8. Изнанка
Беззаботное одиночество собственного сновидения неплохо развеселило меня, но когда бордовая луна промелькнула между пальцев горькой черешней, и гладкая косточка была выплюнута в урну (я не хотела мусорить в своем собственном мире), в след за которой медная скамейка скомкалась линейным листиком и отскочила на дне помойки (я услышала этот стук — так было тихо здесь), а горячая лампа одинокого фонаря упала на землю карамелизированной грушей (и я скормила её звездам, вспорхнувшим с небосвода пернатыми воробьями), я начала немного скучать.
Мне пришлось поменять ночь на день (ведь из-за съеденной луны наступила такая темнота, что я случайно раздавила несколько муравьев), пролететь над городом и даже над страной — да что уж там! — я воспарила над всей планетой и сама округлилась так, что могла бы каждую ночь у нас и каждую ночь у Австралийцев заменять случайную пропажу.
Да, пришлось бы крутиться вокруг Земли целую вечность без малейшей передышки — Луна должна быть благодарна мне — она отдыхала по меньшей мере уже больше недели.
Хотя кто на самом деле узнает сколько здесь прошло времени. Да и кому до этого будет какое-то дело.
После бесконечного (и такого же краткого, как чих, ведь теперь во времени просто не было смысла) приключения, описанием которого я не стану обременять ни себя, никого-либо ещё, кому придется об этом узнать, я решила вернуться домой.
Скажу лишь, что опустившие свои голубые головки колокольчики над альпийскими скалами (словно смущенные чем-то), Азалии над путем Электры, и фиалки на Северно-Американских лугах, над которыми я склонялась, почти ничего не делая, запомнились мне лучше всего.
Я боготворила цветы (раньше тоже, но сейчас — особенно).
Я могла выжимать из облаков всю влагу и шить для себя воздушные платья, выкорчевывать фонарные столбы и облизывать их словно эскимо, я даже собрала шахматные фигурки из всемирно известных статуй — та ещё задачка! Пизанскую и Эйфелеву башни назначила королями, Статую Свободы и Родину мать зовёт — ферзями, таким образом, постепенно, не спеша (кажется, за несколько месяцев – но... кто теперь это подтвердит?) разобралась со всеми фигурами.
Лишь собрав всю коллекцию, я вспомнила, что играть то мне в эти громоздкие шахматы и не с кем — тогда я оживила какой-то манекен из торгового центра, но играть и общаться с ним оказалось неинтересно (как и с любыми другими искусственно созданными интеллектами, поэтому я быстро отказалась от этой идеи).
Но ни за один одуванчик я не зацепилась и не полетела по ветру, будто на воздушном шаре, и не было ни одной лилии, из которой я бы создала фарфоровую тарелку или плетеную шляпку. Я берегла цветы, потому что считала их единственными действительно живыми существами рядом.
И всё-таки сейчас, облетев изумрудные острова и зыбучие пустыни (где я не задержалась на долго и вряд ли когда-то прилечу вновь, ведь кактусы и превратить то не в чего, а сами по себе они не доставляли мне никакого удовольствия), я поняла, дом — это единственное место, где теперь я хочу оказаться по-настоящему.
Вернувшись туда, незнакомое круглое здание с качелями на заднем дворе отныне даже не смеялось надо мной и не ухмылялось кривым забором (в котором не хватало одной деревяшки, нижнего резца — видимо Джонатан на ней отнес меня в то скрипящее корыто, убежав из которого я больше никогда не видела брата), теперь оно просто подвисло тупым воздушным шаром.
Я бы лопнула его — да жалко!
Внутри была лишь одна большая комната — зеленый балдахин упал и теперь мешал мне спокойно дойти до окна (на пруду все также отражались какие-то три полосы), жалюзи смялось, розовая краска полностью слезла и голые, белые стены даже не отражали солнечный свет.
Свернутое в клубок одеяло лежало в раковине, подушка торчала из холодильника, а крокодилью простынь растянули по потолку. Перевернутые стулья (так их обычно задвигают в школах), пестрили своими четырьмя ногами — мол, смотри — у тебя их только две! — а на стеклянном столе, кроме самих этих стульев и нескольких чайных разводов из-под кружек, ничего и не было вовсе.
Я тут же скомкала все это в острые клочки бумаги и выбросила в помойку — теперь, точно определив, что это место не имеет ничего общего с моим настоящим домом, мне было не жаль избавиться от всего этого барахла.
Только барабан от стиральной машины я оставила и позже слепила в новую луну — уж ему не привыкать крутиться целыми днями, тем более мама вечно что-то пачкала и тут же стирала, (пусть эта стиральная машина и не имела ничего общего с моей мамой, я просто старалась не думать об этом и всё!) — она получилась ничем не хуже старой, я даже воткнула в нее зубочистку и повесила на неё свой любимый брелок — пусть все и дальше думают, что Американцы когда-то побывали на луне, — я вновь провела рукой по небу (так здесь меняется день и ночь), пнула новый спутник так сильно, как могла, после чего он улетел вверх и снова встал на своё место.
Проткнув этот наглый воздушный шар ногтями (здесь они не росли и не ломались, я могла бы перекрашивать их днями и ночами на пролет, однако зачем эти ногти нужны — когда никто на них даже не посмотрит), он кратко пискнул и упал на землю.
Я подняла его бесформенное тело и выбросила в помойку. Ему нет места на моей Земле.
Я сильно зажмурилась.
Только не думайте, что я не пыталась проснуться и раньше, просто мне было страшно признаться в том, что из этого никогда ничего не выходило. Старательнее всего я пыталась очнуться в музее сновидений Фрейда, который я всё-таки посетила во время своего кругосветного путешествия. Ничего интересного там не было — чего я теперь не знаю о сновидениях?
Я вновь открыла глаза.
Темное небо, с косолапой луной и тонкой затычкой. Пруд с тремя полосами (наверное, это просто такой пруд — ведь и коты, и шмели, и мухи, и обои, и футболки тоже бывают полосатыми, а бывают и нет — так почему же пруд не может быть полосатым просто так!). Пустой участок (разноцветные качели я слепила в жвачку и налепила на дырявый забор). Пыльная трасса (как будто я — забытая книжка, на такой же забытой книжной полке).
Я подошла к драным кустам кипариса, под которыми лежала тогда, когда, кажется, всё это только началось (хотя кто его знает), среди зеленой травы заметила несколько белых камней.
Одиннадцать, двенадцать, тринадцать... Двадцать два! Ровно двадцать два камня — тогда я так и не успела их сосчитать.
Я легла рядом, и подкинув их вверх вернула небу звёзды (до этого они разлетелись стайкой пернатых воробьев). Во время полета камешки разбились и проткнули густое полотно своими острыми углами. Больше не было никаких Орионов, Больших и Малых Медведиц, Близнецов и всех остальных созвездий — плевать! Я никогда в них не разбиралась.