Серпантин

   Посещать жёлтые дома всегда тяжело. Проходить по коридору, слыша через стены чужие крики, заливистый смех. И во всём чувствуется безумие. Человеческое безумие - одно из самых ужасающих явлений.

   Молодые люди поднимаются по каменной лестнице наверх. Здесь пахнет больничной едой и препаратами, в коридоре снуют туда-сюда люди в белых халатах, некоторые кидают на посетителей беглые взгляды. Каждый здесь выглядит утомлённым и от этого гнетущая атмосфера лишь сгущается. «Пост» сколоченный из оранжевого дерева, за которым сидит женщина лет сорока и заполняет какие-то бумаги. Чуть поодаль от неё слева стоит керамическая кружка, от которой пахнет кофе, явно холодным. Кружка эта по бортам пожелтевшая, а ручка сколота. Почерк у женщины размашистый, неаккуратный.

   – М... Здравствуйте, – Анна вдруг закашлялась, – у вас туалет...

   – Направо заверните, – хмурится женщина, провожая убегающую утомлённым взором.

   – Извините, – Август неловко улыбается, - мы пришли к Риге Павловне Афинской, – он кладёт паспорта на столешницу, – она наша мать.

   – Ага, – она вздыхает, открывает разворот документов и пристально всматривается в лицо Августа, – на встречу полтора часа максимум. Держим себя в руках, никакого негатива, даже в мыслях. Она заметит.

   – Знаем, – машет рукой Август и ловит на себе осуждающий взгляд. Анна подходит к нему, кладёт руку на плечо и выдыхает. – О, затычки?

   – Ты бы знал, какая здесь вонь... – шепчет в ответ Аня.

   – Палата четыреста восемь.

   По светлому коридору совсем недолго идти до белой двери с серебристой ручкой и такой же табличкой с нумерацией. Палаты здесь не одиночные, но не густо заселённые, да и сортировка людей присутствует. А не иначе тут творился бы хаос. Большинство в отделении не буйные, всё же транквилизаторы и другие, мало кому известные, препараты делают своё дело.

   Молодые люди переминается с ноги на ногу, не находя в себе сил постучать.

   А стучать?

   Точно стучать.

   Они не напугаются?

   Да не должны же, ну.

   Анна делает шаг вперёд, а затем слышится глухой стук. По ту сторону затихли едва различимые разговоры.

   Надо же, здесь всё как в обычной клинике. Даже нет отдельных комнат для разговоров. Хотя, наверное, были, просто им нашли несколько другое применение. Отделение всё же не буйное.

   Девушка заглядывает в палату, проходит, а следом и Август, закрывая за собой дверь. На первый взгляд ничего не обычного. Четыре панцирных кровати, столько же тумб, на каждой бутылка воды. У пары человек даже пятилитровые.

   Их мать сидит на кровати у окна, держит в руках пластиковую кружку, а подле ноги на кровати у неё лежит открытая книга.

   Она смотрит на студентов широко открытыми глазами, приоткрыв рот, как ребёнок. А через секунду на глазах уже блестят слёзы.

   – Ну, ма, – Август закатывает глаза, в пару шагов оказывается у материнской кровати и сгребает женщину в объятья. Другие жители палаты глядят на них, умилительные гримасы на лицах промелькнули весьма заметно.

   – Давно не виделись, – Аня позволяет себе улыбку, как только оказывается в материнских объятьях.

   – Красавцы, – она так и не выпускает Анну, – вы садитесь - садитесь... Ань, у тебя кровь из носа...?

   –А? – Афинская хмурится, – нет-нет всё хорошо, – девушка улыбается, – не волнуйся. Ты сама-то тут как?

   – Ну... – Рига переводит взгляд на книгу, – не курорт, но мне лучше. Как там папа ваш? Давно я его не видела...

   – Всё хорошо, мам. Он просто уехал заграницу на какое-то время.

   – Ясно... Попробую до него дозвонится, – женщина кивает, – как в универе дела? Как живёте?

   – Ну, в университете всё не плохо, учимся потихоньку... Да и живём нормально. Анька готовит иногда, но тут я её обошёл.

   – Не правда, – фыркает Афинская.

   Рига в ответ посмеивается.

   – Я рада, что у вас всё хорошо.

   – Надолго ты ещё тут? – Аня вздыхает, бросая беглый взор на соседей матери по палате.

   – Ну... – женщина, кажется, вдруг взволновалась, – давайте прогуляемся по коридору?

