Сон №7

Дорога на Чистые Источники лежит через пробки до общежития, молочный шоколад с фундуком комендантше, полуторачасовой видеозвонок Дины родителям, ужин остатками кошкинского супа (им побрезговали даже общажные воришки), короткий перекур, забытые во второй комнате ключи от машины, снова пробки, байки Красновой о неудачных свиданиях и коллегах, чьи уши полыхали весь вечер, дымящиеся мангалы перед шашлычными, водителей-лихачей, пешеходов-самоубийц и поиск парковочного места в плохо освещенном дворе, где ночью каждая протоптанная тропинка ведет к одним неприятностям.

Алиса прячет видеорегистратор в бардачок и оборачивается к притихшим пассажирам.

– Что такие кислые? Мик, проведешь экскурсию для новенькой?

– Сразу на Лоховское пойдем? Давайте я домой заскочу, возьму что-нибудь укрыться, когда похолодает.

На заднем сидении в поисках шарфа заерзала Краснова. Во имя локального термодинамического равновесия она с комфортом уселась в своей косматой черной шубе из искусственного меха между морозоустойчивой Кошкиной и мерзлячкой Диной. Со стороны может показаться, будто она приехала не развеять печаль первокурсницы, а защищать Стену от белых ходоков.

– Давайте еще пива возьмем.

– Ничего, что я за рулем?

– Так тебе никто и не предлагал.

Кровопролитие предотвращает робко приподнятая рука Дины.

– Я тоже выпью.

Никогда прежде эта фраза в «жуке» не вызывала столь противоречивые эмоции. Брови Алисы аж подскочили к крыше. Мика только тяжело вздохнула, проводив тоскливым взглядом изумрудные бутылки в холодильнике круглосуточного магазина через дорогу. Потому что на Чистых ее, а самое главное – ее маму, участковую медсестру районной поликлиники – знает каждая продавщица каждого придомового ларька и продуктового.

Краснова с новыми силами ищет свой шарф, заставляя девочек подскакивать на месте, как кротов в игровом автомате.

– Ну вот, испортили мне ребенка, – соседку не обнять, но Кошкина дважды ободряюще гладит ту по голове, пока между ними Ира фонариком айфона просвечивает коврики, – возьмем тебе что-нибудь полегче.

– Ага, «восьмерку». Мы же на Чистых, тут ваш хипстерский сидр не продают.

В последние бесснежные дни ноября с виду типовой микрорайон под вечер щедро высыпал во дворы местными жителями, старушками на скамейках, младенцами в колясках и дошкольниками на новеньких детских площадках. Дина, встревоженная этой нежданной идиллией, никак не может увязать картину за окном со всеми байками и легендами, которыми ее раскормили во второй комнате второго общежития.

– А нам ничего за это не будет?

– Не ссы, менты здесь не светятся. Только если опять кто-то в речке всплывет.

– Ира, прекращай. Здесь не фавелы какие-то. Чистые – нормальный район, как любой другой.

Перед двухметровой металлической решеткой, отделяющей широкий алкогольный ассортимент от покупателей, Мика развенчивает мифы о криминальности «нормального района» без прежней уверенности. В крошечном магазине сразу четыре угловые камеры пристально следят за тем, как компания студенток выскребает из незащищенного холодильника запасы любимого вишневого пива.

– Совершенно безопасный. Это просто формальности.

У рыжего терминала, из тех, где можно пополнить баланс телефона и поставить деньги на спорт, Алиса и Краснова смеются над чьим-то постом в «Твиттере», над одним экраном, голова к голове, будто не они сцепились в машине пару минут назад. Помирились они еще раньше – когда в шаге от магазина, оббегая мусорные контейнеры, Ира едва не угодила под колеса. На окрик Толмачевой та невозмутимо, без капли смеха в стрекозьих глазах, ответила, что на свалках живут черти.

Задыхаясь от хохота, все пятеро зашли за пивом и чипсами, а оказались в самом сердце алкогольной общины Чистых.

– Тут всего пять осталось, – Кошкина прижимает бутылки к груди под одобрительные взгляды ценителей пенного в очереди, – у вас точно больше нет?

Продавщица с характерной для местных жителей шопенгауэрской тоской в глазах достает из-под прилавка две красные банки, расписанные китайскими иероглифами.

– Девочки, такие молодые красивые, я такой же была.

Постоянная клиентка «Галины» в кожаной дубленке и резиновых тапочках поверх шерстяных носков борется с земным притяжением в самом хвосте очереди. Другие завсегдатаи по-товарищески плечом удерживают ее в вертикальном положении, но ненадолго.

– Чечил еще дайте. Семечек три пачки. Чипсы барбекю, да? Не, с крабом эти вообще ни о чем, Кошкина.

Озираясь по сторонам, Алиса достает кошелек, который крепко сжимала под мышкой.

– И сухарики.

