Зарисовки

— Греееейндж! – Голос рвется из моего горла, гулко ударяясь о холодный мрамор стен и разбегается эхом по бесконечным коридорам Мэнора, доходя до пустынных комнат. Пусть услышат даже привидения в северных башнях – мама ждет ответ. Она ждет. А я... я жду просто услышать ее голос. Даже если это будет очередная прихоть.

Тишина в ответ. Знакомое, почти уютное молчание. Я знаю эту паузу. Знаю, как она читает про себя строчки, прежде чем оторваться. Знаю, что ответит не то, что спросила мама. Знаю, что будет... ее. Уголки губ сами ползут вверх. Шепчу, будто заклинание, обращенное к пустоте коридора: — Раз... два... три... четыре... пять...

И – вот он. Тонкий, чуть высоковатый, весь в книжной сосредоточенности: — Драко, принеси мне чай с двумя дольками лимона и тремя ложками сахара!

Предсказуемо? Мерлин, это верх предсказуемости! Словно я не знаю ее ритуала наизусть. Словно каждый проклятый рассвет последних месяцев не начинается с того, что я отмеряю эти три ложки и режу эти две дольки, пока она утыкается в пергамент. Знаю. Знаю. Знаю лучше, чем заклинания первого курса.

— Конечно, принцесса. Как же иначе, –бормочу себе под нос, закатывая глаза так, чтобы этого никто не видел. Но улыбка – предательская, теплая – все равно прилипает к губам. Иду на кухню. Автоматом хватаю тосты – золотистые, с алым клубничным джемом, ее любимые. Кухня, гостиная... и эта чертова лестница, будто созданная для испытания терпения. Шаг за шагом, поворот за поворотом. Каждый пролет – шаг ближе к ней. И вот – дверь в библиотеку. Распахнута настежь, как всегда, когда она здесь. Останавливаюсь в проеме. Облокачиваюсь о косяк, скрещиваю руки. Тарелка теплится в ладони. И вижу... ее.

Сидит. Все в той же позе, застывшая статуя книжного поклонения. Щека покоится на согнутой ладошке – такая хрупкая. Нижняя губа зажата между зубов – сосредоточена. И волосы... эти проклятые, восхитительные кудри. Медные водопады, рассыпанные по плечам. Одна непослушная прядь свисает у виска, касаясь ресницы. Она даже не замечает. Ничто не может отвлечь ее от страниц. Библиотека Малфоев – ее святилище, а книги – единственные божества, которым она молится. И я... я всего лишь адепт, приносящий дары. Толкаюсь от косяка. Подхожу бесшумно. Ставлю тарелку на стол рядом с ней – стук фарфора о дерево. Ни единого вздрагивания. Она в ином измерении. Беру тост. Аккуратно. Подношу к ее губам – туда, где зажата нижняя. Автоматизм. Рот приоткрывается – маленький, розовый. Готова принять жертву, не отрываясь от текста.

Но я не даю. Не сразу.

Начинаю медленно отводить тост от ее рта. Веду его по дуге... к себе. Она, все еще не глядя, машинально тянется вперед, губы слегка вытянуты, глаза прикованы к строчкам. Послушная. Загипнотизированная. Я наклоняюсь ниже, сокращая дистанцию. Веду тост по траектории, которая неизбежно приближает... меня. Она движется навстречу, все еще слепая к чему-либо, кроме книги. Тост уже почти у моего рта. Ее лицо – в сантиметрах. Чувствую тепло ее дыхания. Вижу каждую веснушку на носу. Вижу, как дрогнула та самая непослушная прядь на виске.

И... резко убираю тост в сторону.

Ее нос мягко, нежно тыкается в мой.

— Ай!

Вздрагивает. Как ошпаренная. Глаза – огромные, карие, наконец-то сорванные с пергамента – широко распахиваются. Удивление. Легкая дурь от внезапного возвращения в реальность. И... я. Я прямо перед ней. Слишком близко. Гораздо ближе, чем позволяет дружба. Сердце колотится где-то в горле, но на лице – только привычная насмешливая маска и тост, зажатый в пальцах, как нелепый трофей.

