12
Пока на импровизированной сцене надрывались чтецы, Кошкина смотрела сны на парте под теплым шарфом. Вдалеке в очереди выступающих его хозяйка перебирала влажные листы распечатанной презентации. Деканат возложил на Дину непосильную задачу – найти «духовно-исторические корни добрососедских отношений между кочевниками Средней Азии и первыми племенами, населявшими Диксон-11 в начале девятнадцатого века». Собранное и подкрепленное библиографическими ссылками ничего первокурсницу обязали представить в виде красочной презентации на двадцать слайдов, да еще и с «национальным колоритом».
Зевая Алиса и Мика спорили о том, станут ли взращенные МУДНО таланты петь сейчас или после сценки. Иными словами, решалось, когда лучше сделать ноги, не привлекая лишнего внимания. На одной чаше весов перспектива писать объяснительную замдеканше, на другой – трехминутная пытка, впервые пережитая на посвящении три года назад. Пятикурсники уже потихоньку собирали вещи.
Отсутствие слуха, помноженное на острое желание выслужиться перед сессией, порождает настоящих чудовищ.
Каждый первый четверг декабря МУДНО со свойственным ему размахом празднует очередную годовщину основания самого северного НИИ, как его никогда не отмечали в закрытом поселке. То была дань традиции отдавать дань традициям из бюджетных средств. Последние пятнадцать лет с Южным универ связывает лишь нездоровая привычка высылать горстку выпускников-отличников мерзнуть на производственную практику.
Потраченный впустую год, сенсорная депривация, цыпки на руках – все ради справки с круглой печатью и преемственности поколений.
– Короче, у нас опять бумага кончилась, жрут они ее, по ходу, пошла на второй этаж, там та же история. Пока искала, дай думаю к Сашке зайду. – Совушкиной не повезло оказаться во второй комнате в разгар комендантской проверки. Пока ее последний айфон висел на китайской зарядке, обернутой синей изолентой, она вдохновенно описывала Красновой тяготы общажной жизни. – Дверь закрыта – я на кухню, а у него там гречка горит. Прикинь, он, стоя над кастрюлей, заснул!
– Вон на нее посмотри. Еще одна зомби Михсаныча. На парах дрыхнет, в курилке на работе дрыхнет. Эту неделю я с ней на такси до общаги доезжаю, а оттуда к себе, потому что страшно одну отпускать – проснется где-нибудь на Чистых, ее там убьют, изнасилуют и скормят ослам.
– Да нет у нас ослов, это я к бабушке ездила, она в деревне живет, там есть. Эй, поактивней, на нас замдекана смотрит. Можете с ними не соглашаться, но в такт хлопайте.
Мика не в первый и точно не в последний раз жалеет о том, что посвятила халдеев в тайны уйгурской народной медицины. Как ее лечили от аллергического дерматита предрассветным купанием в горном озере, а после заставили кормить ослов овсом в подоле ночнушки. Исходить красными пятнами от любого дуновения ветра она не перестала, зато в группе родился новый мем.
Толмачева отвлекается от новостной ленты и с небрежным светским интересом вдруг спрашивает:
– А как там Саша?
– Ты оглохла? Я ж только сказала, что он ночами из-за этой своей квантовой физики не спит. Хоть с придурошной этой расстался.
– Да? – слегка приподнятая бровь, – я думала у них все серьезно.
Второй на удочку клюет Краснова.
– Это та с усиками? Она же с гномом нашим спит.
Эхо многоголосого исполненного чистейшим омерзением «фу» пробилось сквозь шарф, разбудив Кошкину до финального поклона активистов из театрального кружка. Ей снилось, что за ней гонятся гигантские электроны, одновременно живые и мертвые коты. Но вид лохматых первокурсников в меховых жилетках и обрезках из косматых ковриков разбудил окончательно. Кого изображали юные дарования – первобытных островитян, придуманных на кафедре альтернативной истории, или первую полярную экспедицию – не понимали даже сами выступающие.
Спросонья Кошкину радует лишь то, что, ее дедушка никогда не увидит этой самодеятельности. Хотя прабабушка Ася определенно бы оценила сюжетный ход с горящим на библейский манер кустом морошки. Из-за проектора хриплым прокуренным басом он благословлял древних южнинцев на рыбный промысел.
– Кто с кем спит?
Совушкина махнула на них рукой, а Краснова уже набросила на плечи свой полушубок.
– О, доброе утро, Кошкина. Покурим?
– Сейчас же Динка выступать будет.
В своих раздумьях Алиса нехотя возвращается в набитый битком актовый зал и смотрит на сцену с усталым раздражением, как ее кот – на все живое.
– Я бы не хотела, чтобы кто-то увидел, как я несу чушь в таком месте, да еще и...бедная, она же сейчас в обморок упадет.
Так восходит на костер Джордано Бруно, не зная, что приговор заменили пожизненной церковной службой.
В национальном казахском костюме, похожая на фисташковый рулет в оборчатом платье и расшитом орнаментом красном камзоле, Дина робко встает у экрана. Полупрозрачный курсор дергаными скачками сворачивает уведомления сетевой игры на рабочем столе. На белом лице первокурсницы отражается иконка «Корзины» и край желтой папки «Атработки 3 курс ФАИ». Она щурится и делает шажок в сторону, пока ее тщедушная староста потока ищет нужную презентацию на кладбище рефератов и правописания.
Традиционный головной убор, перевернутый вафельный рожок из-под мороженого, спускается в две иссиня-черные косы, что в порыве гнева клянется отстричь Совушкина. Неисправный телепорт перенес Дину из древних тюркских кочевий в параллельную реальность, где сосуществуют антибиотики, лазерные проекторы и дремучее беспросветное средневековье.
Впрочем, приглашенные профессора и академики на первом ряду с редким единодушием яростно отрицали как существование чужих мнений, так и запрет выносить угощения с фуршета до окончания мероприятия.
– Теория о взаимоотношениях народов тюркской группы и древних племен, населявших Диксон-11, не имеет достаточной доказательной базы, чтобы делать поспешные выводы...
– Позвольте, Ахметова, монография нашего коллеги, доцента кафедры Анисимова, – огромная бирюзовая страза на ногте завкафедры альтернативной истории с укоризной щелкает по списку отсутствующих студентов, а затем – ласково по розовому носу супруга, автора той самой монографии, – убедительно доказывает, что народы, жившие на острове, имели тесные культурные и торговые связи не только с дикарями-кочевниками, но и с индоевропейской цивилизацией.
Кошкина смотрит на Дину. В последний раз такой болезненно-зеленой она видела ее под конец первого семестра. Домашняя девочка спустила все деньги на продукты, которые той же ночью стащили более расторопные соседи по этажу. Воспитание не позволяло просить в займы, гордость – звонить родственникам, так она и продержалась пять с половиной дней, пока не упала в обморок от запаха пельменей.
