Сон №7

Сон №2

Снова белые Лисьи сопки, взлохмаченные поднявшейся пургой.

Она идет вперед, по пояс в снегу, не чувствуя ни жара, ни холода. Папин голос грохочет вдали, там, где обещала сторожить сани. Ей даже вручили палку на случай, если придется вступить в схватку с белым медвежонком. Но это человеческий удел.

Она – быстроногий заяц, нет, ловкий арктический песец, ныряющий за добычей в белую топь. Луч фонаря режет сахарную наледь. Шарф уже примерз к щекам – то и дело приходится сплевывать комья шерсти.

Пурга свистит, надрывается, но на пустошах не скрыться. Она выслеживает две длинные тени, выслеживающие кого-то еще. В арктической пустыне каждый сам за себя. Охотник в зеленом комбинезоне взял след, приближается перебежками от сопки к сопке. Ее соперники, а, может быть, и брошенные рыбаками снасти, стоят неподвижно, будто добыча сама бросится в сети.

Но их тактика не сработала – тень поменьше точно знает, куда идет. Жертва могла спастись, если бы свернула наискось, к берегу или склону, изрытому песцовыми норами. Ветер раскачивает ее, толкает обратно.

Папа говорил, только больной зверь идет к человеку, он не боится, потому что ему нечего терять. Она замедляет шаг, без былой уверенности волоча палку за собой, и смотрит.

Тень обходит одну сопку за другой. Идет в самую глушь острова, где никого не ищут, зная, что оттает к лету. Когда тень отряхивается от снега, точно от луковой шелухи, так его было много, арктический песец в зеленом комбинезоне понимает, что перед ней человек.

Человек, который сам выбрал сугроб, где замерзнуть насмерть.

– Твое здоровье, Кошкина. – Пшик в левую ноздрю, затем в правую. – Пойдемте, покурим, время есть.

Краснова театральным жестом закрывает прозрачной крышкой спрей, куда из-за «конских цен» переливает капли подешевле, ее спасение от аллергического ринита. Она еще стоит, запрокинув голову, а слова поднимаются в серое небо облаками пара.

В хвосте длинной очереди в ларек их четверка стоит с начала обеденного перерыва. Единственный в радиусе ста метров источник продовольствия для студентов, за исключением универской столовой, где обедали преподаватели и первокурсники, незнакомые с радостями кишечных инфекций, к началу холодов перевыполняет план продаж на полгода вперед.

– А как же наше здоровье? Я вот сейчас окоченею.

Алиса ежится в малиновом пуховике, прожигая презрительным взглядом своих софакультетников. На перекрестке они ждали зеленого света в белых халатах и накрахмаленных колпаках, как на линейке отличников здравоохранения. Первый семестр они не снимали облачения даже в торговом центре в двух кварталах от универа. С другой стороны, в общественных местах это помогало за версту различать клейменных МУДНО и держаться подальше.

– Мы с Кошкиной теперь коллеги. Она сляжет – кто будет меня подменять, если, тьфу-тьфу, Павлушу надо будет опять на УЗИ вести?

Стрекозьи глаза заговорщически подмигнули, прежде чем их окончательно заволокло тоской по хвостатому сыночку. Историю о том, как уже бывшая соседка Красновой в ее отсутствие случайно оставила открытыми окна на кухне, а свободолюбивый Павел погнался за птицей или соседской кошкой со второго этажа, сотню раз слышали как в универе, так и в «73-й параллели».

У Кошкиной не было иного выбора, кроме как подменить Иру, пока та два дня носилась с котом по ветеринарным клиникам. Хотя работы у личного помощника Михаила Александровича оказалось куда меньше, чем в живописных красновских описаниях, она бы дважды предпочла целыми днями отбиваться от неадекватных клиентов, будучи младшим оператором по бронированию путевок. Заваривая безымянный травяной сбор, стоя в очереди за рыбными котлетами в столовой, сложней отмахнуться от совпадений на острие тысячной доли шанса.

– Эта сумасшедшая пишет, чтобы мы возвращались. Она слышит чьи-то шаги в коридоре, – староста в легком пальто с тоской смотрит на дымящих клерков через дорогу, – очередь вообще не движется, давайте реально хоть покурим. Я так до шести не досижу.

– Пошла она, я не завтракала даже. Смотрите! Это же пацаны наши. Где Гара кофе взял?

Троица такая же вечная, как их четверка, выплывает из дверей МУДНО. Подозрения в дерзком побеге с пар рассеяны, но облегчения это не приносит. Пятиминутная дистанция тянется на обмен рукопожатиями с поточными знакомыми-бездельниками, неизменное обсуждение того, кто где оставил машину и великосветское созерцание первокурсниц в коротких юбках.

Посреди очереди расступается круг, невольно притягивая чье-то недовольное бурчание и, разумеется, лишние уши. В спонтанном совещании инициативу, как это часто бывает, перехватывает женское большинство.

– Мальчики, препод написала, чтобы все в кабинет вернулись.

