Холодный огонь в венах | Зима

К вечеру город будто затаился. Дворы опустели, даже собаки лаяли иначе — короче, глуше, будто чувствовали: воздух начал пахнуть железом и кровью. Район готовился.

Она сидела на базе, на подоконнике, колени прижаты к груди, сигарета в пальцах. Злилась. Не на них — на себя.

Потому что не с ними. Потому что они ушли без неё. Потому что так решили. Потому что она — это искра, а сейчас надо было холодно, чётко, без эмоций.

Но внутри клокотало. Она помнила, как он исчез. Без слов. Без прощания. Просто исчез. А теперь возвращается. Как будто ничего не было. Как будто не вырвал у неё кусок.

Слэм шёл первым. Ветер гнал пыль по асфальту, он щурился, хотя солнце уже садилось. На нём — старая олимпийка, расстёгнутая, цепь болталась на груди, как маяк. Волчок рядом, в чёрной футболке с вытертой надписью. Бес чуть сзади, зубочистка в зубах, будто не напрягается — но пальцы сжаты в кулаки, ногти впиваются в ладони.

Они свернули к рынку, потом — в узкий проход между гаражами. Старая тропа. Когда-то они бегали по ней пацанами. Теперь — шли, как те, кто уже не убегает. Никогда.

У "Универсама" стояли пятеро. Напряжение в воздухе — как перед грозой. Ни одного лишнего движения. Только взгляды. Только шаги, будто отмеренные заранее.

Слэм первым сделал полшага вперёд. Бросил взгляд на Зиму — прямой, без намёков. Ветер трепал подол его олимпийки, цепь звенела, как в последний раз.

— Ну что, как в старые добрые? — усмехнулся Адидас. — Только тогда никто не молчал.

Зима стоял ровно. На нём — светлая футболка и тёмная шапка не по сезону, натянутая до бровей. Лицо спокойное. Слишком спокойное.

— Ну че, она вас прислала? — сказал он ровно. — Боится, что сама не сдержится, если увидит меня?

— Ты всё ещё думаешь, что она из-за тебя дышит? — прошипел Волчок. — Как мило.

— Она не боится, — выдал Слэм. Глаза горели.
— Это ты испугался. Пять лет назад. Когда она истекала кровью у магазина, а ты не пришёл.

Молчание. Резкое, режущее, как нож.

Турбо шагнул вперёд. Резко. Без слов. Напряжение сорвалось — он метнулся к Слэму, руки сжаты, лицо перекошено.

— Скажи ещё раз, мразь! — прошипел он. — Скажи ещё хоть слово про него!

Бес уже напрягся, шагнул, но Зима поднял руку. Спокойно. Без крика. Турбо замер. Дышал тяжело. Но отступил. На полшага.

— Не надо крови, Турбо, не сейчас, — тихо сказал Зима. — Не здесь.

Пауза повисла. Потом Слэм сквозь зубы:
— Стрела. Завтра. 17:00. Элеватор. Как в старые времена.

— Без палева. Без пацанов. Только мы и вы. — добавил Бес.

— Как в кино, — ухмыльнулся Адидас. — Только теперь без дублёров.

— Там, где асфальт мёртвый, — бросил Волчок.

— Где никто не услышит, если снова кто-то начнёт кричать, — закончил Слэм.

Зима кивнул. Лёгкое движение головы. И на мгновение в его взгляде вспыхнуло то, чего не видели давно. Гнев? Боль? Или всё сразу?

— Завтра, — подтвердил он.

База. Вечер. Воздух тяжёлый, как перед бурей. Ворота открылись с привычным скрипом. Внезапно ставший родным звук. Пацаны заходят внутрь, запачканные, молчащие, злые.

Все, кроме Слэма, который от ярости плюёт на землю: 
 
— Твари. Просто... твари.
Слэм захлопывает за собой дверь, стягивая капюшон:
— Урод спокоен потому, что думает — мы не полезем. Думает, мы всё схаваем.

Малая сидит на бетонной плите, скрестив руки на груди, сигарета в уголке губы дрожит. Она не спрашивает. Она знает. В её взгляде — что-то сломанное, как будто внутри неё кто-то вывернул кости.

Вечер стекал с крыш, как мазут — вязкий, медленный, тёмный.
Город будто забыл, как дышать. Ни ветра, ни птиц. Только редкие всполохи света в окнах, как пульс на последнем дыхании.

База была тише обычного — никто не спорил, не шутил, даже Бес молчал, гоняя зубочистку между зубов, как сигнальный флажок перед бурей.

Она сидела в темноте, одна, у стены, смотрела в пустоту. В руке — старая зажигалка, та самая, с трещиной. Подарок от него. С тех времён, когда верили, что ночь — укрытие, а не приговор. Когда он был рядом. Когда он ещё не предал.
 
— Он спасался, — сказал тогда Слэм, когда всё случилось. — Он выжил, как крыса. А ты горела, как идиотка. Она не отвечала. Просто сжала кулак, как будто там было его горло.