– Ей надо было картинок побольше туда впихнуть. Так и места для анисимовской сверхрасы снежных людей не осталось бы.
Совушкина знает толк в презентациях. Два года назад она обошла все общежития МУДНО, рекламируя органическую косметику на основе целебного жмыха из соцветий несуществующего дальневосточного тысячелистника.
– Ей не надо было сюда поступать, – резюмирует Алиса и незаметно снимает полуживую Дину на видео для своего архива под названием «Адская шарага», – подвинься, Ира. Твои волосы в кадр лезут.
– Да тут места нет. Кошкина, так ты тоже снежный человек, получается. Интересно, твои предки знали, что первыми придумали соцсети?
– Они скоро договорятся до того, что древние южнинцы сплавлялись по миру на первой атомной подводной лодке. Не могу это слушать, пойдемте на улицу.
Не глядя в зал, Дина сквозь зубы читает с листка отрывки из опуса Анисимова. Про отсталых диких кочевников, с которыми арктическая цивилизация по доброте душевной делилась высокими технологиями и про заблуждения официальной науки, проплаченной Ротшильдами да Рокфеллерами.
Внемлют ей лишь первые два ряда администрации университета, гостей и преподавателей. Самых чутких слушателей мало кто знает в лицо – новые кафедры и элективные дисциплины каждую неделю множатся, объединяются и расформировываются, как подростковые субкультуры нулевых. Против кого сегодня дружат последователи «Новой хронологии» и антипрививочники доподлинно не знают даже самые верные адепты. На все сто они преданны одной бухгалтерии и акционным пирожкам в столовой.
Первокурсники и немногие активисты стараются чаще моргать и прятать зевоту в холодные ладошки. В приступах подобострастного смеха старосты потока и прочих обладателей ректорского гранта опытное ухо расслышит хрипы пневмонии или запущенного бронхита. Согнанные же с занятий старшие курсы и жители общаг без лишней скромности похрапывают под этнические мотивы из трескучих колонок.
Единственный выход из аудитории охраняет куратор первокурсников, жилистая идейная ассистентка кафедры гомеопатии. Проявляя нешуточную придирчивость в досмотре, она выпускает студентов каждые полчаса строго по одному. Отстояв негласную очередь, составленную старостами в закрытом чате, можно прогуляться до мужского туалета на первом этаже или пройтись до пятого, где в женском всегда рискуешь встретить кого-то из деканата. О том, чтобы спокойно выйти из МУДНО, нет и речи – в часы университетских мероприятий включается турникет и редкая бдительность охраны.
Мика закалывает пучок волос шариковой ручкой, подставляя голую шею промозглому воздуху аудитории.
– По старой схеме?
– Кто на шухере? – Толмачева прячет по карманам деньги, электронную сигарету и телефон. На черном рынке МУДНО карманники толкают ее вещи с двойной наценкой. – На меня не смотрите, я в прошлый раз на встрече с ректором вас ждала.
Совушкина закатывает глаза.
– Я постою. Только давайте недолго, мне скоро Женю со школы забирать.
Классическая схема побега за два года отточена до совершенства, каждое действие трехактного балета отыграно блестяще, но без заслуженных оваций – зрители берегли руки для куда менее возвышенных дел.
Первой под предлогом приступа аллергии отпрашивается Мика, предъявив на досмотр парочку свежих волдырей. За ней бежит Алиса – убедить привратницу, что если не дать старосте антигистаминное, та задохнется через считанные секунды. Под натиском чуждой терминологии, гуру гомеопатии сдается и выпускает сразу двоих.
Через десять минут, спешно выторговав место в прогулочной очереди за лабу по статфизу, Кошкина просится в уборную. Быстрым шагом через узкий лестничный пролет на первый этаж. На цыпочках мимо вахтерши и стукачей в столовой. Без единой осечки, словно в сотый раз проходя одну и ту же миссию в игре. Заложники освобождены, застава пройдена, но до главного босса еще далеко.
В пустом мужском туалете ее ждут девочки и открытое окно, очищенное от скотча и мертвых насекомых.
Побег, последняя и самая рискованная его часть, всегда требует жертв. Как в детстве с пацанами на Южном, Кира первой спрыгивает в сугроб и помогает спуститься остальным. Алиса матерится после неудачного приземления, Мика вытряхивает снег из ослепительно-блестящих угг. Краснова подтягивается вслед и, рассудив, что игра не стоит свеч, курит в прямоугольное окно, стряхивая пепел в пластиковый стаканчик.
За дверью мужского туалета Совушкина воркует с кем-то по телефону и, кокетливо прикрыв динамики рукой, пронзает командным окриком пространство и время.
– У вас пятнадцать минут!
Восточная сторона МУДНО смотрит на безликие склады и муниципальное здание, заселенное турецким трикотажем, бухгалтерами и букмекерами. У стены с линялым образцом примитивной трафаретной росписи (кровавая надпись «Курение запрещено») курят как студенты, так и преподаватели. Последние после октябрьских нововведений ректора стали появляться здесь реже, а первых с насиженного места не согнать даже водометами.
– Сука, мне уже не восемнадцать так скакать.
Вся в испарине Толмачева отряхивает дизайнерскую куртку от полос полувековой грязи. Приведя себя в порядок, она сразу тянется за упаковкой бумажных салфеток – в медицине ее хронический насморк зовут идиопатическим, или «мы понятия не имеем, что это».
– Молчала бы, – Краснова вытягивает зажженную сигарету из обшарпанного окна мужского туалета, как из окна лимузина, – если бы не Совушкина, я самой старой среди вас была.
Кошкина смотрит вверх, выдыхая ментоловый дым. Небо над МУДНО всегда казалось ей темнее, чем где-либо. Должно быть, надымили поколения грустных четверокурсников.
– К слову о возрасте. Надо будет за Диной последить вечером, эти придурошные ее так до ручки доведут.
Под тяжелым шарфом бледнеют волдыри на шее старосты. Между затяжками она по привычке теребит серебряный браслет, подаренный Алисой на день рождение. Он тысячу раз терялся, тонул, кочевал с запястья на запястье и разве что не горел. Как магический оберег, он защищает от дурного глаза и порчи, но бессилен перед многоликим идиотизмом МУДНО.
– Она привыкнет. Я на первом семестре на коленях маму умоляла разрешить мне документы забрать. Думала, лучше буду кассиром в «Маке».
– Теперь будешь кассиром с вышкой.
– Спасибо за поддержку, Ира.
– А я же с детства мечтала стать хирургом. – Алиса вдруг замирает и бросается выворачивать карманы в поисках ключа от «жука». Внутренним взором она ищет свою машину, припаркованную за две улицы от универа. – Учила эту анатомию, гисту, мать ее, физиологию, патан, ночами не спала. И что я делаю теперь? Слушаю лекции про память воды и езжу с утра в какие-то ебени, чтобы научиться заговаривать бородавки. Раньше хоть хирургический кружок был раз в две недели. Теперь его заменили мастер-классом по гомеопатии.
