Глава 3. Снова
Спустя несколько часов он вернулся, накинул на нее свою куртку, сел чуть пригнувшись вперёд, локти на коленях, сигарета в уголке рта уже почти догорела, но он не затушил.
Смотрел вперёд, будто в прошлое, как в экран старого телевизора - зернистого, рябящего, с помехами, но отчётливо больного.
Ночь была тихой, но у них внутри громыхало, как гроза, которую давно никто не слушает. Малая сидела рядом, колени обняла, куртка на плечах с чужого плеча - всё как в те дни. Только теперь она держалась иначе. Теперь у неё был нож за поясом и железо в сердце.
- Всё одно и то же, да? - выдохнул Слэм, не глядя на неё. - Вроде бы время прошло, а внутри как будто вчера всё было. Мне иногда кажется, что мы тогда только родились, в том дерьме. А до этого нас не существовало.
Она кивнула. Глухо. Почти незаметно.
- У тебя лицо было как после пожара, - продолжил он, и это было не про внешность. - А глаза... как будто ты всё уже увидела, и там, внутри, пусто. Но я почему-то знал, что ты ещё не кончилась. Просто спряталась.
Малая прижала губы, сделала глубокий вдох. А потом медленно выдохнула и заговорила, уже не ему, а как будто себе - или прошлому, которое всё никак не уходит.
**Из прошлого**
Всё было настолько грязно, мерзко, страшно, что даже воспоминания отдают ржавчиной. Не потому что стыдно - нет, я за то давно перестала себя грызть. А потому что больно, до сих пор...Я не сдавала своих. Никогда. Ни до, ни после. Но в тот день... я просто не выжила бы иначе.
Мы с пацанами тогда крутились возле одной хаты, мутки мелкие, но жирные, деньги шли, уважение росло. Зима был где-то рядом, всегда рядом. Он никогда не говорил, что я ему дорога, но и не отпускал. Смотрел так, будто внутри него что-то пульсирует, будто сдерживает зверя. И я это чувствовала. А потом он просто исчез. На сутки. На двое. На трое. А мне в спину дышали люди в кожанках, без нашивок, но с понятными намерениями.
Меня схватили прямо на районе, резко, без слов, без объяснений. Двое - один сзади, один сбоку. Пакет на голову, руки заломаны, локоть трещит, в нос бьёт химия пластика и страха. Сначала думала - отпустят. Угрожают. Проверяют. Нет. Не проверяли. Делали.
Подвал - сырой, с бетонными стенами, пахнет плесенью и мочой, где-то гудит труба, капает, будто отсчитывает не время, а удары.
Сначала били аккуратно - по рёбрам, по животу. Чтобы не видно. Чтобы без крови. Профессионально. С выдохом. Я молчала. Даже зубы не сжала. Потом стало хуже.
Тушили сигареты об плечо. Смеялись, когда я дёргалась. Один щёлкал пальцами у лица, другой держал за волосы. «Красивая мордочка, будет жалко, если зубы вылетят». Не угрожали - предупреждали. И с каждым часом было всё тяжелее.
Тепло ушло из тела. Осталась только злость.
Когда отказалась назвать имя - засунули голову в ведро, держали, пока не начала захлёбываться. Потом резко выдернули. Смеялись. Плевали в лицо. Говорили, что я уже не человек - просто мясо, которое они будут жрать медленно.
На вторую ночь начались игры с ножом. Резали кожу на бедре - неглубоко, но с улыбкой, будто проверяли, где кончается моя выдержка. Спрашивали: «А Зима где? Пришёл?»
Я молчала. Но внутри кричала. Не от боли. От предательства. Он знал. Чёрт побери, он знал. И не пришёл.
На третий день я просто не чувствовала тела. Щёки горели от пощёчин, пальцы были поломаны - не все, только те, которыми можно держать что-то важное. Еду. Оружие. Надежду.
И вот тогда - дали бумагу. Одна фамилия. Один пацан.
Я смотрела на неё, как на смертный приговор. И не знала - ему, или себе. Я бы не сдалась. Я правда бы не сдалась. Но в тот момент - я уже не была собой. Я была сгустком боли, страха и чьей-то игры.
И когда рука дрожала, подписывая, я умерла. Та, которая тогда жила - умерла. Осталась только оболочка. С выжженной совестью. И тогда появился он. Слэм.
Он шёл по улице как всегда - чуть сутулясь, в тёмной куртке, с сигой в зубах и глазами, в которых давно никто не читал ни тепла, ни надежды. Слэм не спешил, он вообще никогда не спешил, но всё всегда успевал. Снег был грязный, воздух липкий, как будто город сам покрыт синяками, как те, что были на мне. Он не искал меня. Он просто шёл за хлебом. А нашёл - себя.