Теперь — завтра. Стрела. Последний разговор на языке жестов и боли. Но часть её... не хотела крови. Хотела ответов. Хотела услышать, почему. Хотела — хоть раз — услышать, что не всё было ложью.

 На следующий день база ожила, как нерв, натянутый до визга. Проверяли стволы, передавали маркеры, чертили карты на фанере. Никто не говорил о чувствах — тут за такое били. Но каждый чувствовал: она на пределе. Её шаг — точный, голос — резкий, взгляд — как у дикого зверя в углу клетки.

 И когда она прошла мимо Слэма, тот тихо спросил:

— Ты готова, если он объяснит?

Она остановилась. Не сразу. Как будто слова дошли с запозданием. И только потом — кивнула. Еле заметно. Но неуверенность — как трещина на льду.
 — Готова, если соврёт, — ответила она. — А если скажет правду... тогда посмотрим.

Элеватор торчал из земли, как гнилой зуб прошлого. Ржавые балки, осыпавшийся бетон, забытые лестницы, ведущие в никуда. Там не было света, только пустота и ветер, что шепчет на языке призраков.

 Они пришли первыми. Слэм, Бес, Волчок. Распределились. Слева, справа, наверху. Молчали. Она стояла в центре, как игла компаса. Лицо — камень. Внутри — вулкан.

 И вот они. Зима шагнул из тени, как будто сам — часть пейзажа. Тихий, но звенящий, как тишина перед обрушением. Одет в ту же белую футболку, как вызов. За ним — остальные. Но сдержанно, не в бою. В ожидании. Они остановились друг напротив друга.

 — Много лет, — тихо сказал он. Не дыша. — А ты всё такая же. Режешь — молча.

 Она не отвечала. Просто смотрела. И в глазах её — не гнев. Пустота. Опаснее любого крика.

Слэм сделал шаг в сторону, как будто хотел дать ей пространство. Или отступить от чего-то слишком личного. Волчок держал взгляд на Турбо, напряжённый, как струна. Бес молчал, зубочистка пропала — значит, всё серьёзно.

Зима опустил взгляд, будто выдохнул. Потом снова поднял глаза:
— Ты хочешь знать, почему. Да?

Она не шелохнулась. Только рука на зажигалке дрогнула. Старая трещина блеснула в тусклом свете, как шрам.

— Ты кинул меня, — сказала она. Тихо. Без обвинения. Просто факт.
— Как крыса. Не важно, почему. Ты знал. И не пришёл.

— Я думал, ты мертва, — выдохнул он.
—  За пару дней до всего этого чертового кошмара меня схватили и засадили туда, где не видно ни света, ни надежды. Сказали — будет жестко, ты нужен. А когда всё началось... я уже был далеко. Слышал потом — поздно. Видел кровь. Хотел вернуться, блять, хотел! Но было слишком поздно. Они держали меня, как пешку на шахматной доске. Решали за меня. Выбора не было.

— А потом? — перебила она. — Когда выжил? Когда вернулся? Когда смотрел, как мы гниём в этом городе, один за одним, а ты где-то жил, будто нас не было.

— Я...

Он запнулся. Впервые. И это было хуже любой лжи.

— Ты предал не только её. Ты предал улицу. Район. Братьев, — Слэм подошёл ближе. — А теперь стоишь тут и делаешь вид, что вернулся.

— Я вернулся, потому что они идут. — Зима смотрел прямо, без попыток оправдаться.
— И если мы не вместе, то нас не будет вообще. Ни вас, ни меня, ни улиц.

— Кто "они"? — спросил Бес.

— Не знаю, как их зовут. Знаю, как они действуют. Тихо. Ночью. Без следов. Я видел, что они сделали с соседним районом. Там теперь — пустота. Ни людей, ни шума. Ни собак.

Ветер прошёлся по пустырю, как шёпот за спиной.

Она сделала шаг ближе. Лицо всё так же неподвижно.

— И что? Думаешь, можно просто вернуться, сказать "простите" и встать с нами плечом к плечу? После всего?

— Нет. Не думаю. — Он шагнул навстречу.
— Но я сделаю всё, чтобы вы выжили. Хоть один из вас. Хоть ты. Даже если для этого мне придётся сдохнуть первым.

— Сдохнуть? — она усмехнулась.
— Это слишком просто. Тебя убить — как потушить сигарету. Хочешь заплатить? Тогда попробуй выжить рядом. Среди тех, кого предал.

— Я не выбирал! — вспыхнул он.
— Ты думаешь, мне было легко? Думаешь, я спал спокойно все эти годы?!

— Ты спал, — прервала она.
— А я — кричала. Без звука. Ночами. Пока кровь не перестала сниться. Пока не разучилась верить. Пока не умерла внутри.

Слэм поднял брови. Даже он не ожидал, что она сорвётся. Это было больше, чем слова. Это было оголённое жало.

