Барышня-крестьянка

- Праша! Вот ты гхде! – открыть глаза мне помог отдаленный мужской голос, принадлежащий человеку, который громко шаркал ко мне навстречу, совсем не отрывая ноги от земли. Рефлекс заставил меня вскочить раньше, чем я сама успела пробудиться, заставив глаза привыкать к свету.

- Я так испужался. Как ты тут? Не гхоло́дна ли?

- Что? – потерянно оглядываясь, я заметила слева спящего Васю, а прямо перед собой – Константина Евстропьевича. Пожилой мужчина стоял, скрючившись, и опирался на кривую палку, держа одну руку на пояснице. Вася, лениво приподнявшись на локти, начал потирать глаза.

- Здравствуйте! – выпалила я. Мне тогда до сих пор не было понятно, что я чувствовала к своему «отцу»: страх или уважение, но тело, похоже, думало быстрее.

Внезапный рывок откликнулся мне лёгкой болью в коленях, но по сравнению со вчерашним это ерунда. Стоя перед отцом, становилось немного боязно, но не в плохом смысле. От сна на сене у меня ужасно ныла и чесалась спина, а все волосы спутались колтуном, налезая на глаза.

- Куда прыгхнула? – с порицанием обратился он ко мне. - Аль не болит у тебя ничегхо совсем?

- Да нет... - теперь, когда он ходил сгорбленный, наши глаза были примерно на одном уровне, и Константин Евстропьевич обеспокоенно глядел в мои, похоже, желая узнать говорю я правду или нет.

- Здравия, Константин Евстропич! – Вася, чуть открыв глаза и заметив моего «отца», встал на ноги, всё ещё покрытый соломой и кровью после вчерашнего.

- И тёбе, Васька, не хворать. Что ж это с тобой? Подрался?

- Та не, упал. – махнул рукой тот. Жутко озлобленный перед собственным отцом(?) мальчик рядом с Константином Евстропьевичем становился совершенно другим. Стало так заметно, что Вася был рад его видеть, что это невольно повысило и моё доверие к этому человеку.

-Ты не игхрайсы так! Шею ведь свернёшь.

- Да, Константин Евстропич, не буду больше.

- Давай, Васьк, не подводи. Всё, Праш, пошли. – мужчина развернулся, начал медленно шаркать к воротам. - Утро раннее, в доме ещё поспать успеешь. Я уж перепужался, когда пронулся, да тебя не увидал, спросил у мужиков, а они и гховорят мне, что ты на окраину убежала. Вот придём сёчас в дом, погховорю с тобою! – Константин Евстропьевич покачал пальцем, мол, уму-разуму меня научит.

- А у вас есть нож?

- Шо гховоришь? – он посмотрел на меня в полоборота.

Я лишь молча выставила вперёд правую ногу.

- Что это? – тихо спросил меня Константин Евстропьевич, поворачиваясь уже всем телом. – Прашенька, что это? – он подошел, сначала взял меня за плечо, затем ощупал верёвку и посмотрел, к чему она прикреплена. Отец поднял на меня испуганный, полный недоумения, взгляд своего глубоко морщинистого, смуглого лица с низкими бровями.

- Константин Евстропич, там Кирилл... - попытался объяснится Вася.

- Как давно ты так сидишь? Кто тебя привязал? – но Константин Евстропьевич перебил его.

- Я не помню. – почему-то в тот момент я почувствовала себя ужасно жалкой. Волосы на лице мешались, и в смешанных чувствах я судорожно пыталась распутать и убрать их с глаз.

- Гхосподи! – Константин Евстропьевич воскликнул так громко, что я испугалась. – Прашка, что с твоим лицом? – горячей рукой отец мягко загладил волосы и прикоснулся к моей щеке.

- Я... - почувствовав, что могу ему доверять, я решила, что будет верным ему рассказать. – Я хотела сбежать, и меня наказали.

