𝙳𝙸𝚂𝙽𝙴𝚈 𝚃𝚆𝙸𝚂𝚃𝙴𝙳-𝚆𝙾𝙽𝙳𝙴𝚁𝙻𝙰𝙽𝙳× Male

- – — - – — - – — - – — - – — - – — - – —
Возрастное ограничение: 14+.
В описании присутствуют элементы физической близости. Все персонажи имеют подробное описание.

(100 дней с момента выпуска реакций. Автор приносит извинения за отсутствие некоторых персонажей.
(˶˃ ᵕ ˂˶) .ᐟ.ᐟ Автор полагал, что не доживёт до данного момента.)

- – — - – — - – — - – — - – — - – — - – —

Хартслабьюл.
Риддл Роузхартс.

—Я был без сознания. Я не мог... не мог дать согласие.
Ты знал. Ты знал, что я не в себе, и всё равно... сделал это.
Я... я не такой. Я не должен был...
Уйди. И если у тебя есть хоть капля совести... никогда не напоминай мне об этом.
*За дверью комнаты Риддла царила абсолютная тишина — ни единого звука, ни шороха, ни чьих-либо шагов. Казалось, даже воздух застыл в напряжённом ожидании, будто сама атмосфера боялась нарушить то, что происходило внутри. А там… там творилось нечто, чего сам Риддл Роузхартс ни за что не признал бы вслух. 
Внутри, за плотно прикрытой дверью, куда не проникал ничей взгляд, Т/И медленно склонился над красноволосым домоправителем. Их губы висели в опасной близости — не соприкасаясь, но и не отдаляясь, словно между ними натянута незримая нить, готовая вот-вот лопнуть. Риддл, всегда такой собранный и непреклонный, сидел на краю кровати, его золотистые глаза, обычно сверкающие холодной решимостью, теперь были расширены от шока — и чего-то ещё, чего он сам не решался назвать. 
— Ты… ты что себе позволяешь?! — попытался он выговорить, но голос предательски дрогнул, выдавая смятение. Вместо привычной команды или угрозы прозвучал лишь шёпот, почти беззвучный, будто он и сам не верил в происходящее. 
Т/И не ответил. Вместо этого он стёр последние миллиметры между ними, и в следующий миг Риддл почувствовал, как его мир переворачивается — в прямом смысле. От неожиданного движения он откинулся назад, а корона, всегда венчавшая его голову, с лёгким звоном скатилась на пол. Но сейчас ему было не до неё. 
Тишина. Только прерывистое дыхание, только учащённый стук сердца, только тепло, которого Риддл… не хотел отпускать. И мысль, пробивающаяся сквозь хаос в его сознании: 
«Это… нарушение всех правил…»
Но почему-то… он не сопротивлялся. 
Комната, некогда безупречно упорядоченная, теперь казалась чужим миром — миром, где правила теряли силу. Губы Т/И жадно приникали к его, горячие и настойчивые, не оставляя места для протеста. Риддл, всегда такой строгий и собранный, теперь дрожал в его объятиях, пальцы судорожно впивались в ткань рубашки, будто он боялся, что если отпустит — рассыплется на части. 
Их тела прижимались друг к другу, бедро к бедру, живот к животу, оставляя между ними лишь тонкий слой ткани — ненужный, раздражающий барьер. Риддл чувствовал, как сердце бешено колотится, кровь пульсирует в висках, а внизу живота разгорается незнакомый, но мучительно приятный жар. Он должен был оттолкнуть Т/И — обязан был, ведь это было нарушением всех мыслимых правил. Но… тело отказывалось слушаться. 
— П-прекрати… — вырвалось у красноволосого прерывисто, но даже ему самому этот шёпот показался фальшивым. Голос дрожал, а губы, едва освободившись, тут же тянулись к Т/И снова, словно ища потерянное тепло. 
Тот лишь глубже впился пальцами в его талию, прижимая их ещё ближе, и Риддл почувствовал, как разум затуманивается. Он больше не был безупречным домоправителем — сейчас он был просто юношей, потерявшим голову от прикосновений другого. 