– Гара, ща глаза высохнут, у тебя ж девушка есть.

– Как ты только это замечаешь, Ира.

– Это ты в столовой купил?

Внешний лоск беззаботных четверокурсников без юных зрительниц мигом сходит на нет, как поголовье студентов на лекции, где препод не отмечает посещаемость. На лицах недосып и сомнение в самоценности высшего образования – неизгладимая печать субботних пар. Широкоплечий блондин Гара озадаченно переводит взгляд с одной одногруппницы на другую, напоминая подросшего бычка-сироту из старого мультфильма.

– В лекционке бесплатно раздают, вы не слышали?

Слово «бесплатно» в МУДНО режет слух, но спорить с Гарой никто не стал. Все прекрасно знали его падкость на халяву любого рода.

– В честь чего такая щедрость от универа? – Кошкина в уме перебирает последние новости и слухи. – Кто-то умер? Или опять зазывают на эти псевдонаучные конференции?

– Да это не универ раздает, а препод новый. Там в аудитории холодрыга, кто-то подсуетился и решил кофе из термоса разливать за деньги. Препод этот заметил и заставил деньги всем вернуть. Ну, я минут десять посидел, послушал, ничего не понял и ушел.

– Ребят, надо возвращаться уже. На этой кафедре за одно неправильное оформление титулки балл наполовину срезают, не будем лишний раз подставляться. Или давайте разделимся, кто-то должен в подвал идти.

Кошкина ежится вовсе не от холода.

– Больше никогда не буду смеяться над подростками в фильмах ужасов. Так оно в жизни, оказывается, бывает.

Возражать группа не стала. Никто не хотел возвращаться на электив по горшечному мастерству, но и нарываться на гнев Мики желающих не нашлось. Загоны женщины с придурью и властью раскололи хладнокровную старосту на пятьдесят процентов никотиновой ломки и пятьдесят – концентрированной злости.

– Давайте вы пойдете к психичке, – самым дипломатичным тоном заводит свою песню Краснова, – а мы с Кошкиной дождемся нашей очереди, купим жратвы и придем. Все же будут сэндвичи? Так, Мике такой острый, чтобы язва открылась. Алисе... с курицей?

Толмачева смеряет ее подозрительным взглядом.

– С курицей. Главное без помидоров, не забудьте. И чтобы через полчаса были, иначе пешком домой пойдете.

Когда одногруппники растворяются в чреве чудовища из розового бетона и стекла, Краснова хватает коллегу за запястье и тянет следом. Но, чтобы оттащить Кошкину от хоть и далекого, но обеда, одной Иры недостаточно.

– А как же сэндвичи?

Краснова не дает пролезть без очереди шустрой бабке в коконе из цветастых платков. В ответ на забористое проклятье выдает себя за потомственную ведунью, шепча что-то из медицинской латыни. Старушечьи наговоры, как и цитрусовую «Фанту» они с Кошкиной делят пополам. Впечатленные актерским отыгрышем или просто суеверные первокурсницы без слов пропускают их к заветному окошку.

– Земля она круглая, Кошкина. Видишь, мы сделали доброе дело, и получили от Вселенной награду. Теперь пойдем за кофе.

С трофейным пакетом горячих сэндвичей они шли по коридорам МУДНО, отгоняя голодных и сторонясь чудаковатых женщин с глиной на рукавах. К нужной аудитории их вывели островки бездельников, что дрейфовали между этажами в поисках бесплатных хлеба и зрелищ. Листовки на обшарпанных стенах и огнетушителях все еще кажутся Кошкиной чьим-то затянувшимся розыгрышем.

Факультет альтернативной медицины приглашает студентов выпускных курсов на практикум по психохирургии.

Заслуженный нумеролог-астролог ищет ассистента. Зарплата по договоренности после прохождения испытательного срока.

Несколько пятикурсников в пуховиках жмутся друг к другу у дверей той самой аудитории, где почти месяц назад она едва не попала на летний семестр.

– Лекция уже закончилась, что ли?

– Перерыв. Если вы за халявным кофе, это ваш последний шанс.

Краснова с таинственным видом воздевает к потолку указательный палец с винно-красным ногтем.

– Вселенная слышит, Кошкина. Теперь надо пожелать, чтобы Павлуша, мышонок мой, прожил еще двести лет.

– Твоими молитвами этот кот переживет нас всех.

Дверь третьей лекционки впервые одолевают не изнутри, а снаружи. Она сдается под натиском толчков и пинков, в отместку спустив на непрошеных гостей порыв ледяного ветра. Под крики замерзающих с обеих сторон ее закрывают с оглушительным хлопком. Дрожа они добегают до последнего ряда амфитеатра, торгом и угрозами добыв два места с краю.

В самой большой аудитории, где в холодное время года студента удержит только угроза отчисления, яблоку негде упасть. По каменным затылкам Кошкина вычисляет толпу ребят с физфака, Микиных знакомых математиков и парочку инженеров с общаги. Меж рядов плетется горе-предприниматель с термосом и башней из одноразовых стаканчиков. Не теряя времени, Краснова выдвигается к нему навстречу, по пути заводя ценные знакомства среди дикого племени технарей.