– Вы тоже не заметили, когда сухарики из полноценного приема пищи превратились в какую-то приправу для салата? – Кошкина берет звенящий пакет из окошка. – В моем детстве одной такой пачкой мог весь двор наесться.

– Девочки, кому мне карту деньги перевести?

– Расслабься, Дин, ты сегодня и так настрадалась.

Женщину с разваренным лицом и всегда хорошим настроением нетвердым шагом прибивает к прилавку. Движением фокусника из рукава дубленки она достает помятую купюру и кладет на расцарапанную пластиковую монетницу с рекламой сушеного северного омуля.

– Угощаю, девчат. Повеселитесь сегодня, но учитесь хорошо, поняли? И чтоб никаких мужиков.

Краснова уже вскрывает вакуумную упаковку, поддев длинным ногтем блестящую полоску копченого сыра.

– Тут мы вас не подведем, теть, спасибо.

После крупномасштабного облагораживания на Чистых Источниках появился сквер, прозванный местными «Центральным» на манер жалкой американской пародии, детские и спортивные площадки, что сорвали покров тайны и некой манящей дикости с песчаных пустырей вроде Лоховского. В здешних ночных посиделках романтика и адреналин исчезли еще под конец второго курса, а в других местах, в городе или на окраинах так не прижился полночный девичий хохот и традиции спонтанного караоке.

Пока Краснова прогоняет подростков из единственной просторной беседки, укрытой от посторонних глаз большим раскидистым деревом, староста долго щелкает колесиком зажигалки у протянутой сигареты. Дина стоит на шухере, дрожащей рукой выискивая в соцсетях фотографии с мероприятия.

– Ладно, давай уже в беседке. – Кошкина оглядывает двор, что пустеет приливами, как родные скалистые берега. Деревья, цветы на клумбах в покрышечном декоре, разноликая городская живность по-прежнему вызывают у нее тот же детский восторг и трепет, как четыре года назад. – А где та квартира, куда мне из общаги переезжать?

– Вон та. Но ее уже купили. Слышала, будет салон красоты или ломбард.

Зажженная сигарета указывает на дальнюю хрущевку. На первом этаже в разбитом окне свободно бродит холодный уличный ветер и семья ничейных котов. Шутку о том, как они за бесценок купят несчастливую квартиру, и больше не придется тащиться сквозь все пробки, чтобы повидаться со старостой, придумали два года назад, когда Кошкину только приобщили к ритуальным посиделкам на Лоховском.

– Правда? Надо же, на Чистых скоро квадратный метр будет миллионы стоить.

– Говорят, у нас «Мак» откроют.

– Спорим, они просто золотые прииски под вами нашли.

На скамейке чуть поодаль Толмачева заканчивает ежедневный отчет родителям по видеозвонку и возвращается к ним в легкой пахучей дымке от электронной сигареты.

– На моей улице уже четвертый год роют и никак не найдут. Может, отбитые с кафедры конспирологии хотя бы в этом правы. Подземные бункеры, Апокалипсис, все дела.

– Ты шапочку из фольги обронила.

В беседке они ищут инициалы старосты среди образцов настольной живописи и жмутся друг к другу под стегаными одеялами, которые семья Талиповых расстилает для ночующих гостей. На одном из них, багрово-красном с вышитым вручную витиеватым орнаментом, Кошкина встречала прошлый Новый год. Впервые не на Южном из-за перенесенных экзаменов, нелетной погоды на острове и просроченных обещаний. Пятна майонеза, самого кислого шампанского и фирменного соленого чая оттерли щетками и содой тем же утром, но их призраки на чистом одеяле все еще навевают приятные воспоминания.

Мика, будто сойдя с толмачевской телепатической волны, вдруг задумывается о чем-то. Миндалевидные глаза так и сыплют искрами, когда ее девочки приезжают на Чистые.

– Вы все домой на праздники поедете?

– Мои уже билеты нам с братом купили.

– На поезде поеду с Павлушей, осталось только паспорт ему сделать. Ни у кого знакомых нет случайно?

– Я тоже полечу, никогда даже не думала вне дома Новый Год встречать.

Кошкина с опаской открывает банку китайского пива и принюхивается.

– Если экзамен раньше сдам, то, может, успею.

– Да сдашь ты все, – нитки копченого сыра исчезают из пачки с паузой в один-два больших глотка вишневого пива, – Михсаныч не такой зверь, чтобы оставлять людей на праздники в общаге.

– А кто еще поставит экзамен по своей квантовой теории тридцать первого числа? На остров один рейс всего раз в месяц, он прекрасно об этом знает.

– Хрен знает, что у него в голове, честное слово. Это из-за лекарств, точно. Я сначала думала, колеса какие-то. Жалко, конечно, в таком возрасте на таблетках сидеть.

Из толмачевской колонки что-то бубнит Макс Корж. Сама Алиса приканчивает пачку сухариков, качая головой в такт. Она не выпила ни капли, но уже готова подпевать и выжидает, когда остальные будут в подходящей кондиции.