И, возможно… ему это нравилось.
Всё произошло слишком быстро. Один момент они ещё целовались, а в следующий… Риддл уже не мог вспомнить, как оказался без своей тщательно застёгнутой униформы. Его разум отказывался анализировать, логика уступала место чему-то гораздо более примитивному.
— П-Подожди… — его голос, всегда такой чёткий и властный, теперь прерывался на каждом слове. Он хотел протестовать, хотел вернуть хоть каплю контроля, но тело действовало вопреки разуму. Ладони Т/И скользили по его бёдрам, оставляя за собой мурашки, и Риддл резко вдохнул, чувствуя, как его собственные пальцы впиваются в плечи партнёра. 
— Это… неправильно… — но даже эти слова звучали фальшиво. Всё в нём кричало, что это — единственное, что сейчас имеет значение. Горячее дыхание на шее, чужие губы на ключице, дрожь в коленях — он никогда не думал, что может быть таким… уязвимым.
И всё же… он не останавливался.
Его правила, его дисциплина — всё рассыпалось в прах. Под натиском чего-то, что он не мог назвать. Возможно, это была слабость. Возможно — свобода. 
Но в этот момент Риддл Роузхартс, всегда державший себя в жёстких рамках, наконец сломался.
И, к своему ужасу… он не жалел об этом.*

Саванаклоу.
Леона Кингсколар.

—Хэй, Т/И, ты поедешь на мою родину?
*В этой реакции с Леоной Т/И дотторе.
Долгие месяцы коварный Дотторе вынашивал свой замысел, словно паук, ткущий невидимую сеть. Каждая деталь была продумана до мелочей: место, способ усмирить гордого льва, путь к бесшумному похищению. Новые технологии лишь усложняли задачу, но разве это могло остановить того, чьё терпение было холоднее стали? 
И вот, когда отгремели празднества в честь победы в Закате Саванны, когда кубки звенели в честь триумфа, а дворцовая знать предалась веселью — Леона исчез. 
Сначала никто не встревожился. "Где-то задержался", "Наверное, отдыхает"— но когда звонки оставались без ответа, а его телефон нашли брошенным в покоях, по дворцу прокатилась волна паники. Куда пропал второй принц? 
А он лежал без сознания, унесённый в тень, словно добыча в когтях хищника. Новейшие технологии заглушили следы, и прежде чем кто-либо успел опомниться, Леона оказался в мрачной обители Дотторе. 
Сознание возвращалось медленно, будто сквозь густой туман. Голова гудела, тело отяжелело, будто налитое свинцом. Первое, что он ощутил — холод каменного пола под собой и жгучую стянутость верёвок на запястьях. 
Леона Кингсколар лениво приоткрыл один глаз, но под плотной повязкой царила кромешная тьма. Руки, заведённые за спину, онемели от тугого плетения, ноги тоже были скованы — каждое движение лишь затягивало узлы сильнее. Уши дёрнулись в попытке уловить хоть какой-то звук, а хвост резко дёрнулся, ударив по полу с глухим стуком. 
Леона сквозь зубы, с хриплой яростью:
— Чёрт… Это чья-то идиотская шутка? 
Он рванулся вперёд, мышцы напряглись до дрожи, но магия в верёвках ответила жгучим ударом, подавляя силу. Раздражённый рык вырвался из груди, а клыки блеснули в полумраке. 
Леона с ледяной насмешкой, просто сразу же ответил.
— Если это кто-то из Саванны — ты прекрасно знаешь, что будет, когда я вырвусь. А если нет… —оскал стал шире, почти звериным— тем интереснее тебе станет в последние секунды. 
Хвост снова ударил о землю, словно бич. Он ненавидел беспомощность. Ненавидел этот мрак. Но больше всего — того, кто осмелился поставить его на колени. 
Где-то в темноте раздался мягкий шаг. 
— Ох, Леона… — прошептал знакомый голос. — Ты всегда так драматичен.