Один белобрысый затылок, похожий на гнездо многодетной птицы, кажется ей особенно знакомым.

– Саша? – через парту, холодней дрейфующей в океане льдины, сквозь галдеж нескольких рядов Кошкина повторяет громче. – Совушкин!

Кто-то из одногруппников тормошит его за плечи, кивая наверх. Младший брат Ди запихивает комок проводных наушников в карман толстовки и озирается по сторонам. На первый взгляд, с ее соседкой у них из общего только зеленые глаза и веснушки. Последние одна замазывает тональным кремом, а второй множит летом в горах или за городом, в лягушачьем водохранилище, что местные кличут озером.

– Кира? Ты что здесь делаешь?

– Я тут с Красновой. А что за лекция?

– Сейчас, подожди, а вот: «Проблемы и вызовы нерелятивистской квантовой механики в рамках макромира».

– Да ты гонишь.

Краем мозга Кошкина думает о том, что за подобный заголовок Карлуша бы выгнал взашей редактора раздела «Наука и жизнь», но большая его часть, рациональная и сознающая, где и чем она занималась последние три месяца, не в силах спорить с мурашками чистейшей детской радости. После философии с Константинычем, народной медицины и теоретической лепки глиняных горшков она почти забыла, что учится на физфаке.

– Сам не поверил. Ты уже записалась на курс? Когда я напросился в группу, у них недобор был. Поэтому семинары пока откладывают.

Но бумеранг разочарований с выжженной аббревиатурой из пяти букв вовремя бьет аккурат по темечку.

– У меня до шести этот идиотский электив, какая уж тут квантовая теория. Эта сумасшедшая меня точно не отпустит.

Совушкин с сочувствием поджимает губы, а потом вдруг хихикает, как его пятилетний племянник.

– Так это про вашу преподшу Дианка рассказывала? Она реально заставляет вас по очереди ее пакет до остановки носить, чтобы никто не заметил, как она раньше времени с работы уходит?

– Не напоминай. Похоже, здесь преподы за выслугу лет получают какую-то форму шизофрении. Если когда-нибудь стану такой же, найди меня и убей. Обещаешь?

– Обязательно.

О шпионских страстях, царящих в стране горшков и проклятых конспектов, узнал весь универ. Началось все с первых дней никем не выбранного электива, когда группа недооценила масштаб кафедральной паранойи. Старосте первой выпала честь нести злополучный пакет по коридорам подвала, где каждый уважающий себя глиняных дел мастер заставлял студентов следить за дезертирами в дверные щели.

Мика долго не могла вникнуть в сложную систему явок и паролей немолодой, но вменяемой на вид преподавательницы. Якобы выцветший полиэтиленовый пакет с желтыми розами в каплях росы – ее отличительная метка, как водяной знак на пятитысячной купюре, как выжженное на коже тавро, известен в МУДНО всем и каждому. Дабы скрыть должностное преступление (ведь отпустила она их не в шесть часов, а на полчаса раньше), кто-то из соучастников должен пронести опасную улику через охрану и дождаться ее в условленном месте.

Промучившись с тараканами ваятелей горшков несколько дней, они единогласно решили следовать академическим часам.

– Перерыв окончен. Надеюсь, все присутствующие знакомы с основными видами взаимодействия элементарных частиц, чтобы в дальнейшем нам не пришлось возвращаться к терминологии.

Краснова возвращается с четырьмя дымящимися стаканчиками в руках. На извилистых тропках меж спин, рюкзаков и коленей она умудрилась не пролить ни капли, подобно шустрой официантке в пивнушке пятничным вечером.

Стрекозьи глаза стреляют в сторону кафедры, и они обе чудом не ошпариваются горячим кофе.

– Уходим, Кошкина.

– Когда мы в прошлый раз так ушли, меня в итоге чуть не отчислили.

– А если сейчас не уйдем – нас обеих уволят. Ты что, не видишь, это Михаил Александрович.

Кошкина подыгрывает наивной попытке ее развести, хотя это совсем не в духе Красновой.

Пусть горшки подождут. Она настроена слушать лекцию. Она – само внимание и концентрация.

За капюшонами, холмистым рельефом пуховиков, импровизированная сцена угадывается частями, как паззл, рассыпанный на столе. На стенах чуть вкривь развешаны портреты великих, кому посчастливилось получить диплом без эмблемы МУДНО. Доска в уравнениях и тезисах, выведенных кривым почерком. Ноутбук и казенная кружка с эмблемой универа. Серое пальто на крючке у двери. Пустой на вид старый портфель, брошенный у подножья кафедры.

– Если бы починили проектор, мы бы с вами посмотрели опыт Юнга. Но мел не так легко привести в негодность, поэтому обратите внимание на эту схему.

