикрою. Но не отступлю, ясно? Мне тебя никто не навязал. Это не долг, не жалость. Это выбор. Каждый чёртов день — я выбираю тебя. Даже если ты не умеешь в это верить. Даже если сама себя боишься. Я не боюсь.
Он замер, будто давая ей почувствовать, что каждое его слово — это якорь, вбитый в самое сердце.
*******************************************************************************************
Утро наступило медленно. Сон держал её, как трясина — тёплая, но вязкая. Она не сразу поняла, где находится. Зрение прояснилось постепенно: облезлая краска на потолке, знакомый скрип кровати, запах табака, слегка выветрившийся, но всё равно его. Зимы.
Повернула голову — рядом пусто. Только смятая сторона подушки и немного тепла в складке пледа. Он уже ушёл.
В груди чуть кольнуло. Странное чувство: не страх, не тревога. Ощущение обрыва. Маленького. Но острого. Как будто кто-то вынул кирпичик из стены, и сразу в проёме потянуло холодом.
Но потом она вспомнила: он обещал. «Не уйду». Сказал. Говорил, что выбрал её. И повторил это столько раз, что она почти поверила. Почти.
Она села, стянула с себя плед. Тело ломило — не так, как раньше, но всё равно. Синяки не ушли. Но стали менее важными. Рядом с тем, что случилось между ними — казались уже не шрамами, а просто следами пути.
На тумбочке стоял алюминиевый термос. Открытка на клочке бумажки рядом, его почерк:
"Кофе. Горький, как ты. Я не далеко."
Она усмехнулась. Уголками губ. Медленно, но по-настоящему.
На базе было тихо. Кто-то в гараже гремел железом, кто-то — на заднем дворе, жёг какую-то хрень в бочке. Воздух тёплый, но хмурый. Лето начинало выдыхаться.
Малая вышла в коридор. На ней была серая футболка и старые штаны, которые кто-то ей подкинул из пацанов. Волосы стянуты в пучок. На лице — минимум. Ничего лишнего.
У выхода никого. Только скрип старой двери и её шаги. Она выскользнула во двор, не думая. Просто — нужно было пройтись. Размяться. Привыкнуть к воздуху. К шуму улицы. К себе вне этих четырёх стен.
Она дошла до угла, не отходила далеко. Присела на покосившуюся лавку, там, где куст шиповника наклонялся к забору. Всё выглядело так, как раньше. Почти мирно.
Но внутри что-то сдвинулось.
Тень. Движение. За углом, за бочкой. Может, показалось. Может, просто воробей. Но её плечи вздрогнули. Грудь чуть сжалась.
Она резко выпрямилась, оглянулась. Пусто.
И всё же... интуиция. Та, которая никогда не подводила. Та, которая однажды уже спасла ей жизнь.
«Чёрт... не надо было выходить одной. Надо было остаться. Сказать кому-то. Подождать Зиму...»
Поздно.
Она встала. Медленно. Резкие движения могли выдать страх.
И в этот момент она почувствовала: кто-то смотрит. Чужой взгляд.
Она встала — медленно, сдерживая дрожь. Пальцы стиснули край лавки. Внутри холоднуло, как будто кто-то резко выключил тепло изнутри. Ветер толкнул ржавую калитку — она еле слышно заскрипела.
«Спокойно. Просто показалось. Просто нервы.»
Но это было не «просто».
Треск. Едва слышный. Будто сухая ветка лопнула под кроссовком. За углом. Там, где кусты шиповника и старая будка. Сердце подскочило к горлу.
Она сделала шаг назад, ближе к двери. Один. Второй.
И тут кто-то вынырнул из-за угла — быстро, резко, как тень из фильма. Капюшон, тёмная куртка, руки — вперёд, к её горлу. Ни слова, ни дыхания — только движение. Мгновенье, и она бы не успела.
Но в этот самый момент — щелчок, тяжёлый звук, как будто воздух лопнул.
Сбоку — как из ниоткуда — влетает Турбо.
С размаху. Без предупреждения. Врезается в нападавшего всем телом. Удар — глухой, жёсткий. Нападавший отлетает, падает, перекатывается по земле.
— Лежать, сука! — орёт Турбо. И тут же добивает — коленом в живот, потом в челюсть. Удары быстрые, тяжёлые. Без пафоса. По уличному. Чётко.