Но он будто не слушал меня. Словно не имея возможности говорить, он выражал все свои мысли на лице, печально хмуря брови и сжимая губы, выражая глубокую печаль и беспомощность.

- Ты обоими гхлазами видишь?

- Да.

- Не болит ничегхо?

- Нет.

Я соврала. Ныли и колени, и спина, и шея, но лицо Константина Евстропьевича было настолько обеспокоенным, что я решила его ещё больше не пугать.

Константин Евстропьевич вздохнул и переложил руку мне на плечо. Он чуть обрывисто втянул в себя воздух, отвернувшись от меня в сторону, а затем провел левой рукой у правого глаза, потирая его.

- Вася. – он обратился к мальчику, не глядя на него. – Пойдешь со мной. Резак какой поищем. – тот молча кивнул. – Праша, ты здесь постой, мы сёйчас вернёмся.

Константин Евтропьевич, не медля, направился на улицу, Вася, обменявшись со мной обеспокоенным взглядом, пошёл за ним.

Неужели я и правда так плохо выгляжу? Да, я помню, как у меня щипало правый глаз, как только я проснулась, но не может же быть всё так плохо, что даже чёрствый пожилой мужчина пустил слезу? А если на лице всё так плохо, то как же выглядит моя изрезанная спина?

Выставив вперёд руки, а затем приподняв рубаху и взглянув на колени, долго думать не пришлось. Меня брала дрожь от осознания того, что я, судя по всему, выгляжу настолько избитой, что, возможно, моё прежнее лицо не сможет восстановиться таким, каким оно было.

Прежнее лицо? Какое прежнее лицо? Я его не видела и не имею возможности вспомнить. Может, оно не сильно и отличалось от того, что у меня на этом месте сейчас.

Ком в горле, поднимаясь всё выше и с неистовой силой вырывавшийся наружу, заставлял мня дышать всё чаще. Сначала совсем чуть-чуть, а затем всё сильнее и сильнее, я начала выдёргивать ногу из верёвки, натягивая и ударяя стопой об стену снова и снова. И чем больше обмотанный капкан не поддавался, тем больше силы я вкладывала, постепенно подключая всё тело, бешено извиваясь на том пространстве, которое позволяла мне верёвка, стараясь вытащить ногу из ловушки.

Я такая жалкая. Вот стою я здесь, в какой-то сожженной избе, провонявшей пеплом и тухлым сеном, на котором я сама спала. Моё тело избитое, грязное и вонючее, просто мерзкое, мне так хотелось отмыться. Всё под тухлым куском ткани ужасно чесалось, ободранные колени и жгущая болью спина напоминали о моём месте среди этих жестоких людей. Ногти у меня были все чёрные, а волосы грязные, спутанные в колтун и тоже не особо приятно пахнущие. Если бы я могла, то сожгла бы это грязное, грязное, грязное тело.

Если уж тело такое противное, то лицо, должно быть, у меня совсем уродливое. Даже если и была бы у меня возможность, я не смотрела бы на себя, и так всего хватает.

Я обнаружила себя сидящей на сене и плотно прижавшей подбородок к коленям, когда услышала знакомые шарканья. Вытерев слёзы, я поднялась на ноги и попыталась отряхнуть рубаху, что абсолютно ничем не помогло. Я увидела Константина Евстропьевича, медленно выходящего из-за угла и опирающегося на трясущуюся кривую палку, которая вот-вот норовила сломаться. Прямо за отцом шёл Вася, достаточно близко, чтобы, если нужно будет, подсобить старику, но обгонять его себе не позволял. Мальчик выглядел

Константин Евстропьевич торопливо приблизился ко мне, взял в руку моё запястье, а затем вставил в скважину замка толстый неровный ключ, после чего цепи звонко упали на землю.

- Пойдём, Прасковья. Пойдём домой. – обратился он ко мне хриплым голосом, не смотря в глаза. – Ты, Васька, тоже ступай, а нам с семьёй погховорить надобно.

