ТАНЕЦ СРЕДИ ЧЕРНОГО ПЛАМЕНЕИ

— Подожди, — говорит он, и ты слышишь, как он встаёт, его шаги мягко стучат по деревянному полу. Он возвращается с маленькой аптечкой, которую достаёт из ящика стола, и ставит её рядом с тобой. Его движения медленные, почти осторожные, когда он открывает коробку, и ты слышишь лёгкий шелест бумаги, когда он достаёт вату и антисептик. — Давай обработаем твою рану. Она не глубокая, но лучше не рисковать.

Ты киваешь, чувствуя, как он наклоняется ближе, и его дыхание касается твоей кожи, тёплое и ровное. Он берет ватный диск, пропитывает его антисептиком, и ты чувствуешь резкий запах спирта, который смешивается с ароматом кофе в комнате. Его пальцы мягко приподнимают твой подбородок, и ты вздрагиваешь, когда вата касается пореза на шее — жжение пронзает кожу, но его прикосновения такие лёгкие, что ты почти не чувствуешь боли. Он работает молча, сосредоточенно, и ты видишь, как его брови слегка хмурятся, когда он прикладывает бинт, закрепляя его аккуратными движениями.

— Всё, — говорит он, откидываясь назад, и ты слышишь удовлетворение в его голосе. — Теперь должно зажить быстро. Но если что-то будет беспокоить, скажи.

Ты киваешь, ощущая, как бинт слегка натягивает кожу, и вдруг замечаешь, что рукав его порванной куртки темнеет от чего-то влажного. Ты прищуриваешься, и твоё сердце сжимается, когда ты понимаешь, что это кровь — густая, тёмная, стекающая по его руке. Он замечает твой взгляд и небрежно пожимает плечами, словно это ничего не значит.

— Это ерунда, — говорит он, отводя руку, но ты видишь, как он морщится, когда движется. — Просто царапина от борьбы. Не обращай внимания.

— Нет, подожди, — твоя рука сама тянется к нему, и ты чувствуешь, как твои пальцы дрожат, когда касаешься его рукава. — Это не царапина. Ты ранен! Почему ты молчал?

Он смотрит на тебя, слегка удивлённый, и ты видишь, как его губы сжимаются в тонкую линию, когда он пытается скрыть боль.

— Это не важно, — отвечает он, но его голос теряет уверенность, и ты замечаешь, как капли крови падают на пол, оставляя алые пятна на светлом дереве. — Я перевяжу это позже. Сначала ты.

Ты качаешь головой, чувствуя, как тревога накатывает волной, странно острая и неожиданная. Ты не знаешь, почему это так волнует тебя — может, потому что он спас тебя, а теперь сам страдает, или потому что его равнодушие к собственной боли кажется тебе неправильным. Ты тянешься к аптечке, достаёшь вату и антисептик, и твои руки дрожат, когда ты пытаешься открыть флакон.

— Сядь, — настаиваешь ты, и твой голос твёрже, чем ты ожидала. — Я сама. Ты не можешь просто игнорировать это.

Он вздыхает, но подчиняется, садясь рядом, и ты видишь, как напряжение в его плечах чуть отпускает. Ты осторожно закатываешь его рукав, и твоё дыхание перехватывает, когда ты видишь рану — глубокий порез вдоль предплечья, из которого всё ещё сочится кровь, смешанная с грязью. Ты слышишь, как он тихо шипит, когда ты промокаешь рану ватой, и запах антисептика становится резче, почти удушающим. Твои пальцы дрожат, но ты стараешься быть аккуратной, накладывая бинт, и чувствуешь, как его мышцы напрягаются под твоими руками.

— Ты не должен был молчать, — шепчешь ты, и в твоём голосе звучит что-то новое — забота, которую ты не ожидала в себе найти. — Это могло быть хуже.

Он смотрит на тебя, и в его глазах мелькает что-то мягкое, почти удивлённое.

— Я привык, — говорит он тихо, и ты слышишь усталость в его голосе. — Но... спасибо. Никто давно не беспокоился обо мне.

Ты заканчиваешь перевязку, закрепляя бинт, и твои пальцы задерживаются на его руке, чувствуя тепло его кожи. За окном дождь стихает, оставляя только слабый шёпот, и ты понимаешь, что твоя тревога за него — это не просто благодарность.

— Хочешь воды? Или... что-нибудь ещё? — спрашивает он, и ты слышишь в его голосе неуверенность, редкую для него. Ты качаешь головой, но он всё равно встаёт, возвращаясь с стаканом воды, который звякает, когда он ставит его на стол. Стакан холодный, капли конденсата скользят по стеклу, и ты берёшь его дрожащими руками, чувствуя, как холод проникает сквозь кожу, отрезвляя. Ты делаешь маленький глоток, вода смягчает горло, но вкус кажется пресным, почти металлическим, и ты ставишь стакан обратно, слыша, как он тихо звякает о деревянную поверхность.

— Спасибо, — шепчешь ты, и твой голос звучит хрипло, но искренне, словно это единственное слово, которое ты можешь выдавить. Он кивает, садится обратно и смотрит на тебя, его глаза мягче теперь, но всё ещё полны тревоги. За окном молния на мгновение освещает комнату, и ты слышишь, как раскат грома эхом отдаётся в стенах, заставляя тебя вздрогнуть. Тени в комнате становятся резче, глубокими, и ты замечаешь, как свет лампы дрожит, будто от сквозняка, которого ты не чувствуешь.

— Расскажи мне что-нибудь, — говорит он вдруг, и ты удивлённо поднимаешь взгляд, чувствуя, как твои ресницы слипаются от слёз. — О своих историях. Ты же хотела писать, да? Отвлечёмся.

