Ты ненормальная |Атака Титанов|

На выходные Леви будто из реального мира безвозвратно выпал, проведя их исключительно с Руби — без неё было скучно. Телефон почти в руки не брал, а если и брал, то только для того, чтобы написать Эрвину. Один раз позвонила Ханджи, да она, услышав, что он там не один, только с величайшей радостью откланялась.

— Всех приятностей вам, дорогие мои, — сказала она певуче, хотя певица из неё была, как из коровы балерина. — Я вам потом свечи ароматические подарю и масло для массажа, аха-ха! Тебе какой запах больше нравится: северный лес, океан с экзотическими фруктами, или пройдемся по классике — с нотками ванили, апельсина и корицы?

— Я хочу свечу, которая печеньем пахнет, — внезапно раздался тихий шепот подкравшейся Руби, а Леви, собирающийся огрызнуться на очкастую, вздрогнул, обнаружив девушку у себя за плечом. В очередной раз проклял громкие динамики своего телефона.

— Чем-чем? — встрепенулась Ханджи на том конце провода, которая каким-то боком умудрилась услышать голос Руби. — Бусинка, будут тебе печенья, ха-ха!

— Ханджи, засунь себе эти свечи знаешь куда? — рыкнул на неё Леви, убийственно стрельнув глазами на телефон в своей руке.

— Коротыш, если ты не в курсе, у этих свечей немного иное применение, — нравоучительно сказала Ханджи, с трудом сдерживаясь от громкого ржача. — Они для того, чтобы пахло приятно.

— Я тебя спущу в канализацию, вот там уж точно никакие свечи тебе не понадобятся. Только в церкви, чтоб отпевать.

Руби не сдержала тихий смешок.

— А может, ну их, эти свечи с маслом? — продолжила Зое Аккерману назло. — Давайте уж сразу романтический наборчик, видела я такой однажды на витрине, когда проходила мимо магазина для взрослых. Леви, ты ж у нас уже большой мальчик, да? Не знаю уж, что в этом наборе, но звучит интригующе.

Она захохотала сродни ведьме, пока у Аккермана дёрнулся глаз, а Руби чуток смущенно хмыкнула. Впрочем, Ханджи быстро подавилась — будто мольбы Леви были услышаны.

— Я тебе глаза натяну на... — прошипел он, уже собираясь спустить на очкастую всех собак, да так и замер с открытым ртом, когда его собеседница по телефону заорала ему в ухо.

— У тебя там девушка под боком сидит, а я уже чувствую, как ты превращаешься в сапожника! Язычок за зубками придержи, дорогой, побудь культурным.

— Лучше тебе со мной не встречаться в ближайшее время, — угрожающе сказал он, поведя пальцами и в итоге сжав в кулак одну руку. — А то я тебе культурно объясню, где раки зимуют.

— Эх, даже раки где-то зимуют, а я нет, — с напускной скорбью в голосе сообщила Зое, а потом встрепенулась. — Все-все, ухожу и благословляю, дети мои. Веселитесь. Только аккуратнее, я пока не планировала няньчить племянников.

«Совсем уже чердак снесло там ей?» — ошалел Леви с такого напутствия и уже хотел на неё огрызнуться, да не успел — Ханджи бросила трубку, благополучно избежав взбешенного шипения в свою сторону.

— У Ханджи есть браться с сестрами? — задумчиво сказала Руби, посмотрев на телефон в юношеской руке.

— Нет, — Леви передернул плечами.

— К чему тогда были слова про племянников?

Парень скосил глаза на девушку, видя её наивное и задумчивое лицо.

— У неё они воображаемые, — ответил он, едва удержавшись от тяжелого вздоха.

— Или это она про нас говорила? — насторожилась Руби, а потом хохотнула. — Ханджи у нас та ещё фантазëрка.

Не то слово.