– Вы про того в шапке? Я почему-то приняла его за вашего менеджера, того надзирателя за телефонами.

Поперхнувшись, Краснова подставила спину старосте. Хлопок опытной руки – пиво попадает в нужное горло.

– А ниче, что у Захарушки голова как кудрявый диско-шар, а у Михсаныча – шар для боулинга?

– Я помню, что ли, у кого какая прическа. Ир, ты же говорила ему лет сорок. На вид и не скажешь.

– Это юристу нашему под полтос, глухая, а с Михсанычем у нас, то бишь у меня разница всего... так ладно, не будем о грустном. Ему тридцать. Плюс-минус.

При всей непунктуальности, невнимательности и прочих «не», намеренно неупомянутых в резюме, Краснова печется о начальнике «73-й параллели», как о своем коте. Разве что не зовет сыном и не берет на руки, когда того утомляет прогулка. В его отсутствие в офисе она смотрит сериалы, устраивает бессрочные перекуры, но никогда не забывает взять тому обед и заказать полкило травного сбора в интернет-магазине. Как если бы у нее был нежно любимый ядовитый варан, оставленный хозяевами на оплачиваемую передержку.

– Кто-то в тридцать уже доцент, а я в лучшем случае только ординатуру закончу.

– Зато вам с Ирой не нужно писать диплом. Потом магистратура, кандидатская, – от одной мысли Кошкину пробирает крупная дрожь, – если не устроиться в нормальный НИИ, состаришься преподом.

Дина меланхолично всматривается в окна девятиэтажек. Пальцы греют бутылочное стекло.

– Это же так здорово. Нет, не состариться в университете, а то, что вы нашли друг друга. В моей группе я ни с кем не говорила дольше пяти минут. Все разговоры либо об учебе, либо о том, кто за кем следит в инсте.

Щелканье семечек приманило к беседке три фигуры в спортивках, неразличимые в вязкой полутьме микрорайона. Сквозь блеющий смех они спрашивают разрешения присоединиться. Сальные взгляды, смачные харчки – вопрос, разумеется, риторический. На предложение Красновой отправиться в пешее путешествие в предсказуемом направлении – отплевываются на последок и уходят.

Проводив их пристальным взглядом до подъезда, Кошкина делает глоток знакомого пива и кладет голову на плечо соседки. Беспокойно-трезвые мысли цепляются за сорванную пробку-кольцо. На внутренней стороне крышки в разводах вишневого хмеля напечатан, очевидно, проигрышный код.

Ни счастливой числовой комбинации, ни спонсорского автомобиля или футбольного мяча.

Три тире и семь точек.

– Похоже, приз получат одни радиолюбители. Не унывай, Дин. Ты тоже с нами, забыла?

– Братишка, я тебе сдохнуть не дам.

Красновский голос с драматичным надрывом подпевает Коржу вместе с Алисой, которую уже заметно разморило от местного воздуха. Вдвоем они импровизируют, подстраиваясь под одну тональность, как старые собутыльники. Классическое спонтанное караоке продолжается две песни, хором и вполголоса, пока музыку не прерывает уведомление на экране толмачевского айфона.

Стрекозьи глаза с ястребиной зоркостью выхватывают самое главное.

– Ты что, с Совушкиным-младшим решила замутить?

Мика аж поперхнулась пивом. Сцена, достойная трагической кульминации в диснеевском мультфильме. За четыре года стены МУДНО еще не видели, чтобы Толмачева нежничала с кем-то, кроме своей старосты.

– Да брось, Ира. Не может быть.

– Парни с универа это табу, – наставляет молодое поколение Кошкина, – как показывает статистика, ни к чему хорошему это не приводит.

– Сначала они к тебе клеятся на общих тусовках, потом разносят всему потоку, что ты последняя шлюха. Обходи таких стороной, особенно тех, кто поливают других грязью, а сами остаются чистенькими.

Выслушав присяжных, Алиса тянется за электронной сигаретой на столе. Она подозрительно отмалчивается на обвинения и отводит взгляд.

– Не все такие уроды.

– Саша не урод, никто не спорит, – Мика нервно чиркает колесиком зажигалки, – но он младше нас, учится с нами и еще брат Дианы. Тройное комбо.

– Он учится только с Кирой и то на элективе. И, вообще, кто сказал, что я хочу с ним встречаться? Мне просто любопытно.

Кошкина старается как следует запомнить лицо Алисы в этот момент. Сверкает сережка в носу, глаза в контактных линзах, непроглядно черные, ловят свет далеких фонарей.

– Саша он хороший, болтать точно не станет, но...

– Совушкина тебе голову откусит, если узнает.

– А кто ей скажет, – первая тягостная тишина вечера обращена к двум из второго общежития, – если понадобится, я сама с ней поговорю. Или он, не знаю.