Нервно сглотнув, я посмотрела на Васю.

В первый раз я посмотрела на мальчика при свете дня, близко и чётко, который, к моему удивлению, мальцом отнюдь не был. Вася стоял, выпрямившись, позади Константина Евстропьевича, и сочувствующе смотрел мне в глаза, опустив чёрные бровки. Я обнаружила для себя, что мальчик, которого я считала совсем ребёнком, на деле оказался чуть ниже меня, но был сильно костляв и одет в худую рваную рубаху, грязную от пятен земли, травы и крови. На лицо его мне было смотреть ещё тяжелее, ведь и голос, и телосложение выдавали в нём ребёнка, который никак не мог заслужить такую жестокость. Сердце моё сжалось, ведь от побоев, полученных им вчера, над бровью и на щеке образовались уродливые красные синяки, раздувшие детскую кожу с веснушками будто от укуса осы, из-за чего лицо перекосилось и выглядело непропорциональным. Константин Евстропьевич явно это заметил, только почему же ничего не сказал? Должно быть, здесь молча смотреть на избиение человека – обыденная вещь, нечего удивляться.

- Ну ладно. – будто прочитав мои мысли, Вася улыбнулся, показав крупные передние зубы. – Вы тогхда идите, а мне прибраться бы тут.

Я подошла к мальчику и грустно улыбнулась. Оказывается, у него большие светло-карие глаза и чёрные гладкие волосы до бровей, что удивило меня, ведь мои превратились в ужасный колтун.

- Спасибо, тебе, Вася. Мы пойдём.

- Добро, Васька. – еле слышно сказал старик.

Я подошла к Константину Евстропьевичу и подхватила за плечо, грозный мужчина вздохнул и мы медленно зашагали вперёд под монотонный звук его шаркающих лаптей.

До злосчастной избы идти было, к сожалению, достаточно долго. Жилище Васьки находилось на отшибе от других домов с левой стороны деревни, а "семейный" дом - на совершенно противоположном её конце. Но я уже не была напугана, ведь понимала, что находилась под защитой моего отца, главы семейства, справедливого и доброго, хоть и строгого человека.

Летнее солнце находилось достаточно высоко, чтобы окрасить в жёлтый цвет все избы в деревне наполовину. Оглянувшись вокруг, я вздохнула полной грудью. За полями, окружавшими деревню, простирались леса с высокими соснами, отвечающими покачиванием верхушек на приветствие утреннего ветра, колыхавшую траву и мои непослушные волосы. Солнце провожало нас ослепляющими лучами, и несмотря на всё, произошедшее ранее, мне стало так тепло.

- Деда Костя! – четыре босоногих мальчика со светлыми, как опушившийся одуванчик, волосами заметили нас издалека. И бросив деревянные обрубки, с которыми они игрались на траве рядом с домом, побежали нам навстречу.

Соседские детишки, должно быть, проснулись рано, поэтому родители выгнали их на улицу, чтобы шумели там.

- Ай, молодцы! – хмурое лицо старика сразу посветелело. – Чагхо ты спите, богхатыри? – Константин Евстропьевич взъерошил волосы голове первого добежавшего мальчика, тот взялся обеими ручонками за макушку и начал хохотать, показывая молочные зубки.

- А мы не хотим спать! – подпрыгнул другой мальчик рядом.

- Да! – хором подхватили остальные трое, потом взялись за руки и начали водить хоровод вокруг нас с отцом.

- Ой шалуны! Как же выбраться-то нам таперича? – наигранно озадаченно спросил Константин Евстропьевич. – В ловушке мы, как никак, а, Праша? – он посмотрел на меня весёлыми глазами.

- Ой, что делать-то? – подыграла я с улыбкой.