   – Э... Ладно... – Август и Анна поднимаются с больничной кровати и плетутся за Ригой. В коридоре она подходит к окну и останавливается.

   В коридоре действительно мало людей, на некоторых даже смотреть страшно. Какой-то мужчина, на вид лет сорока-пятидесяти бесцельно бродит, изредка останавливается, вздрагивает всем телом, зажимает уши ладонями и опирается о стену. Стоит так несколько секунд, а затем возобновляет своё шествие.

   – Не хочу, чтобы это кто-то обсуждал, – она отводит взгляд вновь.

   – Что-то случилось? – Аня склоняет голову чуть вбок, пытаясь взглянуть матери в лицо, – мам?

   – Я думаю, что не готова возвращаться домой. Я не хочу. Понимаете?

   – По... – только успевает открыть рот Август, как тут же спешит замолчать.

   – Подождите, я объяснюсь, – тараторит женщина, сцепляя руки в замок, – здесь я не могу ощутить чужих эмоций, потому что они по большому счёту блокируются, да и я пью таблетки. Если я вернусь домой, вокруг окажется столько людей... со своими чувствами и эмоциями... Я просто не хочу приносить кому-то неудобства, да и сама не хочу ощущать чужие эмоции. Это, честно сказать, ужасно. Я очень люблю вас. И вас и вашего отца, но вам будет так проще. И мне тоже. Понимаете? – она глядит на Анну, на чьём лице видит понимание и облегчённо выдыхает.

   Август смотрит на мать, стиснув зубы, и она это тут же отмечает. Смотрит теперь на него, в груди ощущая чужую злобу, часто моргает, не находя каких-либо оправданий. Парень стоит столбом несколько мгновений, а затем быстрым шагом направляется куда-то по коридору, где скрывается через секунду за поворотом.

   Аня глядит на мать и видит блестящие в её глазах слёзы. Она обхватывает родительницу тонкими холодными руками, кладёт руку на макушку, словно ребёнку и прикрывает тёмные глаза.

   – Ш-ш-ш, – она слышит чужой всхлип, и чувствует укол совести, – не расстраивайся мам. Он всё поймёт.

   – Не поймёт... – шепчет Рига, ощущая прилив чужого спокойствия. Пора принимать препарат, – я же сказала, что бросаю вас одних. Бросаю семью...

   – Мы всегда будем семьёй, мам. Тебе нужно это сейчас и мы это понимаем. Август всё понимает, он просто... ожидал другого. Он же мечтатель. Весь в тебя, мам, – Аня позволяет себе улыбку, – ну? Не надо плакать. Мы очень любим тебя, и будем любить. И Август тоже очень тебя любит.

   – Я тоже вас всех люблю. Очень люблю... – женщина отстраняется, утирая глаза, – какая ты красавица, – Рига прикладывает руку к груди, тоже растягивая губы в улыбке, даже не пытаясь осознать, чья это эмоция. Сейчас и неважно это.

   – Да? – Афинская осматривает свою руку.

   – Ну, рука тоже неплохая.

   Аня смеётся. Совсем тихо, практически неслышно.

   – Рига Афинская, таблетки! – кричит медицинский работник с «поста».

   – Мы пойдём, ма. Ты не волнуйся, я Августу наваляю дома, – Анна тут же оказывается в крепких материнских объятиях.

   – Совсем у вас ничего не разузнала... – качает головой Рига.

   – Ничего, ма. Успеешь ещё. Пока-пока.

   – Рига Афинская!

***

   До дома Анна и Август добираются в молчании. Август, кажется, безумно зол, отчего Аня и не решается что-то сказать. Не то чтобы она боялась поругаться с братом, просто не было никакого желания. Сейчас хочется просто выпить чая и побыть в тишине. Парень хлопает дверью в комнату, а Анна наливает кипяток в керамическую кружку. Девушка убирает затычки из носа, вдыхает полной грудью и удовлетворённо выдыхает. Надо же. В этот миг никто не планирует умереть. Однако в следующий до чуткого обоняния вновь донёсся едва уловимый запах цветов.

   Аня смотрит в окно, где сероватое небо роняет снег на тёмную землю.

   Она горько плачет, пока её укутывают в зимнюю детскую курточку ярко-розового цвета. Голова болит от этого мерзкого запаха. Молнию на куртке дёргают вверх, пытаясь наспех застегнуть, Аня смотрит в лицо родительницы и видит, как та так же плачет, закусив губу. Девочка плачет сильнее.

   Почему мама плачет?

   Я её расстроила?