Колючие, завернутые в снобистский сарказм упреки. Никем не понятая шутка о том, что его предмет можно освоить за одну ночь. Торопливые пояснения о наклоне земной оси и длительности светового дня за полярным кругом. «Лекционный» пиджак, под которым обязательно будет разношенный дедовский кардиган.

А в кружке – наваристый травяной чай.

Кошкина думает о несправедливости. Первую лекцию, где ей не хочется играть в карты, спать или плевать в потолок от скуки, ведет ее начальник, в чьей голове тараканов больше, чем в подвалах МУДНО.

– Хочешь сказать, он нас выгонит, если заметит?

– Неохота проверять, но он типа разграничивает эти штуки. Мне запретил на лекции его ходить, хотя где физика и где я, ты ж знаешь.

– Мне до тебя об этом никто не говорил, так что не считается, – в сумрачном предвкушении ненавистного электива забрезжила надежда на спасение, – а если я запишусь на этот курс, можно будет официально не ходить на горшечное дело?

– Он не разрешит, зуб даю.

– Еще вы все не верили, когда мне Константиныч четверку поставил.

Их разговор просачивается сквозь гусиный пух и шарфы крупной вязки. Первым к ним оборачивается Саша с тем выражением лица старшей сестрицы, когда ей мешают смотреть любимые турецкие сериалы. Его соседи больше заняты перерисовыванием схем и расшифровкой каракулей Михаила Александровича.

Чем ближе к лектору, тем ярче светом далеких квазаров горят глаза новообращенных почитателей Стандартной модели.

– Я подойду к нему после лекции и спрошу, – Кошкина шепчет в распущенные кроваво-красные волосы, – если хочешь, иди без меня. Там Алиса, наверное, с голода умирает.

Краснова недолго мечется между дифракцией электромагнитных волн и переписыванием методичек по горшечному мастерству. В самой холодной в мире аудитории она кутается в полушубок из искусственного меха, маленькими глотками отпивая халявный кофе.

– Скажу, тебя в деканат вызвали.

На раскрошившийся кусок мела лектор обращает куда больше внимания, чем на побег студентки с тремя стаканчиками кофе и пакетом сэндвичей. Только через минут пять попросил уходящих крепко закрывать двери, и вновь вернулся к сильным и слабым взаимодействиям. Кошкина слушала, с трудом примеряя квантовую физику на того Михаила Александровича, которого пять дней в неделю видела в «73-й параллели».

В кошкинской системе координат настоящим учителем физики всегда был дедушка Вангор. Лучшей аудиторией – их с бабушкой квартира на Южном, где всегда было овсяное печенье, кошка Сима и зачитанные от корки до корки старые учебники с неумелыми карандашными иллюстрациями на полях.

Но травяной чай спустя два часа остался нетронутым, а Михаил Александрович с тем же энтузиазмом рассказывал о флуктуациях и линейных эрмитовых операторах. Он не заставлял никого вести километровые конспекты, не отвлекался на мигающий экран старой «Нокии», как другие преподы, стоявшие за той же кафедрой. Без морских занавесок и надзирающей ультрамариновой двери он казался другим человеком. Даже улыбнулся пару раз, пусть Кошкина сперва приняла за нервную судорогу.

В какой-то миг она огляделась по сторонам – убедиться, что не привиделось. Многие искатели бесплатного кофе остались только потому, что, как и она, редко видели преподавателей, по-настоящему увлеченных своим делом. Три часа пролетели, как минута словоблудия прежних лекторов, тянувших время, как последнюю в жизни жвачку.

Когда толпа замерзших и околдованных студентов отхлынула в коридор, Кошкина спустилась к сцене на почтительное расстояние от кафедры. Михаил Александрович стоял к ней спиной и стирал последние записи. По преданию, эту доску не мыли так давно, что на задних створках сохранились прекрасные образцы позднего палеолитического рисунка.

– Кира Платоновна, – у нее не остается времени набросать и одного контраргумента, потому, изображая само внимание, она настроена импровизировать, – сейчас к автобусной остановке подходит ваш последний шанс не опоздать на работу.

– Ничего, я поймаю такси. Но дело не в этом, я хотела спросить кое-что. Кстати, мне понравилась лекция. Вы все по полочкам разложили, хотя название, конечно, так себе.

– Я и забыл, что вы учитесь на физфаке. Согласен насчет названия, хотя это была не моя инициатива.

Кошкина некстати вспоминает, почему шахматам она всегда предпочитала нарды и шашки.

– О чем вы хотели спросить?

– Мне нужно попасть на ваш электив. Я знаю, что вы запретили Ире, хотя ей сто лет квантовая механика не нужна, а я с детства ей болею. Честно! У меня даже фотография Фейнмана в комнате висела.

Во-первых, во дворе никто не играл в шахматы на деньги.

– Этот вопрос не обсуждается. Я тронут вашей нежной любовью к моему предмету, но я не могу брать на работу своих студентов, так и vice versa учить своих сотрудников.

Во-вторых, стратегия и тактика – не самые сильные ее стороны.

