Глава 2. Воспоминания
Она валялась за мусорным баком, дышала через нос — неглубоко, осторожно. Рука дрожала. То ли от боли, то ли от злости. Щеку ободрала об кирпич. Губа снова лопнула — солёная кровь щипала язык. И чёрт бы с ней.
Вот только...
— Твою мать, — выдохнула она, — именно он?
Она прижалась лбом к стене. Грязь, жир, старая пыль. И этот смех внутри. Глухой, хриплый, как у крысы, которую прижали в углу.
Он.
Не мент. Не случайный хер. Он. Тот, с кем начиналась её первая драка, первое предательство, первый крах.
Сколько времени прошло? Она уже не считала. Годы. Лица менялись, схемы, адреса. Но его взгляд... чёрт, его взгляд она бы узнала даже сквозь бетонную плиту. Не щадящий. Не мечтающий. Он всегда смотрел, как будто знает, чем ты закончишь. И презирает за это заранее.
Она вспомнила его голос. Не изменился. Только стал грубее. Как будто сорвал шкуру с себя и оставил один камень.
Когда-то она была почти уверена, что он... Нет. Не важно. Он тогда не встал за неё. Он выбрал себя. Он всегда выбирал себя. А она — сделала ход, за который её возненавидели.
Справедливо? Может. Но и он тогда молчал. Пусть теперь не смотрит, как будто она снова что-то разрушила.
Она вытерла кровь с губы, потом со лба. Грязь размазалась по щеке. И всё равно встала. Знала, что менты ушли. Знала, что он не пошёл за ней. У него на это кишка тонка. Он не бегает. Он ждёт.
А она — не будет ждать. Никогда.
Малая вылезла из-под трубы, выпрямилась, пошла, как будто ничего не было. Спина болела, ноги гудели. Но шаги — твёрдые.
Он увидел её. Она его тоже.
Значит, теперь счёт открыт.
Значит, теперь всё заново.
Путь до базы — через ржавые заборы, вдоль труб с облезшей краской, где между железом и кирпичом воняет кошками и старой жвачкой. Узкий проход, заросший крапивой и мусором. Один поворот, другой — и вот она, как будто выныривает из другого мира.
Заброшенный техникум. Четвёртый подъезд, окон нет, зато внутри — бетонная лестница, голые стены, запах пыли, пролитого дешёвого пива и старого пота. Здесь не живут — здесь выживают. Они называют это "базой", хотя это просто недострой, который кто-то из своих когда-то «отжал».
На входе сидит Мухич — плечистый, с лицом школьного физрука и руками, как у мясника. Он играет ножом: по пальцам, по деревяшке. Его маникюр — кровь и грязь.
— Опоздала, малая, — хмыкает он, не глядя.
— Отвали, — бросает она и идёт дальше.
Слева — выбитая дверь, за ней комната, где тусуются свои. Матрацы на полу, ящики вместо столов, банка с огурцами в углу, где уже цветёт новый биом. На стенах — граффити, среди них старое: "Шакалы живы". Никто не знает, кто это написал. Но никто и не стирает.
У стены сидит Беш — сухой, злой, вечно с подбитым глазом и сигаретой, торчащей, как зуб. Он качает ногой под бит, который льётся из раздолбанной магнитолы. Пластик хрипит, но ритм держит.
— Ты где шлялась, ласточка? — улыбается он так, что хочется врезать.
— Там, где ты не выжил бы, — отвечает она, присаживаясь рядом.
У окна — Толь, рыжий, но злобный. Он молчит, но кивает — мол, заметил, что пришла. Этого хватает.
И тут начинается:
— Менты опять с ума сходят, — бурчит Мухич, закрывая за собой вход, — на станции задержали Димку с феном, тот слился, теперь нас по району ищут.
— Я бегала сегодня. Чуть не словили, — Малая выдыхает, ища сигарету. Пальцы дрожат, но она маскирует.