Леви было интересно с одуванчиком и крайне спокойно, а ещё он был доволен тем, что видел, как она испытывает к нему то же самое. И обычные, привычные вещи приобрели иной оттенок — приятный, не такой удручающий, как было ранее. Обед, прогулка, даже выполнение заданной домашней работы — всё скрашивала компания девушки рядом. Они могли даже не разговаривать, молчать, думать о своём и заниматься своими делами, но ощущение того, что кто-то желанный сидит рядом, в этой комнате, в этой квартире, успокаивало, дарило некое умиротворение. Простой человек, находящийся на расстоянии вытянутой руки или прямо под боком, на самом деле имел для другого большое значение, ничего для этого не делая.

Леви быстро смотался к себе в квартиру, захватив в рюкзаке несколько нужных вещей, включая сменную одежду и несколько тетрадей для учёбы. В итоге с этими тетрадями он устроился на диване посреди вороха полосатого пледа и с Августом под боком. Несмотря на его постоянное желание царапнуть студента за ляшку, Руби была права — Леви чем-то котенку нравился, поэтому тот к нему лип с невероятным усердием, однако возможности оцарапать ему ногу не упускал. А вот Руби сидела на кровати с ноутбуком на коленях, работая над каким-то докладом или проектом.

Леви, оторвавшись от своих записей, чтобы сделать глоток уже почти остывшего чая, неосознанно остановился взглядом на девушке, держа кружку в руке. И он увидел её лицо — какое-то постепенно потускневшее, удрученное и усталое. Через силу и с явным нежеланием, с обречением она работала по ноутбуку над заданной ей задачей, и этот вид, это её выражение заставило Аккермана поджать губы. Что-то внутри тихо защемило от мелькнувшей жалости и сожаления.

«Как мается, — думает он, медленно скользя взором по сидящей на кровати Руби. — И ведь всё это ей совсем не надо.»

Вовсе не доклады по медицине она хотела составлять. И это не было простым нежеланием студента работать или студенческая лень — это было настоящее мучение человека, который через силу занимается чем-то противным, ненужным.

Эта учеба истощила её, продолжает истощать и теперь, напоминая о себе постоянными домашними заданиями. Руби хочется взвыть, но уже нет сил — она просто смиренно, но устало выполняет свой учебный долг, а глаза её становятся тусклыми и пустыми. Она напоминает куклу, робота, который механически, на автомате работает по заданной программе.

А с каким желанием, с каким усердием и вдохновением она рисовала вчера портрет Аккермана...

Руби спустя некоторое время ощутила чужой взгляд на себе, поэтому оторвалась от ноутбука и медленно перевела взор с экрана на диван, где сидел парень среди вороха полосатого пледа. Вид Леви её немного насторожил — смотрел он внимательно, пронзительно; в серых глазах сочетались задумчивость, крепкая серьезность и призрачная меланхолия. По обыкновению расслабленное юношеское лицо с преобладающими в образе острыми, резкими чертами, казалось бы, совсем не изменилось, однако на него вдруг легла мрачноватая, заунывная тень.

— Что-то случилось? — мягко и тихо спросила Руби, натягивая улыбку на лицо, поняв, на что обратил внимание молодой человек. А он слегка хмурит брови, мазнув взглядом по девичьим губам — опять она улыбается притворно, словно прищепками натянув уголки рта, насильно растягивая их в попытке сделать иллюзию счастья.

— Улыбаешься кукольно, — сухо говорит он, видя, как уголки девичьих губ тут же дрогнули. — Для чего притворяешься при мне? Если остальные этого понять не могут, то я прекрасно вижу, что ты обмануть пытаешься.

— Я... по привычке... — призналась одуванчик, стыдливо потупив глаза и потом скользнув руками к собственным плечам, словно опять обнимая саму себя. — Не привыкла показывать что-то, кроме улыбки.

— Значит, привыкай, — неумолимо произносит Леви. — И сколько времени ты хочешь провести в роли великого мученика?

— В смысле?

— Идет уже третий год твоей каторги, впереди еще два. За это время свихнуться можно. Выгоришь, Руби, сломаешься. Сама разве не понимаешь?

Руби тускнеет на глазах, кинув быстрый, смазанный взгляд на включенный экран ноутбука.

— Мне сложно на это решиться, — говорит она, поджимая губы. — После этого я словно в открытом море одна окажусь, не зная, куда мне плыть.

