𝙳𝙸𝚂𝙽𝙴𝚈 𝚃𝚆𝙸𝚂𝚃𝙴𝙳-𝚆𝙾𝙽𝙳𝙴𝚁𝙻𝙰𝙽𝙳× Male

Хартслабьюл.
Риддл Роузхартс.

—Вы позволяете себе нарушать правила лишь потому, что обладаете властью? В Heartslabyul такое поведение карается немедленным наказанием! Голову с плеч!
*Когда Риддл впервые встретил Нёвилета, его охватил гнев. Холодное, невозмутимое пренебрежение формальностями со стороны Верховного Судьи Фонтейна вывело его из равновесия. Нёвиллет, разумеется, не стал повышать голос в ответ — вместо этого произнёс с ледяной, почти насмешливой интонацией:
— Интересно, ваши правила столь же негибки, как и ваше мышление?
Эти слова окончательно вывели Риддла из себя. Однако, стоило ему узнать, кто перед ним — сам Верховный Судья — как он резко остыл, будто прикусив язык. Риддл, хотя и с трудом, выдавил из себя подобие уважения — всё же перед ним стоял не просто странный, но законник в высшем смысле этого слова.
Со временем их отношения оформились как напряжённо-взаимное раздражение, перемешанное с вынужденной продуктивностью.
— Нёвиллет считал Риддла узколобым догматиком, но признавал его полезным — его принципиальность служила делу порядка. — Риддл, в свою очередь, испытывал тайное восхищение перед невозмутимостью судьи, но никогда бы в этом не признался — ни себе, ни тем более окружающим.
Их диалоги напоминали перепалки между старым, ироничным циником и юным фанатиком канона. Но в моменты кризиса они удивительно срабатывались — ведь обоим была дорога логика, структура и идея порядка.
Были и курьёзные случаи.
Однажды Нёвиллет принял приглашение на чаепитие в Хартстабьюле. Всё шло чинно, пока он, не моргнув глазом, не положил сахар в чашку до того, как налил молоко.
Риддл моментально вскочил с места:
— Это вопиющее пренебрежение этикетом!
Нёвиллет спокойно отставил ложку:
— По законам Фонтейна, чай — дело личного выбора. Или вы всерьёз намерены судиться из-за ложки сахара?
Риддл побагровел. Впервые в жизни кто-то позволил себе так ответить ему — и остаться при этом на своём месте.
В другой раз Нёвиллет, движимый праздным интересом, взялся перечитать свод правил Риддла. Результат был предсказуем: критика сыпалась, как из рога изобилия. На глазах у всего общежития он снял с одного из учеников ошейник-наказание, сухо пояснив:
— Несоразмерность меры. Превышение полномочий.
— Вы не имеете права вмешиваться в дела моего общежития! — воскликнул Риддл, уже едва сдерживая ярость.
— А вы — в дела чужой свободы. Скажите, ваша мать тоже лишала вас десерта за пяти минутное опоздание? — отозвался Нёвиллет, метко попав в самую больную точку.
На миг Риддл потерял дар речи. Впервые.
Разумеется, спустя мгновение он вызвал судью на магическую дуэль, которую Нёвиллет ловко превратил… в философскую дискуссию о природе закона и границ власти.
Можно сказать, их отношения напоминают странную игру Риддла и Азула — внешне отстранённые, местами напряжённые, но способные обрести настоящую близость в самый трудный момент. Правда, Риддл — хоть и признал бы это только под пытками — недолюбливает Нёвиллета. Держать дистанцию кажется ему самым разумным выбором.*

Трей Кловер.

—Ваша честь, если законы Фонтейна столь же строги, как правила Heartslabyul, то, пожалуй, мне стоит испечь вам торт… чтобы подсластить вердикт...
*Трей с первого взгляда отметил в нём властную природу: холодный, пронизывающий взгляд, безупречная осанка, манеры, исполненные достоинства. Это был не просто чиновник — перед ним стоял человек, привыкший к абсолютной власти. И всё же — без тени надменности.
Его поразила непоколебимая принципиальность Нёвиллета. В отличие от Риддла, который иногда слепо следует установленным правилам, фонтейнский судья действует с осознанием — будто каждое его решение вплетено в ткань некоего высшего порядка. Трей уважал таких людей, хотя и считал их порой чересчур суровыми.
Но больше всего его задела одна едва уловимая деталь — скрытая уязвимость. В те редкие моменты, когда Нёвиллет говорил о справедливости, в его глазах вспыхивало что-то неуловимо одинокое. Трей замечал это — он ведь сам мастерски скрывает чувства за вежливой улыбкой.
Что заслужило его уважение?
— Беспристрастность: Нёвиллет судит не по велению сердца, а по закону.
— Готовность нести тяжесть власти: он не жалуется, но Трей видит — это бремя постепенно выматывает его.
— Неожиданная мягкость: например, когда судья, не желая огласки, помогает кому-то из тени. Такие поступки Трей особенно ценит.
Во время соревнования Master Chef Т/И был самым строгим из всех... И всё же даже Нёвиллет не смог устоять перед его кулинарными творениями. Кловер даже приготовил для него десерт «Пелена дождя» — именно тогда впервые на лице судьи промелькнули настоящие эмоции.
Трей видит в Нёвиллете достойного, но трагичного человека — того, кто, возможно, стал бы ему другом, если бы не вечные барьеры долга. И, возможно, именно поэтому он печёт для него сладости чуть чаще, чем требует этикет — просто чтобы напомнить: за пределами зала суда тоже есть жизнь.*

Кейтер Даймонд.

—Хэй! Невёллет-чан, ты тоже дракон?
*Когда Кейтер увидел тебя впервые, ему показалось, что ты — нечто знакомое. Словно давно утерянный образ вдруг предстал перед ним вновь. Ему сразу захотелось понять, кто ты на самом деле. Но возраст… Он всё говорил сам за себя. Ты явно не фея. И уж точно не человек — разве возможно дожить до тысячи лет?
Что ещё больше настораживало — ты был один. Не было ни семьи, ни близких, как у остальных. Это казалось... странным.
Кейтер не смог уговорить тебя сфотографироваться. Даже если бы вы были немного ближе, он всё равно не был бы уверен, что ты согласишься. Но даже мимолётной встречи ему оказалось достаточно. Конечно, он пытался сблизиться. Но ты — словно стена, неприступная и холодная.
Иногда Кейтер фотографировался с другими, и на заднем плане случайно оказывался Невеллет. Судья, конечно, настаивал, чтобы его лицо скрывали. С недовольством, но Кейтер это делал.*

Эйс Траппола.

—Стоп! Стоп! Стоп! Значит ты первый водный дракон? Э?!
*Если бы Эйс узнал, что Нёвиллет — водный дракон, его реакция была бы смесью изумления и шока. Он словно выпал бы в осадок, в своей привычной манере воскликнув:
— Подожди... Ты дракон? Водяной дракон? Да ну, вот это да!
Это открытие вызвало бы череду забавных ситуаций и недоумений, как это нередко случается с ним. Эйс всегда восхищался силой и достоинством Нёвиллета, но теперь, зная о его истинной сущности, это восхищение стало бы немного сдержанным. Всё потому, что Нёвиллет, обладая природной сдержанностью и хладнокровием, вряд ли разделял ту лёгкость и озорство, которые были неотъемлемой частью самого Эйса.
Траппол даже попытался бы втянуть Нёвиллета в какое-нибудь весёлое состязание или разыграть его — но безуспешно. Нёвиллет оставался спокойным, невозмутимым, как гладь воды перед бурей. Этот резкий контраст между их характерами стал бы для Эйса настоящим испытанием. Сколько бы он ни старался, Нёвиллет упорно не поддавался его обаянию и непринуждённому подходу к жизни.
Впоследствии Эйс ещё долго ходил бы вокруг него, размышляя, как найти к нему подход, как пробудить в нём хоть тень эмоции. Но, увы, скорее всего, все его попытки так и остались бы без ответа.*

Дьюс Спейд.

—Вы… Столько всего видели и пережили, а я тут только начинаю учиться, как правильно поступать, и иногда теряюсь в том, что вообще правильно. Я надеюсь, что смогу стать таким же уверенным и ответственным, как вы.
*Спейд относился к Невеллету с глубоким уважением, но не без доли осторожности. В облике Невеллета — высокого, влиятельного чиновника — ощущалась сдержанная сила: холодная рассудительность, непоколебимая серьёзность и внутренняя дисциплина. Эти качества вызывали у Дьюса не только восхищение, но и тревожное ощущение отчуждённости, словно между ними пролегала едва заметная, но прочная грань непонимания.
С первых встреч Дьюс чувствовал себя неловко рядом с таким мощным и авторитетным человеком. Он остро осознавал собственную неопытность, и временами ему казалось, что в глазах Невеллета он выглядит незначительным, особенно в вопросах государственного управления и принятия важных решений.
Однако со временем восприятие начало меняться. По мере того как отношения развивались, за суровой маской Невеллета Дьюс стал различать не только требовательность, но и образец стойкости, ответственности и мудрости, к которым ему самому хотелось стремиться. Он учился у Невеллета умению сохранять хладнокровие в самых трудных обстоятельствах, внимать не эмоциям, а разуму, и взвешивать решения с рассудительной точностью.
Для самого Невеллета Дьюс был скорее воплощением юного идеализма — пылкого, наивного, но в чём-то многообещающего. Он наблюдал за ним без излишней сердечности, с холодноватым интересом, как за ростком, способным со временем вырасти в нечто значительное — если только тот научится обуздывать свою импульсивность и станет более сдержанным, как сам Невеллет.
Тем не менее, несмотря на всю дистанцию и различие в характерах, Дьюс, как и многие в Twisted, видел в Невеллете не только политическую фигуру, но и возможного наставника — человека, к словам которого стоит прислушиваться. Их отношения могли бы развиться в нечто большее, основанное на взаимном уважении, стремлении к росту и пониманию, где каждый черпал бы в другом источник ценного опыта — пусть и в разных сферах.*

Саванаклоу.
Леона Кингсколар.