Ты колеблешься, но его слова трогают что-то внутри, и ты начинаешь говорить, медленно, прерывисто: о девушке, которая ищет потерянный город, о её мечтах и страхах, о том, как она находит старую карту в заброшенной библиотеке, где пахнет пылью и старыми книгами. Ты рассказываешь, как записывала это на салфетках в перерывах между работой, как иногда представляла себя на её месте, свободной от всего, что давит на тебя здесь и сейчас. Твой голос дрожит, но становится увереннее с каждым словом, и ты замечаешь, как он слушает, слегка наклонив голову, его глаза следят за тобой с неподдельным интересом. Уголки его губ чуть приподнимаются, когда ты описываешь, как героиня чуть не падает в пропасть, и ты слышишь, как он тихо выдыхает, почти смеётся, и этот звук — тёплый, искренний — заставляет твоё сердце на мгновение замереть.

— У тебя талант, — говорит он, и в его голосе нет насмешки, только искренность, которая согревает тебя изнутри. — Ты должна писать. Это... это важно.

Ты краснеешь, чувствуя, как тепло разливается по щекам, и опускаешь взгляд, теребя край одеяла, чувствуя, как нитки слегка цепляются за твои пальцы. Дождь за окном становится тише, превращаясь в мягкий шёпот, и ты слышишь, как где-то в квартире скрипит половица, словно дом сам дышит, прислушиваясь к вашим словам. Ты смотришь на него, и в тусклом свете лампы его лицо кажется мягче, тени под глазами глубже, как будто он тоже не спал ночами. Он замечает твой взгляд и слегка улыбается, но улыбка быстро гаснет, сменяясь задумчивостью.

— Я... я рад, что успел, — говорит он тихо, и ты слышишь, как его голос дрогнул, словно он снова переживает тот момент в переулке. — Если бы я опоздал... — он замолкает, сжимая кулаки, и ты видишь, как его плечи напрягаются, как будто он борется с воспоминанием, которое всё ещё жжёт его изнутри.

Ты тянешься к нему, осторожно касаясь его руки, и чувствуешь, как он вздрагивает от твоего прикосновения, но не отстраняется. Его кожа тёплая, чуть шершавая, и ты понимаешь, что это не просто благодарность — ты чувствуешь связь, тонкую, но прочную, как нить, которая протянулась между вами в эту ночь. Он смотрит на твою руку, потом на тебя, и в его глазах мелькает что-то новое — не тревога, не вина, а что-то мягкое, почти уязвимое.

— Ты всегда так помогаешь людям? — спрашиваешь ты, и твой голос звучит тише, чем ты ожидала, но в нём есть искреннее любопытство. Ты пытаешься улыбнуться, но слёзы всё ещё блестят в твоих глазах, и ты знаешь, что выглядишь не так, как хотела бы.

Он качает головой, и ты слышишь лёгкий шорох, когда он откидывается на спинку дивана, его плечо почти касается твоего.

— Нет, — отвечает он, и в его голосе появляется лёгкая хрипотца, как будто он говорит о чём-то, что редко обсуждает. — Но... я не мог просто пройти мимо. Не с тобой.

Ты чувствуешь, как тепло его слов оседает в груди, и впервые за эту ночь страх отступает чуть дальше, оставляя место для чего-то нового. Ты смотришь на него, и в этот момент ты понимаешь, что он видит тебя — не просто девушку, которая оказалась в беде, а тебя настоящую, с твоими мечтами, страхами и надеждами. Ты слышишь, как где-то в квартире капает вода, звук ритмичный, почти убаюкивающий, и ты замечаешь, как свет лампы отражается в стекле на столе, создавая маленькие блики, которые танцуют на поверхности. За окном гром стихает, оставляя только шёпот дождя, и ты чувствуешь, как твоё дыхание становится ровнее, а его рука всё ещё держит твою, тёплая и надёжная, как якорем в этой ночи.

— Давай попробуем поспать, — говорит он, и ты слышишь усталость в его голосе, но он всё ещё смотрит на тебя с той же мягкостью. — Я останусь здесь. Не бойся.

Ты киваешь, чувствуя, как усталость накатывает тяжёлой волной, и позволяешь себе откинуться на диван, укутываясь в одеяло. Он приносит подушку, старую, с выцветшей наволочкой, и ты ложишься, чувствуя, как мягкая ткань касается щеки. Ты слышишь, как он садится на пол рядом, опираясь спиной на диван, и его дыхание становится глубже, спокойнее. За окном ночь всё ещё бурлит, но здесь, в этой маленькой квартире, ты наконец чувствуешь, что можешь закрыть глаза, зная, что он рядом.

Ты лежишь, прислушиваясь к его дыханию, и чувствуешь, как тепло одеяла медленно растекается по телу, прогоняя остатки холода. Твой взгляд скользит по комнате, задерживаясь на деталях: на потёртой обложке книги на столе, на трещине в раме фотографии, на тёмных пятнах на шторах, которые, кажется, скрывают истории, о которых ты никогда не узнаешь. Где-то в углу тикают старые часы, их стрелки движутся с едва слышимым шорохом, отсчитывая время, которое кажется бесконечным в этой ночи. Ты закрываешь глаза, и образы переулка — нож, кровь, выстрел — вспыхивают в сознании, но ты заставляешь себя думать о другом: о девушке из твоей истории, о её смелости, о том, как она идёт вперёд, несмотря на страх. Ты чувствуешь, как его присутствие рядом, тихое и надёжное, помогает этим образам отступить, и впервые за вечер ты позволяешь себе расслабиться, проваливаясь в лёгкий, тревожный сон.