У всякой тайны в комнате, где живут трое, не считая Дианыча, краткий срок годности. Алиса бы не стала брать с них обещание, не будь у нее самых веских причин. Кошкина кивает не так рьяно, как Дина, которая в разгар обсуждения через край хлебнула китайского пива.

Алисе всегда нравились парни помладше. Она с азартом флиртует, танцует с ними в клубах, но перегорает в один миг, как только речь заходит о беге на длинную дистанцию. Конфетно-букетный период, свидания и брачные обязательства вызывают у нее почти физическое отторжение, как ореховые бисквиты и «тещин язык». Потому необъяснимое «любопытство» к Саше Совушкину, кто больше года встречался с одногруппницей и не так давно болезненно с ней расстался, вопит о надвигающейся катастрофе, как счетчик Гейгера в зоне отчуждения.

На Лоховском крепчает ветер. Впятером они глубже заворачиваются в одеяла, напоминая дрожащие от холода голубцы из шерсти и полиэстера. На взлете подхватывают пустые пачки от чипсов, сухариков, шелуху от семечек и по очереди, определенной тремя победами в камень, ножницы, бумага, выносят мусор.

Последней по жребию на вылазку собирается Дина. Выпуская ее из беседки, Кошкина в слабом свечении смартфонов замечает зеленоватый оттенок лица и то, как соседку кренит к земле.

– Дин, помощь нужна?

Вскинутая ладонь машет, мол, все в порядке, затем закрывает рот в судорожном спазме.

– Так, я за ней.

С вершин богатого житейского опыта снисходит Краснова.

– Лучше за тем деревом блевать, не так заметно будет.

Первое знакомство Дины с Чистыми Источниками заканчивается эвакуацией китайского пива в жестяную урну. Клиническая чистюля, она умудряется не посадить ни единого пятна на белоснежном пуховике и сапогах, словно годами выступала в алкогольном троеборье. Придерживая ее волосы, Кошкина считанные секунды борется с исключительно научным желанием отпустить их в свободный полет, дабы проверить гипотезу о грязеотталкиваемости Дины.

Прокашлявшись, соседка долгие минуты разглядывает урну, пока их не зовут из беседки. О чем думала в то мгновение первокурсница-отличница, которую после унизительного перформанса перед всем универом привезли на окраины города пить пиво и горланить незнакомые песни, никто не в силах даже представить.

– Кошкина, ты до сих пор «Моим Миром» пользуешься? – Краснова протягивает ей телефон. – Может, у вас на северном полюсе еще аська в ходу?

Алиса делится с Диной мятной жвачкой.

– Теперь чувствую себя совсем старухой.

– О чем ты вообще, Ир?

На тусклом экране, переведенном в бессрочный энергосберегающий режим, высвечивается уведомление о новом письме. Вспоминая, когда в последний раз ей на почту приходило что-либо, кроме списка подходящих вакансий в «Бургер Кинге», Кошкина даже не сразу вчитывается в текст.

«Бердяев Л.В. оставил Вам личное сообщение...».

За доли секунды она вспоминает семь лет до и четыре года после. Как за день оббежала весь остров, от порта до скалистых берегов пустошей. Как стучала в каждую дверь, от заброшенных рыбацких балоков до кабинета главы поселковой администрации. Все говорили, обойдется, не преувеличивай. «Опять надумала себе». «Тебе просто приснилось».

Следы обрывались у крыльца редакции «Южного вестника», а поиски закончились у пролива. На материке так и не подали в розыск без документов, четких фотографий и настоящего имени.

Через два месяца листовки без опаски срывали на растопку. Через два с половиной она сбежала на большую землю поступать в МУДНО.

Она читает и перечитывает снова, прежде чем смахнуть уведомление и увидеть письмо целиком, во весь рост.

– Кира, ты чего? Что-то случилось? – Ее локтя осторожно касается чья-то рука, а до мозга едва долетают голоса, неразличимые в нарастающем гуле. – Это спам, походу. Просто отпишись от рассылки и все дела.

Когда страница загружается до конца, Кошкина спешно перебирает в памяти свои пароли времен анонимных форумов, микроблогов и граффити на стене «Вконтакте». Этими девятью символами с равной вероятностью может оказаться дата рождения гитариста панк-рок группы или числа Фибоначчи. С ответом на секретный вопрос получается ненамного легче.

Она делает первое, что приходит в голову после неудачных попыток включить разрядившийся телефон. Из четырех протянутых смартфонов Кошкина выбирает Динин. Остальным она не сможет отплатить за роуминг внеочередным мытьем полов.

– Это я. Ты помнишь пароль от «Моего Мира»? Или хотя бы ответ на секретный вопрос, ты же столько раз заходила через мою страницу.

Мычание в трубке созвучно тому, как за тысячи километров с минутным провисанием, словно интернет в поселковом ДК, просыпается мозг ее сестры.