– Никогда не думала, что буду скучать по сопромату. Зато сейчас могу каждой составить натальную карту и с закрытыми глазами рассчитать квадрат Пифагора. Вот, Ира, в твоем квадрате несколько пятерок, можешь смело в «Битву экстрасенсов» идти.
Бычок летит в развалины сугроба у грязно-розовых стен. Голова Красновой высовывается из окна, глаза зажигаются осознанием нового предназначения.
– Я не удивлена. Интуиция у меня как у кошки. Вы же видели мое родимое пятно на животе? Оно означает, что в прошлой жизни меня зарезали ножом.
– Заговорщики?
– А ты не смейся, Кошкина. У самой ведьмина метка на колене – значит кур воровала, и тебе стреляли по ногам, чтобы не убежала далеко.
– Я тебе сто раз объясняла, что это шрам. В детстве с велосипеда упала.
– Мик, ты слышала? Они на работе своей родимые пятна друг у друга разглядывают.
– А можно поподробнее?
За созерцанием неба, окурков и туманного лишенного карьерных перспектив будущего они забыли смотреть по сторонам. В особенности за угол, откуда изредка выныривали случайные прохожие и студенты, чудом избежавшие пытки «культурным мероприятием».
За черной изгородью по обледенелой «аллее студента» практически в полном составе прогуливался коллектив «73-й параллели» во главе с Михаилом Александровичем.
Красные волосы взметнулись языками пламени в оконном проеме. Ира с несвойственной ей прытью спрыгнула обратно в мужской туалет, ведомая голосом колдовской интуиции.
– Что вы здесь делаете? Сегодня же рабочий день.
– Кира Платоновна, вы никогда не отвечаете на поставленный вопрос, – спокойный, вечно простуженный голос навевает воспоминания о дне, когда она едва не лишилась работы, – нас пригласили на мероприятие. Мне послышалось, или с вами была Ирина Сергеевна?
Алиса с Микой удивляются синхронно, как разлученные сиамские близнецы. Как дети из школьного хора переспрашивают в унисон, узнав учительский тенор в операторе секса по телефону.
– Сергеевны?
– Она...в университете. Вам, наверное, показалось. Знаете, там особо мест нет, да и зачем туда идти. Актеры играют бездарно, певцы и спикеры того хуже. Лекции – чушь, профессора и доценты там сплошь клоуны. – Секундное осмысление. – Это я про тех, кто там сейчас. Михаил Александрович, вы к ним не относитесь, конечно.
В фигурах, перечеркнутых обындевелыми коваными завитками, помимо начальника «73-й параллели», нетрудно узнать менеджера Машеньку и старшего оператора Стаса. Одна без своего пухового платка легко сойдет за первокурсницу, а второй, будучи студентом, напоминает скорее дружелюбное столетнее приведение из гардероба. Их свежие пообедавшие лица (грустные, как у пекинесов, глаза в изгибах крашеного металла и мозаика поджатых губ), мрачнеют от одного вида альма-матер.
– В этот раз не получилось отказаться от приглашения. В офисе остался Захар Петрович.
Кошкина кивает, лихорадочно соображая, как бы незаметно избавиться от сигареты и передать телепатический сигнал беззаботно дымящим девочкам.
– А Вадик?
– Он на больничном. Проходит свои ежемесячные обследования.
– Что-то серьезное?
– Только неизлечимая ипохондрия. Кира Платоновна, пытаетесь отвлечь меня от того, что вы втроем курите прямо под запрещающим знаком?
Паззл Михсаныча собирается из черной шерстяной шапки, «домушника-рецидивиста», как обычно язвит Краснова, впалых щек, пальто не по погоде, его любимого шерстяного кардигана и привычки чуть что лезть в карман – проверить на месте ли баночка с таблетками. Голубых глаз не разглядеть, и Кошкина врет напропалую.
– Так ведь это ненастоящий знак. Кто знает, кто его нарисовал. Может, хулиганы, может, ректор или декан какой-нибудь. Или те, и те. Мероприятие ведь скоро закончится. Вы не успеете на фуршет. Но поручиться могу за съедобность только казахского стола – это моя соседка постаралась.
– Даю вам минуту выбросить это все и вернуться в аудиторию, потому что... – он осекается, заметив за их спинами разваленный сугроб и распахнутое окно, – вы что, сбежали... через окно мужского туалета?
Алиса демонстративно выдыхает в сторону забора кольца дыма. Кошкина на полпути останавливает порыв непечатной лексики, шагнув между подругой и изгородью. Нервная улыбка горе-гипнотизера встречается с темными глазами голодной кобры, измученной идиопатическим насморком.
– Михаил Александрович преподает у нас квантовую физику. Он преподаватель и беспокоится о нашем здоровье. А мы сейчас вернемся, как и пришли – через главный вход.
Бычки выбрасывают в пустую пачку. В молчании они дожидаются, когда запоздалые гости повернут на «аллею студента» и скроются в дверях МУДНО.
– Нужно другое место найти, здесь слишком людно, – заключает Мика, – и вправду, давайте обратно по-человечески пойдем? У меня колготки все в...даже не хочу знать в чем.
– Вы как хотите, а я в машину. Оттуда меня никто не прогонит.
– Идите сразу вдвоем. А я пойду посмотрю, как там Дина.
Проводив девочек до дороги, где заканчивается юрисдикция МУДНО, Кошкина не торопясь идет обратно, пока не нагоняет обжигающая пустота в кармане джинсов.
Она забыла пропуск на парте в аудитории. Теперь придется в одиночку лезть обратно через окно. Вероятность, что Краснова с Совушкиной все еще ждут в условленном месте, катастрофически мала, а, значит, в мужском туалете обязательно найдутся свидетели ее позорного возвращения с парочкой смартфонов.
Пачка с окурками летит в ближайшую урну. Кошкина, уповая на талант МУДНО разрушать чужие надежды, мчится вперед, взбивая ботинками грязь и снежную наледь. Появись на ее пути нерасторопный первокурсник – новых кровавых жертв «аллеи студента» было бы не избежать.
За стеклянными дверьми вестибюль универа, как витрина дешевого бутика, отчаянно блещет всем, что издали цепляет близорукий взгляд. Чтобы за приглаженной картинкой, случайный гость не разглядел расколотый кафель и не учуял запаха плесени, здесь не предусмотрено стульев или скамейки. Иначе праздный умник успеет найти все мыслимые и немыслимые нарушения СанПиНов. Все орфографические ошибки в каждом черно-белом плакате, призывающем вершить судьбу альма-матер, которая, в свою очередь, давным-давно лишена родительских прав.
– Эта тоже с вами?
