Зарисовки

Трек: A Thousand Capacities - Keegan DeWitt

Как опустел Дом Малфоев.

Он стоял. Все так же горделиво, все так же неприступно, скелет из темного камня, высящийся над ухоженными, но теперь слишком тихими садами.

Малфой-Мэнор.

Но что-то в нем изменилось навсегда. Не разруха, не запустение в привычном смысле – дом охраняли чары, пыль не копилась слишком большими слоями, стены не рушились. Нет. Это было иное опустошение. Более глубокое, более тоскливое. Будто сам свет, когда-то наполнявший эти залы, утратил свою жизненную силу, свою теплоту.

Раньше... Раньше камни Мэнора чувствовали. Да, именно так. Они впитывали отблески солнца из высоких окон и мягко отдавали их вечерами, когда зажигались люстры. Теперь стекла были чисты, но свет, проходя сквозь них, казался тусклым, безрадостным, словно просеянным сквозь серую вуаль. Краски, некогда такие насыщенные – глубокий изумруд драпировок, богатое бордо гобеленов, теплый золотой дуб панелей – потускнели, утратили былую глубину. Не выцвели от времени, нет. Скорее... выдохлись. Будто сама их жизненная энергия испарилась вместе с тем, кто за ними ухаживал с почти священным трепетом. Все поблекло, ушло, будто вымытое долгими годами дождя скорби. Они исчезли вместе с той, что была их жизнью, их хранительницей.

Хозяйка...

Она была душой этого камня. Не просто обитательницей, а его сердцем. При ней... при ней Мэнор дышал. Не просто существовал, как фамильная реликвия, а жил полной, пусть порой и странной для его древних стен, жизнью. Казалось, дом расцветал под ее вниманием. Она знала каждый уголок, каждую трещинку в старинной лепнине, каждый узор на паркете. Она водила по этим узорам кончиками пальцев, будто читая невидимые письмена, и они откликались ей чистым, мягким блеском. В ее присутствии тяжелые портьеры казались легче, мраморные камины – теплее, а длинные галереи – не бесконечными коридорами власти, а дорожками к уютным гнездышкам.

Она наполняла дом не только порядком, но и жизнью. Не громкой, показной, а той самой, настоящей. Ее смех, легкий и искренний, звенел в Парадной гостиной, нарушая вековую чопорность. Ее шаги, быстрые и целенаправленные, а потом – и нетерпеливые топотки маленьких ног – разносили эхо по спящим коридорам, пробуждая их. Она читала в Библиотеке, и стены, казалось, внимали мудрости строк, шелесту страниц. Она выращивала редкие цветы в Оранжерее, и их аромат смешивался с запахом старых книг и полироли для дерева, создавая уникальный, ее запах дома. Она оживляла пространство. Она, казалось, не боялась нарушить многовековую пыльную гармонию Малфоев. Где-то мог лежать забытый том в потрепанном переплете, на консоли – небрежно брошенная шаль с узором, не вписывающимся в геральдические мотивы, а где-то в укромном уголке солнечной комнаты зеленел невиданный прежде цветок в глиняном горшке.

Семья... При ней семья в этих стенах была не просто продолжением рода, торжественным шествием по коридорам истории. Здесь звучал смех. Настоящий, не сдержанный усмешками. Звонкий, как колокольчик, детский смех, эхом бегущий по мраморным лестницам, заставлявший даже старые портреты на стенах смягчать свои суровые взгляды. И ее смех – живой, заразительный, порой переходящий в безудержный хохот, который она пыталась подавить ладонью, заливаясь румянцем. Здесь спорили – горячо, с блеском в глазах, с пеной у рта, но без злобы, а с азартом поиска истины. Здесь были семейные ужины не в грандиозной столовой под взглядами предков, а в маленькой, уютной гостиной, где тарелки могли стучать, а разговоры перекрывать друг друга. Дом был наполнен умом жизни, который она не просто терпела, а лелеяла, как самый редкий цветок в своем саду.

При ней дом был семьей. Не просто родовым гнездом, символом древнего рода, а местом, где гнездилось тепло. Где строгий хозяин дома, наследник вековых традиций, мог расслабить плечи и улыбнуться, глядя, как их ребенок гоняет по лужайке перед фасадом пушистый золотистый комочек – подаренный ею щенок, нарушивший все правила чистоты крови, но ставший неотъемлемой частью их маленького мира. Где праздники отмечались не только блеском серебра и звоном хрусталя, но и домашней выпечкой, смехом у елки, тайными подарками, спрятанными с любовью. Дом при ней дышал, смеялся, плакал, ссорился и мирился. Он был живой.