Малая отступает к стене. Плечом бьётся о бетон, глаза расширены. Дыхание сбито. В голове всё гудит, как после взрыва. Она только сейчас понимает — могла не успеть. Могла не выжить.
— Ты в порядке?! — Турбо бросает взгляд, пыхтя. Капюшон с него слетел, глаза бешеные, лицо в крови — не своей.
Она кивает. Но это кивок из глубины страха.
— Я... я не... — заикается она.
— Тихо. Всё. Тебя не тронут. Я тут был. За углом. Зима сказал приглядывать. Вот и приглядел. Успел.
Он пинает нападавшего в бок, тот уже еле шевелится.
— Кто ты, блядь, скажи, пока зубы есть?! — рычит он и наклоняется.
Малая всё ещё дышит прерывисто. Спина к стене. В пальцах дрожь. На коже холодный пот. Её тело будто не успело понять, что выжило.
— Турбо... — только и выдыхает она.
Он бросает последний взгляд на упыря на земле, плюёт в сторону.
— Всё. Всё нормально, малая. — Он поднимает её ладонь, сжимает. Коротко. — Ты жива. Он не успел. А я был рядом. Я ж пацан слова. Сказал Зиме, что не упущу — и не упустил.
Тишина повисает в воздухе. Только с забора капает вода. Вдалеке кто-то кричит: «Эй, чё там?!» — голоса с базы поднимаются.
Она кивает. Медленно. Губы дрожат. Но в глазах — не слёзы. Что-то другое. Удивление. Шок. И благодарность.
— Спасибо, — хрипло.
Он качает головой, криво усмехается, вытирая губу:
— Да не гони. Просто вовремя оказался. И хватит уже героинь из себя строить — не выходи одна. Ну правда. Хватит.
Она кивает снова. Плечи расслабляются. Только теперь дыхание возвращается.
— Иди в дом, малая. Дальше я сам разберусь.
Она делает шаг. Останавливается. Смотрит на него — впервые не как на того, кто ляпнул тогда глупость, а как на пацана. Настоящего.
Потом молча разворачивается и уходит в сторону базы.
Сзади слышится голос Турбо — уже хриплый, но решительный:
— Ну давай, расскажи мне, кто тебя сюда заслал, пока я тебе язык не вышиб.
И в этот момент она понимает: бывает, улица всё-таки стоит за тебя. Даже когда ты не ждёшь.
Она зашла внутрь. Ноги ватные, подкашиваются. В горле всё пересохло, будто песка наглоталась. Дыхание рваное, слишком частое, будто не может насытиться воздухом. Как после бега...Дверь за спиной хлопнула. Она вздрогнула так резко, что ударила плечо о косяк. Адреналин всё ещё бил в кровь, как молотком. Пальцы тряслись, губы подрагивали.
«Чуть-чуть... Просто... сесть...»
Она прошла мимо кухни, не видя ни запахов, ни света лампы, ни звуков. Мир вокруг словно мутный. Замедленный. Только сердце бухает в ушах — глухо, резко. Каждый удар — как напоминание: ты жива. Ты, блядь, жива.
Она опустилась на деревянный самодельный стул в общей комнате. Он чуть скрипнул под ней. Рядом валялась старая куртка, на столе — выжатая сигарета, кто-то не докурил. Но ей всё было неважно. Вся комната была как в тумане. Она смотрела в одну точку. На трещину на стене. Как будто там был смысл. Ответ. Успокоение.
В голове крутилось одно:
«Он ведь хотел убить. Просто — и всё. Ни спросить, ни глянуть в глаза. Прямо — и по горлу. Без разговоров. Просто конец. За секунду.»
Внутри поднялась волна — не паники, нет. Паника была раньше. Сейчас — пустота. Пустая дрожь. Как будто вся душа отходит от наркоза. Всё ещё холодно. Всё ещё страшно. Но уже слишком поздно, чтобы бежать. И слишком рано, чтобы расслабиться.
Сколько она просидела так — не знала.
И вдруг — шаги.
Те самые. Уверенные. Плотные. Без лишних звуков. Только один человек на базе так ходил — будто не просто шёл, а ставил за собой черту.
Зима.
Он вошёл. Молча. Закрыл за собой дверь. Взгляд — сразу на неё. Остальное — не важно.
— Я слышал, — тихо.
Она подняла на него глаза. Не слёзы. Не истерика. Только взгляд — ровный, чуть затравленный. Как у зверя, который выбрался из капкана, но ещё не понял, выживет ли.