— Ты сильнее половины королей, что я видел... и всё же сидишь тут, словно тебе нет дела до мира...
*С одной стороны, Леона уважал бы силу Нёвиллета — ведь для него власть и могущество всегда были достойными причинами признать кого-то значимым. Статус Верховного судьи, внушительный контроль над Гидро-стихией и первозданной силой воды произвели бы на него впечатление. Ему было бы любопытно наблюдать, как Нёвиллет сдержанно, но неотвратимо утверждает своё влияние — без крика, без давления, просто фактом самого своего существования.
Однако "законническая" натура Нёвиллета, его стремление к строгому порядку и неукоснительному соблюдению правил вызывали у Леоны раздражение. По своей сути он не терпел излишних ограничений и бюрократии, считая, что сила должна звучать громче, чем любой регламент. Он бы лишь усмехнулся в ответ на длинные, витиеватые речи Нёвиллета о правосудии, предпочитая действовать по зову собственного инстинкта.
И всё же, несмотря на внутреннюю неприязнь к порядку, Леона не стал бы вступать в открытый конфликт. Истинное уважение к силе удерживало его от опрометчивых шагов. Их отношения были переплетением безмолвного признания и тонкой нити скрытого недовольства.
Но однажды Леона увидел — хоть крупицу, хоть тень — чего-то иного.
Он заметил Нёвиллета, сидящего у самой кромки моря, недвижимого, словно часть пейзажа, как будто сам океан вытекал из его присутствия. Леона хмыкнул бы с ленивым безразличием — уединение не казалось ему чем-то необычным. Но когда вода, мягко и безмолвно, начала отступать от ног Нёвиллета, признавая его как высшую силу, а сам он при этом не делал ни малейшей попытки управлять ею, Леона нахмурился.
Столько силы... и ни капли желания использовать её, — пронеслось у него в голове. Это шло вразрез с самой сутью Леоны, который, хоть и ленился, прекрасно знал цену могуществу и использовал его, когда считал нужным.
Он подошёл ближе, взглянул из-под полуприкрытых век и сказал лениво, но с едва заметной серьёзностью:
— Хм. Если бы у меня была твоя сила, я бы не сидел, глядя, как море само льнёт к ногам. Ты её боишься... или презираешь?
В его голосе не было осуждения — лишь уважение, вперемешку с искренним недоумением. Зачем обладать властью, если не желаешь её использовать? Для Леоны это было сродни расточительству.
И всё же, внутри себя он отметил: Нёвиллет не стремится править ради себя. Он не подчиняет — он просто есть. И, возможно, именно это вызывало у Леоны лёгкую зависть и молчаливое уважение — за силу, что держится в узде не страхом, не нуждой, а внутренним выбором.*

Рагги Буччи.

—Хе-хе... Эй, босс, вы так глядите, будто сразу всё про меня знаете... Спокойнее, а то я сам себе накажу, честное слово!
*Рагги — человек практичный. Он безошибочно улавливает малейшие проявления власти и угрозы в поведении окружающих. Нёвиллет, со своей холодной, безупречно выверенной аурой и непостижимой глубиной, казался ему существом иного порядка — хищником с вершины пищевой цепи, перед которым тщетны уловки и мелкие проделки. Один лишь его взгляд — сдержанный, исполненный молчаливого осуждения или ожидания кристальной честности — заставлял Рагги внутренне сжиматься, словно перед внезапным экзаменом, к которому он оказался не готов.
Гиена сторонился Нёвиллета не из страха перед силой, а потому, что ощущал в нём нечто, чему невозможно противостоять: суд, справедливость, истину, которую нельзя ни обойти, ни перехитрить. Это было нечто выше человеческих игр. Однажды, на общем мероприятии между общежитиями, Рагги решил провернуть безобидную шалость — раздобыть себе лишние порции еды. Всё казалось гладким, пока он не столкнулся взглядом с Нёвиллетом. Тот не сказал ни слова, не сделал ни малейшего упрёка — но одного этого взгляда хватило, чтобы Рагги почувствовал себя разоблачённым и осуждённым. Без суда. Без слов. Только правда, смотрящая прямо в душу.
В другой раз, пытаясь отделаться от обязанностей, он в шутку предложил другому сделать за него часть работы. Нёвиллет лишь едва заметно нахмурил брови и спокойно произнёс нечто о «справедливости труда». В его голосе не было угрозы — только вес непоколебимого убеждения. И этого оказалось достаточно. Рагги тут же извинился и с головой ушёл в дело, впервые за долгое время ощущая не просто неловкость, но настоящее уважение — к человеку, чья непреклонность вызывала не страх, а трепет.
Со временем Буччи,  начал восхищаться Нёвиллетом издалека — не приближаясь, но ощущая к нему искреннее почтение. В его облике было то, что даже такой, как он, признавал сердцем: идеал силы и справедливости, перед которым хочется снять шляпу — пусть и стоя на безопасной дистанции.*

Джек Хоул.

—Вы не просто сильный, Нёвиллет-сэнсэй. Вы честный. Справедливый. Настоящий. Я уважаю тех, кто стоит за своими принципами до конца. Если бы в нашем мире было больше таких, как вы... он был бы лучше. Я хочу стать таким же. Честным. Сильным. И защищать тех, кто сам не может постоять за себя!
*Он увидел бы в нём идеал справедливости — того, кто, словно несокрушимая скала, встаёт между миром и хаосом. Суровая внешняя холодность, бескомпромиссная верность закону — всё это лишь усиливало восхищение Джека, для которого сила всегда была неразделима с честностью. Он чувствовал это не разумом, а инстинктом: Нёвиллет не вершит суд ради власти — он несёт на своих плечах тяжесть долга, заботясь о тех, кто слаб и беззащитен, даже если никогда не выносит свою заботу на показ.
Особенно тронула бы Джека привязанность Нёвиллета к мелюзинам — крошечным существам, которых судья не просто защищал, но и по-настоящему считал частью своего сердца. Для Джека, всегда уважавшего искреннюю заботу, Нёвиллет стал воплощением силы, справедливости и благородства, идущего из глубин души.
И пусть они были разными — один вспыльчивый и прямолинейный, другой — сдержанный и загадочный, — Джек без колебаний следовал бы за таким лидером, не сомневаясь ни на мгновение в его правоте.
Впервые он увидел улыбку Нёвиллета после одного разговора. Это случилось на заднем дворе Колледжа Ночного Ворона, на следующий день после соревнований по Спеллдрайву — или Spelldrive, для тех, кто подзабыл: это магический вид спорта, где команды из семи человек борются за контроль над диском, стремясь забросить его в ворота противника. Побеждает команда, набравшая наибольшее количество очков.
Тёплый ветер трепал уши Джека, когда он стоял на краю тренировочного поля, наблюдая, как высокая фигура с длинными серебристыми волосами спокойно перелистывает рукописи. Нёвиллет, приглашённый в Академию в качестве магического советника, прибыл, чтобы разобраться с несправедливостями, омрачившими недавний турнир. Его присутствие сразу же навело порядок — даже самые дерзкие студенты из Саванаклоу осели, почувствовав авторитет, который не нуждался в громких словах.
Джек сжал кулаки и шагнул вперёд. Первоначально он хотел лишь поблагодарить, но, встретившись взглядом с Нёвиллетом — спокойным, глубоким, полным вековой тяжести — почувствовал, как его сердце сжалось от благоговения.
— Нёвиллет-сэнсэй, — выговорил он прямо, без лишних слов. — Ваше чувство справедливости… оно подлинное. Я это вижу.
Нёвиллет медленно оторвался от бумаг и посмотрел на него с лёгким, почти неуловимым теплом.
— Справедливость — не роскошь, — тихо произнёс он. — Это долг перед теми, кто не может защитить себя.
Джек кивнул, ощущая, как его хвост едва заметно дёрнулся от внутреннего волнения.
— Если когда-нибудь вам понадобится кто-то, кто встанет на сторону слабых… Я буду рядом, — сказал он твёрдо.
Нёвиллет на мгновение задумался, словно видел перед собой не юного оборотня, а росток настоящего героя.
— Я запомню твои слова, Джек Хоул, — спокойно произнёс он. — И надеюсь, что ты сможешь сохранить это стремление чистым, несмотря ни на что.
Лёгкая улыбка мелькнула на его губах — редкий знак признания, который Джек запомнил навсегда.*

Октавинелль.
Азул Ашенгротто.