Теперь он был мертв.

Точнее, он существовал. Дышал тихо, едва заметно. Скрип половицы под ногой отдавался гулко, как стон в пустой гробнице. В Зимнем саду орхидеи цвели по расписанию, подпитываемые чарами, но их красота была холодной, искусственной, лишенной восхищенного взгляда, который знал каждую распустившуюся почку. Пыльные фолианты в Библиотеке ждали, что к ним протянется рука, чтобы не просто аккуратно переставить, а жадно впитывать знания, оставляя закладки в виде засушенных цветов или обрывков пергамента с заметками. В Детской... в Детской стояла звенящая тишина. Игрушки были убраны, но не с любовью, а с отстраненной аккуратностью, будто музейные экспонаты за стеклом. Даже портреты предков на стенах казались более угрюмыми, их краски – более мрачными. Они наблюдали за пустотой, в которой не осталось ни смеха, ни споров, ни жизни, которую вдохнула сюда она.

Драко Малфой стоял посреди Большого Зала, и холод камня проникал сквозь подошвы дорогих ботинок прямо в кости.

Пятнадцать лет.

Пятнадцать лет он не переступал этот порог. Не мог. Дом был памятником не его предкам, а ей. Пятнадцать лет дом умирал без нее. Теперь здесь воздух был тяжелым, спертым, пахнущим сыростью, тлением и... забвением. Без нее величественные залы превратились в склеп воспоминаний, каждое – острое, как осколок, который резал на живую и беспощадно оставлял шрамы. На века. Навсегда. Бесконечно.

Он провел рукой по холодной поверхности мраморной колонны. Под его пальцами не дрогнул ни один волшебный узор защиты. Дом узнавал хозяина, но не приветствовал. Он просто... терпел. Как и Драко терпел эту невыносимую боль. Он провел пальцем по мраморному камину – остался жирный след в серой пыли. Именно здесь...

Вспышка.

Зимний вечер. Мороз рисовал узоры на стеклах, но внутри было невыносимо жарко от камина и от ее гнева. Она стояла перед ним, маленькая и невероятно мощная в своей ярости, с распущенными, дикими волосами, которые, казалось, искрили от напряжения. Она трясла перед его лицом каким-то свитком, крича что-то о несправедливости, о предрассудках, о необходимости перемен. Глаза ее горели, как угли. Он пытался сохранить ледяное спокойствие, отшучивался, но внутри его захлестывала волна... чего? Раздражения? Нет. Восхищения! Ее бесстрашием. Ее огнем. Он схватил ее за руки, пытаясь успокоить, а она вырвалась, но не убежала. Они стояли, тяжело дыша, глядя друг на друга сквозь дрожащий от жара воздух. И тогда он увидел не только гнев в ее глазах. Увидел боль. Увидел ту самую негасимую искру, которая и притянула его, как мотылька. Он шагнул вперед...

Драко сглотнул комок, вставший в горле. Боль была острой, знакомой, как старый перелом, который ноет перед непогодой. Тяжело вспоминать. Тяжело думать о том, что её нет. Не хочется. Не верится.

Он отвернулся от камина, его шаги гулко отдавались в мертвой тишине. Он прошел в библиотеку. Полки, некогда аккуратные и строгие, теперь выглядели хаотично. Книги стояли вразнобой, корешки кривились, некоторые лежали стопками на полу, покрытые слоем пыли. Она... она никогда не могла поддерживать здесь идеальный порядок. Книги для нее были живыми существами, их нужно было читать, листать, оставлять раскрытыми на столе, носить с собой. Ее рабочий стол в углу... Драко подошел ближе. На нем все еще лежал высохший чернильный прибор, валялось несколько перьев, одно – сломанное. И книга. Толстый фолиант в кожаном переплете, раскрытый посередине. Страницы пожелтели, покрылись пятнами времени. Он осторожно коснулся бумаги. Она так и не дочитала эту главу.

Вспышка.