— Я... — голос сорвался. Она сглотнула. Попробовала ещё раз: — Он вынырнул из-за будки. Просто шёл... и... — Она повела рукой, будто показывая, как быстро. — Я не поняла. Не услышала.
Зима присел перед ней. Не сразу взял за руку. Просто сидел и смотрел. Потом произнёс, спокойно:
— Я уже знаю. Турбо всё передал. Он был рядом. Сделал всё правильно.
Она выдохнула. Не то чтобы стало легче — но хотя бы не было ощущения, что всё в ней сейчас рухнет.
— Я не услышала его, Зим... Он был рядом, а я... даже не поняла. Меня просто парализовало.
Он кивнул. Спокойно. Уверенно.
— Потому что ты не машина. Ты человек. Уставший. Слишком много всего. И ты не обязана всё предусмотреть. Я обязан.
Он взял её руку. Уверенно. Плотно. Она дрожала, но он не отпустил.
— Мне страшно. — Она выдохнула это так, будто призналась в предательстве. — Я вышла просто на воздух. А получила нож у горла. Мне страшно снова куда-то идти. Просто... выйти. Дышать.
Он провёл большим пальцем по её запястью. Там, где до сих пор ещё остался синяк от руки Слэма.
— И это нормально. Я бы удивился, если бы ты была из стали. Но, малая, знаешь, в чём сила? Что ты всё равно не сдалась.
Он поднялся. На лице — тень. Не ярость. Но что-то холодное.
— Я найду того, кто это сделал. — Он сказал это просто. Без угроз. Без громких слов. Но в этой тишине было страшнее, чем в крике. — И если кто-то думает, что ты без защиты — пусть пробует. Пусть.
Он обернулся к ней, снова наклонился, чуть ближе.
— Ты дома. Здесь. Внутри. И больше ни один ублюдок не подойдёт к тебе ближе, чем на выстрел. Это я тебе обещаю.
Она слабо кивнула. И потянулась к нему сама. Просто уткнулась лбом в его грудь. Он обнял. Она не плакала. Только дышала. Глубоко, тяжело.
А за окном снова хлопнула калитка. Где-то упал старый ключ. И кто-то ругался в гараже, потому что не завелась старая «Волга».
Она сидела, прижавшись к его груди, и не двигалась. Сердце постепенно отпускало. Не так быстро, как хотелось бы, но достаточно, чтобы воздух наконец стал проходить в лёгкие, а дрожь — уходить с плеч. Тело казалось пустым, будто выжженным изнутри, но не мёртвым. Просто... усталым. До основания. До кости.
— Отдохни, — тихо сказал он, скользя рукой по её спине. — Всё позади.
Она не ответила. Только слегка кивнула, лбом — по его груди. И вдруг сама не заметила, как глаза начали слипаться. Плечи обмякли. Дыхание стало ровнее, как у ребёнка, который выдохнул страх. Она заснула. Просто вот так — в его объятиях. Посреди общей комнаты. На фоне шагов, голоса Турбо за стеной, шорохов базы. Ей было всё равно. Потому что он рядом.
Зима заметил, как она клюнула носом. Осторожно коснулся её плеча, но она не проснулась. Только что-то прошептала во сне, едва слышно, сквозь зубы — имя? Страх? Он не разобрал. Но знал: всё, хватит.
— Малая, — прошептал он. — Пошли. Пойдём, слышишь?
Ответа не было. Только ровное, сбивчивое дыхание. Он подхватил её на руки. Легкая, как будто в ней и правда осталась одна только усталость. Голова уткнулась ему в грудь, руки слабо сжались в кулаки. Он понёс её сквозь базу — шаг уверенный, аккуратный, как будто нес сокровище. И никто не посмел что-то сказать, спросить, остановить. Только взгляды. Понимающие. Молчаливые.
В комнате он аккуратно уложил её на кровать, накрыл пледом, подоткнул под поясницу, поправил подушку. Её лицо казалось совсем другим — мягким, почти детским. Без всех этих шрамов, тяжести и боли. Только редкий след на щеке, как будто осталось эхо чужой руки. Он провёл по нему пальцами, почти незаметно.
— Спи, — прошептал. — Я рядом.
Он задержался на секунду. Вздохнул. Вышел.