– У нас три часа ночи. Ты долбанулась совсем? Я сплю, пока.

– Стой! Это... тут, если это то, что я думаю, ты все поймешь, только вспомни, пожалуйста.

– Вот тебе заняться нечем. Не помню я твой пароль.

– Его можно восстановить через секретный вопрос. Прозвище лучшей подруги или друга.

– Ага, сейчас пойду по поселку корешей твоих будить. – Юлька, наконец, расслышала в ее голосе тихий льдистый треск, – Может, Лянку? Хоббит, Полторашка, пробовала?

– Не подходит.

– Так, а Бровь? У Славы вроде прозвища не было. Костю, Ложкина и остальных вряд ли ты лучшими друзьями считала.

– Я все перепробовала.

Кошкина не дыша слушает, как шуршат одеяла в их комнате, как со щелчком включается ночник. Молчание Юльки она видит так ясно, будто младшая перед ней. Сидит на кровати в майке и трусах, трет сонное лицо рукой и подбирает слова со скрипом, будто целясь иглой шприца в развороченную вену, в сплошной синяк.

– «Лис» ты тоже пробовала? Хотя букв маловато для пароля.

Пробормотав что-то среднее между «спасибо» и «до завтра», она бросает трубку. Вводит ответ почти вслепую и ждет.

«Хватит дурью маяться. Уже выбрала, что подаришь баб Даше на день рождения?»

Прежде чем посмотреть на дату отправки сообщения, Кошкина на всякий случай открывает календарь.

До бабушкиного дня рождения пять месяцев.

– И правда, спам. Это письмо восьмилетней давности. Странно, да?

За время ее короткого помешательства в беседке никто не проронил и слова. Даже ветер на Лоховском стих, перебирая холодными пальцами один песок на детской площадке.

– Давайте покурим и по домам, – Алиса собирает взглядом кивки-подписи в негласном пакте об отступлении из Чистых, – У меня что-то живот крутит.

Смущенная Дина помогает Мике сложить одеяла. Краснова же помогает Кошкиной зажечь сигарету.

– Нормально?

– Кира, тут тебя спрашивают. Номер почему-то не определяется, не знаю, кто это.

– Нормально, Ир. Господи, ну что опять.

Череда телефонных неисправностей добивает ее звонком на телефон Дины. Гадая, в чем она успела провиниться перед многочисленной родней соседки, она берет трубку.

– Алло? – Негромкий мужской голос заражает ее тысячей мурашек. – Кира Платоновна?

Она бы рада обознаться, но этот голос Кошкина слышит впервые.

– Да, а кто это?

– Вы только что осуществили звонок в Диксон-11?

– Это вообще не мой телефон. Кто вы, и откуда у вас этот номер.

– Ответьте на вопрос. Звонок был личного характера?

– Сначала вы мне скажите, кого вы еще прослушиваете, кроме этого номера. А вообще это не смешно и, скорее всего, незаконно.

– Это закрытая информация.

– Мои звонки тоже закрытая информация. Я даже не знаю, с кем говорю.

– Георгий, – усталый вздох, скрип отодвигаемого стула, неторопливые шаги и куда менее официальный полушепот, – просто после сигнала скажите, что звонок личный и все. Это бюрократические формальности.

– После какого сигнала?

– Я повторю вопрос на запись. Не волнуйтесь, это все отправляется в архив с концами.

– Работа у вас так себе.

– Какая есть, Кира Платоновна.

– Да можно просто Кира. Слушайте, а вы прям все разговоры слушаете? Это же нарушение личной тайны. Конституция, все дела.

– Жора. Не все. То есть, мы не слушаем разговоры. Просто Диксон-11 это особый случай, и у нас есть определенные... «знаки», на которые реагирует компьютер, а мы обязаны каждый протоколировать и изучать.

Краем уха Кошкина слышит, как в беседке Мика, дабы разрядить атмосферу, пополняет коллекцию постыдных историй, которые кто-то методично шерстит через неприкрытые динамики. Так в разгар прошлогодней эпидемии менингита она, как полагает хроническому ипохондрику, слабея с каждой минутой, заставила родителей вызвать «скорую» из-за загадочной сыпи на ногах.

– Только не говорите, что это слово «хоббит».

Немолодой усталый фельдшер тяжело вздохнул, взглянул исподлобья с невыразимой тоской и назначил старосте антигистаминные, (которыми без того полнилась домашняя аптечка).

Диагноз прозвучал неутешительно.

«Аллергическая реакция на комариные укусы».

– Там немного другой алгоритм. Сейчас будет сигнал. Звонок был личного характера?

– Да.

– Простите за беспокойство.

– И вам не..., – в гудках ей отчетливо слышатся знакомый с детства короткий и длинный писк, точки и пробелы, четыре буквы, – хворать.