— Завтрак подан, красавица, – произношу я, и голос звучит чуть хриплее, чем нужно. — Прерви свое священнодействие. Пока не врезалась во что-нибудь посерьезнее книги.

Она хмурится. Глубоко, искренне, всем лицом – брови сходятся к переносице, губы поджаты, а в карих глазах мелькает вспышка того самого гриффиндорского негодования, от которого у меня предательски теплеет где-то под ребрами.

— Драко! – шипит она, одним резким движением выхватывая злополучный тост из моих пальцев. Откусывает сразу половину. Хрустит корочкой так яростно, будто это не жареный хлеб, а мои кости. Джем, алый и липкий, остается крошечным пятнышком в уголке ее губ. Она этого не замечает. Все ее внимание – снова на странице, но хотя бы недовольное.

— Ты... это... – она машет тостом в воздухе, не глядя на меня, пытаясь вернуть потерянную строчку, — ...абсолютно невыносим сегодня!

Я не сдерживаю усмешку. Облокачиваюсь о дубовый стол бедрами, скрещиваю руки на груди. Смотрю на нее сверху вниз – на эти сбившиеся кудри, на упрямую прядь у виска, на тонкую шею, напряженную в сосредоточенном усилии. Она пытается читать, но я вижу – ритм дыхания сбит. Я это сделал. Ненадолго, но выдернул ее из чернильного плена.

— Интересно, Грейнджер, — начинаю я, и голос звучит нарочито лениво, с легкой, знакомой ей издёвкой, — ты решила выучить все учебники сразу? Еще до начала семестра? — Я наклоняюсь чуть ближе, чтобы разглядеть заголовок на пожелтевшем пергаменте. — «Руническая семантика и её применение в артефактологии шестого курса»? Серьёзно? У нас последний день лета, и ты еще грызёшь квинтский материал?

Она фыркает, не отрывая глаз. Но я вижу – кончик её уха порозовел. Знак. Она слушает.

— Шестой курс, — бросает она отрывисто, машинально поднося тост ко рту для нового укуса. — И я не «грызу», я анализирую. Там потрясающий раздел про взаимосвязь древнескандинавских вязей и...

Она замолкает. Рот её всё ещё открыт для укуса, но движение застыло. Глаза, широкие и внезапно осознавшие, что она почти начала делиться со мной – с Малфоем! – своим книжным восторгом, метнулись ко мне. Смущение? Паника? Или просто досада, что сорвалась?

Я поднимаю одну бровь. Выжидающе. Насмешливо. Всё внутри поет от этого крошечного провала в её броне.

— ...И? – подталкиваю я тихо, заставляя улыбку играть только в уголках губ. — Неужели великая Грейнджер запнулась? Или древнескандинавские вязи оказались сложнее Драко Малфоя?

Она резко захлопывает книгу. Звук – гулкий, как выстрел в тишине библиотеки. Пыль с переплета взметается золотистым облачком в солнечном луче.

— Сложнее? — Голос у нее низкий, опасный. Тот самый, от которого у первокурсников подкашиваются ноги. Она медленно поднимает на меня глаза. Карие, почти черные сейчас. Горячие. — О, Малфой, ты даже представить не можешь, насколько сложнее. — Она отодвигает стул, встает. Ростом она мне чуть ниже подбородка, но кажется выше, когда вот так пылает. — Твоя проблема не в том, что ты не понимаешь руны. Твоя проблема в том, что ты не понимаешь, зачем их понимать! Ты же никогда не заглядывал дальше первой страницы, если там не было прямой инструкции «как обставить Поттера»!

Я не шевелюсь. Опираюсь о стол, скрестив руки. Смотрю, как она разгорается. Как кудри будто оживают от гнева. Как пятнышко джема у рта подрагивает вместе с губами. Это... великолепно.