Одной рукой Кошкина держится за входную дверь, другую кладет на солнечное сплетение. Дыхания продирается наверх со свистом через надсадное «сука» и глухое, почти беззвучное «блядь».
– Кто?
Отдышавшись, она поднимает голову и видит коллег. Как и предполагалось, их задержал всемогущий дух обманутых ожиданий. В жерновах турникета нетерпеливо переминается с ноги на ногу Мария Георгиевна. За ограждением, что с места возьмет любой пятиклассник, Михаил Александрович втолковывает Церберу из службы охраны, почему они не должны писать ей объяснительную об отсутствии студенческих пропусков. Отвоеванный Стас неподвижно ждет поблизости, вопреки заветам Ницше, вглядываясь в бездну МУДНО.
Узнающий взгляд стражницы адских врат (студенты отличают ее по особой мстительности зайцам и знатокам Устава) обещает незабываемое путешествие по всем кругам бюрократического ада.
Отныне без пропуска в ее смену Кошкиной заходить сразу через окно мужского туалета.
– Эта тоже.
Жрица культа опозданий и платных пересдач нехотя пропускает всех.
– Спасибо, Михаил Александрович. Я, наверное, в аудитории свой пропуск оставила.
– Главное, что вы не полезли через окно.
Пока начальник «73-й параллели» в одиночку сдает и принимает свое же пальто в гардероб, Машенька обнимает ее так, будто они не виделись тысячу лет. Сквозь яблочные духи пробивается запах столовой у офиса и сырости старого дома, где менеджер по работе с клиентами снимает комнату вместе с парнем-фрилансером, слепой кошкой и попугаем.
В крепких удушающих объятиях Кошкина невольно задается вопросом, сколько времени полагается на вежливые, но не слишком искренние нежности, как ей в ухо вползает низкий встревоженный шепот.
– Похоже, бедный Стасик совсем поехал.
– Куда?
– Кукухой. Я читала про это статью, ну короткий пересказ. Ладно, пост в инстаграме, не суть. Когда у человека сдают нервы, он отключается от реальности и замирает в неестественном положении. Нужно его спасать.
Старший оператор по бронированию путевок стоит не шевелясь. Как статуя, или, скорее, памятник несчастному, намертво сраженному жестоким и безжалостным стрелком.
Если МУДНО вступает в роль Купидона – дела плохи. В особенности когда речь идет о противоестественных межфакультетских связях или отношениях между почти выпускниками и зелеными первокурсниками. Хуже – интрижки с второгодниками, впитавшими местные ядовитые пары в саму кровь. Но в самом сердце черного, как зимние послеобеденные пары, порока это влюбиться в ту, кто вырастил в здешних стенах ребенка, свою плоть от плоти.
Кошкина очень хочет ошибиться. Но взгляд Стаса, безобидного любителя чипсов и японских комиксов, завороженно следит за Совушкиной. Та все еще проводит телефонное собеседование с очередным потенциальным отчимом для Дианыча.
– Стас? Это Кира, мы работаем вместе, помнишь? – Она осторожно встряхивает его за плечи. Зрительный контакт прерван, чернокнижное заклятье ослаблено. – Нам пора на мероприятие.
Качнувшись, старший оператор вздрагивает и смотрит на Кошкину, не узнавая. Как бывший лунатик, она хорошо знает, что не стоит будить человека в разгар бессознательных ночных бдений. Он потеет в пуховике-парашюте, руки в карманах, на ботинках вот-вот развяжутся шнурки. Взгляд буравит грязную плитку под ногами, робко ища путь обратно.
– Ты ее знаешь?
– Впервые вижу.
– Кошкина, какого черта я вас тут жду, если ты здесь прохлаждаешься? Мне сегодня нельзя опоздать.
Почти двухметровая Совушкина нависает над операторами «73-й параллели» как Око Саурона над Средиземьем. Идеальную укладку от непогоды и осязаемого универского смрада защищают несколько слоев лака, утренний макияж не блестит, а капроновые колготки в шестьдесят ден чудом обошли капканы аудиторных стульев – все симптомы того, что Диана собралась забирать сына из школы. Доказать тепличным мамочкам из родительского комитета, что она ничем не хуже – ее идея фикс с первого сентября.
– Спасибо, что подождала. – Кошкина оборачивается, затылком ощущая, как глаза одержимого сверлят ее череп в поисках лучшей точки обзора. – Дину я заберу.
– Большая девочка, переживет. Ладно, вечером не ждите.
Фирменный взмах «медовой волны», обетованной дорогой краской и плойкой в рассрочку, не оставляет Стасику ни единого шанса.
Кошкиной дарована небольшая фора. Отделаться малой кровью ей точно не удастся. Как только Стас очнется посреди серых офисных будней, он намертво вцепится в единственное связующее звено между ним и неизбежными страданиями.
Она мысленно перебирает длинный список совушкинских недостатков, но, глядя на старшего оператора, сомневается, что его разубедит даже история с пуповиной Жени.
В послеродовой горячке Ди всерьез намеревалась закопать во дворе «нормального универа», дабы загодя спасти первенца от собственной альма-матер.
– Ты с ним поговорила?
В темных коридорах да без пухового платка менеджер Машенька движется со сноровкой домовой мыши. В том, как она двумя руками крепко держит сумку, угадывается красный диплом МУДНО и не один навеки потерянный в его стенах кошелек. На несколько ступенек впереди Михаил Александрович идет свободней. Преподавательский стаж в нем выдает отсутствие при себе ценных вещей.
– Он в порядке. Просто, как говорит моя прабабушка, покусала его огонь-лисица. Влюбился он.
– Стас? Тебе точно показалось.
В поредевшей аудитории на проекторе крутят оцифрованные архивы «Южного вестника» и вырезки из островной фотохроники. Пока профессора и приглашенные академики подчищают фуршетный стол, студенты разминают оледеневшие суставы и загодя пересаживаются ближе к выходу. Кошкина сразу находит поникший вафельный рожок в углу, а под ним белое как мел лицо.
– Дин?
– Это было ужасно, – горький тихий всхлип, – если бы мой папа увидел меня там...
– Он бы понял. И навешал бы этому Анисимову. Не раскисай. Знаешь, что мне тут в голову пришло? Ты сейчас переоденешься, умоешься и мы поедем в место, где ты позабудешь все печали.
– Это куда?
– На Чистые Источники.
Декабрь на острове никогда не жалел тех, кто не носит третьих штанов и в метель бежит куда-то сломя голову. Черной пургой стращали маленьких южнинцев и неопытных электриков-монтеров, в чью смену поселок накрывала кромешная тьма полярной ночи. Временами заносило первые этажи, что вынуждало островитян, подобно юрким песцам, рыть норы до главных улиц, где снега вспахивал снегоуборочный трактор. Только самые неотложные дела вечерами выпроваживали местных из теплых домов.