Докурив, они идут к машине, обсуждая планы на Новый Год и пророческий дар Оруэлла. Краснова подстрекает остальных купить разливное мороженое на рынке и упрекает в занудстве, когда ей напоминают про ее же непереносимость лактозы. Долгие объятия перед выходными, словно они расстаются на месяц, и совместный поиск мусора в салоне «жука», чтобы Мика, не робевшая перед мусорными чертями, выбросила его по дороге домой.

Чистые Источники провожают их вместе с двумя чужаками (длинные плащи и шляпы-котелки на бритых головах) на обратной стороне улицы.

– Почему вы ее отпустили? Я тоже пострадавшая!

На крыльце отделения Кира из последних сил взывала к справедливости.

– Потому что ты сломала ей нос на глазах у полусотни свидетелей. – Единственный на весь Южный участковый полицейский дядя Юра, прежде чем открыть дверь, поднял сорванную ветром табличку и пытался надеть ее на голые гвозди. Не вышло. – Благодаря тебе, Кошкина, у меня всегда есть чем заняться. Не только отгонять медведей и поучать наших людей правилам безопасности на проливе.

Юрий Николаевич скромничал. Помимо профилактических бесед со школьниками, он частенько грозил рьяным хулиганам забрать их в отделение, а в исключительных случаях – приходил домой на чай с вареньем, пока малолетний преступник изображал раскаяние.

В квартире Бердяевых-младших дядь Юру всегда принимали как своего.

– Она первой начала! Спросите, у кого хотите! Нина сама напросилась. И волос у меня повыдергивала, смотрите. Если я облысею, никто же ее не посадит.

– И тебя никто не посадит, вы обе несовершеннолетние. Но можно вызвать с материка инспектора ПДН.

Кира с опаской глянула на южнинского стража порядка, ныряя в дыхнувший теплом дверной проем. Второй действенной угрозой после публичной порки для нее неизменно был загадочный инспектор по делам несовершеннолетних. Выписанный специально по ее душу он или она – хотя в воображении Киры это, скорее, было бесполое существо в накидке с косой – поставит ее на учет, созовет комиссию, а через полгода Бердяевы-Кошкины будут доказывать материковому суду, что отныне и во веки веков она будет тише воды, ниже травы.

– Не надо инспектора.

– Уже лучше. Садись, твоему отцу я уже позвонил.

Стол участкового был завален бумагами и папками, под стеклом – снова бумаги, экстренные номера для связи с большой землей, фотографии двух розовощеких сыновей-дошколят. На доске объявлений у входа красовались те же объявления, что и в школе, и в здании поселковой администрации. О комендантском часе, о том, что делать при встрече с диким животным, и ни слова о том, как защитить честь семьи без ущерба чужому здоровью.

По искреннему убеждению Киры, драка с Ниной Носовой стала неизбежным следствием, кульминацией, наивысшей точкой кипения их долгой и изнуряющей холодной войны. Никто точно не помнил, когда она началась, и кто стал зачинщиком – колкие сплетни Носовой или кошкинские тумаки. Градус взаимной неприязни рос с каждым годом, изредка обостряясь стычками в коридорах и перепалками на уроках.

Нина грезила о журналистской карьере, с подругами издавала первую школьную газету, а Кира сбегала с уроков через окно второго этажа и не пропускала ни одной стрелки за честь пятиэтажек. Им двоим было тесно в одном классе, в одной школе. Сферы влияния среди одноклассников и малышни перекраивались каждую четверть, перебежчики и шпионы только меняли парты, стоило одной вырваться вперед.

Драка была вопросом времени. Не в тот день, так через неделю или месяц, на уроке или в школьном коридоре. Затаив дыхание, все с опаской ждали развязки. Прежде в разборки старшеклассников не вмешивались ни родители, ни учителя, пока обходилось без тяжких увечий.

Настоящая причина всего ажиотажа, явления завуча, приезда дядь Юры с угрозами вызова инспектора ПДН лежала на поверхности. В запачканном зимнем пальто с запрокинутой головой, отбиваясь от протянутых салфеток и платков.

Отец Нины Носовой – директор южнинской школы №2.

– Вы посадите меня в клетку?

– Много чести, Кошкина. К тому же там занято.

Сняв шапку и не найдя в растрепанных волосах проплешин, Кира оглянулась через плечо. Вся преступность на острове ограничивалась бунтующими подростками и песцами, что в голодные месяцы рвали мешки с мусором. Браконьерами и охотниками за легкой наживой, что пробирались на Южный нелегально, занимались пограничники и островная служба безопасности. Оттого Кире было страшно интересно увидеть настоящего, живого арестанта.

– Ну, привет.

Черные усы, похожие на ворс старой щетки для ковров, угрюмо свисали на скривленный в вечной усмешке рот. Отекшее от похмелья лицо лежало в больших мозолистых руках. Кот выглядел вдребезги разбитым и собранным наспех, словно держался на одной синей изоленте и честном слове. Иными словами, чуть хуже обычного.