   Женщина начинает плакать сильнее, крепко сжимает руку дочери и выводит из детского сада под удивлённые взгляды воспитательниц. На улице она тут же отстраняется, смотрит на первого прохожего и успокаивается. Анна плачет навзрыд, привлекая внимание прохожих, а её мать боится даже взглянуть на неё, отчего ребёнок лишь сильнее погружается в истерику...

   Снег за окном вдруг начинает кружиться, подгоняемый ветром. На улице явно похолодало.

   – Я не знаю, что мне с собой сделать! Я не могу... Аня постоянно плачет в саду, на улице, в поликлинике! Все вокруг злятся... – Рига сидит за кухонным столом, рядом Дмитрий – отец двух детей и её муж и приобнимает жену за плечи.

   – Давай я схожу с Анькой к врачу? Возьму пару отгулов...

   – Какая же я тогда мать...

   – Хорошая, – заверяет её Дмитрий, – они тебя любят. Плохую бы не любили, – он чуть улыбается, – тебе тоже здоровьем надо бы заняться...

   Август подозрительно тихо ведёт себя. Обычно, когда бесится - вещи бросает по комнате. Ну, или ругается себе под нос, а тут гробовая тишина.

   Школьные дни закончились. Совсем недавно отгремел последний звонок, и Аня с Августом уже сдали экзамены. Аттестаты не красные, но, к удивлению молодых людей даже без троек. Чудеса, да и только, честно сказать. Впереди поступление в престижный для города ВУЗ и новая жизнь, не омрачённая кипой забот. Конечно, появится другая кипа, но в этом и прелесть.

   Лето, напряжённый поиск своих имён и фамилий в списке на зачисление. Всё это вмиг теряет любые краски.

   На улице вечер и Анна выходит из комнаты, слыша надрывный плач матери. Она, кажется, сидела в ванной, куда и поспешила Аня. Дверь заперта с обратной стороны, и девушка нелепо топчется у двери.

   – Мам? – Афинская едва слышно стучит в дверь, – мам, всё хорошо?

   Плачь не утихает.

   – Мама? Открой дверь, пожалуйста.

   Щелчок замка и Анна спешно дёргает ручку, распахивая дверь. Её мать сидит на борте ванной, закрывает красное лицо руками, а её плечи вздрагивают в теперь беззвучном плаче.

   – Извини меня, – сипит она, отстраняя руки, – пожалуйста, не обращай внимания, ладно?

   – Что случилось? – Анна садится на колени, и заглядывает в материнское лицо снизу, – мам?

   – Я... – женщина отводит взгляд, словно смущающийся подросток, – я не знаю... – Рига переводит взгляд на лицо Анны, словно пытаясь считать её реакцию, – мне очень плохо, я... не могу отделаться от разрывающих меня эмоций. Я не... – она вновь вздрагивает всем телом, – я не могу различать эмоции, свои они, или чужие – я не могу определить, не могу, понимаешь? Даже сейчас я волнуюсь, не потому что я волнуюсь, а волнуешься ты... Ты волнуешься, а я ощущаю, будто стою у обрыва какого-нибудь, я... У меня может и нет своих чувств? Может я... Я ничего не понимаю, совсем ничего, Анечка, прости меня, прости, что видишь это, пожалуйста... – женщина качает головой, – со мной такого никогда не было, клянусь, у меня были свои эмоции и чувства просто... я сейчас, может, приболела или... Я не знаю, правда, не знаю!

   Анна рывком поднимается на ноги, заключая родительницу в объятия.

   – Всё хорошо, мам, – говорит Афинская, сама не до конца веря своим словам, – папа придёт с работы, и мы во всём разберёмся, ладно? Скоро и Август придёт... Мы разберёмся, честно...

   – Прости меня, прости...

   За окном уже потемнело, когда Аня услышала хлопок двери братской комнаты и его спешные шаги на кухню. Парень показался в комнате с растрёпанными чёрными волосами, в белой домашней футболке и серых спортивных штанах, по какой-то причине босой. Он остановился посередине кухни и принялся смотреть на Анну странным нечитаемым взглядом.

   – Долго разглядывать меня будешь? Говори. Не просто так же притопал.

   – Знаешь что?! – принимается говорить он сразу на повышенных тонах, – я имею полное право злиться! Абсолютное! И ты не должна меня осуждать!

   – Имеешь право, не спорю. А я имею право тебя осудить.

   – Нет! Потому что ты не была на моём месте!

   – Правда?

   – У меня нет, и не было матери с рождения! Она только начала появляться в моей жизни, а теперь... А теперь она опять бросает нас!