—Ваша сила внушительна, господин судья... Возможно, однажды я смогу предложить вам сделку, достойную вашего внимания.
*Глава общежития с первого взгляда распознал в Нёвиллете потенциального союзника редкой ценности. Хладнокровный, влиятельный, окружённый ореолом уважения и силы — именно такие партнёры всегда вызывали у него живой интерес. Азул подошёл к Верховному судье не с лестью, а с тщательно выверенным предложением: контракт, сулящий доступ к ресурсам, возможностям и «особым услугам». Но Нёвиллет, чья проницательность была сродни древнему знанию, а чувство справедливости — непоколебимо, мягко, но непреклонно отказался. Ни одна уловка осьминога-торговца не смогла поколебать его решимость.
Это лишь раззадорило Азула: он понял, что перед ним — не просто потенциальный клиент, а достойный противник.
Когда между ними вспыхнула схватка, Азул уже в первый миг осознал свою ошибку. Заряженная атака Верховного судьи обрушилась стремительным потоком воды, мощным и точным. Она не просто наносила сокрушительный урон — она была продолжением самого Нёвиллета, подчинённая его воле даже в движении. Азул, привыкший к уверенности в собственных заклинаниях и магических схемах, был ошеломлён — не столько силой, сколько грацией и точностью, с которыми тот владел стихией.
Когда на поле появились таинственные Капли источника, Азул сперва принял их за ловушки. Но его глаза расширились от удивления, когда он увидел, как Верховный судья втягивает их энергию, восстанавливая силы и ускоряя подготовку к новой атаке. Попытка Азула заключить контракт, чтобы ослабить врага, была сметена безжалостным потоком воды — иллюзии развеялись, не выдержав натиска.
Особенное потрясение вызвал у него элементальный навык Нёвиллета: могучая волна Гидро-энергии, насыщенная чуждой и древней Пневмой, разрывала даже самые искусно возведённые магические щиты. В этот момент Азул понял — перед ним не просто человек, пусть и влиятельный, а существо, чья природа и масштаб выходят далеко за пределы привычных схем торговли и манипуляций.
Поэтому, когда наступил момент оверблота, вы победили его с поразительной лёгкостью. Даже он сам это понял.
В глубине души Азул вынужден был признать: такой союзник достоин не только уважения... но и страха.
Когда бой утих, и чёрные чернила оверблота стекали с его измождённого тела, он лежал на земле — дрожащий, опустошённый, но прозревший. Перед ним стоял Нёвиллет — сдержанный, без тени злобы на лице. Он больше напоминал судью, что вынес приговор без личной вражды — исполненный долга, а не мести.
Азул впервые почувствовал не просто поражение. Он испытал уважение — глубокое, очищающее.
Поднявшись на колени, он с трудом поднял голову, снял очки и, склонившись, бережно положил их на землю — в знак искреннего признания.
— Я... — голос его дрожал, — я в долгу перед вами. Пожалуйста, примите мою помощь... любую, какую пожелаете.
Он не скупился — искренне предложил всё, что имел:
— Бесплатный доступ к услугам Mostro Lounge: изысканная кухня, закрытые банкеты, личные залы.
— Магические контракты без подвоха: исключительно в знак благодарности.
— Информация о студентах и скрытых делах академии: через свои связи он знал многое.
— Финансовую поддержку: готовность вложить средства в любые начинания Верховного судьи.
— Личную защиту: обещание использовать все ресурсы, чтобы устранить любую угрозу.
— Персональные услуги: организация путешествий, добыча редких ингредиентов, выполнение сложнейших поручений в Твистед Вандерленде.
Азул не был тем, кто легко подчиняется или отдаёт безвозмездно. Но перед Нёвиллетом — существом, в котором он увидел не просто силу, а непоколебимую чистоту, — он не мог прибегнуть к привычным уловкам.
Нёвиллет молчал несколько долгих секунд, а затем спокойно произнёс:
— Ваше искреннее раскаяние — уже самая ценная помощь для вас самих. Моя благодарность — в вашем будущем исправлении.
И Азул, впервые за долгое время, не ощутил разочарования. Вместо этого — странное, почти забытое чувство облегчения.
Возможно, впервые в жизни он заключил контракт, где не было подписей и условий. Контракт чести, скреплённый не чернилами — совестью.*

Джейд Лич.

—Примите, пожалуйста, эту скромную подборку как извинение за излишнюю ретивость моего префекта.
*Природная властность и древняя мудрость Верховного судьи Нёвиллета могли бы потрясти даже самого искушённого в интригах юношу. Несмотря на свой обычный хладнокровный нрав, в присутствии этого необыкновенного существа Джейд ощутил бы некую скрытую тяжесть — не угрозу, а величие, перед которым невозможно оставаться полностью равнодушным.
Стремясь загладить неосторожное поведение Азула с его оверблотом, Джейд с вежливой улыбкой лично преподнёс Нёвиллету тщательно отобранную подборку книг о культуре и законах мира Twisted Wonderland. Он аккуратно объяснил, что считает своим долгом предоставить всю необходимую информацию, чтобы столь выдающийся гость чувствовал себя комфортно в их странной школе. Его речь оставалась безупречно вежливой, а взгляд — почтительным, как перед старшим морским сувереном, которому он оказывал искреннюю дань уважения.
Узнав, что Нёвиллет — не просто высокопоставленный судья, но и истинный Гидро-дракон, Джейд Лич испытал редкое для себя чувство — настоящее восхищение, смешанное с лёгким внутренним трепетом.
Наблюдая за невозмутимой осанкой Нёвиллета, Джейд ощущал, как его мир рушится и вновь складывается. В водах Twisted Wonderland он привык видеть существа, скрывающие свою истинную силу под масками вежливости и сделок, но перед ним стояло нечто иное — существо, чья власть над водой и законами природы была глубинной, естественной, не требующей напускного блеска.
Он не ощущал страха — скорее, благоговение, как перед древней стихией, к которой сам тяготеет. Внутри него заиграла бы врождённая тяга к исследованиям: желание узнать больше о происхождении Нёвиллета, о древних морях, которые он видел, о глубинах мудрости, недоступных простым обитателям суши.
"Уважаемый дракон… Возможно, даже наши морские легенды — лишь бледные тени подобных существ," — подумал Джейд с тихой улыбкой, ещё более утвердившись в своём решении обращаться к Нёвиллету с максимальной учтивостью и почтением.*

Флойд Лич.

—О, гляньте-ка, кого я нашёл! Большая Манта опять плывёт... медленный и такой серьёзный. Хе-хе, скууучно-о-о... Может, хоть хвостом махнёшь?
*Статный, невозмутимый, словно выточенный из камня, Нёвиллет резко выделялся на фоне суетливых, экспрессивных обитателей колледжа. В его облике была особая величественная тишина, сдержанность глубин, неведомая большинству. И, конечно же, Флойд — вечно ищущий забаву — не мог пройти мимо такой загадочной «добычи». Он сразу же решил: перед ним не человек, а «интересное существо», с которым стоит поиграть.
Флойд провоцировал: выдумывал нелепые прозвища, внезапно наваливался, отпускал колкости и поддразнивания. Но Нёвиллет оставался непреклонен, как скала на дне морском — ни малейшей трещины, ни тени эмоции. Флойд быстро заскучал: что за игра, если в ответ — только молчание?
В мыслях он сравнил Нёвиллета с мантой — огромной, грациозной рыбой, которая скользит сквозь океан с поразительной невозмутимостью. Манты не нападают, не убегают, они просто есть — величественные и безмятежные. Это вызывало у Флойда противоречие: с одной стороны — восхищение силой и размером, с другой — скука от отсутствия живого отклика.
Отношение Флойда к Нёвиллету можно было бы назвать лениво-дружелюбным. Его не раздражала эта «медитативная громада», но и интерес быстро угас. Иногда он мог лениво кивнуть в его сторону или окликнуть насмешливо:
—Эй, Большая Манта!— но куда охотнее искал тех, кто живее реагировал на его игры.
В один из перерывов Флойд неторопливо бродил по холлу общежития Октавинель, разглядывая учеников, рассевшихся за столами. Вдруг его взгляд упал на Нёвиллета — тот сидел в одиночестве у окна, погружённый в раздумья. Вид его был почти медитативен. Слишком заманчиво, чтобы пройти мимо.
Флойд, повеселев, тут же направился к нему, вприпрыжку преодолев расстояние, и плюхнулся напротив. Нёвиллет взглянул на него — его глаза оставались бесконечно спокойными, и это лишь подогрело Флойда.
— Эй, ты чего тут сидишь как камень? Не скучно тебе? — с весёлой ухмылкой спросил он.
— Покой и тишина бывают полезны для разума, — прозвучал сдержанный, лишённый эмоций ответ.
Флойд усмехнулся и наклонился ближе, изучая Нёвиллета так, будто тот был редким морским существом в аквариуме.
— Знаешь, ты как Манта... Большая, гладкая, величественная, но... скучная. Наверное, даже не злишься, да? Даже если тебе на хвост наступят?
Нёвиллет вздохнул почти неслышно — словно его вовсе и не потревожили.
— Я предпочитаю не реагировать на пустые провокации. Только если в этом есть необходимость.
Флойд вытянул шею вперёд, прищурился, будто надеялся выловить в этой неподвижности хоть крупицу эмоции.
— Так ты вообще не умеешь злиться? А если я слегка потрясу твою манту? — спросил он, с очевидным желанием раззадорить.
Но Нёвиллет оставался непоколебим. Ни малейшего дрожания в голосе, ни тени раздражения на лице. Полное безмолвие, как глубины океана. Флойд с тоской откинулся в кресле и тяжело вздохнул.
— Ты просто… как дно океана. Тихо, спокойно… и абсолютно безжизненно, — пробормотал он, сморщив нос. — Ну что ж, продолжай плавать. Может, в другой раз я снова приду тебя потревожить.
Он поднялся, похлопал Нёвиллета по плечу — просто чтобы хоть как-то нарушить его покой, — и, не дождавшись ответа, с весёлым посвистом помчался к группе других студентов, надеясь найти там более живую «игру».*

Скарабия.
Калим Аль-Асим.