Дверь скрипнула, пропуская в комнату высокую фигуру в маске. Дотторе вошел беззвучно, словно тень, и остановился у кровати, где лежал скованный лев. Его губы растянулись в медленной, расчетливой улыбке, а язык скользнул по нижней губе, будто пробуя воздух на вкус. 
—Вижу, ты уже очнулся,— произнес он, и голос его звучал как шелест ядовитого листа. — Как самочувствие?
Леона резко повернул голову в сторону голоса. Уши напряглись, улавливая малейший шорох, а хвост с грохотом ударил по кровати, выдавая ярость. 
— Ах ты жалкая тварь… — его рык был низким, словно предгрозовой гул. — Ты вообще понимаешь, на кого напал? Или твой разум столь же ничтожен, как у падали, которой ты пахнешь?
Он снова рванул руками, но магические путы лишь глубже впились в плоть. Когти вонзились в собственные ладони, но боль была ничто по сравнению с жаждой разорвать этого безумца. 
— Дела? О, просто восхитительно, — его голос звенел ядовитым сарказмом. — Обожаю, когда меня похищают уроды в масках. Особенно нравится антураж… Пахнет тленом и отчаянием. Это твой фирменный аромат?
Хвост дернулся в раздражении, но Леона уже искал слабину в своих оковах. Пока — лишь слова. Но если эти путы дадут хоть малейшую слабину… 
— Конечно, нет. Мой парфюм безупречен, — Дотторе усмехнулся и опустился на край кровати. Его пальцы, холодные и уверенные, скользнули по напряженному хвосту льва. 
Леона вздрогнул, как от удара током. Уши прижались к голове, хвост дернулся с такой силой, что мог бы сломать кость менее удачливому обидчику. Глаза под повязкой сузились, а голос превратился в звериное рычание. 
— Убери свою гнилую лапу, пока я не отгрыз тебе кисть. К черту!— слова вырвались сквозь стиснутые зубы, пропитанные дикой ненавистью. 
Он снова дернулся, когти впились в ладони до крови, но боль лишь подстегивала ярость. Все его тело было напряжено, как у хищника перед убийственным прыжком — если бы не путы, от Дотторе остались бы кровавые лоскутья. 
— Не волнуйся, я здесь по делу, — ученый оставался невозмутим. — Открой рот.
Леона замер на мгновение. Уши дрогнули, хвост застыл в напряженной дуге. Затем раздался хриплый, ядовитый смешок. 
— Ага. Конечно. Сейчас, мразь, открою. Как раз чтобы перекусить твою глотку, — он прорычал с убийственной вежливостью. 
Резко запрокинув голову, он оскалил клыки — острые, готовые вонзиться в плоть. Если Дотторе сунет что-то ему в пасть — он сомкнет челюсти без раздумий.
— Ну и нрав…— Дотторе лишь ухмыльнулся. 
В следующее мгновение он резко двинулся вперед, железной хваткой вцепившись в челюсть льва. Другой рукой он достал небольшой флакон и влил содержимое в горло Леоны, заставляя того сглотнуть. 
Леона дернулся, захлебываясь, кашляя, но магические путы и мертвая хватка Дотторе не оставляли шансов. Когти впились в ладони до крови, хвост бешено бился по кровати. Глаза под повязкой пылали — он ненавидел это. Ненавидел свою беспомощность. Ненавидел его. 
— Ты… мертв. Ты труп, понял?! Я разорву тебя, когда вырвусь, я—— голос оборвался хрипом. 
Тело внезапно напряглось, затем обмякло. Уши беспомощно упали, хвост перестал дергаться. Он еще был в сознании, но что-то было не так. Мышцы не слушались, мысли путались. Попытка зарычать превратилась в слабый хрип. 
— Ч… что ты… мне… — слова давались с трудом, язык стал тяжелым, как свинец. 
Голова бессильно упала на кровать. Он еще боролся, но зелье делало свое дело — тело больше не подчинялось. Лишь глаза под повязкой горели прежней яростью. Он запомнит это. И отомстит. 