Довольные мальчики рассмеялись и разомкнули хоровод, а затем, под предлогом весёлых игр начали вести нас к высокой избе, которая находилась в конце дороги. Константин Евстропьевич посмотрел на меня и с лишь глазами немым вопросом спросил: "Пойдём? Ты хочешь? Или в дом?". Я кивнула, и он понял. Да, мне не терпелось отмыться, вылечиться и услышать извинения Коровы, но мальчики и Отец за несколько минут подарили мне столько тепла, что мне хотелось провести ещё хотя бы чуть-чуть времени с... родными людьми?

Как только мы подошли, я заметила, что наружность дома сильно отличалась от нашего. Чистая изба из крупных светлых брёвен выглядела дворцом по сравнению с нашей маленькой чёрной покосившейся избушкой на отшибе деревни, но было ещё кое-что, отличавшее эту избу от любой другой. Мы видели перед собой двухэтажное здание из брёвен, где снизу находился загон для скота и склад сена огороженный стенами с трёх сторон, а сбоку, по стене, шла лестница на второй этаж с окнами, где, судя по всему, жили хозяева. Мне не верилось, что в этой деревне были люди, которые были бы способны позволить себе такую роскошь, поэтому я подумала, что это общий деревенский хлев, находящийся в постоянном использовании.

Мальчишки, не останавливаясь, бежали к избе и обогнули её слева, зайдя в хлев. Мы с Константином Евстропьвичем не торопились. Одного шага в хлев хватило, чтобы по запаху понять, кто в нём живет. Несмотря на мой сморщенный нос, корова, стоявшая за деревянными балками, была рада нас видеть, весело двигая хвостом и мыча. Ребята тут же принялись гладить животное по носу и голове, делая это очень аккуратно, попутно задавая корове вопросы: «А какая сегодня будет погода: хорошая аль плохая?», «А пустит нас батя на ярмарку, скажи?», «А мы в этом году будем мясо есть?», но она им не отвечала, а только принимала поглаживания.

- Отец, а что они делают? – спросила я у Константина Евстропьевича, когда усадила его на кучу сена рядом со входом, куда он приземлился, охая из-за больной спины и устроившись рядом с ним.

- Как что? Будушчее у коровы узнать хотят. Если замычит – значит да, нет – нет.

Я вздохнула, наблюдая за резвившимися мальчиками.

- Робята, а ну тихо! Авдейка проснетсы, не сдобровать вам! – мальчики кивнули в ответ на предупреждение Константина Евстропьевича и начали вести себя спокойнее.

Наконец, отец повернулся ко мне и своими светлыми глазами оглядел моё лицо, качая головой.

- Рассказал мне всё Васька. – я промолчала. – Кнутом он тёбя?

- Да.

- А дальше ничагхо не помнишь?

- Помню, что Мирослава прибежала, кричать начала. – я шумно сглотнула. – А потом я проснулась привязанная в хлеву.

- Гхосподи! – брови на лице отца выгнулись точь-в-точь как его морщины на лбу, устремившись концами вниз, он схватился за лоб, и обнял меня. – Прости меня, Праша. Прости меня. Не ведал я об этом. Коли бы знал, то тут же б прибёжал к тебе. А тут вишь, спина, будь она неладна. Сёчас пойдём мы домой, я старухе-то с Кириллом покажу как дочь да сёстру родную истязать!

- Спасибо.

- За что?

- За то, что помогаете.

- Дурна шоль? Отчий долг – в строгхости воспитывать, да в обиду не давать. А ты и так самая смирная, да работящая, а тебя ешо и наказывают.

- Ко... - я осеклась. – Мать говорит, что я самая ленивая.

- Ой, эту дуру стару пойди разбери. – недовольно хмыкнул Константин. – То ты у неё сама худша дочь, то Ольгха. То любит она вас, то нет.

- Ольга?

- Да. – он вздохнул. – Как она сёчас, не знашь? Она после того дня не приходила совсем, а нам-то к барскому дому нельзя. – меня озадачили слова об Ольге. Крестьянская дочь в доме у барина? Должно быть, я чего-то не понимаю.