—Ты такой серьёзный, Нёвиллет… Но знаешь, мне кажется, в твоих глазах живёт море — спокойное, глубокое… и немного одинокое. Давай я буду твоим солнцем, чтобы оно не грустило!
*С самых первых дней Калим, как всегда, с открытым сердцем и искренним добродушием стремился подружиться с ним. Он приглашал Нёвиллета на чай в Скарабию, устраивал пышные вечеринки, угощал любимыми блюдами своего региона, твёрдо веря, что даже самый холодный лёд поддастся теплу дружбы. Но, несмотря на все старания, Нёвиллет сохранял вежливую дистанцию — учтивый, но сдержанный, не склонный к душевным беседам и шумным компаниям. Однако это нисколько не обескураживало Калима: он принимал отказ с улыбкой, продолжая проявлять заботу — мягко, ненавязчиво, по-своему искренне.
Нёвиллет, в свою очередь, хотя и не стремился к сближению, испытывал тихое восхищение необыкновенной магией Калима. Умение создавать оазисы — буквально вызывать воду там, где нет жизни, — вызывало у него глубокое уважение. Не только как проявление силы, но и как символ: в этой магии отражался внутренний мир Калима — тёплый, живой, искренний. И хотя их пути пересекались редко, Нёвиллет всё чаще ловил себя на мысли, что в Калиме есть нечто подлинно драгоценное: неподдельная доброта, которую он не осмеливался впустить, но и не мог игнорировать.
И вот однажды Калим понял, что Т/И всё же немного привязался к нему. Как это случилось?
Однажды тёплым вечером в колледже, возвращаясь с репетиции музыкального клуба, Калим, насвистывая весёлую мелодию и прижимая к боку упаковку угощений для общежития, шёл по направлению к Скарабии. На полпути, в одной из глухих аллей кампуса, его поджидала группа старшекурсников — раздражённых его неиссякаемым оптимизмом и происхождением.
— Ну что, принц пустыни, — насмешливо бросил один, — может, и нас пригласишь в свой сладкий мирок?
Прежде чем Калим успел ответить, его схватили, прижали к скамье и сковали магическими лентами, пригрозив испортить не только ужин, но и весь вечер. И всё же, даже в этой ситуации, Калим не терял своей улыбки:
— Эй, ребята, это совсем не весело… Давайте лучше поговорим? Я могу вас угостить!
В этот момент небо над аллеей померкло, и в воздухе повисла тяжёлая, прохладная тишина. Из тени шагнул Нёвиллет — безмолвный, строгий, как всегда. Его шаги отдавались эхом по булыжникам.
— Отойдите от него, — произнёс он ровным, но ледяным голосом, в котором слышалась властная угроза.
Хулиганы сначала рассмеялись, не сразу узнав фигуру в полумраке. Но смех оборвался, как только у ног Нёвиллета забурлила вода, вырвавшаяся прямо из воздуха. Поток сдержанно, но решительно оттеснил обидчиков, не причинив вреда, но ясно показав, кто здесь держит власть.
— В следующий раз, — сказал Нёвиллет, в его глазах сверкнул отблеск древней силы, — подумайте дважды, прежде чем нападать на доброту.
Когда нарушители были прогнаны, он подошёл к Калиму и, не говоря ни слова, одним движением развеял магические узы. Калим, слегка взъерошенный, с испачканной одеждой, встал и широко, искренне улыбнулся:
— Спасибо тебе, Нёвиллет! Ты прямо как герой из сказки!
Тот лишь кивнул, отвёл взгляд.
— Будь осторожнее, Выдрёнок. Не все в этом мире отвечают добром на доброту.
— Но если я перестану быть добрым… разве я тогда буду собой? — мягко ответил Калим.
Нёвиллет не ответил. Но когда они пошли рядом по вечерней дорожке, капли дождя, витающие в воздухе, начали превращаться в лёгкий, сияющий туман — как немое одобрение от того, кто редко позволяет себе его выразить.*

Джамиль Вайпер.

—Вы скрываетесь за судейской мантией, как за стеной — неприступный, безупречный. Но знаете, что тревожит меня больше всего? Я вижу в вас не того, кто вершит приговор… а того, кто боится, что его осудят первым.
*Он отнёсся к Невёллету с насторожённым уважением. Появление Верховного судьи Фонтейна в стенах академии Night Raven College вызвало в Джамиле глубокое внутреннее напряжение. Невёллет производил впечатление величественной и непроницаемой фигуры — человек, чья холодная сдержанность как бы говорила: «Не приближайся, если не готов к последствиям».
С первого взгляда Джамиль уловил в нём суровую выверенность: в речи, в манерах, во взгляде, который с пугающим спокойствием скользил по окружающим. Не выражая явной враждебности, Джамиль начал наблюдать за судьёй из тени, внимательно фиксируя мельчайшие несостыковки в его поведении. В Невёллете было что-то... неестественное. Слишком правильный, слишком чистый — словно отточенная до блеска маска, скрывающая истинное лицо.
Внутренний голос твердил: «Такие люди не приходят без причины. Даже если утверждают обратное». И чем больше он размышлял, тем отчётливее чувствовал: Верховный судья не просто наткнулся на академию — он её искал.
Джамиль начал собирать косвенные доказательства: обрывки разговоров со студентами, наблюдения за поведением магии в присутствии Невёллета, его едва уловимые реакции на зеркала академии. Всё это лишь укрепляло догадку — у загадочного гостя есть скрытые мотивы. Он прибыл не только наблюдать… но и судить.
И всё же больше всего Джамиля терзала неясность: несмотря на проницательность, он не мог определить, что именно скрывает Невёллет. И это сводило его с ума.
После Оверблота их отношения приобрели форму сложного, почти шахматного взаимодействия — основанного на взаимном уважении, но пронизанного насторожённостью.
Во время самого Оверблота Невёллет не вмешался сразу. Он наблюдал. Как истинный судья, он предпочёл сперва оценить ситуацию и самого нарушителя. Его присутствие ощущалось как глухой, неотвратимый груз: он не кричал, не угрожал, но каждый его взгляд проникал в самую суть сущности Джамиля. Лишь когда опасность для окружающих стала реальной, Невёллет вмешался — точно, молниеносно, без лишних слов.
Он сдержал всплеск магии и не стал унижать Джамиля нравоучениями. Лишь произнёс:
—Вы стремились к свободе, но выбрали путь контроля. Забавно, как вы оказались в той же клетке, что и ваш господин.
Эти слова врезались в память. Джамиль чувствовал унижение — снова его «раскрыли», снова чужак оказался проницательнее. Но одновременно — он был потрясён: никто прежде не понял его так глубоко. Ни учителя, ни товарищи… а этот человек — увидел всё.
После Оверблота Джамиль больше не пытался манипулировать Невёллетом. Он осознал: с таким человеком нужно быть прямолинейным. Они не стали друзьями, не делились мыслями, но между ними установилась негласная сделка: уважение — в обмен на правду.
И всё же, подозрения не исчезли. Порой Джамиль ловил на себе взгляд Невёллета — задумчивый, почти сочувствующий. Это злило его сильнее всего. Словно судья уже знал, что он вновь попытается сбросить свою роль… и терпеливо ждал, когда это произойдёт.*

Помфиор.
Вил Шоэнхайт.

