7. Похороны
Пучеглазые берёзы убегали от меня — или это я летела от них с невероятной скоростью. Я не знаю.
Холм — лесок — ручей — поляна. Когда-нибудь и целый лес. Когда-нибудь — река. Через запотевшее окно сложнее что-то разобрать. Мы ехали с братом на отдых.
Последние три дня родители крутились вокруг меня — после выписки из больницы дом стал светлее, больше, вкуснее. Мне казалось, они правда переживали. Видимо и я люблю их.
Вцепляясь в постельное белье на матрасе — поджала ноги под сиденье. Каникулы, это ведь что-то приятное. Но всё равно страшно. Страшно ехать вдвоем с Джонатаном в новое место — сколько всего он натворил за последние дни. Самое противное — он ведь даже не догадывался об этом!
В вагоне было невыносимо жарко — кондиционеры не работали, и я уже пропотела насквозь.
Старая христианка (на ней висел золотой крестик, который покраснел от жары) нервно вышивала на боковом сиденье. Я наблюдала за этой старушкой несколько минут — зеленая полоска пряжи медленно вырастала в ветвистый куст.
Её заляпанный стакан больше не мерцал — поезд заехал в туннель. Она громко откашлялась. Вдалеке послышался детский плач. «Тише, детка, сейчас снова станет светло». Стало. Горячий луч отскочил от чистой грани столетнего стакана и врезался прямо между глаз.
Бабушка оглянулась на меня и медленно открыла рот. Я отвернулась, и решила, что разглядывать пробегающие мимо яблони гораздо интереснее, чем сухие губы какой-то рыжеволосой старухи. Спелые плоды качались на ветках и лежали на траве. Те, что под деревом мигали фиолетовыми полосками, растянутыми как овалы на мутном стекле.
Вокруг — Бог знает почему? — запахло церковными свечами (может, всему виной эта морщинистая психопатка, сжавшая крестик сухой ладонью)
— О чём задумалась? — Джонатан вернулся из трясущейся уборной, и сел напротив меня. Его постель слегка помялась — на глянцевой, белой простыне появились маленькие морщинки. Он разгладил их рукой.
— Да так... Думаю, куда пойдём в первую очередь.
— Сначала заселимся, а там и решим! — мягко улыбнувшись, он опёрся на стол локтями и взял чашку чая, — Будешь?
Я тут же поняла, как сильно хотела пить всё это время.
— Конечно! — схватив кружку, я резко сделала большой глоток, — Ай! Как горячо!
— Боже мой, обожглась? — руки брата схватили бутылку с холодной водой и быстро плеснули её в кружку, — Сейчас разбавлю!
Поезд запнулся — Джонатан дернулся и случайно разлил воду прямо на мою новую юбку.
— Чёрт!.. — с покрасневшим лицом я прижалась к кожаной спинке.
— Ой, Лия, я случайно! Прости, — мой брат начал тянуться ко мне со своей бумажной салфеткой. Как будто это сможет что-то исправить!
— Сиди спокойно! С тебя достаточно... — я схватила рюкзак и выбежала в узкий коридорчик. Крошечная бабулька неожиданно дернула меня за руку, медленно отпустила нижнюю челюсть и тускло прошептала (теперь я её расслышала) — Покойся с миром, деточка!
— Что вам надо? — голос Джонатана прозвучал где-то далеко слева, но я сразу представила его нахмуренные брови и поджатые губы — он всегда выглядел так, когда злился.
Я лишь тихо попросила её — Отпустите... — выдернула руку и побежала дальше. Однако сзади раздался металлический треск, я обернулась — серые спицы проскользнули под матрас брата. Лицо бабушки побелело. А поезд продолжал трястись.
По дороге до туалета я подпрыгивала и дрожала, словно маленький мячик для гольфа. Лысый толстяк в салатовой футболке держал в руках фарфоровую куклу своей дочки — это она испугалась неожиданной темноты несколько минут назад — я еле обошла его, как сразу же передо мной выплыл кучерявый подросток и пошёл спереди. Из-под его коротких джинсовых шорт торчало крохотное родимое пятно.
Теперь мы подпрыгивали и дрожали вдвоём. Кабинки оказались свободны, парень сразу нырнул в ближайшую — я даже не разглядела его лица — а я в ту, где можно было вымыться, мы ехали на поезде нового образца.
Голубые шторки разделяли туалет с душевой, я положила рюкзак под них, села на закрытый унитаз и начала рыться в своих вещах. Несколько пузатых книжек, граненный стакан, тапки, новые джинсы и несколько летних блуз — наконец я добралась до запасных домашних штанов.
Поезд начал останавливаться в тот момент, когда я практически разделась догола. Из-за неожиданного торможения я случайно уронила бусы, пластиковые жемчужины проскакали по полу. Я потянулась собрать разбежавшиеся в разные углы бежевые шарики, как вдруг свет начал мигать и по двери застучали.
Нет, не застучали — заколотили. Жестоко. Безжалостно. Бам-бам-бам! Словно дверь это всего лишь тесто, которое нужно хорошенько отбить.
— Ещё минуту! — сгорбившись над глянцевым полом, я захватила последнюю бусину и резко натянула клетчатые кюлоты.
Снаружи продолжали колотить.
— Отойдите от двери чёрт подери! Я уже выхожу!
И я вышла. Вышла с единственным желанием посмотреть этим негодяям в лицо, как вдруг за порогом оказалась так темно, что единственное что я смогла рассмотреть — две металлические раздвижные дверцы. Людей в небольшом коридорчике не оказалось.
Поезд тронулся. Металлический стук появился вновь, и я поняла, что никто на самом деле не стучал по моим дверям — это были лишь те самые две металлические раздвижные двери между вагоном и туалетами.