Я шумно вздохнула, сидя на сене, и сжала в руках грубую ткань рубахи на коленях. Мне столько всего хотелось узнать, но любой вопрос казался неподходящим в такой ситуации. Я аккуратно посмотрела на Константина Евстропьевича, стараясь не поворачивать головы, но когда поняла, что он глядит в другую сторону, повернулась к нему всем корпусом и облокотилась на стену. Отец мирно сидел рядом, опираясь обеими руками за палку, поставленную между ног, и наблюдал за детишками, которые не переставали донимать молчаливую корову вопросами. Светящиеся глаза, накрытые нависшей от возраста кожей, следили за движениями мальчиков, за чем можно было следить благодаря поднимающимся и опускающимся белым ресницам. Иногда отец улыбался и крепче сжимал руки на трости, вытягивал шею, пытаясь разглядеть за детьми корову. Он полностью был вовлечен в игру ребятишек.

Здесь я была не к месту. Чувствовала, что была лишней. У меня был лучший шанс сбежать, но по какой-то причине я решила остаться с Константином Евстропьевичем. Зачем? Чтобы снова вернуться в тот дом? Уже успев разозлиться на себя за отсутствие предприимчивости, я осеклась: у меня нет дома, кроме этого. Нет людей, кроме этих. Нет воспоминаний, кроме тех, что мне сообщают другие. Я повернула голову в другой угол, пытаясь избавиться от ничтожных мыслей. Всё равно я тут вещь.

- Знаешь, - неожиданно для меня начал Константин Евстропьевич, глядя на мальчишек. – Ты когхда родилас, така маленька была. Одна гхоловка меньше ладони моэй была. Визжала страшно. Всех напугхала. Но я сразу увидел, каки у тебя волосы белые, да очи светлые. Вся моя копия, а я ведь матери моэй копия. Мы детей всегхда к строгхости приучали, а ты будто сама така тиха да смирна, что не попросишь – сделаэ, денно и нощно по хозяству бегхаэ, везде помогхаэ. – отец вздохнул. - Не уследил я за дочерьми своими, а должен был. Коли б могх, всё вспять перевернул, всё поменял. Ольгху бы гхрамоте учить отправил, чтобы хоть ключницей смогхла, потом замуж бы выдал за человека хорошего, у нас во деревне есть такие. Кирилла бы сам воспитывал, кулаком, чтоб бабскими слюнями обласкан не был. Мужик уже, а всё равно тетёха, что по хозясвту, что с женой – дурень. Бедная девка Мирослава, жалко её. Я ведь как вернулся, смотрю – гхрязь везде, все дети драны и рваны, дочь старшая в барском доме ночуэ, сын палец о палец не ударит, а вы одни с Мирославой бегхаэте, да всем занимаетесь. Ой, что делается... - Константин Евстропьевич покачал головой и вздохнул.

- Отец, а где вы были? На войне?

- Какой войне? Упаси Гхосподь! На заработки меня отправляли, забыла шоль? А как из-за спины занемогх, сразу обратно послали, да долгх повесили. Гхде брать – не знаю я. – он развёл руками.- Пришёл домой – чуть от ужаса не помер. Мы ведь раньше по-другхому жили, не помнишь? Даже мясо, бывало, ели.

- А как так получилось?