В подъезде пятнадцатилетняя Кира намотала на запястье поводок и, прежде чем закрыть дверь, крикнула в прихожую:
– Если я не вернусь, мой окоченевший труп будет на вашей совести!
Из кухни в спину ей прилетело материнское напутствие.
– Мишку, главное, не отпускай.
Софье Алексеевне было не до юношеского максимализма дочери. Одновременно у четырех соседок предпенсионного возраста с непогодой подскочило давление, и в квартире Бердяевых-Кошкиных на скорую руку был организован послеобеденный стационар на дому. Платон Вангорыч, в свою очередь, разрывался меж двух зол: либо помочь жене и неизбежно стать участником бюджетного ток-шоу о поселковых страстях, либо целый час рыть снежные тоннели с неугомонным хаски.
Соломоновым решением стал слив в ванной, которому в срочном порядке потребовалась замена.
– Ну куда ты несешься, – перескакивая через две ступени, Кира раздраженно пыхтела сквозь шерстяной шарф. Подобно древнеегипетскому священнику, мама щедро намотала его в несколько широких ходов до самых глаз. – Эти двое как будто знали. Проведаем их, а Мишка?
Первым в списке отмщения значился дядюшка Лис. Во-первых, он отлынивал от своих обязанностей в их же пятиэтажке, этажом ниже. Во-вторых, было не так просто воззвать к Юлькиной совести. По твердому убеждению Киры, нельзя было спрашивать с того, чего не существует в природе. Да и у младшей всегда находились отговорки на любой вкус и цвет. Чтобы переспорить ее, требовалась поддержка независимого эксперта и часто приложение физической силы – разнимать их в разгар дипломатических переговоров.
Над головой тревожно мигали лампочки. Островные старожилы вытряхивали из закромов восковые свечи и спички.
Затягивая поводок сначала на один, затем на второй узел для надежности, Кира как могла заговаривала двухцветные собачьи глаза. Обещала правому карему, по-честному договаривалась с левым, снежно-голубым.
– Подожди меня здесь, хорошо? Я скоро вернусь. Сидеть, вот так, молодец.
За дверью с первым на острове домофоном шаркали тапочки, в телевизоре гнусавил голос какого-то политика.
На четвертом этаже под Кошкиными-Бердяевыми пару лет назад заселилась семья командированного на остров военного. Немногословный подполковник не был любителем подледной рыбалки, не пил и игнорировал мужские гаражные сборища – иными словами, для простого южнинца был совершеннейшей загадкой. Его жена нашла отдушину в ДК, где на добровольных началах устроилась внештатным костюмером. Дочь-одинадцатиклассница метила в престижные материковые ВУЗы, хоть оценки по математике и физике совсем не внушали оптимизма.
Карлуша в шутку предложил Лису попробовать себя в репетиторстве. В те годы ниша частных уроков по физике на острове была свободна чуть более чем полностью. С тех пор как дедушка Вангор оставил преподавательское ремесло, за исключением тщетных попыток привить Юльке любовь к физике, как прививают ветку яблони мексиканскому кактусу, успеваемость юных островитян в точных науках упала ниже уровня двадцатилетней и даже тридцатилетней давности.
Школьники благополучно забыли о законах Ома, а с ними о поступлении на бюджет на большой земле. Те, чьи амбиции тянулись далеко за пролив, готовились самостоятельно в школьном кабинете информатики и в ДК (единственных местах, где остров был подключен к интернету) и обивали пороги поселковой администрации в надежде урвать бесплатную поездку на материк. Склонные к побегу южнинцы предпочитали учить английский и языки программирования, но никак не естественнонаучные дисциплины.
Будущих ученых единолично воспитывал Вангор Бердяев – каждый выписанный с большой земли специалист в НИИ проходил через его собственный Великий фильтр. Оттого последние сорок с лишним лет в Институт не попасть ни представителям внеземных цивилизаций, ни «тунеядцам в погоне за деньгами и высокими креслами».
Услуги репетитора по математике и физике же требовались лишь дочке подполковника из квартиры тридцать пять.
– Здравствуй, проходи-проходи, – полная румяная женщина в домашнем халате уже подносила гостье тапочки, – ты же Юля, да?
– Юля это та, что поменьше. Я Кира.
– Конечно-конечно, молодец, раз зашла, передашь дяде мои эскизы? Пока пурга не уляжется, в ДК не попасть, а мне очень нужно узнать его мнение, перед тем как к режиссеру идти.
Кира ослабляет хватку шарфа, чувствуя, как в освобожденные ноздри вплывает неземной запах жареных котлет.
– Передам, а вы можете позвать Лиса?
Создательница легендарных целлофановых снеговиков и бумажных платьев жены городничего в «Ревизоре» взирает на нее с легким светским непониманием.
– Репетитор вашей дочки. Лохматый такой.
– А, учитель физики? Сейчас позову, они как раз заканчивают.
Цветастый ковер на стене перед телевизором – его точный брат-близнец висит в спальне у дедушки с бабушкой – по-приятельски ухмыляется ей жуткой мордой зубастого чудовища. Когда маленькую Киру укладывали спать днем, она, чтобы хоть как-то развлечься, представляла, будто в этой пасти корчатся враги из бараков. Юлька же так и не нашла общего языка с ковровым бестиарием, поэтому всегда спала на краю кровати, предусмотрительно обставленной стульями и табуретками с кухни.
Если бы в соседней пятиэтажке вместо туркменского пылесборника был соседский телевизор, Софье Алексеевне пришлось бы лечить дочерей от хронической бессонницы.
Замечтавшись, Кира не заметила, как из-за двери, заклеенной постером фильма «Сумерки» из журнала «Лиза girl», выпорхнула дочка подполковника и художницы по костюмам. Фигуру в бархатистом розовом спортивном трико было преступлением прятать в бесформенных пуховиках, но Южный, как говорили выпускницы того года, потроша ножницами оставленное в раздевалке платье, «не для красивых, а для морозоустойчивых».
– Ты не останешься на обед? Мама только котлетки пожарила. С пюре.
– Спасибо за приглашение, но мне, правда, нужно идти.
– Я честно-честно прорешаю этот сборник. А, забыла про пятую задачу спросить. Ту, где мы уравнение Эйнштейна для внешнего фотоэффекта берем. – Русые волосы разлетелись по плечам, как в рекламе шампуня. – У меня же на экзамене не будет таблицы при себе, это придется для каждого элемента работу выхода заучивать? Вдруг стронций какой-нибудь попадется или бор?
Зловещая тень госэкзамена шестой год преследовала найденыша. В очередной раз он уклонился от нее, словно от летящей с крыши сосульки.
– Маловероятно, что попадется задача со стронцием. Вообще, главное – подобрать ключ, знать, что ты ищешь и для чего.
– Господин профессор, еще вас ждет гора посуды и дикий пес в подъезде.