Он спустился вниз, к тому самому помещению, где держали пойманного. Старый чулан, теперь больше похожий на подвал — стены голые, бетонные, лампа без абажура висит под потолком. Воздух сырой, запах — крови и пота. Сидит. Привязанный к стулу, руки за спиной. На щеке — кровь, на губе — след ботинка. Но живой. Пока.
Пацаны стояли в полукруге. Турбо курил. Адидас мял костяшки. Пальто сидел в углу, молча, но глаза — острые. Как лезвие.
Зима стал напротив. Тихий. Молчаливый. Но страшный не от слов, а от того, как молчал. В руках — кастет, на пальцах — трещины от недавних ударов. Он курил. Дым стелился вдоль пола, как будто сам воздух боялся подняться.
— Ты чё, думаешь, я тебя слушать пришёл? — выдохнул он. Подошёл ближе. — Ты же нож на неё поднял, мразь.
Он не ждал ответа. Кастет блеснул — и сразу в живот. Резко, без разгона. Хлопок, сдавленный рёв боли, хрип. Тот согнулся, кашляя кровью.
— Я не знаю, где он! — прохрипел тот, стиснув зубы. — Слэм... он сам выходит на связь! Я только передавал!
Зима склонился к нему, взял за волосы, приподнял лицо.
— А нож ты сам взял, да? Сам выбежал. Не знал, что она одна? Не знал, что с неё только синяки сошли? — Он сплюнул в сторону. — Тварь ты.
И ударил снова. В лицо. Сначала один раз, потом — второй. Сухо, без надрыва. Кастет полоснул по скуле. Хруст. Кровь потекла обильно.
— Я просто следил, — прохрипел мужик, — Я ж не тронул...
Тут уже Турбо не выдержал. Подошёл, влепил ему кулаком в живот — так, что тот застонал, согнувшись. Слюна стекла по подбородку.
— Следил? — зло прошипел Турбо. — А с ножом ты чё, балет танцевать собирался?
Адидас присел на корточки перед ним:
— Смотри, клоун, мы ж можем тебя просто отпустить. Ну, типа, как есть. В каком виде ты дойдёшь до Слэма — не наша проблема. Только знаешь, чё? Он сам тебя и прикончит. За то, что слил. За то, что попался. Ты ж не первый. У него таких «верных» потом в канавах находили. А можешь говорить — и, может, доживёшь до утра.
Мужик выдохнул. Плюнул на пол. Попал себе на ботинок.
— Не знаю, где он. Он сам приходит, когда надо. Я просто глаз да ухо.
Зима присел рядом. Но взгляд — тяжелее кирпича.
— А теперь послушай меня внимательно. Если ты сейчас не расскажешь, где он может быть — хата, притон, блядь, подвал, гараж, кто-то, кто его укрывает — я тебя лично разберу на части. Медленно. Да так дотошно,что ты будешь молиться о смерти,падла.
Только тут, внизу, никто не услышит,даже Господь Бог. А потом я сам занесу твой череп Слэму в коробке. Уяснил?
Тот сглотнул. Дышал тяжело.
— Я... — парень захлебнулся слюной, кашлянул, на пол упала густая капля сгустка. — Он сказал... если не сделаю, сам меня...
— Так я сейчас сделаю. Чтобы он не мучился, — зло усмехнулся Зима. — Хочешь? По частям.
— Ладно... — прохрипел. — Есть один. Он его прятал раньше. Может и сейчас.
— Имя? — голос Зимы был леденящий.Как приговор.
Он нагнулся к уху:
— Я тебя не пугаю. Я тебе честно говорю — я хуже него. Только я глаза в глаза. Не как он, по углам. Я лицо сломаю прямо. Чтобы ты каждый раз в зеркало видел, за что.
Тот заплакал. Настояще. Без показухи. Кровь текла по губам, перемешивалась со слюной и соплями.
Зима отошёл. Пару шагов. Потом вернулся. Схватил за подбородок.
— Какой же ты,сука, жалкий. Последний раз спрашиваю! Имя?
— Не знаю... клянусь... кажется...погремуха Червяк. У него точка на рынке,специи..
Зима ударил напоследок. В бок. Глухо. Почти методично. Тот завыл.
— Ну вот, — спокойно сказал Зима. — А ты говорил — не знаешь.
Он отряхнул руки.
— Что с ним делать? — спросил Адидас, вставая.