— Ой-ой, — цокаю я языком, нарочито спокойно. — Задела за живое?

— Да! – выпаливает она. — И если бы ты вместо того, чтобы... строить глупые рожи... прочитал хотя бы одну из этих книг... – она тычет пальцем в стопку фолиантов выше ее собственной головы, – ...возможно, твои результаты на СОВ были бы выше «Приемлемо»!

Я кладу руку на грудь, изображая раненое достоинство.

— Ой, малышка, прямо в сердце! – Но улыбка не сходит с губ. Она попала в точку, и мы оба это знаем. Но видеть, как она кипит из-за меня – дороже любых «Превосходно». — Но, милая Грейнджер, – наклоняюсь чуть ниже, голос становится тише, интимнее, – если я начну читать все эти... – брезгливо касаюсь корешка ближайшего тома, – ...пыльные фолианты, кто же тогда будет приносить тебе чай с двумя дольками лимона и тремя ложками сахара? А?

Она открывает рот – готовая выпалить очередную порцию праведного гнева, но вдруг замолкает. Ее взгляд цепляется за что-то у меня на рубашке. Выше локтя.

— Ты... — она моргает, внезапно сбитая с толку. — У тебя джем... на рукаве.

Я следую за ее взглядом. Действительно – алое пятнышко клубники, липкое и нелепое, расползается по белоснежной ткани. Должно быть, когда она выхватывала тост...

— О, великие педанты, спасите! — вздыхаю я с преувеличенным ужасом. — Пятно! На священном облачении Малфоя! Что скажет мама? Что скажет общество?

Она смотрит на меня. На пятно. Потом обратно на меня. И вдруг... уголки ее губ предательски дергаются. Она пытается сдержать. Надувает щеки. Отводит взгляд. Но плечи уже начинают мелко дрожать.

— Ты... ты похож на... на большого несуразного фламинго, который сел в варенье! — вырывается у нее смешок, звонкий и неожиданный. Она тут же хватается за рот, но поздно – смех прорвался.

Я замираю. Большой несуразный фламинго? Вот уж... комплимент. Но видеть ее смеющейся – не притворно-колкой, а искренней, даже если это над мной... Улыбка сама расползается по моему лицу – шире, чем нужно, глупее, чем позволил бы себе при свидетелях. Но здесь только она. И Тинки, конечно, где-то внизу, но эльфы не в счет.

— Ах да, — делаю паузу, кивая в сторону двери с таким видом, будто только что вспомнил незначительную мелочь. — Тинки сделала пудинг. Тот самый. Шоколадный. С карамельной прослойкой и взбитыми сливками, которые ты называешь «облачным безрассудством».

Эффект мгновенный.

Глаза Гермионы – нет, не глаза, а коричневые солнца — вспыхивают так ярко, что, кажется, могут поджечь книги в этой библиотеке. Вся книжная важность сдувается, как проколотый пузырь. Она резко вскакивает на месте, забыв про вязи, про пятно джема на рукаве, про мои насмешки.

— Тинки... ее шоколадный пудинг?! — ее голос звенит, как разбитый хрусталь, но теплый-теплый, медовый. Она становится... мягкой. Вся. Кудряшки прыгают, плечи расслабляются, а на щеках расцветают два розовых пятна восторга. Как маленький котенок, увидевший моток самой пушистой пряжи. — Он же божественный! Она кладет туда щепотку морской соли, знаешь, это тайный ингредиент, и... и...

Она уже делает рывок к двери, от меня, порывистый и стремительный, как золотистый снитч. Но вдруг – резко тормозит. Разворачивается. И прежде чем я успеваю понять что-либо, кроме мелькания медных волос, запаха пергамента и клубники, она встает на цыпочки.

Высоко. Совсем высоко.

Ее руки легонько хватаются за мои плечи для баланса – два маленьких, теплых островка сквозь тонкую ткань рубашки. Она тянется вверх. Я застываю, дыхание перехватывает где-то под ребрами.

И вот оно.