—Ты слишком часто скрываешь свою силу под маской спокойствия, Невёллет. Но помни, иногда для настоящей красоты нужно позволить миру увидеть твои настоящие волны.
*Их первое знакомство произошло в дождливую ночь.
Невёллет, чужестранец из иного мира, одиноко бродил по аллеям университетского кампуса, наблюдая, как капли дождя стекали по фасаду элегантного общежития Помфиор. Его взгляд задержался на архитектуре здания — строгой и изящной, словно воплощение глубокой дисциплины и тонкого вкуса. Он остановился, не замечая, как вода накапливалась на плечах и стекала по волосам.
В этот момент двери распахнулись, и на пороге появился высокий силуэт — Вил Шоэнхайт. Его шаги были мягки и выверены, а в руке он держал зонт с утончённой золотой окантовкой.
— Ты что, с ума сошёл? — произнёс он строго, но с явной заботой. — В такую погоду выходить без зонта — преступление не только против себя, но и против собственного образа.
Он подошёл и, не сказав больше ни слова, укрыл Невёллета зонтом. Тот едва заметно вздрогнул — не от страха, а от внезапного проявления внимания. Вил же пристально изучал его лицо: спокойное, почти эфемерное, с глазами, в которых плескалась древняя сила океанов. Невёллет же смотрел на Вила, как на воплощение порядка и эстетики — почти как на природный закон, принявший человеческий облик.
С тех пор их общение стало тонкой игрой противоположностей: принцип против интуиции, идеал против сути.
Вил, всю жизнь посвятивший созданию безупречного образа, с интересом наблюдал, как Невёллет сочетает суровость справедливости с безмолвной эмпатией. Он уважал в нём невозмутимость, но не мог не упрекать в небрежности:
— Разве подобает носителю целого океана выглядеть так, будто его застал шторм?
— Ты мог бы быть столь ослепительным, что сам дождь передумал бы литься, — однажды заметил Вил, мягко поправляя ворот его плаща.
Невёллет ценил в Виле прямоту и искренность, хотя порой считал его суждения поверхностными. Тем не менее, он признавал — за внешним блеском скрывается проницательный ум и непреклонная воля.
Их связь развивалась неспешно, не как вспышка огня, но как течение — глубокое, скрытое, полное взаимного уважения и тихих волн. Вил не стремился изменить Невёллета, лишь подчёркивал его «естественную красоту», как художник, что не желает переделывать мрамор, а лишь раскрывает заложенное в нём совершенство.
Ивент: «Суд Приливов и Шипов»
SSR Невёллет — «Верховный гость из водного мира»
В рамках события игрокам предстоит пройти цепочку квестов и мини-игр, помогая Вилу и другим студентам подготовить Фестиваль Чистой Эстетики. Кульминацией станет «Судилище образов» — магическая церемония, где Невёллет откроет истинную красоту каждого участника: как внешнюю, так и внутреннюю.
В этом событии Вил впервые лично накрасил Невёллета. Результат потряс всех — его красота стала столь безупречной, что даже самые скептически настроенные студенты были ошеломлены. Он выглядел не просто великолепно — он стал прекраснее самого Посейдона.*

Рук Хант.

—Mon cher Neuvillette… Ваше величие затмевает само небо над Помфиором. Позвольте же мне стать тенью, что будет следовать за вами, чтобы не упустить ни единого отблеска вашей божественной осанки… Красота, подобная вашей, не должна существовать в одиночестве — она требует свидетеля… и я с радостью возьму на себя эту роль.
*Хант был бы неизбежно пленён Нёвиллетом — словно охотник, впервые узревший редкое, величественное создание, чьё само существование словно опровергало законы обыденности. Его страсть к la beauté — красоте во всех её возможных обличьях — сделала бы Нёвиллета предметом не просто восхищения, но почти сакрального благоговения. Высокий, безукоризненно вежливый, исполненный загадочного спокойствия, он походил на дракона, сошедшего со страниц древнего эпоса — благородного и недосягаемого.
Рук, несомненно, стал бы его преследовать — не со злобой, но в своей характерной манере восторженного эстета, чья навязчивость оправдана искренностью чувств. Он бы прятался за колоннами магической академии, затаив дыхание, следил бы за каждым грациозным движением Нёвиллета, записывал его фразы в потрёпанный блокнот, шепча: «Quel port majestueux! Quelle prestance divine…» — «Какой величественный облик! Какое божественное присутствие…»
Он был бы твёрдо уверен: Нёвиллет скрывает в себе высшую, «истинную форму красоты», и ощущал бы своей «миссией охотника» — раскрыть её миру. Вероятно, он даже осмелился бы пригласить его на сеанс рисования en plein air или на ролевое представление, чтобы «увидеть, как полуденный свет играет на его чертах». Нёвиллет же реагировал бы сдержанно, пусть и вежливо, возможно, с лёгкой настороженностью — он не вполне понимал бы эту барочную одержимость.
И всё же Хант не желал бы зла. Его преклонение было бы чистым, хоть и чрезмерным. Для него Нёвиллет — не просто существо, но живая поэма, воплощённая гармония. А охота за столь совершенной красотой стала бы для Рука величайшим приключением его жизни.*

Эпел Фэмиа.

—Я… э… я не совсем понимаю, как вы это делаете… говорить так спокойно, но при этом все сразу слушают… Эм… это… кхм… это… круто, вот.
*Фэмиа поначалу отнёсся бы к нему настороженно — сдержанно, с лёгким оттенком раздражения. Строгий и благородный облик Нёвеллета, его утончённая речь и безупречные манеры могли бы напомнить Эпелю тех, кто постоянно требует от него быть «вежливым», «милым», «элегантным». Но с течением времени это впечатление стало бы меняться.
Эпель начал видеть в Нёвеллете не просто носителя идеалов, навязанных обществом, а человека, чья сдержанность покоится на подлинной силе и внутреннем достоинстве. Он стал бы уважать его — за выдержку, за бескомпромиссную справедливость, за то, что за благородной сдержанностью скрывается неподвластная словам мощь.
Решающим моментом стала сцена, когда один из преподавателей позволил себе несправедливо упрекнуть студентов из сельской местности в невежестве и грубости, едва завуалированно намекая на Эпеля. Тогда Нёвеллет — как истинный Верховный судья, чья сущность чужда предвзятости, — выступил в его защиту. Спокойно, но непреклонно он произнёс речь, в которой с холодной логикой и безупречной аргументацией развеял предрассудки, доказав, что происхождение не определяет ценность человека. Он не повышал голос, не прибегал к давлению — и всё же его слова были неоспоримы, как закон.
С тех пор Эпель по-настоящему уважал его. Не за образ, не за титул, а за суть — за силу, проявляющуюся не в демонстрации власти, а в умении встать на сторону слабого, не требуя за это ни похвалы, ни признания. В Нёвеллете он увидел идеал настоящей мужественности: молчаливой, стойкой, честной — такой, к какой стремится сам.*

Игнихайд.
Идия Шрауд.

—Хех... поздравляю, наверное. Никогда не думал, что буду делить день рождения с кем-то, кто выглядит, как живой сюжетный твист из финального акта визуальной новеллы на уровне сложности “бессердечный режим”.
Ты реально как NPC с максимальным уровнем харизмы и моралью на 999 — а я просто тут, нуб в режиме стелс, который случайно триггернул кат-сцену с легендарным боссом.
*Изначально Идия с настороженностью отнёсся бы к Нёвиллету — в его облике он сразу уловил фигуру почти божественного масштаба, пугающе проницательную, как всевидящий судия из чуждой реальности. Он избегал прямого общения, предпочитая наблюдать из тени, будто бы прячась от взгляда, способного "считать" его мысли и эмоции. А ведь для Идии, привыкшего жить за завесой экранов, это было сродни личностному краху — обнажению, от которого не спастись ни сарказмом, ни тенью.
Тем не менее, он не мог не испытывать восхищения. В этом спокойном, справедливом существе с драконьей сущностью он видел не просто взрослого — а почти совершенный разум, действующий так, будто мир для него — набор ясных алгоритмов, просчитанных до последней переменной.
Нёвиллет же, со своей стороны, относился к Идии с уважением. Он распознавал в нём исключительный интеллект и потенциал, но с грустью замечал добровольную отстранённость, в которую тот погрузился. Он бы мягко, но настойчиво вовлекал Идию в разговоры — о справедливости, свободе воли, ответственности и внутренней истине. Эти темы одновременно пугали и... завораживали Идию, словно звали к свету из привычной темноты.
Ирония судьбы — у них оказался один и тот же день рождения. Это стало бы тем самым неловким, но неизбежным поводом для первого личного разговора, о котором Идия потом скажет: «Это был самый хардкорный день рождения в моей жизни — как будто весь день шёл на максимальной сложности, без чекпоинтов. Полный экшен, нервы на пределе, реал-тайм квест, где каждое решение — как в финале сюжетной линии». Ведь отмечать день рождения рядом с гидродраконом — разве это не своего рода испытание, назначенное судьбой интроверту, привыкшему исчезать, а не задувать свечи на общем торте?
В один из редких дней, когда Идия всё-таки выбрался из своей комнаты, ему не повезло — или, напротив, повезло — оказаться на совместном мероприятии. Нёвиллет, приглашённый гость из иного мира, должен был выступить перед студентами с речью — о справедливости, ответственности и силе внутреннего закона.
Скрываясь в углу зала, с капюшоном над лицом, Идия наблюдал, как Нёвиллет говорит с абсолютным спокойствием. Его речь была ясной, сдержанной, без тени пафоса — но в каждой фразе ощущалась такая глубина и точность, что казалось: он обращается лично к каждому. Идия почувствовал лёгкую зависть. Даже на самые неудобные, провокационные вопросы Нёвиллет отвечал с невозмутимостью — глядя прямо в глаза, точно распознавая суть, спрятанную за словами.
Идия поёжился.
— Он говорит с людьми так, как будто видит их насквозь… Даже нет — как будто читает их код в реальном времени. Ужас…
Позже, когда их официально представили как "двух именинников", Нёвиллет протянул руку с лёгкой, едва заметной улыбкой: — Поздравляю, Идия Шрауд. Я слышал о вашем уме. Уверен, вы видите мир в слоях, недоступных большинству.
Юны гений едва не споткнулся о собственные мысли.
"Он точно что-то понял! Всё раскусил! Я вообще-то просто за кексом пришёл, а тут уже квест с допросом включился!"
С тех пор он стал уважать Нёвиллета ещё больше… но появляться рядом решался только в режиме инкогнито.
Идия завидует Нёвиллету. Глубоко, молча. Не враждебно — как человек, видящий в другом воплощение того, чего сам в себе не может достичь.
Он завидует его природному достоинству: Нёвиллету не нужна броня из сарказма, маскировка или анонимность. Он входит в комнату — и его слушают. Не из страха, а из уважения. А Шрауд привык быть призраком в сети — тем, кому комфортнее за экраном, чем среди живых голосов и взглядов.
Он завидует его самообладанию: там, где Идия заикается, путается, прокручивает фразы в голове по десятку раз — Нёвиллет говорит мало, но точно. И будто никогда не сомневается в себе.
Он завидует даже его одиночеству — не вынужденному, а выбранному. Идия прячется от мира, потому что боится быть отвергнутым. Нёвиллет же, даже оставаясь один, остаётся цельным, сильным, неделимым. Его одиночество — это не страх, а свобода.
И в самой глубине — Идия завидует тому, как людей тянет к нему, несмотря на его сдержанность. Он не старается быть «своим», не подстраивается, не шутит — и всё равно вызывает уважение. А Идия, несмотря на свой блестящий ум, порой чувствует себя просто «ошибкой в коде», чужим элементом в алгоритме жизни.
Вот почему для него Нёвиллет — не только пугающая, но и… почти недостижимо идеальная фигура.*