   – Она не бросает нас, – девушка откидывается на бетонную стену покрытую слоем обоев, – мне вообще стоит сейчас с тобой спорить?

   – Нет! Не стоит! – Август, кажется, начал успокаиваться, – Ты не понимаешь, Ань...

   – Тогда объясни.

   Август смотрит на сестру мгновение, а затем садится на стул напротив девушки. Он тяжело сглатывает, и на миг прячет лицо в ладонях.

   – Я родился и у матери случился нервный срыв. Сразу после нашего рождения. В моей... в нашей жизни был только отец, а ты будто и не помнишь этого совсем... Он работал, приходил вечером и успокаивал мать, а потом шёл и ухаживал за нами. Она сторонилась нас. Боялась даже когда мы подросли, и стали более менее контролировать свои эмоции – она боялась нас как огня. Помнишь что случилось, когда стали известны наши способности? Она напугала тебя до икоты своими выкриками «о боже, Анечка, как же так». Ты действительно это забыла?

   – Её способность сильно действовала и действует на психику. Будучи ребёнком – меня это обижало, но не сейчас. Сейчас я прекрасно понимаю, что она чувствует. Она надеялась на понимание, Август. Ты же её сын...

   – И что? То, что я её сын не обязывает меня, её понимать или относиться как-то по-особенному. Как и ты не обязана её понимать. Она знала, на что шла, рожая детей.

   – Ты не прав, Август. По крайней мере, в моих глазах.

   – Да пожалуйста, – парень вскакивает со стула, -– ползай у неё в ногах сколько хочешь, она же такая хорошая. И на отца забивай, который по факту тебя воспитывал.

   – Я не забиваю на отца, – Анна вдруг ощутила жгучую в груди обиду.

   – Правда? Когда последний раз ты ему писала? Может, звонила или приезжала? Я был у него месяц назад, а ты ни разу с нашего переезда! Ни разу! А он тебя ждал, спрашивал, как Анютка поживает. А Анютка парится за мать, которая бросила нас!

   – Хватит! – Афинская ударяет ладонями по столу, поднимаясь на ноги, – ты не смеешь так говорить!

   – Конечно, не смею, это ведь, правда!

   – Заткнись, просто заткнись! – Анна направляется на выход из кухни, а Август почему-то спешит за ней.

   – Прими, что наша мать не правильно поступает!

   – В этой ситуации не прав только ты, а разговаривать с тобой я не хочу, – девушка хлопает дверью своей комнате, оставляя Августа в коридоре одного.

   Да что с ним происходит, чёрт возьми?!

***

   Департамент тёмное местечко, особенно в ночное время. Света нет ни в одном окне, а вахтёрши нет совсем. Верно, ушла домой. Странно, правда, что дверь открыта, и пройти дальше, можно без особенных проблем. Рядом парит светящаяся сфера, даря возможность рассмотреть путь в тёмном коридоре. Это решение далось Кириллу спонтанно. Возможно, даже глупо, но желание поговорить с Алёной, просто взглянуть в её лицо, одолело его сонное сознание.

   Камер много, верно, за ним сейчас активно следят, а за спиной он периодически слышит крадущиеся шаги.

   В мастерской темнота такая что можно подумать, будто вокруг совсем ничего нет. Звуков здесь тоже совсем немного. Только гудение батареи, которая по какой-то причине не давала практически никакого тепла. Густую тьму разгоняет светящаяся сфера у светлой копны волос. Кирилл оглядывается и сфера от него отдаляется, позволяя рассмотреть ночную мастерскую детальнее. Он старается тихо передвигаться, сам не понимая почему. Под подошвой хрустит и шуршит мелкий мусор, а в воздухе пыли столько, что она оседает в горле. Болконский вдруг кашляет, не удержавшись. Под ноги попалась какая-то примерзкая железка. Звон разнёсся по помещению. Теперь, Кирилл слышит чужие шаги где-то рядом.

   – Это ты, - Алёна выглядывает из-за двери. Парень видит её поблёскивающие желтизной глаза и это вовсе не отражение его творения, что сейчас увеличилось в размерах и повисло под потолком люстрой, - не думала, что придёшь так поздно.

   Кирилл потирает шею: дышать тут действительно тяжеловато.

­   – Поговорить пришёл?

   Алёна опирается о станок, пристально глядя в лицо посетителя.

   – Ты хочешь меня выслушать, Кирилл?

   – А тебе нужно мое согласие? Что тебе мешает?