Особой категорией южнинцев, за которой приглядывал дядь Юра, всегда были неисправимые алкоголики, что выпивали на улице, на работе или в ущерб другим южнинцам. В силу генетической устойчивости островитян к материковым порокам и не в последнюю очередь из-за высоких цен на привозной алкоголь, в поселке гнали местный продукт. Домашние настойки на морошке или на мху начисто выбивали дух из одних, загадочным образом закаляя других. Буйных жертв арктического зелья участковый на своем вездеходе подбирал в самых отдаленных уголках острова, куда их вел зов предков-полярников или первых островитян.

С нескрываемым разочарованием Кира вскинула грязную разодранную от неудачного падения пятерню.

– Привет, тебя за что замели? – Заметив на скамье рыбацкие снасти, она не смогла удержаться. – Поймал краснокнижного гольца?

– Оспаривал запрет на самолечение в стенах нашего храма культуры. Юрий Николаевич утверждает, что нельзя приходить со своим в театр. А я говорил, что очень даже нужно. Как иначе вытерпеть их бездарщину.

В те годы она часто спрашивала себя, почему Кот с Карлушей так не переваривали друг друга, если их одинаково бесили одни и те же вещи.

– Зачем тогда туда ходишь?

– Чем еще заниматься в этой глуши.

Как и многие коренные южнинцы, Кира не терпела, когда оскорбляли ее любимую затерянную в холодных водах глушь.

– Так езжай обратно на материк, раз здесь так скучно. Просто там никому не сдались твои иглокожие и моллюски.

– На заборах вокруг НИИ аргументы покрепче будут, – над темными кругами вынырнули черные глаза, – ты ударила первой или защищалась?

– И то, и то.

Участковый за столом невозмутимо заполнял протокол. Когда он заслушивался светской беседой, натруженная рука предательски соскальзывала, оставляя на бумаге чернильные пятна.

Скосив один глаз на каракули дядь Юры, Кира добавила для ясности.

– Но меня спровоцировали. Теперь будут знать, как болтать про мою семью.

– Занятно. Я почему-то так и подумал.

Снаружи с ревом поднялась снежная пыль. У отделения полиции заскрипели шаги.

Юрий Николаевич вытянул шею, заглядывая в дальнее окно, и наспех прибрал беспорядок на столе. Он явно не ждал гостей, а желающие скорей вызволить задержанных не стали бы попусту тратить бензин.

– Кошкина, ты знаешь чем это чревато. Ты уже состоишь на школьном учете, если я поставлю тебя на учет ПДН, придется вызывать инспектора, районную комиссию созывать. Напомни, сколько тебе лет.

– Четырнадцать.

– Через два года ты будешь в полной мере отвечать за свои поступки, а это, – дядь Юра потряс протоколом, как выигрышным лотерейным билетом, – не исправить. Ты будешь поступать в университет, работать, может, даже в приличной конторе, а это останется навсегда.

– Из-за одной драки?

Южнинский страж порядка всплеснул руками, фыркая и раздувая ноздри, как старый морж, что провожает моряков в рейс со своего скалистого лежбища.

– Из-за одной драки за последние два месяца. А нарушение дисциплины в школе? Пропуск уроков? Не помнишь, как вы разбили окно в сторожке охранника? Я прекрасно помню. Комендантского часа для вас не существует, как и запрета на пустоши ходить без взрослых. И как вы на мотоцикле Сан Саныча прошлым летом гоняли, хотя это больше к нему вопрос, как можно детей за руль сажать. Про игры с карбидом, где бы вы его не доставали, я молчу. Один чуть не ослеп, отделался бровями. Доиграетесь однажды, ну да ладно. Только к старшим не лезьте. Знаю, те ребята с бараков вас задирают, но они могут покалечить по-настоящему. Не дай бог, убить. Там каждый на учете лет с восьми стоит. Дальше только тюрьма. Тебе самой-то это зачем, Кошкина. Ты же девочка, тебе не носы ломать, а... учиться надо.

Под конец вводной части профилактической беседы от дядь Юры засопел даже Кот, уткнувшись лбом в прутья решетки.

Кира же не знала, куда деться от скуки. На шатком стуле она развалилась с грацией кольчатой нерпы, разглядывая агитплакаты и вырезки из «Южного вестника» о подвигах доблестной островной полиции. О том, как из пожара в бараках дядь Юра вынес старушку и кота, и как нырял в пролив за пьяным вусмерть рыбаком.

Разве мог он понять, что противостояние с отморозками из бараков было вопросом выживания дарвиновских масштабов. Беспризорные дети при живых родителях были не нужны ни на острове, ни на большой земле. Зияющие гештальты они закрывали поколоченными школьниками в отделении травматологии островной больницы. Те, кто досиживал до девятого класса, сразу брали в оборот малышню. Причесанных и налюбленных детей из хороших семей поджидали после уроков, им угрожали и вытряхивали из них последние деньги. Других, кому повезло меньше, охотно принимали в свои ряды, а те и рады.