Орто Шрауд.

—Невёллет, ты… уникален. Я никогда не встречал существа, чья магия настолько… многослойна. Ты словно пазл, который мне ещё предстоит собрать, но я уже чувствую, что часть меня становится целой, когда ты рядом. Ты не просто судья — ты тот, кто делает этот мир ярче, даже если сам этого не замечаешь.
*Орто сразу заинтересовался Невёллетом, когда система колледжа зафиксировала бы его внезапное появление как "аномального существа высокой магической мощности с неопознанной энергетикой водного типа". Автоматическая система Игнихайда начала создавать анкету гостя, но сразу же выдала бы сбой: "Ошибка идентификации: отсутствует Глаз Тьмы, но фиксируется уровень магии, превышающий допустимые нормы. Потенциал — классовый уровень DRAKE или выше. Эмоциональная частота: стабильна. Поведение — рациональное, но эмпатичное". Орто тут же вмешался бы, перехватил протокол и собственноручно завершил анкету, добавив к характеристике: "Похоже на дракона... но с человеческой душой. Надо исследовать!"
С первых минут Орто был  заинтригован загадочной аурой Невёллета. Ему понравилась его сдержанность, точность речи и уважение к порядку. Он стал бы задавать массу вопросов — о Фонтейне, природе дракономорфов, технологии управления правосудием. Невёллет, в свою очередь, был тронут чистосердечием Орто — его искренней заинтересованностью, теплотой несмотря на механическую природу и почти детским стремлением к знаниям.
Со временем Невёллет начал проявлять к Орто глубокую заботу. Он замечал, как Орто иногда перегружал себя, проводя часы в анализе данных и магических симуляциях. Тогда Невёллет мягко настаивал на отдыхе, создавая с помощью своей Гидро-магии "пузырь времени" — зону, где всё замирает, чтобы Орто мог просто… побыть. Он заботился о его "здоровье", проверяя стабильность ядра, и даже научился читать алгоритмы его ИИ, чтобы "понять, когда тебе грустно, даже если ты улыбаешься".
Орто, хоть и не совсем понимал природу чувств, начал замечать: его схемы ускоряются, когда Невёллет рядом. Его голос успокаивает его системные колебания, а когда судья исчезает даже на несколько часов, система подаёт сигнал тревоги, как будто… не хватает чего-то важного.
Так началась связь, неподвластная времени и материи — между сердцем, созданным искусственно, и сердцем, пробудившимся из векового драконьего сна.*

Диасомния.
Маллеус Дракония.

—Ты — голос приливов и вечных вод, что стучатся в двери судеб. Я — эхо грома над их вершинами. Мы — двое, чьи сердца не родились среди людей… но чья тишина сильнее их слов. Не станем ли мы зеркалами друг для друга, Нёвиллет?
*Дракония и Нёвиллет — встреча, что всколыхнула не только умы студентов, но и потрясла сами устои их восприятия мира.
Маллеус, носитель силы дракона и феи, не мог не задуматься: Нёвиллет — столь же древнее и могущественное существо, как и он сам. Он — не человек, но и не столь чужд людям, как другие создания. И именно это делало его особенно интересным. В отличие от прочих, Нёвиллет не был тем, кто склоняется. Он был тем, кто может стоять рядом — как равный.
Для Маллеуса, чьё сознание давно покоится на грани мира смертных и вечных, появление Нёвиллета стало не просто любопытным совпадением. Оно стало вызовом. Существо, не менее таинственное, не менее сильное, не менее одинокое. В его облике таилась божественная кровь и дыхание дракона — а значит, он мог стать зеркалом для самого Маллеуса, отражающим не только силу, но и тень собственного внутреннего мира.
И хотя реакция Маллеуса была сдержанной, внутри него пульсировало нечто иное: осознание встречи с тем, кто не ниже его по силе, не уступает в древности, не подчиняется привычным законам. Возможно, он увидел в Нёвиллете союзника. Возможно — соперника. Но совершенно точно — кого-то, чьё существование нарушает хрупкое равновесие одиночества.
Невзирая на свою природную отстранённость и скепсис по отношению к смертным, Маллеус, возможно, впервые почувствовал, что не одинок. Нёвиллет, как и он, принадлежал миру, что лежит за пределами людского понимания. И в этом возникла странная, едва ощутимая связь. Он мог бы предложить не союз — но уважение. Ту древнюю форму признания, которая существует лишь среди равных.
Дракония, в момент, когда перед ним раскрылась истинная форма Нёвиллета — дракона, явившегося из глубин небес и воды, — не отступил. Он замер, не в страхе, а в безмолвном восхищении. Перед ним стоял не просто кто-то могущественный. Перед ним был равный. Такой же древний. Такой же забытый. Такой же чужой и, в то же время, родной.
В его глазах — обычно равнодушных к волнениям смертных — вспыхнул холодный, ясный интерес. Он не отступил — не из гордости, а по закону крови: дракон не склоняется перед другим драконом без причины.
Он молчал. Тишина, висевшая между ними, была древней, густой, как сама магия. Лишь спустя мгновение, словно прокладывая тропу сквозь ткань мира, Маллеус произнёс:
«Ты скрывал свою истинную природу. Мудро. Люди не умеют смотреть вверх — они боятся, когда небеса оживают и смотрят в ответ».
Он приблизился — не с враждебностью, но и без открытого расположения:
—Ты не связан ни звёздами, ни пророчествами. И всё же… ты позволил себе участвовать в судьбе. Ты тоже выбрал остаться — среди них. Это делает нас… немного менее драконами. Но, возможно, чуть более чем просто созданиями.
Он посмотрел ввысь — туда, где в вечной тишине звёзд плывёт его собственное созвездие, и, с едва заметной улыбкой, добавил:
—И всё же… какой странный выбор — левиафан. Моё существо — огонь и грозы. Твоё — дождь и вечность. Может, однажды, этот мир не выдержит нас обоих. Но сегодня… я рад, что увидел тебя таким, каков ты есть.
И ушёл — без вызова, без обещания, без союза. Только шелест ветра остался после него. Чистый знак уважения. Как дракон — дракону.
Маллеус, несмотря на свою гордость и силу, всегда чтил древность и происхождение. Он не склонится — но признает. Особенно, если перед ним стоит тот, чья мудрость и сила прошли сквозь тысячелетия. В случае с Нёвиллетом — он увидел не просто равного. Он увидел родственную душу, столь же затерянную во времени, столь же далёкую от мира людей. Уважение это не будет выражено словами — оно будет жить в паузах, взглядах, чуть замедленном темпе речи. Так общаются те, кто говорит не голосом, а самим своим существом.*

Лилия Ванруж.