– Вы не понимаете, если я не попаду в эту группу, я буду еще два месяца строчить конспекты про горшки. А там еще экзамен в четыре этапа.

– Вот в чем дело. Сочувствую, что руководство тестирует на вас нестандартные методы обучения, но ничем не могу помочь.

Михаил Александрович надевает пальто и уже ищет в карманах шапку. Считанные секунды до контрольного взгляда на часы. Он носит их каждый день – искусная самоделка под старину, как заключила предвзятая офисная экспертиза. Механические на толстом износившемся ремне, но с пульсометром и безымянной шкалой на десять с лишним делений.

Не так давно злые языки «73-й параллели» сошлись на том, что с ее помощью Михсаныч отмеряет фантомные штрафы любителям опозданий и бессрочных перекуров.

Последний ритуал знаменует конец или разговора, или рабочего дня. Он потянется за таблетками, наденет наушники и до него уже не достучаться. Кошкина судорожно прокручивает в памяти два дня, когда подменяла Краснову, каждые три часа заваривала травяной чай в офисе, пытаясь вспомнить хоть что-то полезное, кроме односложного пароля от электронного замка на ультрамариновой двери.

– Михаил Александрович, ну пожалуйста! Сегодня я впервые не пожалела, что четыре года назад документы сюда подала. Мне, правда, было очень интересно. Вот вы же любите чай? У моей бабушки лучший травяной сбор в поселке, есть почечный, от гастрита есть, если проблемы какие. Вы только скажите, через две недели посылка придет. А, может, рыбу замороженную? Ее сложнее будет вывезти, но этот речной малек в столовке и в подметки не годится нашему южнинскому омулю.

В морозном дневном свете аудитории негде укрыться от флэшбеков с экзамена по философии. Кошкина заговаривает сама себя, разглядывая мутные разводы мела на доске, пустой амфитеатр и жутковатый узор из насекомых в криосне меж оконных створок.

Не лучший способ убедить собеседника в своей правоте, но самое надежное лекарство от бессонницы из всех, что она перебрала за неполный месяц.

– Если рассуждать гипотетически, с чего вы взяли, Кира Платоновна, что сможете сдать экзамен по моему предмету?

– Совушкин Саша, значит, сможет, раз вы его в группу взяли, а я нет? Он вообще третьекурсник!

– Вы не ответили на вопрос, и мне уже пора идти. Как и вам, между прочим.

– Хорошо, что вы будете спрашивать на экзамене? Да я еще в школе все задачи с гармоническим осциллятором прорешала. Можете меня не пугать, мне дедушка каждый день рождения дарил сборники задач по физике и голодом морил, пока не сдам параграф.

Разумеется, Кошкина умалчивает о том, что добрая треть домашних заданий ложилась на плечи ее названного дяди, которого они нашли в сугробе в разгар полярной зимы и семь лет выдавали за члена семьи, укрывая от службы безопасности и любопытных островитян.

Даже если бы в ее распоряжении было несколько часов и автомат по горшечному делу на кону, она бы не стала делиться с Михаилом Александровичем летописью семейства Бердяевых-Кошкиных.

– Вы не успокоитесь, пока не добьетесь своего, не так ли? Неудивительно, что у вас тогда получилось оформить заявку Никольскому.

– Во-первых, «Риман» в итоге отклонил заявку. Во-вторых, на собеседовании мне не сказали, что задача турагентства – не пускать людей туда, куда они хотят. Кажется, я поняла. Это ваша фишка, да? Педагогическое ноу-хау.

Взгляд сходит с туристической тропки, бросается на колючую проволоку под высоким напряжением. С этими голубыми глазами она в который раз непоследовательно честна.

– Кошкина, – тяжелый вздох, сопротивление сломлено, но до окончательной победы далеко, – я возвращаюсь в офис. У вас сорок минут, чтобы последовать моему примеру. Если вы так уверены в своих познаниях и силах, совмещать работу с квантовой механикой, то у вас ровно месяц до экзамена. Сдаете его успешней, чем экзамен по философии – на каникулах будете с чистой совестью отдыхать дома. Получаете меньше семидесяти пяти баллов – пишите заявление по собственному, а, если совсем не повезет, летом будете лепить горшки из глины.

Ей слышится сомнение.

– Договорились.

В кабинете замдиректора Северного НИИ теоретической и экспериментальной физики молодая аспирантка стояла на коленях перед платяным шкафом. В руках она сжимала кулек конфет и раскраску для самых маленьких. Полы белого халата волочились по паркету. Стрелку на капроновых колготках цвета капучино сдерживал прозрачный лак для ногтей, а гнев – скорая защита диссертации.

– Юленька, выходи, пожалуйста. Скоро твой дедушка придет, он расстроится, если тебя не найдет.

– У вас не получится. Она слишком глупая.