- Вот и я, как вернулся, всё недоумевал: «Как, как?». А Марфа-ту, как меня на мануфактуру-ту отправили, свахою заделалас, к Авдейке прислужи́лас, да начала по деревне как гхлавна баба ходить: всем советы даёт, по хозяйтву думает. Вот токмо мало ей было, и она Олю нашу... - Константин Евстропьевич тяжело вздохнул, опустив взгляд. – А потом сама собственную дочь из дома выгхнала! Дура старая! – он сжал палку обоими руками и начал стучать ей об землю. – Тут-то люди и перестали на нас гхлядеть. Нет, даже ещо пуще гхлядеть стали! С Марфой уж давно никто не здоровается, мне же здравствуйте гховорят, уважают. Тебя, я знаю, девки соседские не зовут к себе, а ты и плюй. Ты сама умная, да работящая, тебе куры эти не нужны. И Ольгха такая же была. Весёлая, озорная такая. В барский дом меня не пускают, Авдейка гховорит: "Тебе ж лучше, хотя бы оброк платить не надобно". А мне-то что? Мне ж когда со старосты сняли, я сразу в гхород работать пошёл, чтобы в семью денег-ту принести, в достатке жить. Я как узнал, что почти всё, что я сюда отправлял, Марфа Авдейке отдала, я чуть не удушил её. А что поделать? Всё уж. Жаль, поздно я вернулся, за Ольгхой не поспел. Ведь я б ведь воротил её, и была бы она с нами сёчас. Эх... Скучаю я по ней, Прашка, скучаю.

Я слушала немного скомканный рассказ Отца с предельной внимательностью, стараясь запомнить и осмыслить каждую частичку его истории. Вопросы я задавать боялась, ведь он так быстро и неосознанно открылся, что, возможно, я его этим спугну. Но всё же кое-что не давало мне покоя.

- Я не понимаю, что случилось с Ольгой?

- Мала ты для этогхо. Хотя, дворовые-ту девки, должно быть, разболтали уже всё кому надо и кому не надо. - возможно, этого говорить не стоило, но это было первым, что пришло мне в голову.

- А если она по нам скучает? - Константин Евстропьевич повернул голову в мою сторону, но смотрел стеклянным взглядом куда-то не туда.

- Да... - протянул он. - Она же там, считай, совсем одна. Дочь моя там совсем одна.

Отец приобнял меня и потрепал по плечу левой рукой.

- Знаешь, - начал он. - Плевать, что гховорят. Сам зайду в гхосподский дом, да буду орать Ольгху, пока не выйдет. Не виноваты вы, что такое с вами приключилось. - Отец вздохнул. - У меня окромя вас ничегхо нет. Помру я скоро, зачем время попусту сеять, хочу с вами егхо провести.

Константин Евстропьевич поцеловал меня в макушку сухими губами и посмеялся старческим мокрым кашлем. Его рука была тёплая, а детишки были такие же звонкие, как и их смех. Возможно, воспоминания меня подводят, но, как мне кажется, я тогда даже улыбнулась.

Всё было хорошо. От слова хо-ро-шо: дышалось легко, вокруг было светло и тепло, радостно.

Я надеялась, что Отец переселит куда-нибудь Корову с Отморозком, а мы, счастливой дружной семьёй, продолжим жить вшестером. Но знала бы я тогда, что этот мимолётный, ускользающий через пальцы, наполненный сердечностью момент был дан мне только для того, чтобы получить ещё более громкую и отрезвляющую пощёчину.

Отправив мальчишек домой, мы с Отцом направились к злополучной избе. Ничего не предрекало несчастья, когда мы увидели издалека этот почерневший маленький домишко. Ничего не предвещало беды, когда мы подходили к нему. Ничего странного не происходило, когда мы прислушались, не проснулся ли кто внутри. Всё казалось обыденным, когда Отец взялся за деревянную ручку и толкнул тяжелую дверь вперёд. Но мир остановился, когда мы увидели Корову, стоящую прямо за дверным косяком. Прежде чем я успела что-либо обдумать, Кирилл, молниеносно появившийся из-за стены дома, замахнулся поленом и ударил Отца по голове, а затем по спине. Константин Евстропьевич рухнул на землю, скрючился, тихо застонал и широко выпучил глаза.

Корова за рукав втащила меня в избу: "Сюда иди, дрянь" и быстро закрыла дверь.

Это был последний раз, когда я видела Отца одухотворенным, любящим, живым человеком.