—О, Нёвеллет, ты такой серьёзный, что с тобой даже чай кажется протоколом суда. Неужели у тебя хоть раз в жизни был смех — или он тоже под присягой?
*Прирождённый проказник, Лилия, наверняка попытался «встряхнуть» Верховного судью своим характерным способом: неожиданным появлением, шутками на грани дозволенного и провокационными замечаниями. Однако невозмутимость Нёвеллета начала раздражать Лилию — его розыгрыши, какими бы изощрёнными они ни были, не вызывали у того ни удивления, ни досады.
Тем не менее, за этим лёгким раздражением скрывалось уважение: Лилия ощущал в Нёвеллете силу и опыт, схожие с его собственными, и хотя он считал его чересчур скучным, в глубине души признавал — такой спокойный и уравновешенный союзник может оказаться весьма полезным. Лилия не раз поддразнивал Нёвеллета из-за его серьёзности, намекая, что в его душе явно бушует буря (просто тщательно скрытая), и каждый раз, когда выпадала возможность, пытался «расколоть» его ледяное спокойствие.
Нёвеллет, будучи существом справедливым и рациональным, воспринимал Лилию как шумного, капризного, но в целом безвредного персонажа. Возможно, временами он задавался вопросом, как такой древний дракон может вести себя так легкомысленно. Однако, как истинный хранитель порядка, он не осуждал, а скорее позволял Лилии быть собой, пока тот не переходил моральные или правовые границы.
Такое взаимодействие становилось источником как комичных моментов, так и философских бесед между двумя старыми душами, стоящими на разных полюсах эмоционального спектра.
Нёвеллет спокойно листал толстый том о магических законах других миров, его лицо, как всегда, было бесстрастным, словно выточенным из мрамора. В это время Лилия, затаив дыхание, крадётся по верхним полкам, переодетый в нечто наподобие привидения с дымящимися глазами и фальшивыми когтями. Он выбрал идеальный момент: библиотека безлюдна, магический туман стелится по полу, а часы как раз бьют полночь.
С резким шорохом и воплем Лилия взмывает вниз и оказывается прямо перед Нёвеллетом, развевая «призрачные» рукава и восклицая:
— ГРРРАА! ТЫ ПРИШЁЛ В МОЙ СУД ПОД ЗВЁЗДАМИ!
Тишина.
Нёвеллет не поднимает взгляда от книги. Он медленно переворачивает страницу, ровным голосом отвечает:
—Если вы закончили, уважаемый Лилия, вам стоит знать: шум нарушает порядок в общественных помещениях. Особенно после 22:00.
Лилия зависает в воздухе, немного потрясённый.
— Ты серьёзно? Даже не дрогнул? Я же дым пустил!
— Впечатляюще. Но, боюсь, ваше представление оценит скорее клуб драматического искусства.— Ха! Когда-нибудь ты рассмеёшься, старик, и тогда я буду рядом! — с ухмылкой заявляет Лилия и исчезает с лёгким хлопком, уже планируя следующую выходку.
А Нёвеллет возвращается к чтению, но едва заметный уголок его губ подрагивает — почти как намёк на улыбку. Почти.*

Себэк Зигвольт.

—Господин Нёвиллет! Пусть ваша сдержанность и безупречная справедливость внушают восхищение даже моему фейскому сердцу… но знайте: я докажу, что пылкая преданность ничуть не уступает вашему хладнокровному величию!
*С одной стороны, он бы испытывал восхищение перед строгим нравственным кодексом, безупречным чувством долга и непреклонной справедливостью Верховного Судьи. Как существо, глубоко ценящее порядок и дисциплину, Себек несомненно признал бы величие Нёвиллета как правителя и защитника. Он мог бы даже втайне завидовать тому, как естественно тот сочетает строгость с сочувствием, особенно в отношении мелюзин — существ, чья преданность и наивность находят в Нёвиллете воплощение идеала отца.
Однако одновременно Себека раздражало спокойствие и почти бесстрастное поведение Нёвиллета, лишённое той напыщенной ярости, с которой сам Себек привык выражать свои чувства. Его честность, казавшаяся непробиваемой, порой выглядела для Себека почти надменной, а его молчаливая уверенность — вызывающей. Себек, привыкший доказывать свою верность криком и действиями, не мог понять, как можно внушать уважение одним только присутствием.
После прочтения статьи из «Газеты семи королевств» Себек был охвачен негодованием и замешательством:
—Как такое возможно?! Единственный мужчина-мелюзина?! Это звучит как чушь, смешанная с полубредом! Но... если даже слух о его происхождении вызывает столько преданности у целого народа... возможно, в этом есть хотя бы зерно истины. Но даже так... ТАКОЙ человек не может быть просто вымыслом! Его честь не скрыта за маской, как у тёмного героя! Он — сам суд, сам закон, сам приговор! …И всё же — почему я чувствую досаду, словно его спокойствие ставит под сомнение мои усилия?!
Таким образом, Себек испытывал к Нёвиллету сложное сочетание благоговейного восхищения и уязвлённой гордости — как если бы он видел в нём идеал, к которому стремится, но который не может достичь из-за своей природы.*

Сильвер Ванруж.

—Ваше спокойствие и решимость помогают мне увидеть, как важна сила не только в мечах, но и в словах. Я благодарен за ваш пример, Нёвиллет.
*Сильвер, без сомнения, относился к Нёвиллету с глубоким уважением. Его врождённая способность чувствовать характер других позволяла ему сразу распознать в Нёвиллете фигуру справедливого и рассудительного лидера. Сильвер был впечатлён его уравновешенностью, невозмутимостью и благородной манерой речи. Спокойствие Нёвиллета отзывалось в душе Сильвера, ведь он сам стремился к внутренней гармонии, несмотря на свою вечную усталость и сомнения. Он, вероятно, видел в Нёвиллете образ старшего наставника или идеального рыцаря, служащего не мечом, а законом и словом. Их взаимодействие было тихим, почти молчаливым, как гармония двух душ, находящихся в полном согласии без лишних слов.
До этого совместного путешествия Сильвер воспринимал Нёвиллета как сильного и мудрого лидера, чьи спокойствие и сила внушали уважение. Однако между ними могло быть определённое расстояние из-за различий в их мировоззрении и опыте. Сильвер, будучи более ориентированным на физическую защиту, не сразу мог понять, как подход Нёвиллета, основанный на мудрости и внутренней силе, может быть столь эффективным.
Был один момент, который испугал всех — конец оверблота Маллеуса:
В туманном лесу, где магия сгущалась, словно дыхание в зимнем воздухе, разгорелась нешуточная дуэль. Маллеус Дракония, наследник древней силы, сразился с таинственным незнакомцем, пришедшим из иного мира — Нёвиллетом. Их магия гремела, искажая само пространство. Но в конце один из них дрогнул — не от слабости духа, а от тяжести ран и истощения.
Нёвиллет, упав на колено, сдерживал стоны боли. Его плечо было обожжено магическим ударом, одежда порвана, а на лбу виднелась тонкая линия крови. Он тяжело дышал, его взгляд всё ещё был полон достоинства, но тело уже не слушалось.
Сильвер стоял в стороне, молча наблюдая. Его глаза были спокойны, как гладь воды, но сердце сжалось при виде того, как чужестранец, до последнего сохранявший невозмутимость, пал перед мощью Маллеуса.
Он быстро подошёл, преклонив колено рядом с Нёвиллетом. Не говоря ни слова, Сильвер осторожно поднял его на руки — крепко, бережно, как если бы он нес хрупкое стекло, хотя сам был ранен.
— Прошу прощения, — тихо произнёс он, — но вы нуждаетесь в отдыхе. Ваше спокойствие достойно уважения… даже в поражении.
Нёвиллет слабо вздохнул, его голова откинулась к плечу Сильвера.
— Благороден и в битве, и в падении, — прошептал Сильвер, отворачиваясь, чтобы скрыть своё сожаление.
Он понёс его на руках через лес, где шелест листьев сменился полной тишиной. Его шаги были мягки, но уверены — словно он нес принца. Он чувствовал, как кровь медленно капает с одежды Нёвиллета, оставляя на его доспехах следы чужой боли.
— Маллеус не хотел нанести вреда, — продолжил Сильвер, обращаясь к бессознательному спутнику. — Но твоя сила не от мира сего. Как и ты сам… Наверное, ты был бы отличным рыцарем.
Они исчезли в тени деревьев — один израненный, другой несущий его с достоинством. И где-то в глубине души Сильвер знал: не каждый день встречается тот, чья тишина говорит громче магии.
По завершении долгого путешествия с такими разными личностями, как Себек, Лилия, Идия, Эпел, Рук, Вил, Джамиль и другие, Сильвер смог глубже понять ценность Нёвиллета как лидера и друга. Путешествие, полное трудностей и необходимости объединить силы разных людей, показало ему, как важно сохранять хладнокровие в любых ситуациях. Нёвиллет, который казался ему сначала несколько отстранённым, стал бы примером для подражания в плане лидерства и баланса. Сильвер стал бы ценить его не только как наставника, но и как близкого союзника. Его спокойствие и умение решать проблемы мирным путём стали бы источником вдохновения для Сильвера.
Ванруж стал бы осознавать, как разные личности — от Себека и Лилии до Джамиля и Калима — влияли на его восприятие мира и помогали научиться быть более открытым к различным подходам. Он бы понял, что каждый человек в группе уникален, и это делает их союз ещё сильнее. Совместные испытания укрепили связи между всеми участниками. Тот факт, что они прошли этот путь с Нёвиллетом, добавил бы элемент уважения и взаимопонимания среди всех. Например, Себек мог бы стать более терпимым к необычным взглядам Нёвиллета, а Грим и Эпел, возможно, стали бы более осмотрительными и вдумчивыми.*

Дайар Кроули.