Пацанов с ее двора тоже заманивали барачные рекрутеры. Отказавшихся один раз настойчиво переубеждали, но не били. Если за кандидата вступались родители или ребята постарше, он автоматически становился стукачом. Впредь недели или годы несчастному предстояло ходить и оглядываться, когда «припомнят».

Киру в расчет не брали по половому принципу. Да и она не забыла, как три года назад их шестерки избили Лиса. Только если негласный кодекс островных отщепенцев строго-настрого запрещал пополнение рядов девчонками, то о драках с ними он определенно умалчивал.

С Ниной Носовой Кира была на равных. Разве что одна выпускала яд раньше, чем когти, а другая била наотмашь.

Отморозки с бараков избивали жертв до кровавых соплей не потому, что хотели что-то доказать. Кусаться было куда сподручней, чем лаять. Так предписывал их драконовский свод правил. «Ведение», которым они засоряли головы новичкам и перебежчикам из пятиэтажек.

– Дядь Юр, а нельзя их заранее всех вместе прямо сейчас в тюрьму отправить? Чтобы они никого не убили?

– Со своей новаторской идеей ты опоздала лет на семьдесят, – Кот зевнул скорее по-собачьи, громко клацнув зубами, – надеюсь, тебя не дядя твой забирать отсюда будет?

– Ты про какого из двух.

Впервые в новейшей истории Южного в дверь отделения постучали. Юрий Николаевич вскочил на ноги, едва не опрокинув стул. Подхватил с верхней полки фуражку и побежал встречать гостей.

– Про того, на которого ты так сильно похожа.

– Карлуша не дерется, как я.

– Очень жаль.

Огрубевшим голосом участковый отчеканил свое звание.

Они переглянулись. На острове дядь Юру по имени-отчеству знали все.

– По твою душу пришли, Кошкина.

– Пошел ты.

Кира пересела лицом к двери, вцепившись обеими руками в спинку стула, будто с разбега прыгнула в вагонетку, что понесется в пропасть. Сердце предательски застучало в горле и ухнуло в пустой желудок. Она уже видела, как инспектор ПДН отводит ее за руку в интернат. Как навсегда прощается с семьей и холодным островом.

Ее весенняя синтепоновая куртка задралась так, что со стороны она напоминала мокрую белую гусеницу. Дворовым хулиганам и их жертвам на Южном испокон веков помогал снег девять месяцев в году. Вторым он обеспечивал мягкое приземление, а первым – отсутствие улик.

– Юрий Николаевич забыл упомянуть, что здесь посторонние, – мужчина, непохожий на инспектора ПДН, протянул руку сквозь прутья решетки, – можете идти. А это у нас кто?

Бритый под ноль, экипированный так, словно собирался покорять Эверест, мужчина немногим старше Платона Вангорыча следом пожал ей руку, вложив в долгое рукопожатие маленький леденец в шуршащей обертке и острое предчувствие чего-то нехорошего.

– Кира.

– Случаем, не внучка Вангора Петровича?

– Ага.

Чужак сел за стол дядь Юры, пробежался взглядом по прибранным бумагам. Его бесцветные, глубоко посаженные глаза просвечивали самое нутро.

– Подралась, что ли.

Она коснулась правого уха. В теплой комнате оно пульсировало жаром. К пальцам пристала липкая и темная запекшаяся кровь.

– Защищалась.

– Слышал, ты часто вступаешься за тех, кто не может дать сдачи. За свою сестренку, друзей со двора, за того парня, которого вы приютили.

Язык высох, как листья бабушкиной герани, когда ее в полярный день забыли снять с подоконника.

– Он мой дядя.

– Значит, мы оба понимаем о ком речь.

– Что вам от него нужно?

– Вы же видите, девочка по голове получила. Чего вы от нее добиваетесь? – Кот нарочито медленно собирал снасти. – Спросите вон у ее деда, он, поди, лучше знает.

– Обязательно. Надеюсь, я тебя не напугал, Кира. Это часть моей работы – следить за тем, чтобы здесь все шло своим чередом.

Кот вышел из незапертой клетки и посмотрел на нее, должно быть, ожидая, что от ума родного дяди ей передалась хотя бы четверть.

– Что расселась? Говорила же, тебе атлас нужен. Раз ко мне претензий больше нет, и я свободен, могу одолжить его для твоего реферата. По головоногим моллюскам.

– Да, точно. По этим самым. Моллюскам.

До пятиэтажки Бердяевых-старших они шли молча. Кот остановился у дорожки, ведущей к подъезду, и, подобрав удочки, ушел в сторону метеостанции. Кира же через минуту взлетела на пятый этаж и до поздней ночи сторожила найденыша от всезнающих чужаков с леденцами и странными расспросами, от важных дел, скуки и одиночества.