— Бегала? Или гуляла с "призраком"? — хмыкает Беш, зыркнув на неё. Он знает. Почувствовал. Или угадал.
Малая на секунду замирает, прикуривает. Первый затяг — как удар. Горечь по горлу, глаза щиплет. Но в голове — пусто.
— Ты его видела? — наконец говорит Мухич.
— Кто сказал, что это он? — бросает она.
— Только он мог тебя так вырубить взглядом, что ты вошла сюда молча, — Беш залипает в потолок, как будто вспоминает своё.
Молчание. Застыло в дыму.
— Он тебя ищет? — шепчет Толь. Первый раз за день открывает рот.
— Нет. Он уже нашёл, — отвечает она и выходит на крышу. У них там старый балкон, выломанный с другого здания, прикрученный к бетону. Там — воздух. Там — можно курить и вспоминать.
Она садится на край. Сигарета — в губы. Зажигалка — в ладонь. Огонь — в лицо.
Перед глазами — небо. Серое. Как будто коптят сверху.
Перед мыслями — он. Его плечи. Глаза. Губы, которые никогда не говорили то, что она хотела слышать. И тот момент — когда он мог, но не сделал.
Не защитил. Не встал. Просто стоял. Смотрел, как её сдавали. Как она сгорала.
И не отвёл взгляда.
С тех пор — только сигареты. Только дым. Чтобы не чувствовать привкус предательства, который никак не выветрится.
Она не сразу замечает, как открывается люк. Тот самый, что всегда скрипит, но на этот раз — тише. Кто-то вошёл без пафоса. Без слов. Просто сел рядом. Запах — табак и бензин. Значит, Слэм.
Он садится, не смотрит в глаза. Просто вытаскивает из кармана свою жёванную пачку, шуршит, зажигает. Дымятся оба. Как два сигнальных огня на крыше вымершего города.
— Это он был, да? — спрашивает тихо.
Она молчит. На вдохе — пепел, на выдохе — сдержанный надлом.
— Он жив, — всё, что она говорит.
— Все думали, он сдох, — Слэм щурится, как будто вспоминает, — или свалил. Без тебя. Без слов. Как сука.
— А он просто смотрел, — она наконец поворачивает голову, — а ты бы что сделал?
Он криво усмехается.
— Я бы вмазал ему, — он пожимает плечами, — но я не он. Он был за умного. За холодного. Не думал, что у него кишка тонка.
— А у меня? — она резко оборачивается. Глаза горят, будто от огня, — у меня тоже тонкая?
— Нет, ты другая. Ты... как нож, который уже резал. Не блестящий, не из витрины. А ржавый, со вкусом крови, — он вглядывается в неё, будто видит заново.
— Тогда какого хрена я задыхалась, когда его увидела? — тихо. Почти выстрел.
Слэм молчит. Потом сплёвывает через край крыши.
— Потому что тебя когда-то закопали живьём, — он смотрит на небо, — и ты только недавно вылезла. А тут — он. Лопатой машет.
Она смеётся. Горько, искривлённо. Как будто наконец сдалась хотя бы в этом моменте.
— Я его убить хотела, Слэм. А потом — чтобы он обнял.
— Ты не первая. И не последняя. Мы все хотим, чтобы нас спасли те, кто нас сдал.
Тишина. Долгая. Даже ветер в этот момент перестаёт шуметь.
— Он вернулся не просто так, — говорит Слэм, — ты это знаешь?
Она кивает.
— Я не знаю, чего он хочет. Но если он сюда сунется... я не уверена, что не стрельну первой.
— Стреляй, если дрогнешь — мы добьём, — отвечает Слэм, и в этом нет пафоса. Только факт.
Он встаёт. Пепел сброшен, сигарета докурена.
— Когда пойдёшь вниз?
— Когда в голове стихнет, — отвечает она.
— Тогда мы не скоро тебя увидим, малая.
Он уходит, а она снова остаётся одна. Но на этот раз — с решением. Она не сломалась. Она просто копит.