В пуховике, шарфе на пол-лица и комбинезоне в боевых заплатках от снежных баталий с трудом угадывались человеческие очертания, но Лис узнал ее с первой попытки. Как и она, едва шагнув в квартиру, признала на крючке дедушкину телогрейку. Вангор Петрович носил ее в пыльные «доюжнинские» времена, а домашние набрасывали, выбегая в подъезд.
С первых дней в семействе найденыш оброс бердяевской одеждой, запахами, привычкой хлопать дверьми так, что стонут петли, и не делить вещи на свои и чужие.
– Ты что, оставила Мишку в подъезде? Нет, я позавтракал, спасибо, Маргарита Ивановна.
– Я привязала его, он точно не сбежит.
Под ними, где-то между третьим и вторым этажом, кто-то чертыхался под заливистый собачий лай.
На высоту лощенного вампирского профиля взметнулась тонкая ладонь с домашним «французским» маникюром и легко качнулась им на прощание. Кира только молча восхитилась тем, что существуют руки без обкусанных заусенцев и рыбной чешуи под ногтями.
– До четверга!
Они побежали вниз по лестнице. Аромат свежепожаренных котлет растворился в букете подъездных запахов. Лампочки в пролетах между этажами мигали в своем ритме, как огни стробоскопа на дискотеках в ДК.
Четвертый и третий этаж Кира опережала найденыша на целый лестничный пролет.
– Если ты научил ее этому за месяц, тебе должны сразу красный диплом дать.
– Ей просто нужно внимательней читать задания, а родители хотят перестраховаться.
Ко второму они шли нос к носу, толкаясь локтями на поворотах.
– И часто ты остаешься на котлетки с пюре?
– Обедать же через час, и Дарья Петровна обижается, если я где-то вне дома ем.
Обгоняя его, Кира прыгнула через две ступени – посмотреть в эти глаза и удостовериться. Ее пятнадцатилетние одноклассники, хихикающие над тригонометрическими переменными, точно бы поняли намек, но Лис в свои двадцать два был глух даже к Свете Соломинской.
Последний рывок – дедушкина телогрейка далеко впереди.
– Они знают, что ты ни разу не сдавал экзамены, к которым ее готовишь?
Он замедлил шаг. Ему редко удавалось обогнать ее на пересеченной местности, но выносливости найденышу было не занимать – четыре этажа спустя она одна не могла отдышаться.
– Они не спрашивали.
Кира сжимала в руках поводок, что одиноко висел на перилах у двери Соломинских. Узел был связан на совесть, но без оглядки на изворотливость и желание неугомонного хаски носиться по заснеженному двору.
У последнего пролета, согнувшись в три погибели, человек с сугробом на плечах и за шиворотом собирал по ступенькам мандарины. Жмурясь от запаха перегара, Кира быстро подобрала дефицитные фрукты, пока найденыш высматривал по углам сбежавшего пса.
– Дядь Саш, вы собаку случайно не выпустили?
– Я зайти не успел, как ваша псина бешеная меня с ног сбила.
Открыть дверь, что в одиночку сдерживала натиск черной пурги, получилось, только дружно навалившись на нее втроем. В подъезд со свистом ворвался ледяной ветер, потроша почтовые ящики и переворачивая цветочные поддоны. Потуже затянув шарфы, они шагнули во тьму. По пояс в снегу, загребая руками снежные волны, как выброшенные за борт, сразу потеряли из виду берег.
Белый двор, черный полярный день, тусклое поблескивание фонарей – все смешала пурга. Снежное море расступалось неохотно, они шли медленно, не разбирая, куда идут. Ветер надрывался страшным плачущим воем, бросал снежной пылью в глаза, рвал из рук пустой поводок. Как маяки горели желтым светом окна пятиэтажки напротив.
– Ты его видишь? Мишка!
– Я вообще ничего не вижу. Мишка, ко мне!
Слова отрывками долетали сквозь ветер. Они почти не слышали друг друга, тем более лай пса, который точно не собирался домой. В ту минуту для полного и безграничного собачьего счастья Мишке недоставало лишь летящих за спиной саней да мохнатых братьев в упряжке. Его немногочисленный поисковой отряд понемногу отчаялся найти пса раньше, чем уляжется пурга.
После короткой передышки (стряхнуть с капюшона снег, перевязать оледеневший шарф) они не сговариваясь двинулись к пятиэтажке Бердяевых-старших. Лис шел впереди, прокладывая снежный коридор, спотыкаясь о заметенные бордюры и песочницы. В папиной шапке-ушанке схваченные льдом соломенно-желтые волосы торчали во все стороны. Если бы не черная пурга (и не в последнюю очередь Света Соломинская), они бы спорили о том, кому в этот раз выгуливать Мишку и кто пойдет с повинной к Софье Алексеевне. Кира всерьез переживала, что эта участь постигнет именно ее, и всматривалась во тьму до жжения в глазах.
На последнем рывке найденыш вдруг запнулся и потерял равновесие, хватаясь за рыхлые снежные стены. Кира по привычке вытянула руки вперед для дружеского толчка. Но, схватившись за дедушкин тулуп, услышала знакомый вой.
– Кира! Тут Мишка! Он что-то нашел.
Лис бросился разгребать завалы, пока Мишкины завывания становились громче и протяжнее. В последний раз хаски так голосил, когда гнал через пустоши молодого песца, укравшего папин подледный улов. Кира отчетливо помнила тот день. Она одна разнимала драку пушистых крикунов под одобрительные возгласы юных зрителей со всех пятиэтажек.
Она юркнула под руку найденыша в самую гущу сугроба. Колючий холод сковал по ногам до вторых колготок, бросался в лицо ушатом ледяной воды. Злее всего он кусал и жалил там, где успела промокнуть шерсть, раздирая прорехи между шарфом и пуховиком. Морозный воздух прожигал нутро, тяжелый и горячий, словно растопленное морошковое желе.
На миг у нее перехватило дыхание. Нащупав деревянными пальцами перила лестницы, Кира подтянулась вперед и вынырнула из сугроба, как тот воришка-песец из норы, где спрятал свежего омуля.
Ярко-зеленый помпон ее шапки болтался на ветру, единственная часть пятнадцатилетней Киры Кошкиной, не укрытая снегом. По-собачьи отряхнувшись всем телом, она взбежала по лестнице и шмыгнула в подъезд. Дверь поддалась без чужой помощи, благо под новенький бетонный козырек едва наметало метровые сугробы.
На улицу она вернулась с лопатой одного из соседей Бердяевых-старших. Энтузиастам, готовым чистить двор в разгар черной пурги, инвентарь выдавали без лишних вопросов.
Присоединившись к дядюшке Лису, обратно в холод, что пробирал до самых костей, Кира, наконец, разглядела беглеца.
Довольный пес вовсю помогал найденышу. Заветный сугроб он раскапывал с такой прытью, будто под толщей снега его ждала никем не тронутая куча мусора. Время от времени хаски заливался пронзительным воем и бросался с мокрыми поцелуями то к первому двуногому, то ко второй.