Мягкое, стремительное, легкое как дуновение прикосновение ее губ к кончику моего носа. Теплое. Немного липкое от остатков клубничного джема.

— Спасибо за тост... и за новости о пудинге! Ты лучший! – шепчет она, уже отпрыгивая назад, ее глаза сияют чистой, детской радостью. А потом она поворачивается и бежит – настоящим вихрем, сбиваясь на повороте о ковер, ее смех звенит в пустом коридоре, как колокольчики.

Я застываю.

Закрываю глаза. Весь мир сужается до точки, где ее губы коснулись моей кожи. Там горит. Горит, как от прикосновения солнца. Сердце бьется где-то в висках, гулко, неистово, сметая все мысли. «Она поцеловала меня в нос». Пусть и так... по-дружески. Пусть мимоходом. Пусть из-за дурацкого пудинга.

Гермиона.

Ее имя раскалывается внутри молнией. Я влюблен. Безнадежно, глупо, отчаянно. Влюблен в ее ум, который острее любого клинка. В ее упрямство, которое ломает горы. В ее ярость, от которой вспыхивает воздух. В ее вот эту... нелепую, пушистую, невероятную милоту, когда она превращается в счастливого котенка от пудинга.

Я хочу ее. Не как друг. Не как союзник по странной дружбе. Я хочу ее. Всю. Каждую веснушку на носу. Каждую непослушную кудряшку. Ее умные, горящие гневом или восторгом глаза. Ее голос, который может колоть как иглы или звучать нежнее музыки. Ее руки, сжимающие книгу или...

Мои.

Я хочу, чтобы она смотрела на меня так, как смотрит на древние руны. С тем же благоговением, той же жаждой познания. Хочу, чтобы ее смех звенел из-за меня, а не просто рядом. Хочу быть не просто Драко, который приносит чай и тосты. Хочу быть воздухом, которым она дышит. Книгой, которую она не может отложить.

Хочу ее.

Это не проходит. Это только усиливается с каждым таким дурацким, солнечным, разрушающим все мои защиты моментом. Как проклятие. Самое сладкое и самое мучительное проклятие на свете.

Я открываю глаза. Глубоко вдыхаю. Пытаюсь вдохнуть холодную, рациональную малфоевскую спесь. Выдыхаю дрожь. Рука машинально тянется к носу, к тому месту, где только что были ее губы. Там все еще горит. Как маленькое солнышко. Глубокий вдох. В легких — все тот же запах: книги, клубника, она. Я смотрю на дверной проем, где только что исчез ее силуэт. Внизу уже слышен ее оживленный голос, смешанный с писклявыми радостными восклицаниями Тинки. Она счастлива. Из-за пудинга. Внутри меня все переворачивается – сладко и нелепо.

Проклятый пудинг.

Уголки губ сами ползут вверх. Шире. Нелепо. Больно. Потому что я знаю — сейчас спущусь вниз. Сяду напротив. Буду смотреть, как она ест этот идиотский пудинг, облизывая ложку с тем самым сосредоточенным, блаженным выражением лица. Буду поддразнивать. Бросать колкости. Закатывать глаза. И внутри будет гореть. Гореть от желания перекинуть ее через этот стол. Притянуть к себе. Вдохнуть глубже. Почувствовать, как бьется ее сердце. Сказать все те слова, что душат годами.

Но я не сделаю этого.

Потому что ее счастье — будь то руны шестого курса или пудинг Тинки — для меня сейчас важнее.

Я отталкиваюсь от стола. Поправляю рубашку с пятном джема. Делаю еще один глубокий вдох. Маска насмешливого безразличия скользит по лицу, как щит. И иду вниз. Навстречу ее смеху. И своему проклятию.

«Один день, Грейнджер,» — мыслю я, шагая по лестнице. «Один день я это выдержу. А завтра... завтра, может быть, хватит сил молчать снова».

Продолжение читайте на странице! Фф «Пять секунд тишины».

Если что, это не полная глава!