— Ох, уже затих?— Дотторе наклонился, его пальцы в перчатках скользнули по обнаженным мышцам льва, изучая, оценивая. 
Леона не отвечал. Его дыхание было тяжелым, прерывистым, но сознание не покидало его. Тело лежало безвольно, но под кожей дрожали подавленные импульсы — каждый нерв рвался в бой. Уши были прижаты, хвост неподвижен, но если бы не зелье… 
Он бы уже пил кровь этого психа.
Тишина. 
Только прерывистое дыхание Леоны нарушало гнетущий мрак. Его голос, низкий и хриплый, прорвался сквозь стиснутые зубы, будто лезвие, затачиваемое о камень.
Слова падали тяжело, словно капли яда. Зелье сковывало тело, но не дух — даже сквозь повязку его взгляд прожигал Дотторе насквозь. Будь он свободен, будь не эти проклятые путы — он бы разорвал его клыками, чувствуя, как хрустит трахея под челюстями. 
Но вместо этого — только прикосновения. 
Холодные пальцы скользнули по бёдрам, впились в уши, заставив их дёрнуться в бессильной ярости. Когти Леоны вонзились в ладони до крови, но он даже не дрогнул — лишь рычание, глухое, как гром перед бурей, вырвалось из груди. 
— Я… сдеру… с тебя кожу… клочьями…
Не страх. Не мольба. Обещание.
Дотторе усмехнулся. 
Он действовал методично, как учёный, изучающий реакцию. Губы скользнули по животу, оставив влажный след. Пальцы впились в бёдра, раздвигая их, а зубы сомкнулись на шее — метка хищника.
Леона вздрогнул. 
Всё его тело взорвалось яростью. Мускулы напряглись до дрожи, хвост бился, как плеть в руках палача. Под повязкой глаза горели чистой ненавистью, а из горла вырвался рык, от которого задрожали стены: 
— Я… РАЗОРВУ… ТЕБЯ… ЖИВЬЁМ!
Но Дотторе лишь улыбался. 
Когда началось самое страшное — Леона замолчал.
Ни звука. Ни стона. 
Только кровь на губах от сжатых зубов. 
Только холод.
Тело отвечало предательскими реакциями, но разум был пуст — лишь одна мысль, ясная, как лезвие: 
Я убью тебя.
Он не дёргался. Не сопротивлялся. 
Просто запоминал.
Каждый толчок. 
Каждый вздох. 
Каждое унижение.
Когда всё закончилось, Дотторе аккуратно вытер его тело, оставил еду — куски мяса, которые Леона любил. 
Но комната была пуста. 
Не в буквальном смысле. 
Он всё ещё был здесь. 
Связанный. 
Безмолвный. 
Но если бы повязку сняли — Дотторе увидел бы пустоту.
Ту самую, что бывает в глазах льва перед тем, как он рвёт горло.
Леона не шевелился. 
Он ждал.
Потому что знал — цепи ослабнут.
И тогда… 
Тени в комнате сгустились. 
Где-то вдали скрипнула дверь. 
Но это уже не имело значения.
Он поклялся.
И клятвы королей не нарушаются.*

Октавинелль.
Азул Ашенгротто.

—Ты… ты смел… притворяться им…?!
*Поздний вечер. Монстро-лаунж.
Громкая вечеринка в честь выпускного — музыка, смех, звон бокалов. Студенты, перебравшие с алкоголем, теряли остатки сдержанности; атмосфера накалялась с каждой минутой. В VIP-зале, где воздух был густ от дорогих духов и сигарного дыма, собралась избранная компания.
Среди них — Т/И, глава Ветхого общежития: невозмутимый, уверенный, с тёмной шляпой, дерзко сдвинутой набок. Рядом — Азул, обычно собранный и сдержанный, теперь же с лицом, пылающим от выпитого, судорожно поправляющий галстук, который будто душил сильнее, чем следовало.
— О-хо-хо... — лениво потягивая коктейль, Азул наблюдал за перфектом сквозь полуопущенные веки; щёки его розовели от хмеля. — Кажется, ты сегодня особенно... настойчив. Неужели глава Ветхого общежития позволяет себе такие вольности?