Когда под снежной насыпью показались человеческие очертания, промокший пуховик и вязаная шапка, полная золотых волос, Кира смотрела на красные, как рыбьи потроха, руки Лиса.
– Где твои перчатки?
Найденыш поднял голову к желтым окнам пятиэтажки. Подтаявшая солома липла к лицу и шее.
– Промокли, – в доказательство он механическим движением достал из кармана черный шерстяной комок. – Позови теть Ларису с третьего, скажи, что тут женщину снегом замело, и она плохо дышит.
Прежде чем рвануть обратно в подъезд, она подозвала к себе Мишку и потрепала навостренные уши, защелкнув поводок на ошейнике.
Карий глаз зыркнул с неодобрением, голубой – с обидой.
Кира слово в слово оттараторила приказ. На пороге этой квартиры ей отчетливо чудился запах мази «Звездочка», которой тетя Лариса смазала ей нос во втором классе так, что обоняние восстановилось лишь к третьему. Старшая медсестра больницы, она же близкая подруга Софьи Алексеевны, с полотенцем на голове, шлепая вьетнамскими тапочками по линолеуму, побежала куда-то вглубь квартиры.
На приветственный вой Мишки в пятиэтажке откликнулся лаем похожий на облако добродушный самоед Смирновых с четвертого и задиристая той-терьер Снежка со второго (после переезда с материка она предпочла прогулкам в минус тридцать кошачий лоток), а сосед теть Ларисы по лестничной площадке выглянул из-за двери и спросил много ли намело.
В пятиэтажке Бердяевых-старших тоже пахло котлетами, но чаще – сигаретами, мокрой собачьей шерстью и терпким дымком островного фатализма.
– Ты за младшей пришла? – Голос Карлуши ухнул к ней с последнего этажа, как мяч из окна того несчастного, кого раньше всех загнали домой. – Забери ее быстрей, она мешает мне работать!
В те дни Карла Вангорыча страшно раздражал лай соседских собак, коммунальная служба, убежавший кофе, режиссер-самодур и его вечные правки, отвратный табак, который завозили с материка раз в полгода, собственные племянницы и главным образом – нежелание издателей с большой земли отвечать на его письма. Колонку в «Южном вестнике» он считал временной халтуркой в преддверии писательской славы и с неохотой подменял главного редактора, когда тот проваливался под тонкий лед спонтанного запоя.
Настоящая жизнь ждала дядю Карлушу далеко за полярным кругом, но достойный повод собрать чемоданы все никак не подворачивался.
– Можно, я Мишку у вас оставлю? – Высунувшись в лестничный пролет, Кира увидела зажженный огонек сигареты и консервную банку-пепельницу. – Там у подъезда кому-то плохо стало. Лис сказал теть Ларису позвать.
– Если он не будет кошку доставать. А что случилось?
– Женщина в обморок упала, кажется. Мишка ее нашел.
Благодаря уникальной акустике пятиэтажек диалог Бердяевых-Кошкиных слышала каждая квартира. Несколько соседей в пуховиках поверх домашних халатов переспрашивали, нужна ли помощь, не добившись от Киры примет поточнее. Те, кто не хотел высовываться из дома, предлагали лопаты, отпаивания рыбьим жиром и транспортировку до больницы, когда уляжется ветер. Северная отзывчивость спорила с теплыми батареями, но в стороне никто не остался. Мишке даже перепало угощений по дороге к дедушке с бабушкой.
Тетя Лариса уже собрала свою универсальную аптечку, как с пятого этажа примчался Карлуша. Он не мог отдышаться, забыл шарф, сигареты и один ботинок, но из последних сил вытолкал их на лестничную площадку, подгоняя так, словно горел дом или весь поселок.
На улице пурга лишь крепла. Снегом занесло дорожные знаки, ларьки и первые этажи бараков – издалека последние больше обычного напоминали руины древнего городища. Поселковая администрация на радость юным островитянам спешно объявила об актировке, чтобы на следующий день школьники не бросались под снегоуборочные машины. Фонари горели с перебоями. Южный погружался в первобытную тьму.
У подножья пятиэтажки, вросшей бетонными сваями в вечную мерзлоту, Лис пытался оттащить женщину ближе к подъезду. Она не шевелилась, сапоги чертили прерывистые дорожки, метель заметала следы. Бледное облако дыхания сдувал порыв ветра.
Как и Свете Соломинской, ей не приходилось чистить рыбу, разбивать коленки на пустошах и доказывать мальчишкам во дворе, что она ничем их не хуже. На холодном лице не было ни одного шрама и даже беглой тени. На всем острове превзойти ее смогла бы лишь Снегурочка. Маленькие южнинцы обоих полов быстро забывали о краснощеком старике с синтепоновой бородой, когда на сцену выходила его внучка. В ДК она играла и Катерину из «Грозы», и Муху-Цокотуху, и трагикомических героинь в пьесах дяди Карлуши. «С глазами моря и смехом огня» И в каждой роли была ослепительно великолепна.
Когда спасательная команда общими усилиями перенесла ее в квартиру на первом этаже, Кира не узнала своего родного дядю. Он ничего не говорил, не отпускал едких шуточек, не заметил даже, что Лис выбежал на улицу в прохудившейся дедушкиной телогрейке. В размашистых бердяевских чертах меж строк читался страх, вина перед кем-то или за что-то. До того дня Кира считала, что испугать Карла Вангорыча могла лишь перспектива всю оставшуюся жизнь преподавать на филологическом факультете в МУДНО.
– Уколи палец, сахар нужно проверить, – теть Лариса одернула его за рукав водолазки, – игла автоматически уколет, ну. Вдруг у нее диабет. Золотце, принеси одеяло.
В развернутом военно-полевом госпитале не было места промедлению и санитарам-копушам. На суматоху слетались зеваки и добрые самаритяне, которых старшая медсестра быстро разгоняла профессиональным окриком, но охотно принимала сухую теплую одежду и медицинское снаряжение опытных пенсионеров. Даже хозяева, муж с женой, технолог и старшая кладовщица рыбзавода, ходили вокруг на цыпочках, пока их не звали.
Лис, кому случалось оставаться на подхвате в больнице у Софьи Алексеевны в осенне-зимние эпидемии, уже забрал из рук Карлуши глюкометр, как тот вдруг отмер и сказал:
– Она принимает инсулин.
– Когда в последний раз укол делала? Леня, тащи инсулин двадцать единиц. Как нету? У матушки своей возьми быстрее. Валентина Андреевна, Христа ради, уберите свои грелки.
– Где-то час или полтора назад.