Но ведь поезд стоял, когда я была внутри...
Из соседней кабинки я вдруг услышала сиплый мужской напев, сначала он звучал тихо и неразборчиво, я даже не обратила на него внимания — ну что же теперь, всем молчать!
Облокотившись на бежевую стену (сейчас она казалась темно коричневой), я поняла, что чего-то не хватает. Рюкзак! Я вспомнила, как положила его под шторки.
Вернувшись в кабинку, я оглянулась по сторонам и быстро провела по ткани руками — рюкзака там не было.
Недоумевая, я вдруг услышала резкий хлопок у себя за спиной — наверное, это отчаянье решило окончательно захлопнуть меня, словно крышкой дубового гроба.
— Эй!
Я дергала ручку, стучала по обработанному металлу (этот стук просто застрял у меня в ушах), пинала и чуть ли не царапала проклятую дверь. Всё бес толку.
— Откройте меня!
Голубые шторы неразборчиво тряслись вместе со мной. Я облокотилась на руки и прикрыла ими мокрые от слёз глаза.
Мужской голос продолжал петь — на самом деле сейчас он уже просто кричал, но я никак не могла понять — как этот кучерявый подросток так лихо роняет такие низкие ноты.
— Упокой грешную душу рабы твоей...
Сопляк, какой ещё рабы? От возмущения я вдруг оторвала ладони от лица и увидела.
Увидела дряхлые, пыльные занавески, за которыми несколько разбитых стеклянных банок катались по полу вместе с разноцветными пилюлями и тихо цокали там, внизу, где потертый, деревянный пол жалостно скрипел на горбатых кочках и неожиданно стонал после крупных валунов.
Джонатан сидел за рулем старого грузовика, в котором всё ещё пахло кислым спиртом. Он привязал мои руки в разодранной медицинской кушетке двумя тонкими веревками, больно натирающими запястья.
Дурак! Видимо он решил, что я не очнусь раньше задуманного.
Мне хотелось закричать, но липкая перчатка во рту зашевелилась плотным комком. Так даже лучше!
Я молча потянулась к ногам — подаренный им брелок снова расцарапал всю мою ногу — и я придумала перерезать веревку им.
Спустя несколько минут тихих кривляний с пропотевшей ладонью и игрушкой, я наконец освободила одну руку и быстро развязала вторую. Медленно оторвала скотч (да, так больнее — но зато ничего не слышно), достала перчатку и беззвучно вздохнула.
Четыре обмокшие, пустые конечности чем-то закололо изнутри. Я неспешно заболтала кулачками и ступнями, чтобы кровь быстрее вернулась на место.
Джонатан сидел в другом углу автомобиля скорой помощи и что-то нелепо бормотал себе под нос — Милая Ари, бедняжка Кларк! — Мы всегда рядом, — Спи крепко, солнце...
Я заметила небольшое окошко на стене, и в тот момент, когда машина остановилась, а моё тело было достаточно отдохнувшим — выскочила через него на улицу и понеслась прочь.
В темноте желтыми бутонами разрастались и снова растворялись круги света от редких автомобилей. На этих желтых лучах медленно кружились серые волны утреннего тумана. Сколько я ехала в этом дряхлом катафалке? Что мне теперь делать? Рано или поздно он заметит...
Я стояла Бог знает где за городом и тихо задыхалась на какой-то автобусной остановке. Но я никого не ждала. Поэтому, спустя несколько минут, когда я не дрожала и не хваталась за сердце от пролетающих мимо автомобилей, пошла прочь.
Разглядывая густые, текучие сосны на границах скользкой трассы (босые ноги распухли в каплях ледяной росы), молодая пара выкрикнула из окна темного автомобиля— Вы с нами?
Нетушки, ещё нескольких сумасшедших я не выдержу, — Нет, спасибо! (уезжайте быстрей, уезжайте!)
Здесь, на каком-то заброшенном пустыре, я вдруг поняла, что всё покатилось к чертям — и мой брат, и отпуск... Но почему?
— Неужели я всё ещё сплю?
Я оглянулась вновь — картонные иголки не царапали мою кожу, пока я пробиралась сквозь них. Ноги уже не были сырыми, более того — они даже не были босыми! Какие-то красные вьетнамки, то и дело выскальзывающие из-под моих ступней, натирали между пальцами. Бумажная (потому что мне показалось, что я могу взять её в руки и яростно смять в один незамысловатый комок) скамейка отливала медью под лунным светом. Да и сама луна (она только сейчас показалась из-за облака) казалась такой крошечной и явственной, словно это обыкновенная ягодка, висящая здесь прямо для меня — я открою рот, и Господь подкинет её мне, в качестве сладкого подарка за все эти невыносимые приключения.
Нет, без сомнений, я всё ещё сплю! После этого всё стремительно изменилось — зачем мне Господь, чтобы съесть луну, я сделаю это сама!
На заросшем черемухой пешеходном переходе (я всё ещё была убеждена в необходимости перейти дорогу именно по пешеходному переходу) одна моя тапка слетела. Да к черту её! Я скинула и вторую.
Там, на другой стороне дороги, в черной луже жужжала и булькала стая маленьких мушек — их стеклянные крылышки разбивали тихую водную гладь.
Ни птиц, ни ветра, ни проезжающих мимо машин (после той парочки дорога окончательно опустела), ни скользких, стрекочущих щелчков разноцветных пилюль внутри ржавой машинки брата, ни самого брата, ни шелеста травы и никакого шуршания опавших листьев (не рановато ли для июня?).
И только эта стая жужжащих мух, там, на гребне грязной кляксы. Это даже и не жужжание вовсе, а какое-то грустное «Ммм-ммм-ммм» вперемешку с сыпучим треском.
Я стерла кляксу рукой. И стало по-настоящему тихо.