Я сидела на ступеньках какого-то магазина, лицо в синяках, пальцы дрожат - сигу не могу зажечь. А он прошёл мимо.
Остановился, выдохнул дым. Потом вернулся. Присел рядом, молча. Он вообще тогда говорил мало, потому что всё нужное уже говорил за него мир. И то, что он остался - уже было громче любых слов.
Потом вытащил зажигалку, чиркнул, поднёс к моей сиге.
и тихо сказал, так буднично, что стало не по себе:
- У тебя в глазах ад. Но ты жива. Значит, они проебались.
Потом затянулся сам, глянул вперёд, как будто во тьму, из которой пришёл, и добавил:
- Если хочешь молчать - молчи. Если хочешь выть - выть умеют те, кто дышит. А ты дышишь.
И всё. Больше ничего не сказал. Не спрашивал, не лез. Просто остался.
И я... не выдержала. Заплакала. Тихо, без звука. Как будто что-то внутри меня наконец отпустило. Он не обнял. Не пожалел. Просто сидел рядом. Это было самое тёплое, что со мной случалось за всё то время.
Мы не говорили о Зиме. Он не спрашивал, что я натворила.
Он просто взял меня с собой. На базу. Пацаны шарахались, глядели косо, но Слэм сказал:- Она с нами. Кто против - валите.
Он не делал из меня жертву. Не тянул в кровать. Не гладил по голове. Он дал мне нож. Кинул куртку. Сказал, что если кто тронет - будет валяться. С ним я заново собрала себя по частям.
По утрам он давал мне кофе. По вечерам мы молча курили на крыше как и сейчас. Он никогда не смотрел на меня как на девчонку. Я для него была кем-то равным. Не украшением. Не проблемой. Не слабым звеном.
А про Зиму... Мы с ним были чем-то... настоящим. Там не было тел, не было слов. Там были взгляды. Было дыхание. Было то, что не объяснишь.
Он знал, что я могу взорваться. Что во мне есть ярость. И, может быть, именно поэтому он предал. Не потому что не любил. А потому что испугался того, что я сильнее, чем он мог выдержать.
И в тот момент, когда меня убивали, он знал. Он знал. И не пришёл.
...А Слэм - пришёл. Хотя даже не должен был.
Он не знал, кто я. Не знал, на что я способна, кого подвела, чем пахну внутри. Он просто увидел: человек на грани. И не прошёл.
И вот мы сидим. Прошло столько лет, а всё чувствуется как тогда - остро, как нож по внутренностям.
Куртка его тёплая, хотя давно пахнет улицей, табаком, и чем-то ещё, неуловимым - как будто это запах защищённости.
Слэм молчит. Я тоже. Но внутри - ор. Слепой, бешеный, душераздирающий. Потому что если тогда всё повторилось бы - я не уверена, что снова выбрала бы себя.
Потому что жить с этим - сложнее, чем умереть.
Я вспоминаю, как потом ночами просыпалась от хрипов в голове, от стука тех перчаток по рёбрам, от крика собственного нутра, который никто не слышал.
И как он просто вставал, приносил мне чай, садился у стены и не спрашивал.
Просто сидел.
И в этом было всё. В этом молчании. В его взгляде. В том, как он иногда прикусывал губу, когда видел мои шрамы. Не из жалости. А будто хотел убить весь мир за меня, но сдерживал.
Он не стал моим спасением. Он стал моей почвой. Моим камнем. Моим якорем. Тот, кто не вытаскивал, а стоял рядом, когда я сама выползала.
И сейчас, глядя в эту ночь, я вдруг поняла:
Слэм не был светом.
Он был тьмой, которая приняла мою.
Он был болью, которая не испугалась моей боли.
Он был таким же сломанным, но почему-то нашёл в себе силы подхватить меня. Может, потому что сам когда-то лежал в этой грязи. Может, потому что знал, каково это - быть выброшенной, как окурок.
Мы так и сидели тогда, не двигаясь, не говоря. Куртка его тяжёлая, как прошлое. Плечо рядом - тёплое, как надежда, которую я уже не ждала..
**************************************************************
Он выдохнул, стряхнул пепел, не глядя:
- Я не святой, малая. Я тоже столько всего не сделал. Но если бы тогда не подошёл... мне бы себя уже не простить.
Она повернулась к нему. Он всё так же смотрел в ночь.
Она не сказала «спасибо».
Она просто взяла его руку.
Просто - как тогда он зажёг ей сигу.
Без слов. Без пафоса. Без обещаний.
Потому что иногда всё, что нужно - это кто-то, кто останется.
И пусть даже весь мир забудет, предаст, переобуется.
У нее теперь есть он. Нож. И она.