Кира была занята тем, что забиралась на спинку дедушкиного кожаного кресла и с ветерком съезжала вниз. В 2006 году она мало о чем задумывалась надолго и всерьез, не отсчитывая ни минут, ни дней, ни сдачи в «Лукошке». Те дни были до смешного простыми. Пока Юлька не научилась ябедничать взрослым и взимать плату за молчание, пока в школьной программе не появились десятичные дроби, а с ними дедушкины добровольно-принудительные занятия по физике раз в неделю.

Пока в семье не появился Лис.

В три года младшая уже прочно обосновалась в статусе домашнего божества. Ей поклонялись и исполняли малейшие прихоти, не понимая доброй трети того, что она говорит. Волосы цвета ореховой скорлупы, густые, как канаты в школьном спортзале, падали с плеч. Длинные темные ресницы взлетали и плавно опускались, словно в замедленной съемке. В отличие от старшей, Юлька великодушно позволяла заворачивать себя в слои кружева и рюшей, требуя взамен одного закономерного восхищения.

Изведя аспирантку своими капризами, она забралась в платяной шкаф и наотрез отказалась выходить. Потому, что могла и точно знала – ей за это ничего не будет.

– Юля, я прошу тебя. – Без двух недель десятилетняя Кира не услышала, как щелкнули суставы присевшей на корточки девушки, как та беззвучно обратилась к Вселенной с экзистенциальной мольбой. – Хотите, отведу вас к ускорителям? Это такие огромные установки, похожие на корабли пришельцев.

– Дедушка строит корабль пришельцам?

– Нет, в НИИ занимаются физикой элементарных частиц. У тебя дома есть конструктор?

Полеты на межгалактический космолетостроительный завод были отложены на неопределенный срок.

– У нас нет, зато у Славы есть «Лего». Бабушка боится, что Юлька съест маленькую детальку, подавится и умрет.

– Ладно, представь себе дом, построенный из «Лего». И нас с тобой, всех людей, животных, все вокруг – из конструктора.

– На это нужно очень много деталек.

Молодая ученая, которая еще не видела ни полярной ночи, ни легендарных северных надбавок, с жаром вчерашней выпускницы просвещала юных островитян, особенно – внучек своего научного руководителя.

– Точно. Вот и наш мир, вся Вселенная, состоит из множества деталек, которые в миллионы раз меньше самой маленькой части конструктора. Ты, возможно, слышала их название. Это атомы. Они состоят из электронов и ядра, а ядро из – протонов и нейтронов. Их можно увидеть только в особый электронный микроскоп. Протоны и нейтроны, в свою очередь, состоят из кварков, настолько крохотных, что если представить атом водорода размером с главный корпус НИИ, протон будет песчинкой, а кварк – в тысячу раз меньше, мельчайшей бактерией в твоем носу.

– Их тоже можно увидеть в микроскоп?

– Нет, слишком уж они маленькие. Но сила, связывающая их между собой, очень велика. Настолько, что ядерной энергией можно осветить каждый город или уничтожить. К сожалению, люди часто обходятся с ней неразумно. Чтобы изучать самые маленькие частицы, нужно разгонять их очень-очень быстро и сталкивать меж собой с помощью таких больших приборов, ускорителей частиц. Их еще называют коллайдерами. Один из них есть и у нас в НИИ.

Не впечатлённая четвероклассница со смачным хлопком плюхнулась в кресло.

– Ваша работа это проверять, существуют ли детальки еще меньше?

– Отчасти. Мы изучаем, из чего состоит наш мир. И как он появился.

– А что вы будете делать, когда узнаете? Найдете другую работу?

Поджав губы – под розовым блеском виднелись неглубокие трещины от невроза и арктического ветра – она бросила быстрый взгляд на платяной шкаф, должно быть, в очередной раз пересматривая свой рейтинг симпатий среди младшего поколения Бердяевых-Кошкиных.

– Думаю, самое классное в моей работе это то, что, даже если кажется, будто знаешь все, обязательно найдется что-то, способное перевернуть твои прежние взгляды с ног на голову. Как говорит твой Вангор Петрович – сколоти лодку, но будь готов к тому, что никогда не увидишь берега.

Аспирантка поднялась на ноги, прикрывая стрелку на колготках краем вязаного платья. Пакет с конфетами и раскраску она отдала более сговорчивому ребенку и вернулась к своим делам. Громоздкая папка-органайзер с ворохом непричесанных бумаг перекочевывала с письменного стола на верхнюю полку шкафа. Ксерокопии чьих-то записей размашистым почерком выглядывали из прозрачных футляров, как рыжие волосы выбивались из строгой прически.

– Вангор Петрович, решение уже утвердили. Придется сдвинуть сроки на несколько недель.

В пылу спора в кабинет зашли два мужских костюма разной степени серости. Они обсуждали что-то, не обращая внимания на конфетные обертки на полу и сопение платяного шкафа. В одном Кира сразу признала своего дедушку. Не только потому, что на острове не было второго Вангора Петровича, но и благодаря намертво прилипшей к штанинам кошачьей шерсти. Его медвежьей, типично бердяевской склонной к полноте фигуре, что наследовали старшие сыновья, никогда не шли пиджаки и стрелки на брюках. Зато на своем месте были очки в порыжевшей оправе (чуть съехав на переносицу) и бумаги, скрученные в рулон – смертоносный для мух и провинившихся сотрудников.