— Пусть сидит пока, без хавки и воды, может подумает и еще чего вспомнит. Если рыпнется — ломайте пальцы. Один за одним.
Пацаны остались у подвала, обсуждая всё вполголоса, ещё не остынув от злости. Кто-то матерился сквозь зубы, кто-то отряхивал кровь с ботинка. Турбо шепнул Адидасу:
— Он еле держится, слышал? Рыдает, как баба. А нож точил... Тварь.
— Такие только в спину и могут. — буркнул Пальто. — Перед лицом сразу в сопли.
Зима молча прошёл мимо. Кровь всё ещё липла к костяшкам, будто горела. Он зашёл в умывальник, включил воду и начал тщательно отмывать руки. Шорох воды, тёплая струя, мыло — всё казалось нереально спокойным по сравнению с тем, что только что было.
Он тёр кожу до красноты, как будто пытался стереть не кровь, а саму злость. Лицо отражалось в мутном зеркале — усталое, сосредоточенное, но не потерянное. Он вздохнул, вытер руки полотенцем и вышел в коридор.
Малая уже не спала. Сидела на кровати, обняв колени. Услышав шаги, подняла голову. В её взгляде — тревога, ожидание, что-то тёплое и колючее одновременно.
— Где ты был? — спросила она негромко.
Он остановился на секунду. Посмотрел на неё — прямо, но молчал.
Она смотрела долго. Что-то в его лице было другим. Жёстче. Глубже. Как будто он был здесь — но ещё держал внутри бурю. Она не спросила больше. Только тихо кивнула и опустила взгляд, сжав пальцы сильнее.
Зима подошел к ней провёл пальцами по волосам, медленно. Как будто бы не просто успокаивал — проверял, здесь ли она. Настоящая. Целая.
Она не сразу подняла взгляд. Внутри всё трясло — не от страха, от того, как тонко натянулась струна: шаг влево, шаг вправо — и порвёт. Он чувствовал это, потому не торопился, не лез с вопросами. Просто сидел рядом. Весом. Молчанием. Присутствием.
— Всё нормально, — наконец сказал он. Тихо. — Мы его прижали. Он не тронет никого.
Малая кивнула. Но взгляд всё равно цеплялся за темноту в углу, будто боялась, что оттуда вылезет тень.
— Его человек. По шкуре уже видно, что пустой. Но с ножом прыгал, значит, знал, зачем пришёл. — Он выдохнул. — Если бы не Турбо...
— Я не видела его, — прошептала она. — Он стоял... за углом. Я думала, я одна. И у меня внутри всё так... схлопнулось. Пусто стало. Только мысль одна: "Не хочу снова быть той, кто не смог". Я будто опять там оказалась. В подвале.
Зима чуть сжал её плечо. Грубо, но не больно.
— Ты не та. Слышишь? Ты больше не окажешься одна.
Она прижалась ближе, и только тогда заметила — его руки дрожат чуть-чуть. Не от страха. От напряжения, злости, желания всё разорвать, но сдержанного силой воли. Это тронуло её до боли. Он — камень. Но сейчас — живой, греющий, такой же уязвимый.
— Я всё чувствую, — прошептала она. — Даже если ты молчишь.
Она обхватила его руки своими. Ласково, но цепко — как будто боялась, что если отпустит, он рассыплется. Её пальцы скользнули по его ладоням, прочертили по жёсткой коже, зацепились за разбитые костяшки, будто читали по ним, как по шрамам судьбы. Он вздрогнул. Не от боли — от того, как бережно она это сделала. От нежности, которую сам себе уже давно не позволял.
Она не отшатнулась. Наоборот — прижалась ближе, впечатываясь в него всем телом, будто хотела разделить с ним эту ярость, это напряжение, эту невыносимую ношу. Виском — к его скуле. Дыхание её — тёплое, живое, настоящее. И он не выдержал — в груди что-то сжалось, сдавило, хрустнуло. Он выдохнул, будто после удара, и уткнулся лбом в её плечо. Молчал. Но дышал — так, как дышит тот, кто наконец разрешил себе жить.
Её тепло вплеталось в его гулкую злость, сшивая разодранное изнутри. И стало якорем. Молчаливым. Единственным. Его взгляд на секунду помутнел, он сжал её руки в ответ — так крепко, будто боялся потерять. А потом склонился к её уху, глухо, почти срываясь:
— Только не отпускай... ладно?..