Из фарфорового пальца найденыш не сразу выдавил темно-красную каплю. Глюкометр пискнул, цифры-гусеницы подтвердили свидетельские показания. Карлуша сжимал узкие плечи в клетчатом мохеровом пледе, ее голова лежала на его коленях. Длинные волосы, освобожденные от шапки, спадали на ковер, как золотые монеты в старом мультфильме про антилопу.
Тогда Кира узнала ее. Снегурочку, Катерину и Муху-цокотуху.
Это была Васильева Лира.
– Сообразите мне тут систему. Вешалка пойдет. Пурга еще не улеглась? Ее нужно в стационар отвезти.
Она ни разу не видела их с Карлушей ближе, чем между сценой и зрительным залом в ДК. Они не гуляли на пристани, вдоль отлогих берегов, как прочие островные парочки, и уж точно он не приводил ее к Бердяевым-старшим, иначе это не стало бы для Киры откровением. Тем не менее Лира, актриса, дочь метеоролога и безызвестной жительницы материка, выходила из пятиэтажки Бердяевых-старших, где поджидала черная пурга.
После первых манипуляций тети Ларисы к лицу пациентки понемногу возвращались краски. Сердобольные соседи, до кого уже дошли сиюминутные слухи, один за другим вызывались доставить ее в больницу, когда распогодится, оправдываясь перед женами одними добрососедскими намерениями.
Раздираемая любопытством, Кира искала взгляда найденыша – убедиться, что он тоже не знал. Она терпеть не могла, когда от нее что-то утаивали, в особенности большие новости, успевшие трижды обойти каждый дом в поселке.
Лис же упрямо следил за пузырьками прозрачного раствора, как они бежали из резиновой трубки в бирюзовую вену. Будто ему вот-вот нашепчут спасительную отговорку. Эта напускная серьезность выдала его с поличным.
– Где...
Едва слышные звуки из приоткрытых губ остановили движение в комнате, как по щелчку. Сонные глаза, призрачно-голубые, смотрели словно из-под воды.
– Где собака?
– Дома, – казалось, Карлуша не дышал, чтобы не спугнуть ее, – все хорошо.
Когда определились добровольцы для перевозки в больницу и отхлынули в свои квартиры соседи, забракованные на кастинге, черная пурга оборвала провода, обесточив весь остров, за исключением разве что НИИ, снабжаемого собственной подстанцией.
В суетливом поиске свечей и ручных фонарей неподвижны были лишь Карл Вангорыч и пациентка, которая то проваливалась в дрему, то возвращалась в полутьму, бормоча что-то совсем неразличимое для большого коллективного уха. Чета островных старожил разрешила остаться на ночь им двоим и тете Ларисе, которая все сокрушалась, что пропустит Малахова. Перед самым отключением она успела дозвониться до Софьи Алексеевны и заодно, не обращая внимания на просительную кошкинскую пантомиму, упомянула героизм ее старшеньких.
Ослушаться приказа заночевать у Бердяевых-старших Кира не осмелилась, да и благодаря непогоде забрезжил призрачный шанс выйти сухой из воды. Мама быстрее меняла гнев на милость, когда в дело вовлекались уважаемые южнинцы. К счастью для Киры, тетя Лариса была в их числе.
Вымотанные, в потемках они уже не бежали вверх по лестнице, а шли, тяжело волоча ноги. Кира держалась за шершавый поручень, ощущая себя на сотню лет старше. Единственное, на что у нее оставались силы, это выпытывать у Лиса подробности его гнусного преступления.
– Он сам тебе рассказал?
Найденыш молчал на третьем и четвертом этаже, на лестничной площадке у самой двери, где баб Даша заставила их разуться и снять отсыревшую верхнюю одежду. В прихожей под радостные завывания Мишки. В квартире Бердяевых-старших неугомонный хаски с двуцветными глазами чувствовал себя куда вольготней, чем в родном доме. Здесь его кормили до отвала, разрешали валяться на диване и доставать кошку Симу. Впрочем, то же с оговорками позволялось и остальным внукам.
– А давно это у них?
Он молчал, когда за семейным ужином при свечах Кира в красках расписывала, как ничем не примечательная прогулка в разгар черной пурги (о сбежавшем Мишке промолчала уже она) закончилась спасением Снегурочки. Когда прабабушка Ася прожигала взглядом их полупустые тарелки, а ее дочка сетовала на злосчастные перекусы, которые Софья Алексеевна не потрудилась в свое время вывести наваристыми бульонами и мясом на второе. Молчал, когда, грузно переваливаясь с ноги на ногу, они пошли чистить зубы и разложили в большой комнате диван.
– Ответь на один вопрос, и я отстану, – в кромешной тьме, где сопение Мишки и гортанный бердяевский храп слились в унисон, Кира по-прежнему говорила шепотом, – честно, даю слово.
– Что?
Копна нечесаной соломы медленно оторвалась от подушки. Папа шутил, что найденыш спит, как Ленин в мавзолее, не шелохнувшись, руки по швам. Завернутый в два шерстяных одеяла на своем краешке дивана он больше напоминал мумию в ледяном саркофаге. Его парадоксальная мерзлявость объяснялась низким давлением, малокровием, но по большей части – отголосками давней ночи в сугробе. Словно Лис никак не мог согреться, хоть и выбегал на улицу в разгар черной пурги в дедушкиной прохудившейся телогрейке.
Она осторожно поднялась на вытянутых руках, но старые пружины, чуткие, как инфракрасные датчики из шпионских фильмов, тут же отозвались протяжным скрипом. Вернувшись в исходное положение, Кира только подняла голову, чтобы видеть найденыша через прабабушку Асю. Последняя легла с ними из древней как мир островной традиции греться чужим теплом и «на всякий пожарный». То есть, приглядывать за старшенькими, а им за ней, если матриарху вдруг станет плохо.
Для надежности к ним приткнулся Мишка, свернувшись в ногах мохнатой подушкой.
– Говорю, ответь на один вопрос, и доставать больше не буду.
– Кира, второй час ночи.
– Почему ты мне ничего не рассказал? Про Карлушу и Лиру?
– Потому что не мой секрет. Я один раз встретил ее в подъезде, а дома никого не было. Она сказала, что за пьесой хотела зайти. Но там все было понятно.
В коридоре зашуршали махровые тапочки. Юлька кралась из туалета на кухню. В то время родители всерьез подозревали второй случай лунатизма в семье, но оказалось, что она просто-напросто очередная бердяевская ночная обжора.
– Это с каких пор ты такой понятливый?
– Обещала, что доставать не будешь.
– Ладно, спокойной ночи.
– Спокойной.
Но заснула Кира не сразу. Ей думалось обо всех семейных тайнах, в которые ее не посвящали. Чужие секреты жили с ней под одной крышей, прятались по темным углам, ютились на верхних полках, там, где ей было не достать.
Но, как с залежами карбида на стройке НИИ, заначкой конфет и бабушкиным тайником с домашними настойками – наткнувшись на один, она не успокоится, пока не отыщет все.