Голос звучал насмешливо, но дрожал на последних словах, когда ты притянул его ближе.
— Ты... ты понимаешь, что это неразумно, да? — попытался отстраниться Азул, но движение было вялым, скорее для вида. — Хотя... кто я такой, чтобы отказываться от выгодного предложения...
Его усадили на стол, и он судорожно вцепился в край, чувствуя, как вся показная уверенность рассыпается на глазах.
— Моя репутация... если кто-то увидит... — протест сорвался с губ шёпотом, но даже он звучал фальшиво.
А потом — резкий жест: Азул сорвал шляпу с Т/И и прикрыл ею пылающее лицо.
— Чёрт возьми... — его голос дрожал, перемешиваясь с хриплым смешком. — Ты довёл меня до такого состояния... Какой же ты несправедливый...
— Эй!
Окрик Т/И прозвучал глухо, но Азул уже не слышал. Всё в голове мерцало, как старый кинопроектор: обрывки, вспышки, ничего цельного. Алкоголь делал своё дело.
И вдруг — губы на галстуке.
— Ч-что за... — Азул дёрнулся, резко отстранившись, едва не свалившись со стола. — Н-нечестно... так внезапно...
Он зажал переносицу дрожащими пальцами, пытаясь собрать рассыпавшиеся мысли.
— Я... я не должен был столько пить... Это... непрофессионально...
Слова — почти шёпотом, больше для себя. Но ты наверняка услышал:
— Почему именно сейчас... почему именно ты...
И вдруг — рывок. Азул вцепился в его рукав, глаза блестели неестественно ярко.
— Ты... ты точно осознаёшь, что делаешь? — голос его сорвался. — Потому что я... я уже нет.
Холодные пальцы в перчатках скользнули под рубашку, и Азул резко вдохнул.
— Ты... не имеешь права... — голос прервался, когда ловкие руки нащупали чувствительный участок ниже рёбер, заставив его выгнуться. — К-чёрту... остановись...
Но Т/И не слушал. Напротив — его движения становились всё увереннее, настойчивее. Одна рука задержалась на груди, вызывая бешеный стук сердца, вторая — медленно, слишком медленно — спускалась ниже...
— Нет... — Азул запрокинул голову, когда пальцы коснулись его через ткань брюк. Веки дрогнули, дыхание стало прерывистым. — Я... я не... ах...
Он пытался оттолкнуть его, но пьяное тело не слушалось, а каждое прикосновение лишь разжигало внутренний огонь. В голове мелькали обрывки мыслей: стыдно, нельзя, они увидят, я теряю контроль — но тело предавало разум.
— Т/И... — голос звучал хрипло, почти умоляюще. — Это... ошибка... мы должны остановиться...
Но даже эти слова звучали фальшиво — особенно когда пальцы нашли слабое место, и с губ сорвался сдавленный вскрик.
Азул резко зажмурился, когда ловкие пальцы Т/И прокрались под пояс его брюк. Холодный шёлк перчаток контрастировал с пылающей кожей, и его дыхание превратилось в прерывистые рывки. Каждое прикосновение выбивало из груди сдавленные звуки — то ли возмущение, то ли невольную мольбу. 
— Я... я прикажу тебя выгнать... — голос, задуманный как угроза, превратился в дрожащий шёпот, а последнее слово сорвалось в стон, когда пальцы сжали его. 
Его собственные руки впились в плечи Т/И, но не отталкивали — скорее цеплялись, словно ища опору, когда колени предательски подкосились. Голова запрокинулась, обнажая бледную шею, по которой струились капли пота. В ушах звенело, тело пылало, а низ живота сжало горячей волной желания. 
— Нет... нет, нет... — он шептал это, как заклинание, но бёдра сами подавались вперёд, жадно следуя за каждым движением. — Это... слишком... я не...
Т/И чувствовал, как Азул дрожит — весь, от кончиков пальцев до стиснутых зубов. Как его железный контроль рассыпается в прах. Как учащённый пульс бьётся под тонкой кожей запястья, которое он сжимал. 