— Не одна. И даже если в открытом море — то ненавистная учеба не будет тянуть тебя на дно. Если боишься неизвестности, то хотя бы помни, что ты не будешь барахтаться в этом в одиночку.

Одиночество — вот её главный страх. Оказаться с чем-то один на один, не имея никого рядом — настоящая для неё пытка. Девочкой она была вполне самостоятельной, однако боялась остаться без чьей-то хотя бы мизерной поддержки.

Сидя на кровати, обнимая себя за плечи, Руби была похожа на сжавшегося беззащитного котенка. Она и сама понимала все то, о чем говорил ей Аккерман, но тормозила, не могла решиться. Боялась. Этот внутренний, почти детский страх приобрёл огромную силу — мать была её последней ниточкой, напоминающей о прошлой жизни с живым отцом. И от такого мучительного, страшного бездействия ей выть хотелось. Страшно было обрывать с родительницей последнюю связь, страшно было становиться для неё абсолютно чужой.

Но и продолжать жить так тоже было страшно.

— Иди ко мне, — тихо сказал Леви с мелькнувшей в однотонном голосе мягкостью, видя её подавленность. Руби подняла на него глаза, а он, заметив её нерешительность, поманил к себе рукой. — Иди сюда, иди.

Она спускает худые ноги с кровати, коснувшись пола голыми ступнями, поднимается и подходит к дивану, после чего за запястье оказывается утянута в кольцо теплых юношеских рук. Леви не знает, как ещё показать и наконец внушить ей, что она не одна — откровенно говорить он не умеет, словами воодушевлять тоже. Да даже те же объятия до недавнего времени были ему непривычны. Но стоит только ему услышать тихий-тихий облегчённый вздох одуванчика, уткнувшейся в его плечо лбом, он понимает, что предпринял правильную попытку.

— Давай фильм посмотрим, — негромко предлагает Руби, пока он скользнул ладонью выше по спине, затем зарывшись в светлые волосы на затылке.

— Если хочешь, — отвечает он. Ему все равно, чем заняться, лишь бы она вновь не села в таком подавленном настроении за учёбу. Фильмы он не предпочитал и смотрел их редко, от случая к случаю. Но их любила Руби, поэтому ничего против он не имел.

В итоге они так и сидели на диване перед ноутбуком, как неделю назад, когда Леви впервые вынужденно оказался в этой квартире. Вместо стереотипной комедии или мелодрамы Руби вновь включила что-то странное, если посмотреть на название. В прошлый раз фильм про гусей оказался, а теперь — «Сибирский цирюльник». Как оказалось, сюжет построен на разработке паровой самоходной лесопилки и творчестве Моцарта.

Лично Леви интересовало отнюдь не происходящее на экране, а дыхание девушки, устроившейся на его плече совсем недалеко от шеи. А она сидела, смотрела фильм и изредка касалась юношеской руки, машинально проводя кончиками пальцев от запясться вдоль вен вверх до локтя, что позволяли делать закатанные рукава мужской рубахи. Август сидеть в стороне не стал и приютился у молодых людей на коленях, потом вдруг громко замурчав, словно пытаясь перекрыть своим мурчанием шум ноутбука.

Ночь с субботы на воскресенье Леви провёл в квартире у Руби, с радостью забыв о собственной. Причем в этот раз девушка целенаправленно потянула студента к себе на кровать, потом довольно обняв его, как подушку до недавнего времени. Котенок оказался там же, свернувшись калачиком недалеко от изголовья кровати, поэтому, словно назло, с чувством потом полночи мурчал у Аккермана под ухом. К слову, недалеко от подушки лежал неизменный юношеский шарф.

— У тебя плечи удобные, — полусонно сказала Руби, почти засыпая. Леви на это только бесшумно хмыкнул и огладил ладонями её спину, обнимая крепче. Уж её обнимать было куда лучше, чем порой скомканное во сне одеяло. Такая милая, тихо сопящая, порой сжимающая ткань его вязаной кофты — это все было так естественно, так по-домашнему, тепло и уютно... Редко он чувствовал нечто подобное.