– Что мы ему скажем, Боря? Все утверждено.

– Ведь можно же как-то отложить, перепроверить.

– Там все уже столько раз проверено. Думаешь, никто не пытался? В свое время набегались, дров наломали. – Бердяев-старший потер седые виски большими пальцами. Он выглядел очень усталым, когда подошел к своему креслу, где в горе конфетных оберток его старшая внучка дорисовывала принцессам усы и бородавки. – Кира вот такая же упрямая. С возрастом пройдет. А где Юля?

За их спинами гремела борьба за дверцу платяного шкафа. Аспирантка сначала настойчивыми уговорами, затем физической силой пыталась выкорчевать трехлетку из укрытия, как въедливый сорняк. Юлька же отбивалась как могла, вопящим клещом цепляясь за сменные костюмы и рукава лабораторных халатов.

Стоило маленькой голове в помятых кудрях выглянуть из темного нафталинового нутра, внимание переключилось с дел НИИ на капризы самой младшей из Бердяевых-Кошкиных. Почувствовав знакомый пьянящий вкус всеобщего интереса, она тут же перестала сопротивляться и повисла на вражеской руке.

– Вы, похоже, намучились с ней, Лиза. Можете возвращаться к своей работе. Спасибо, что выручили.

Кабинет замдиректора НИИ отличался от квартиры Бердяевых-старших обилием зеленого сукна и лощенными листами ДСП. На книжных полках вместо монографий и учебников стояли скоросшиватели, набитые приказами, рапортами и образцами всевозможных заявлений. Четыре месяца в году солнечный свет тут подменяло болезненно-желтое сияние пыльного светильника и одной понурой настольной лампы.

Как и во всех административных помещениях Института, человеческое присутствие здесь по-настоящему не ощущалось так, как в инженерных подсобках, в ангарах с запчастями, что завозили с большой земли, и в гигантских кольцах ускорителей. Угловая спальня в пятиэтажке могла похвастаться разве что бабушкиной коллекцией Дюма и сундуками прабабушки Аси под кроватью. Но если среди комнатных гиацинтов велись разговоры о расширяющейся Вселенной и невыполненных домашних заданиях, то в кабинете Вангора Петровича – всегда о тех бюрократических проволочках, о которых он никогда не желал знать.

Подхватив младшую внучку на руки, замдиректора НИИ раздал поручения и направился в коридор, часто оглядываясь на маршировавшую следом Киру. Другой серый костюм проводил их рассеянным взглядом. Втроем они совершенно не походили друг на друга, но многие южнинцы с высот арктической мудрости подмечали единившую членов семейства неуловимую на первый взгляд схожесть. Особую искрящуюся неугомонность, привычку делать все на бегу, вприпрыжку. Наследственное упрямство проступало в прямых линиях лица, волосах, что не поддаются расческе. Бердяевы-Кошкины напоминали друг друга, как соседи после двадцати лет на одной лестничной площадке, и отличались, как полярные ночи.

– На КПП я передам вас бабушке и вернусь завтра, хорошо?

– Покажи корабль пришельцев!

НИИ нравился Кире даже больше рыбзавода, где в столовой их угощали хлебом с маслом, пока папа заканчивал дела. В Институте не пахло рыбой, а мерный гул машин звучал приятней, чем мокрая трескотня привозимого улова. Здесь обедать разрешалось только сотрудникам с пищащими пропусками, но в дедушкином кабинете девочки каждый раз чудесным образом находили пакет с пряниками или слоенками, подозрительно напоминавшими бабушкины.

На нижних уровнях строгие прямые линии серых коридоров разветвлялись и петляли к вящему ужасу новичка и подслеповатой технички. Во время вечернего обхода дежурный охранник обязательно выводил из бесконечного подземелья одного, а иногда сразу двух бледных работников главного корпуса.

– Каких еще пришельцев? Глупости, проведу вас к ускорителям на пару минут, чтобы не плодили потом байки в поселке.

Папа говорил, на Южном вещи теряются чаще, чем где-либо, но в НИИ все было на своих местах. Опутанные разноцветными проводами, механические джунгли цехов завораживали взгляд и манили загребущие детские ручонки. Рабочие, электрики и монтеры говорили на непонятном ей языке, перекрикивая гудение, стук и стрекот машин. Инструменты казались продолжением их рук, единственной связью с допотопными ЭВМ – понятные и хорошо знакомые числа. В воздухе днем и ночью стояло осязаемое марево, оставляя холодный железистый привкус во рту.

Кира смотрела во все глаза. Ее завораживали гигантские ускорители частиц, похожие на врата в иные миры. Дедушкина лекция о приоритетных исследованиях и техническом оснащении не задержалась в маленькой голове. Обходным путем срезала насквозь, из одного уха в другое, осев в мозгу одним лишь желанием увидеть величественные машины в действии.