И тогда он намеренно замедлил движения, заставив Азула застонать от нехватки. 
— Ты...!— глаза распахнулись, полные ярости и немой мольбы. — Не смей... играть со мной..
Но ты лишь ухмыльнулся, наблюдая, как безупречный маг трепещет в его руках, словно рыба, сорвавшаяся с крючка, но не в силах вырваться. И продолжал — то ускоряясь, то почти останавливаясь, пока Азул не начал бессвязно бормотать, смешивая угрозы и мольбы в один горячий шёпот. 
Когда волна накрыла его, он впился зубами в губу до крови, пытаясь подавить стоны. Тело выгнулось в дугу, пальцы впились в чужие плечи, оставляя багровые следы. А затем — обмякло, дрожа мелкой, неконтролируемой дрожью. 
В звенящей тишине VIP-зала слышалось только их прерывистое дыхание. 
— ...Я ненавижу— прошипел Азул, но без прежней силы, всё ещё цепляясь за Перфекта, как утопающий за соломинку. — Этого... не было.
Азул судорожно закусил нижнюю губу, пытаясь подавить предательские стоны, рвущиеся из горла. Но с каждым плавным, неумолимым движением пальцев Т/И внутри него самоконтроль таял, словно лёд под палящим солнцем. Ногти впились в скатерть, безнадёжно портя дорогую ткань, но ему уже было не до того. 
— Т-ты… чёртов… манипулятор… — выдохнул он, голос срываясь на высоких нотах, когда пальцы раздвинулись внутри, растягивая его ещё сильнее. — Я… я не… а-ах!..
Ты наклонился ближе, горячее дыхание обжигало шею, а свободная рука впилась в бедро Азула, сжимая с властной силой. Казалось, он знал каждый изгиб его тела, каждую реакцию — и использовал это безжалостно. Пальцы внутри изменили угол, и… 
— Н-НЕТ!— Азул резко выгнулся, глаза закатившись от внезапного удара по чувствительному узлу. Внутри всё сжалось, пульсируя, живот наполнился горячим напряжением. Он безуспешно попытался сомкнуть колени, но Т/И легко удержал его бёдра разведёнными. 
— Прекрати… немедленно…— прошипел Азул, но это звучало жалко, особенно когда его тело предательски подалось вперёд, бессознательно жаждая большего. 
Ты лишь усмехнулся в ответ, ускорив движения. Кожа внутри становилась всё влажнее, каждый толчок сопровождался сочным звуком, от которого у Азула пылали уши. Он закрыл лицо руками, но это не скрывало дрожь, пробегающую по телу, ни прерывистые стоны, вырывающиеся между пальцев. 
— Я… я не прощу… этого…— голос дрожал, сливаясь с перывистым дыханием, когда пальцы Т/И сомкнулись вокруг него снаружи, синхронизируя ритм. 
Всё смешалось— боль, стыд, нестерпимое наслаждение. Азул чувствовал, как теряет опору, как где-то в глубине живота нарастает волна, неумолимая и губительная. Он попытался предупредить, но вместо слов из горла вырвался лишь сдавленный вопль, когда тело взорвалось спазмом, вытянувшись в тугую струну.
Ошеломлённый, он уставился в потолок, сердце колотилось, будто рвалось из груди. В ушах стоял звон, а пальцы Т/И всё ещё медленно двигались внутри, вытягивая последние судороги.
— Ты… монстр… — прошептал Азул, но уже не верил своим словам. Всё, что оставалось — лежать, разбитый, пока стыд и странная пустота заполняли его изнутри. 
Ты наконец высвободил пальцы с лёгким, непристойным звуком. Азул вздрогнул, но не сопротивлялся,  когда его бережно усадили, поправив одежду. Мысли путались, голова была пуста. 
Он ненавидел это.
Ненавидел Главу Ветхового общежития.
Утро.
Луч солнца, пробившийся сквозь тяжёлые шторы, больно резанул по глазам. Азул с трудом приподнялся на локте и тут же схватился за голову — тяжесть, гул в висках, тошнота. Похмелье.