Лето. Солнечный свет заливал библиотеку. Она сидела в глубоком кресле у окна, ноги поджаты под себя, огромная книга на коленях. Беременная. Рубашка его, которую она надела, была ей явно велика, но казалась невероятно уютной. Она водила пальцем по строчкам, шепча что-то себе под нос, иногда улыбаясь, иногда хмуря брови в сосредоточенности. Солнце играло в ее непослушных кудрях... Он подошел тихо, сел на подлокотник кресла. Она вздрогнула, оторвавшись от книги, и посмотрела на него. И в ее глазах было столько... столько тепла, столько спокойного счастья и предвкушения, что его сердце сжалось от нежности и какого-то священного ужаса перед этой хрупкой мощью. Он положил руку ей на огромный живот, почувствовав под ладонью сильный, уверенный толчок. Она рассмеялась, тихо, счастливо, и положила свою руку поверх его. «Он будет упрямым, как ты», – прошептала она. «Или умным, как ты», – ответил он, целуя ее в макушку, вдыхая запах солнца, книг и ее.

Драко резко выпрямился, отшатнувшись как от удара, где-то в области солнечного сплетения. Только удара по сердцу. Воздух в библиотеке вдруг показался ему ядовитым. Он почти бежал по коридорам, мимо застывших в величественных позах портретов предков, чьи нарисованные глаза с холодным любопытством следили за его мукой. Он искал... что? Призрак? Отголосок? Он ворвался в их спальню. Ложе под балдахином, огромное, роскошное, теперь казалось чужим и пугающе пустым. Одеяла были скомканы, как будто их сбросили в спешке много лет назад так и не поправили. На туалетном столике...

Драко замер. Там стояло небольшое овальное зеркало в серебряной оправе. И на его поверхности, в слое пыли, кто-то когда-то... нет... она когда-то провела пальцем. Оставив два кривых, небрежных завитка и... несколько букв. Он подошел ближе, сердце бешено билось о грудную клетку. Пыль была везде, но на этом месте, на зеркале, ее слой был нарушен. Он различил контуры: небрежно нарисованные пыльные кудри вокруг лица, которого уже не было в отражении. И слово, смазанное, но узнаваемое, выведенное ее почерком в пыли: «Герми...».

Он не дочитал слог в уме. Закрыл глаза. Вдруг осознав всю чудовищную тишину, всю ледяную пустоту этих бесконечных комнат. Это был не просто дом без хозяйки. Это был мир без солнца. Без ее смеха, без ее споров, без ее неистовой энергии, которая заставила даже камни Малфой-Мэнора согреться и ожить. Она, эта неистовая, умная, неидеальная, живая женщина, не рожденная для этих стен, но ставшая их душой... Она была всем.

Драко медленно обернулся и снова прямой удар в сердце. Новый ком в горле. Его взгляд упал на маленькую уже потрескавшуюся от времени оранжевую рамку на столике у окна. Рамка, чудом избежавшая слоя серого покрывала. Он медленно подошел, дыхание застряло в горле. Он смахнул пыль с хрупкого стекла пальцем, движением, полным болезненной нежности.

И увидел их. Себя, намного моложе, с едва заметной улыбкой, которую умела вызывать только она. И ее.

Ее.

На пожелтевшей фотографии, запечатлевшей мгновение счастья, навсегда улыбалась Гермиона. Его Гермиона. Ее каштановые, вечно неистовые кудри были аккуратно уложены, но несколько прядей, как всегда, выбивались, обрамляя лицо, сияющее любовью и умом. В ее карих глазах светилась вся радость их невероятного, трудного, запретного когда-то союза. Она держала на руках крошечный сверток – их сына, Скорпиуса, новорожденного, его светлую головку едва было видно. Она смотрела не в объектив, а на Драко, стоящего рядом, и в этом взгляде читалось все: гордость, усталость, безмерное счастье и та самая сила, что однажды превратила неприступную крепость Малфоев в настоящий дом.

Вот кто была его душой. Вот чье отсутствие вычерпало из стен Мэнора все тепло, весь свет, всю жизнь. Не Нарцисса. Гермиона. Грязнокровка, ставшая самой чистой и самой важной частью его мира. И унесшая этот мир с собой.

Грудь сдавило ледяными тисками, от которых не было спасения вот уже пятнадцать лет. Слезы, давно иссякшие, снова подступили к горлу, жгучие и бесполезные. Он стоял посреди пыльной, мертвой комнаты, в центре опустевшего дома, держа в руке крошечный осколок своего разрушенного солнца, и тишина вокруг была громче любого крика. Дом умер вместе с ней. И часть Драко Малфоя умерла вместе с ним – в тот день, когда перестало биться сердце Гермионы. Мэнор застыл во времени, как гигантская надгробная плита на их коротком, яростном, ослепительном счастье. И Драко стоял среди этих величественных, безжизненных руин своего прошлого, один на один с гулким эхом счастья, которое больше никогда не вернется, после того, как опустел дом Малфоев.