Младшая тем временем без особого интереса хваталась за полы халата, едва волоча ноги. Гудящие механизмы и бессловесные программы всухую проиграли мультфильмам и хвосту кошки Симы.

– Вангор Петрович, в «тихом блоке» ситуация. Вас срочно туда требуют.

Дедушка сдвинул кустистые серые брови. Он никогда не повышал голоса, мало шутил и крайне редко чему-то по-настоящему удивлялся. Все трагедии и маленькие радости поселковой жизни откликались на его лице одним строгим движением бровных мышц.

– Вы же не найдете дорогу сами, – в подземных лабиринтах НИИ плутали именитые профессора, что говорить о четверокласснице и трехлетке даже с пропуском замдиректора, – не вовремя я Лизу отпустил. И оставить вас здесь не могу. Ладно, пойдете со мной.

Немолодой инженер, в котором Кира узнавала одновременно нескольких отцов ее одноклассников, промолчал, но в вытянутом лице читалось непонимание.

О «тихом блоке» она слышала впервые. В производственных отделах НИИ гремело и грохотало все, на что падал взгляд. Вдоль огромных труб, опоясывающих сотни километров подземных уровней, жужжали юркие электрические машинки, на которых перевозили оборудование для ремонта, усталых рабочих и редких посетителей. Подобие тишины соблюдалось в одном административном корпусе, да и то лишь в присутствии Вангора Петровича.

Чем ближе они подходили к таинственному блоку, тем чаще дедушка доставал из кармана пиджака блестящий пластиковый пропуск. К девочкам ни у кого не возникало вопросов вплоть до последнего рубежа. Перед прозрачными дверьми – за ними сотрудники ходили в мягких тапочках, а стены, казалось, сложили из гигантских спичек – представитель службы безопасности наотрез отказался пускать Киру с Юлькой. Если аргумент о том, что во всем НИИ не найдется детских защитных костюмов, показался натянутым, то одно название «тихого блока» уже не вязалось с Бердяевыми-младшими.

– Девочки, стойте здесь. Никуда не уходите и ничего не трогайте, я скоро вернусь.

Предотвратив злостное нарушение режима, страж «тихого блока» едва не лишился табельного оружия. Кира вилась вокруг него ужом, умоляя показать настоящий пистолет. Ее одноклассники точно бы разрыдались от зависти. На всем острове неугомонной детворе, чьи отцы не охотились и не стерегли границы, оружием разрешали любоваться только издалека, да и то в краеведческом музее под присмотром дотошной смотрительницы.

Тем временем удрученная отсутствием зрителей Юлька некстати вспомнила о кульке с конфетами в дедушкином кабинете и отправилась на поиски.

Первый же поворот привел ее к бронированной двери со сложным электронным замком. Потоптавшись в тупике, она собралась с силами для обратной дороги. И тут же забыла о конфетах.

Прислонившись к серой стене, под мерцанием ламп «тихого блока», что просвечивали душу и помыслы, раскуривал папиросу странный мужчина. Он будто сошел с листовок, что школьники пачками собирали на пустошах и вокруг НИИ – с усатыми мужчинами в цилиндрах и россыпью твердых знаков, где попало. В долгополой белой парадной шинели, с офицерскими погонами на плечах, вытянув ноги в начищенных до блеска сапогах, он выглядел так сюрреалистично, что Юля вмиг осела на пол, задрав вверх голову.

В три года она, как Кошкина по нутру и Бердяева по документам, не ведала страха и не успела прослушать ни одного папиного курса ОБЖ для самых маленьких. Уже тогда военная форма вызывала в ней особый трепет.

Сверкающие пуговицы на мундире навсегда отпечатались в неокрепшем сознании, но не время, даты и любые другие подробности-подсказки в помощь привозному детскому психологу.

Офицер неспешно курил, выдыхая дым в противоположную от нее сторону. Юлька запомнила запах табака и полуулыбку под напомаженным усами, а затем ей в ладони прыгнула новехонькая монетка. Вновь забыв обо всем на свете, она вскочила на ноги и понеслась обратно к КПП – хвастаться подарком. В незнакомом бородатом профиле золота было даже больше, чем в улыбке детсадовской поварихи (два передних резца и четверо боковых слева).

У поворота Бердяева-младшая замедлила ход и оглянулась. Странный мужчина в белоснежной форме стоял на том же месте, под носком сапога чернел пепел раздавленной папиросы. На прощание он махнул ей рукой, как будто они прощались не в первый раз.

Киру старый рубль не впечатлил, ведь на него не купишь даже штучной жвачки в магазине. А дедушка Вангор, вернувшись из прозрачных дверей мрачнее тучи, спешно выменял монетку на кулек конфет.

Если бы в три года Юлька умела читать так же хорошо, как выпрашивать конфеты у взрослых, она бы заметила чеканную надпись на «решке».

3 рубля 1920 год.