Потом, вечером в воскресенье, когда на улице совсем стемнело, одуванчику не сиделось на месте. Леви видел, что ей становится крайне тяжко от мысли, что на следующее утро нужно будет опять идти в колледж. Ей становилось всё тяжелее, всё хуже и хуже. Она будто уже была готова скулить от тоски, смотря на собственные тетради, открывая на ноутбуке файл с проектом. Прошедшая неделя не прошла бесследно — теперь ей совсем тошно даже думать об учебе. Тошно думать и о том, сколько проблем своими выходками она доставляет ректору, а без своих выходок она совсем сойдет там с ума — только благодаря им она держалась на плаву. Теперь же ей было крайне стыдно делать нечто подобное, оттого чувствовала она себя кошмарнее обычного. А ведь и ремонтные работы в аудитории «8.25» были закончены, поэтому ей было не на что отвлекаться.

Руби с кислым видом сидела на кровати, свесив с неё голые ноги, и вычитывала что-то в тетради в теплом свете лампочки в потолке. Леви, с бесшумным вздохом оглядев её, пошел на кухню заваривать чай, и с дивана тут же спрыгнул проворный Август, чёрной тучкой отправившись следом за ним.

«Завтра ей будет слишком тяжко», — думает парень, взявшись за недавно закипевший чайник. Чёрный котенок потерся пушистой головой о его щиколотку.

Внезапный звук полностью открывающегося окна в соседней комнате заставляет Аккермана на пару секунд замереть. Его будто холодной водой окатило, накрыв неожиданным, но диким беспокойством.

«Это ведь не то, о чем я думаю?..»

Первые мгновения безудержная тревожность сковала его по рукам и ногам, ибо он прекрасно знал, что такое мысли о суициде. Потом быстро приходит в себя, ставит чайник обратно, так и не налив ничего в кружки, и широким шагом, чуть ли не бегом направляется в комнату. Кровать пустовала, зато Руби сейчас сидела на подоконнике открытого окна, причём свесив ноги вниз, прямо на улицу. Силуэт её спины и слегка опущенной головы напугал студента до дрогнувших рук.

— Ты что творишь? — зашипел Леви, пытаясь скрыть этот испуг за гневом, почти в один прыжок оказавшись рядом с открытым окном. Ухватил девушку за локоть; Руби вздрогнула, удивленно повернув к нему голову.

— Львёнок?.. — растерянно спросила она, не ожидая такого его поведения. — Что ты делаешь?

— Это я у тебя хочу спросить, — у него засверкали глаза, будто вот-вот начнут молнии метать. — Зачем?

— Что зачем? — моргает Руби непонимающе. Леви лишь стиснул зубы, а потом ухватился за её плечи, заставляя поменять положение и оказаться полностью на подоконнике вместе с ногами.

— Сдурела? — глухо рычит он, слегка встряхнув её. Ей-богу, его бросило вначале в холод, потом стало жарко только от мысли что от фатального шага девушку не отделяло ничего — даже окно было открыто. Достаточно было просто податься вперёд, спрыгнув с подоконника на улицу. Высота многоэтажки вряд ли оставит большие шансы выжить после такого.

У него аж голова закружилась.

Фарлана и Изабель он потерял, мать — тоже.

Не хватало теперь лишиться вдобавок и Руби, особенно сейчас, когда он к ней непростительно привязался.

Если у Руби была боязнь одиночества, то его главный страх — потерять всех тех немногих близких людей.

— У тебя... руки дрожат?.. — ещё больше растерялась одуванчик, ощутив легкую дрожь в юношеских ладонях, которыми он накрыл её плечи. — Львёнок, ты чего? О чем ты подумал?..

Она задала этот вопрос, только в следующую секунду осознанно всмотревшись в серые глаза напротив. И стоило только ей поймать этот шальной взгляд, полный затаенного страха, как она затаила дыхание, прекрасно поняв, какие же мысли пришли студенту в голову.