Зима шагнул ближе, слишком близко. Она не отступила. Их дыхание смешалось.

— Хочешь ударить — бей, — прошептал он.

Она молча врезала ему в челюсть. Звук хруста кости отдался в бетонных стенах. Он пошатнулся, не упал. Улыбнулся кроваво.

— Значит, жива.

Она ударила снова. И снова. По щеке, по скуле, в грудь. Он не отвечал. Стоял. Принимал. Словно ждал этого. Словно заслуживал.

— За предательство! — вылетело из неё, как выстрел. Голос сорвался, хрипел, рвался наружу, будто через ожог.
— За то, что я тогда горела, а ты исчез! За то, что я выжила, когда кричала от боли, а тебя не было! Где ты был?! Где ты был, когда моя кровь стекала в асфальт, а они ржали, суки?!

Турбо шагнул вперёд, сдернул капюшон:

— Эй, ты чё творишь, стерва?!

Её кулак не успел подняться. Турбо сорвался, — хлестнул ладошкой по лицу,не со всей силы, но хватило. Зима рванул, но не успел — Слэм взвыл, как раненый зверь, и с ходу врезал Турбо кулаком под челюсть. Тот взвизгнул, полетел назад, с грохотом сбивая ржавое ведро, которое разлетелось в клочья, как картон.

— Ты охренел?! — заорал Слэм. — На кого руку поднял, мразь?!

— Она первая! — вскакивал Турбо, вытирая кровь. — Я тебя сейчас...

— Попробуй, сука, — Слэм рванул к нему, и началось.

Бес метнулся, Волчок встал между ними, но кулаки уже летели. Звук ударов, ругани, топот по бетону. Словно старая песня улицы — без нот, но с болью.

Она будто выключилась на мгновение и очнулась :

— ХВАТИТ!!! СУКА, ПРЕКРАТИТЕ!!!

Никто не слышал. Или делал вид, что не слышит. В уши будто вату набили — каждый был в своём аду, в своей ярости. Тогда она сорвалась с места, выдернула пистолет из кармана у Слэма, который не ощутил этого, как занозу из сердца — резко, с треском. Склонилась, рука дрожала. Глаза — безумные, стеклянные.

— Вы слепые или тупые, блять?! — завопила она, сжав пистолет в ладони так, будто он был продолжением её ярости.
— Вы грызётесь, как псы, как будто всё это что-то исправит!

Палец лёг на спуск.

Один вдох. Один выдох.

И выстрел.

Не в воздух. В себя. В плоть.

Хлопок — глухой, хриплый. Пуля вошла в ладонь с чавкающим звуком, как в сырое мясо. Кровь взорвалась фонтаном, окатив её лицо, грудь, асфальт. Пальцы разжались. Пистолет выпал, отскочил со звоном. Она пошатнулась, но устояла. Уперлась здоровой рукой в стену, стон вырвался сквозь зубы.

Теперь все услышали и замерли.

У Волчка — рот приоткрыт, будто он сам не верит в происходящее. Бес застыл, как будто кто-то нажал на паузу. Турбо отпрянул, глаза — бешеные. Слэм, сжав кулаки, шагнул было вперёд, но застыл.

А Зима... он смотрел, будто в горло ему вбили нож. Глаза — не просто широко раскрыты, а полны дикой, безмолвной агонии. Ни испуга, ни боли — нет, это было хуже. Словно в тот миг, когда она нажала на курок, он услышал треск мира, который рушится внутри него. Как будто потерял её снова. Только на этот раз — по-настоящему. Навсегда.

А она — стояла. Губы дрожали. Плечи ходили ходуном от боли. Дыхание — рваное, сломанное. Но в глазах — сталь.

— Теперь, блять, кто-то меня услышал?! — заорала она, захлёбываясь от боли и злости. Кровь лилась по пальцам, капала с локтя. Глаза пылали бешенством. — Или мне башку себе продырявить, чтоб дошло до ваших тухлых мозгов?!

Слэм дернулся к ней, как будто только сейчас понял, что она действительно выстрелила. Его глаза — паника, злость, боль. Он шагнул ближе, протянул руку, почти на коленях:

— Ты че с ума сошла?.. Блять, зачем?.. — голос сорвался, он не узнавал себя. 

Он посмотрел на её руку — кровь хлещет. Его лицо исказилось: злость сгорела в один миг, осталась только беспомощность. Он будто хотел обнять её, но не посмел. Просто стоял кусая губы до крови, и дышал тяжело, будто в легкие вбили бетон.

— Объединиться?! Серьёзно?! — голос срывался, как ломаемый металл, каждая буква — как крик умирающего.
— С теми, кто оставил, как мусор во дворе?! С теми, у кого не дрогнуло ни хрена, когда мы кровью захлёбывались?! Да мне легче вон там, на этих грязных стенах, башкой расколбаситься, чем шагнуть рядом с вами, мертвецами, у которых все давно уже прогнило! ДА Я ЛУЧШЕ СДОХНУ!! - Кричала она.