Глава 9: Сдаются только мёртвые
Первый крик — словно лопнула старая проводка в мозгу. За ним — хлопки. Не армейские очереди, а срывистые, грязные. Самопалы, обрезы, кое-где охотничьи карабины. Всё с характером. Всё на убой.
— Пошли! — рявкнул Слэм и сорвался с места.
Смоляне шли без построения, но как волна. Слаженные, опытные. Без оров и жестов — только глаза и железо в руках. Монтировки, кастеты, несколько ржавых стволов. Один с куском арматуры, другой — с двустволкой, чёрной от копоти.
Пальто подал знак с окна — пальцем провёл по горлу. Турбо держал проход, пока не раздался глухой удар. Словно ведро металла упало рядом.
Он рухнул на колено, заорал. Не от боли — от ярости. Марат с Рыжим к нему, Марат подхватил, закинул руку на плечо, тащил, зубы сжав, будто волок брата.
Слэм и Адидас прикрыли с фланга. Бес выстрелил из охотничьей — дробь прошила плечо кому-то в чёрном. Тот заорал, развернулся, но не упал — вцепился в стену, потом рухнул.
Звук был плотный. Низкий. Он шёл отовсюду: от ударов арматур, от выстрелов, похожих на кашель старых самопалов, от глухих стонов раненых, которые ещё не понимали — выживут или нет.
Это не была война здесь не было фронта, знамён и приказов. Это была разборка. Грязная, уличная, как из подвала. Без чести, но с итогами. Без героев, но с телами. В каждой вспышке злость. В каждом шорохе страх.
Здесь не было ничего показного — только дыхание города, который задыхался под звуком рвущейся кожи и скрежета зубов.
Малая вынырнула из тени. За ней — Финка, лицо в крови. Но кровь — не его. Он работал ножом и коротким травматом, будто в танце. Она махнула — влево! Они юркнули между гаражей.
— Там! Слева! — заорала она, и стена рядом вспухла от пули.
Металл задел кирпич, бетон осыпался на плечи. Другая пуля — в дверь. Третья — вскользь по бедру Малой, рвано, с противным влажным звуком.
Кровь тут же залила штанину, будто кто-то вылил на неё кипяток. Она зашипела сквозь зубы, но не остановилась — будто даже боль для неё сейчас была чем-то привычным. Живым.
— Сука! — выдохнула.
— Дальше! Прыгай!
И она кинулась через мусорку, вперёд. Финка — за ней. Ветер хлестал по лицу, запах гари забивался в лёгкие, каждый шаг — через обломки, кровь и боль. И вдруг — она увидела его.
Зима стоял в проёме, словно вырванный из другого времени. Лицо в саже, губы крепко сжаты, взгляд — острый, но растерянный. На секунду — он показался ей чужим. Человеком, которого она не знала. Который однажды предал, исчез, умер для неё. Но в следующую долю секунды — он поднял взгляд. Встретился с её глазами.
И весь шум исчез. Исчез хруст стекла, исчезли выстрелы, крики, запахи. Осталось только это молчание между двумя, кто когда-то был всем друг для друга. Всё, что сгорело между ними, вдруг вспыхнуло вновь. Не любовью — памятью о любви. Болью. Тоской. Тем, что было до улицы, до войны, до крови.
В его глазах дрогнуло. Он не сделал шаг — он просто смотрел. И в этом взгляде было всё: вина, страх, желание защитить, отчаянная попытка удержать то, что ускользало. Он хотел крикнуть, но не мог. Потому что голос бы сорвался.
Она остановилась. На секунду. Как будто тело само вспомнило, как стоять рядом с ним. Сердце толкнуло грудную клетку изнутри. Потом — вздох. Короткий, рваный.
И снова — звук. Крик. Пули. И всё вернулось.
— Цела? — почти не слышно. Почти с молитвой.
— Не знаю, — ответила она. — Может, позже скажу.
Они смотрели. В том взгляде — боль, которой не кричат. Только держат внутри, пока всё вокруг рушится.
Выстрел — сзади. Финка закрыл. Зима подбежал. Слэм с другой стороны, как тень, но не отставал.
Малая кинулась к пролому — и именно в этот момент что-то цапнуло её сбоку. Рывок. Жар. Потом боль. Реальная. Как будто кто-то воткнул в бок нож и провернул.
Слэм заметил движение. В десяти шагах — чужой. Не местный. Низкий, приземистый, лицо в капюшоне, но взгляд — как игла. Он шёл прямо к Малой. Спокойно, почти вальяжно, будто выбирал, куда врезать.
— ЭЙ! — заорал Слэм, выбрасывая руку вперёд. Он рванул, но поздно. Чужак оказался ближе, чем казалось. Они столкнулись лбами, дыхание в дыхание, злость в злость. Слэм попытался врезать кулаком, но тот увернулся, врезал локтем под рёбра.
— Отвали! — захрипел Слэм, удерживая его за шиворот, но не удержал — тот вырвался, уже поднимая руку с ножом.
И тут влетел Зима.