Он огляделся. VIP-зал «Монстро-лаунжа» был пуст — только следы вчерашнего безумия: опрокинутые бокалы, смятые салфетки, чья-то забытая шляпа...
— Что за чёрт...
Память отказывалась подчиняться. Обрывки: смех, музыка, чьи-то руки... но лица — будто сквозь густой туман. Он коснулся шеи — неприятная болезненность, как от сдавленных пальцев. Галстук болтался расстёгнутым, рубашка — помята...
— Что, чёрт возьми, произошло вчера?
Где-то в подсознании шевельнулось смутное ощущение: стыд, жар, чужие прикосновения — но он тут же отогнал его. Нет. Этого не было.
А потом заметил — аккуратная записка на столе рядом с бокалом воды и таблеткой от головной боли.
"Договор выполнен. Не благодари."
Без подписи.
Азул сжал бумажку в кулаке, лицо исказилось в гримасе.
— Кто-то... заплатит за это.
Но даже сквозь ярость просачивалось нечто иное — смутное, тревожное...
Чьи это были руки?
Он так и не вспомнил.
И, возможно, это было к лучшему.*

Помфиор.
Вил Шоэнхайт.

—Ты действительно думаешь, что такие дешёвые провокации могут на меня подействовать?  
*Место съёмок. Поздний вечер.
Сцена предстояла неприятная — по сценарию персонаж Т/И должен был грубо хватать Вила за руку, кричать про «долги» и «последствия». Всё это — ради «драматической атмосферы», как выразился режиссёр.
Но Вил и без сцены был невыносим.
С самого утра он язвил, комментируя каждую ошибку Т/И, издевался над его «дешёвой игрой», а к полудню и вовсе перешёл на откровенные оскорбления:
— Ты хоть понимаешь, что твоё присутствие здесь — это милость? — его голос был ледяным. — Бездарность, которая даже текст выучить не может, не имеет права называться актёром.
Т/И молчал. Ладони сжимались в кулаки. Это уже переходило границы допустимого.
И вот — сцена.
— Действие!
Т/И шагнул вперёд и схватил Вила за руку — куда сильнее, чем требовалось.
— Ты мне должен, — голос дрожал от злости, но в кадре это звучало идеально. — И я не уйду, пока не получу своё.
Вил чуть приподнял бровь — он уловил, что реплика была не по тексту, но камера продолжала снимать.
А дальше всё вышло из-под контроля. Это должно было быть всего лишь притворство, пара реплик и сдавленный голос под одеялом. Но сцена внезапно стала настоящей — слишком настоящей.
Режиссёр, к удивлению, не прервал съёмку.
А Вил... Вил испытал шок и странное отзеркаливание эмоций.
Он резко поднялся, поправляя манжеты с лёгкой дрожью в пальцах.
— Как ты посмел...
Мысли метались.
Чужое прикосновение на запястье — слишком горячее. Близость — слишком реальная. Вспышка... чего-то неосознанного. Не страха. Никогда страха. Но чего-то, что выскользало из-под контроля и заставляло сердце стучать не от ярости, а от... чего-то другого.
Он резко отвернулся к зеркалу — словно проверяя, не отражается ли на лице смятение.
— Отвратительно, — процедил сквозь зубы. — Ты не только бездарен, ты не понимаешь границ.
Но мысль не унималась: он сделал это нарочно.
Слишком крепкий захват. Слишком близко. Слишком...
— Это просто адреналин, — прошептал, глядя в своё отражение. — Обычная реакция на стресс. Больше ничего.
Но даже идеальный грим не мог бы скрыть лёгкий румянец на скулах — если бы кто-то подошёл достаточно близко.
— Эти дубли пойдут в утиль, — сказал резко, сжимая тюбик с тонером до хруста пластика. — И чтоб ты больше никогда не импровизировал в моих сценах. Ясно?
Голос звучал жёстко, но ему не хватало прежней ледяной уверенности. Это злило больше всего.*