   – Уважение к тебе. Конечно, после того, что ты узнал... Верно, ты не воспримешь мои слова серьёзно.

   – Уважение? Что ты вообще знаешь о «уважении»? Ты умалчивала свою природу, просто отвратительно!

   – Выслушай меня! – Алёна всплескивает руками. Что-то в грудной клетке машины ярко мигает, заставив её умерить пыл, – сейчас в моем... Теле происходят необратимые сбои, это... Не самое приятное чувство. Понимаю, тебе это не важно, наверное, сейчас, но для сравнения могу привести человеческую боль. Как у вас, людей, отказывают органы так и у меня... Компоненты.

   – И?

   – И... Я отключусь. Могу сейчас закончить своё существование, но я не хочу. Ты будешь злиться, когда узнаешь причину.

   – А тебе не плевать? Или как там... А, не устала симулировать эмоции?

   – Нет, - она едва качает головой, - эти чувства, эмоции для меня естественные. Они для меня важная часть, с которой я живу... Существую всё время с момента моего создания.

   – Да ну. И создал тебя тот мужик? Как его... - Кирилл машет рукой, – ты поняла меня.

   – Да. Николай создал меня по подобию своей почившей дочери.

   Кирилл на миг застыл и тяжело сглотнул.

   – Эта история - первое, что я узнала, как только была запущена. Можно сказать, на ней я и строила свое отношение к нему. До появления департамента как важной шишки в правоохранении он жил как обычный слесарь. У него была жена Ирина. Красивая женщина со способностью пламени. Рыжие волосы, карие глаза. Действительно красивая, я видела фото. У них был ребенок. Девочке Алёне ещё не было и семи. Она переняла способность матери, да и внешностью тоже в неё пошла. Семейство жило не богато, но почитаемо. Знаешь же, как ценят людей со способностью пламени... В тот день, Николай рассказывал, что солнечно было. Ярко так... Они уехали на дачу. Отдохнуть на природе и всё такое. Ирина и Алёна смеялись над рассказом девочки и Ирина предложила попробовать потренировать способности. Мол, сама давно не использовала способность, а девочке можно и начать. Сначала всё шло неплохо, но в один момент кто-то из них потерял контроль. Вокруг трава вспыхнула, а Николай растерялся, пытался потушить пламя водой, топтал траву, сам обжёгся. Но семью не спас. Смотрел, как они горят, кричат, срывая голоса. Зовут его, пытаются убежать от непрекращающегося пламени...

   Алёна замолчала не на долго, смотря перед собой.

    – Он был убит горем. Не знал куда податься, ему и жить-то не хотелось. А потом он как-то набрёл на Департамент. Он точно не говорил, но, вроде, господин Дёмин как-то его заметил и пригласил на службу. Николаю было тоскливо... Очень тоскливо. Он пытался воссоздать робота из сподручных средств, лишь бы был собеседник. Но самое главное создать не мог. Человеческий мозг. У него способность такая была... Не простая. Не электричество там, не снег, лёд или вода. Он мог воссоздать любой предмет, даже орган. С удивительной точностью. Но, для чего-то ему приходилось жертвовать. Он воссоздал мозг, подобный человеческому. Присоединил микросхемы, затем придал болванке нужную оболочку, и выбор пал на внешность его дочери, по которой он так скорбел. Конечно, он больше основывался на внешности жены, но внёс коррективы и дал мне имя Алёна. У него получилось. Создать обучаемого робота, с человеческой мимикой, эмоциями и голосом. Голос, к слову, он взял с какой-то видеозаписи, где его жена, хохоча, читала стих. Он учил меня счету, хоть это и не было необходимо. Он хотел себе дочь и создал её.

   – А умер...?

   – Подорванное здоровье прогрессировало с каждым годом. Он отдал практически все свои силы, чтобы создать для меня деталь подобную «вечной батарейке». А в последние дни он просил, чтобы я была рядом... Его отказывающие органы мучали его и он попросил его убить. При создании, он не забыл про запас отдельной энергии для того, чтобы и у меня была способность. Она слабая, но есть. Её хватило для его последнего желания...

   Она прикрыла глаза на несколько секунд.

   – Удар Грома пришёлся прямо по «сердцу». Сбои в работе, мои гримасничества - всё это из-за поломанной батареи. Можно сравнить с инсультом.

   Тишина вновь воцарилась в мастерской. Кирилл стиснул зубы до скрежета.

   Она робот

   Просто робот, чёрт возьми...

   В это так не хочется верить...