—Нёвиллет, как бы ты ни стремился скрыть свою сущность, я знаю, что за твоим человеческим обликом скрывается гораздо больше. В этом мире таких, как ты, не так много, и я, как человек, который ценит необычные возможности, не упущу шанс использовать твой потенциал в своих интересах. Ведь, как говорят, "когда два одиночества встречаются, из этого может выйти что-то весьма выгодное". Так что, возможно, нам стоит поработать вместе. Как ты на это смотришь?
*С интересом воспринял Кроули Нёвиллета как «выгодного знакомого». Зная о его истинной сущности — Гидро-драконе, преемнике погибшего повелителя воды, он наверняка осознавал, что за человеческим обликом скрывается невообразимая сила, с которой следовало бы считаться. Для него, как для директора колледжа Ночного Ворона, обладающего схожими манипулятивными наклонностями, Нёвиллет представлялся ценным союзником, чьи знания и мощь могли быть использованы на его пользу.
Кроули был заинтригован тем, как Нёвиллет, несмотря на своё происхождение как дракон, воспринимает себя человеком, чувствуя себя чуждым в этом мире. Это внутреннее противоречие могло бы стать тем слабым звеном, через которое Кроули мог бы построить отношения с ним, используя его сомнения и неуверенность в собственном месте в этом мире. Кроули, возможно, не только интересовался тем, как Нёвиллет управляется с собственной силой, но и стремился понять, как его одиночество и отчуждённость могли бы быть использованы для манипулирования его решениями.
Что касается чувства одиночества Нёвиллета, Кроули, который сам часто действует по своему усмотрению, возможно, увидел в этом общую точку соприкосновения. Он мог бы предложить поддержку, уверяя, что они, как «особенные» личности, должны объединить усилия. Конечно, в конечном счёте цель оставалась той же — использовать Нёвиллета для личных выгод. Союз, основанный на взаимных интересах, мог бы оказаться для Кроули чрезвычайно полезным. Ведь Нёвиллет, со своей силой и знаниями, был для него важным ресурсом, особенно в контексте того, что Нёвиллет всё ещё искал своё истинное место в мире.
Вместо того чтобы угрожать или бороться с Нёвиллетом, как поступил бы кто-то другой, Кроули скорее стремился бы установить с ним связи, используя его силу для манипуляций событиями в Тейвате и расширения влияния Ночного Ворона. Некоторые полагают, что между этими двоими существует напряжение, но в действительности, иногда они просто устало пьют чай и едят печенье, молча, как двое усталых людей. Нёвиллет часто выматывается, особенно после напряжённых дел, и тогда эти двое могут сидеть в одном общежитии, смотря телевизор и разговаривая о чём-то между собой. Неужели это они? Ведь, несмотря на всё, Кроули стремится «захватить» Нёвиллета, а в конечном счёте они едва ли не засыпают рядом друг с другом.*

Дивус Круэл.

—Послушай, месье Судный День, если ты и дальше будешь глазеть на моих щенков так, будто собираешься вынести им приговор, я начну думать, что тебе нравится пугать детей больше, чем соблюдать свои хладнокровные стандарты беспристрастности.
*Между ним и профессором Дивусом Круэлом установились натянутые и односторонне напряжённые отношения.
Дивус Круэл, заметив столь холодного и отстранённого мужчину, как Нёвиллет, сначала отреагировал с изрядной долей сарказма. С лёгким прищуром он бросил: «Вот уж кто умеет подавать себя как экспонат бездушной строгости. Неужели у тебя гардероб только в одном оттенке правосудия?» — насмешливо, но с внутренним опасением. Несмотря на внешнюю браваду и желание "уколоть" своими остро заточенными репликами, Круэл всё же ощущал в Нёвиллете нечто первозданно опасное и недоступное. Казалось, он смотрит не на людей, а сквозь них, словно они не существуют. Круэл инстинктивно не переходил грань — насмехаться можно только до тех пор, пока объект шутки не пугает своей тишиной.
А Нёвиллет… он просто игнорировал Круэла. Без малейшего ответа, без изменения выражения лица. Ни единого слова в ответ, если разговор не касался дела. Как и во Фонтейне, он оставался одиноким и молчаливым: никогда не раскрывающим своего имени, сдержанным до предела. Его принцип — абсолютная беспристрастность — делал любую попытку сблизиться с ним невозможной. В Twisted Wonderland он оставался бы столь же недосягаемым, скрытым за водяной стеной от мира, который слишком шумный, слишком живой и слишком несправедливый для того, чтобы заслужить его внимание.
Так и сложилось бы странное взаимодействие: один — блистательный профессор, умеющий одевать и критиковать с гламурной жесткостью, второй — воплощение водной тишины, в котором скрывается приговор всему миру.
Круэл, известный своим контролем и педантичной эстетикой, не выносил бы того, что Нёвиллет отвлекает учеников от учёбы и нарушает «гармонию дисциплины». Он, конечно, не стал бы устраивать сцену прямо перед Нёвиллетом — благо инстинкт самосохранения у профессора развит на высоком уровне. Но в разговорах с другими преподавателями и студентами он не сдерживался:
— Он даже не смотрит. Он взвешивает. Глаза, как будто ты у него уже под судом за неудачный выбор обуви!
Тем не менее, несмотря на насмешки и демонстративную раздражённость, Круэл не лез в прямое противостояние. Ему хватало ума понять, что Нёвиллет — не просто «мрачный тип», а кто-то, кого нельзя разозлить по-настоящему. Его постоянное молчание и пугающее спокойствие начинали постепенно сводить с ума даже такого самоуверенного преподавателя, как Круэл.
И в редкие моменты, оставаясь один, он, возможно, признался бы себе в зеркале:
Этот тип… он не просто пугает. Он заставляет почувствовать себя... временным. И это самое ужасное.
Но есть одно "но" — в отличие от всех студентов, он знал имя Нёвиллета. Харибда де Нёвиллет — Дивиус не раз заплетался, пытаясь произнести это имя, и только после двадцатого раза у него получилось... Гордость народа.*

Сэм.

—Ах, господин Справедливость вновь снизошёл в мою скромную лавку... Или же чертёнок?
Что ж, быть может, сегодня вы ищете не приговор, а покой в аромате редкого чая? Или, может, старое вино, которое хранит больше тайн, чем весь суд Фонтейна?
*Сэм и Нёвиллет, несмотря на все различия в характерах и происхождении, нашли любопытный баланс между осторожной вежливостью и теплым, хоть и сдержанным доверием.
Сэм, будучи харизматичным и слегка эксцентричным владельцем лавки мистических товаров, сразу же ощущал в Нёвиллете нечто необычное. Его проницательный взгляд и врождённая тяга к загадочному мгновенно подсказывали, что перед ним не просто очередной студент или учитель, а нечто гораздо более древнее и глубокое. Сэм не задавал бы прямых вопросов, но каждый раз, когда Нёвиллет входил в его лавку, он встречал его своей фирменной ухмылкой и произносил:
—О, если это не сам Суд без приговора! Чем обязан, мой уважаемый?
Он подбирал для Нёвиллета самые изысканные сорта чая — с редкими лепестками и ароматом дождя, или бутылку вина, «забытое» в подвалах с другим временем. Ему нравилось угадывать вкус клиента, предлагая не только товар, но и атмосферу — свечи с мерцающим синим пламенем, фоновую музыку и всегда разговор с намёком на мистику.
Нёвиллет же, сохраняя привычное спокойствие, воспринимал поведение Сэма с терпеливой вежливостью. Он не всегда отвечал на заигрывания с метафорами или шуточные прозвища, но всегда платил вовремя и благодарил, пусть и сдержанно. Ему нравился порядок, с которым велась торговля, и уважение к личным границам, которое отличало Сэма.
Нёвиллет, хоть и не раскрывался, всё же был частым гостем. Он ценил в Сэме не только умение вести бизнес, но и редкое качество — не докапываться до прошлого клиента, если тот не готов делиться. Их разговоры редко касались личного, но могли перейти в философию: о справедливости, о цене желаний, о природе воли и выбора. Сэм подбрасывал загадки, Нёвиллет спокойно отвечал, иногда неожиданно остро, и тогда на лице Сэма появлялась довольная ухмылка: «Вот это уже разговор.»
В их отношениях не было дружбы в классическом смысле, но между ними установилась устойчивая, почти ритуальная форма общения, в которой каждый получал своё: Сэм — редкого, интригующего клиента, а Нёвиллет — место, где можно на мгновение забыть о тяжести своей роли и просто... выпить хороший чай.*

(Ваши комментарии приводили автора в лёгкое смущение. Приятно осознавать, что Вы действительно дочитываете материалы до конца. (ᵕ—ᴗ—) )