Он шёл низко, как зверь, и ударил без замаха — коротко, в шею. Чужой захрипел, захлопал руками, завалился назад. Упал, как мешок. Без звука. Без слов. Только кровь, бурлящая изо рта.
— Я сказал, ты сдохнешь не здесь, — прошептал Зима сквозь зубы, глядя на его тело.
Слэм тяжело дышал, руки в царапинах.
— Я не успел... — прохрипел он, глядя на Малую.
— Но ты был, — ответил Зима. — А этого — уже достаточно.
Они оба смотрели на неё. На то, как её тело сжимается в спазмах боли. Как кровь сочится сквозь пальцы. Как губы беззвучно шепчут
— "держусь".
И всё в этот момент стало — тише. Только треск пламени где-то рядом. И сердца, стучащие в груди. Двое над одной. И один общий страх: потерять.
Слэм рванулся. Остановился. Открыто. Пули прошили воздух рядом. Он понял — если шагнёт — погибнет. И тогда её точно не вытащат.
Он заорал, но не от боли — от того, что не успел.
Зима подскочил. На лице — не страх. Сталь. Он схватил Малую за плечи, потащил к стене. Пули сыпались вокруг, как горох по жестянке.
— Ты со мной! Ты слышишь, чёрт тебя дери! — хрипел Зима.
Он выстрелил. Раз, два. Патроны заканчивались. Перекинул пистолет в другую руку, вытащил нож. Рядом сел Слэм.
— Давай, — сказал просто. — Я с тобой.
Два взгляда. Без слов. Всё, что было — осталось за спиной. Сейчас — только перед.
Финка присел рядом. С трясущимися пальцами доставал бинты. Малую трясло. Но она глянула на Зиму. Шепнула:
— Не отдам я им... наш двор... ни за что...
— Не отдашь, — прошептал он. — Пока я рядом.
Слэм поднялся первым. Дал знак — пацаны пошли с фланга. Турбо хромал, но держал лом, как автомат. Пальто кинул бутылку с керосином, пламя вспыхнуло, Смоляне отпрянули. Но снова пошли.
Их было больше. Но они держались. Даже когда патроны кончались и приходилось метать кирпичи, бутылки, куски ржавой арматуры.
Даже когда пальцы сводило от холода железа и ссадин. Потому что это был не просто район. Это была их улица. Их детство. Их кровать в подъездах. Их шрамы на ступенях. Их мёртвые, похороненные без крестов, но с именами на стенах. И пока хоть один дышал, пока хоть один держал обрез, даже с дрожащей рукой — бой не кончался. Потому что сдаться — значило стереть всё, чем они были.
А они были улицей. А улица сдаётся только мёртвой.
Кровь капала с пальцев Зимы, когда он поправлял повязку на боку Малой. Его руки дрожали — не от страха, от ярости. Она бледнела. Губы посинели. Глаза — всё ещё горели, но как догорающий уголёк.
— Знаешь, что самое тупое?.. — прохрипела она.
— Что?
— Слушай... вдруг я не дотяну... — прошептала она, и на губах выступила кровь.
Зима склонился ближе, глядя ей в глаза.
— Не неси, — выдохнул он, — всё дотянешь.
Она улыбнулась криво, едва заметно:
— Просто если вдруг... чтоб ты знал... Я, может, и ненавижу, но где-то там... глубоко... всё равно дура.
Он хотел ответить, но не смог. Просто положил руку ей на щеку, одной каплей тепла в этой ледяной резне. А она закрыла глаза — не теряя сознание, а будто спряталась на миг. От выстрелов. От боли. От воспоминаний.
Он замер. Секунду. И в этой секунде будто весь мир исчез. Только её дыхание — рваное. Только взгляд. Только то, что не сказали раньше. И, может, уже не скажут.
— Тогда не умирай, слышишь? Не вздумай, — сжал зубы он. — Я только начал понимать, как тебя держать, а ты — вон.
Слэм вернулся. Весь в саже, с ссадиной на скуле. Кивнул:
— Турбо держит угол. Марат с Пальто выкурили троих с подвала. Остальные тянутся. Но долго мы не вытянем. Если Смола прорвёт коридор — хана.
Малая хотела подняться, но завалилась обратно.
— Дайте мне... чёрт... ствол...
— Лежи! — рыкнул Зима. — Хватит геройствовать.
— Это мой район... — прохрипела. — Я с него начинала. И я его не сдам.
— Ты уже своё сделала, — вмешался Слэм.
— Теперь мы.
Выстрелы — ближе. Один, другой. Плач. Кто-то орал в соседнем дворе. Кто-то просил добить. Кто-то молился.
— Мы держим этот дом, — жёстко сказал Зима. — Если прорвут — сносим лестницу, уход через крышу.
— Я останусь, — сказал Слэм. — И если надо — завалю вход. Чтобы ни одна тварь не прошла дальше.
— Тогда мы вдвоём, — коротко.
Они взглянули друг другу в глаза. И, впервые за долгое время, без ненависти. Без гнили. Как два человека, что поняли: в аду места хватит обоим.
Снаружи — затишье. Но не покой. Перед бурей. Как будто город сам знал: финал близко...