— Ты подумал, что я прыгать собираюсь? — стих её голос до шепота, немного дрогнув. Её глаза были широко распахнуты, казались из-за этого ещё больше обычного. — Ох, Леви, нет, — она протягивает руки, обхватывая ладонями его лицо. — Нет, милый, ни в коем разе. — Руби скользнула пальцами к его затылку, притягивая к себе ближе, шепотом стараясь его успокоить. Гладит по голове, по плечам, поднимается к щекам, пока парень вглядывался в ее глаза.

Не собирается, значит. Леви и сам не понял, как вдруг у него возникли такие предположения — предпосылок для этого не было почти никаких. Руби бы не стала так внезапно совершать такое, тем более выбрав такой способ. Однако это до него доходит только сейчас, когда она обнимает его, когда она рядом. Внутренний страх выбрался наружу, стоило только представить наихудший разворот событий.

— Испугался? — одуванчик ласково притягивает его к себе, мельком целуя в висок. — Тише, мой мальчик, все хорошо, — она слышит его дрожащий выдох и кусает с сожалением губу. — Я ничего не собиралась делать. Прости, что напугала, хороший, прости.

А ей захотелось заплакать. Как ей стало за него больно — словами не передать. Этот испуг в его взгляде так и мерещился у неё перед глазами, заставлял кусать губу и жмуриться, лишь бы не выпустить слезы наружу. Насколько Леви был травмирован, раз у него была такая реакция, такой страх. И даже если никто из его окружения не делал попыток самоубийства и не продумывал суицид, то это значит, что об этом думал он сам, причем думал неоднократно, постоянно. Так или иначе, он был слишком близок к этой теме, и что-то его к этому упорно толкало.

— Сколько всего ты натерпелся, — тихо говорит Руби, опуская его голову на своё плечо, не переставая гладить волосы, ладонью затем опускаясь по затылку и шее вниз, к плечам.

Он молчит, поддаваясь её рукам. Легкая дрожь прошла быстро, однако осадок от происходящего остался. Три раза близкие ему люди уходили из жизни. А если бы на очереди оказалась Руби?

Что бы было, если бы следом за ними ушла и она?

Кошмар.

Он бы сломался совсем. Только-только найдя человека, к которому привязался подобно щенку, он бы тут же его потерял.

Думать об этом было слишком страшно.

— Милый, — шепчет Руби у него над ухом, — мой хороший, — а потом, поцеловав его в плечо через ткань кофты, она тихо продолжает: — Любимый...

А он вздрагивает, ибо слово это для него было совсем, совсем непривычным, до тоски забытым. И Руби почувствовала это, ощутила, как он слегка дернулся, стоило только ей это сказать.

— Тебе этого никогда не говорили? — она обхватывает ладонями его лицо, вынуждая поднять голову.

— Нет, — его голос тихий и едва слышный. Он даже не помнит, говорила ли так когда-нибудь его мать, когда ещё была жива. В глазах одуванчика отразилась невыносимая тоска, и она гладит его по голове, собирая ладонью чёрные волосы.

— Значит, буду я.

С этими словами она мягко поцеловала его — невесомо, коротко и тепло, почти по-детски невинно. А он не дал ей далеко отстраниться, тут же вновь поймав её губы своими; обвил руками девичью талию, вновь чувствую, какая она худая, привлек к себе ближе.

— Вечно тебя тянет на мороз в лёгкой одежде, — привычным тоном буркнул Леви, скользнув ладонью по голому колену одуванчика, которая сидела на подоконнике в своих неизменных шортах и футболке с бананами. Вновь он стал мрачным, этой мрачностью пытаясь скрыть свои взбудораженные переживания. Руби, протянувшая руки к его плечам, только улыбнулась, но никакого веселья в этой улыбке не было.

— Я порой сижу так, — тихо говорит она, мельком глянув на тёмные очертания многоэтажек за окном. — Мне от этого становится легче. Но никуда прыгать я не собираюсь, Львёнок, и в мыслях не было.

Зато у него было. Причем не раз, не два и даже не три, а на постоянной основе. Поэтому он и испугался. Ладно ещё когда сам думаешь об этом, но если так же думает близкий тебе человек — вот это страшно.

— Хочешь попробовать? — Руби кивает в сторону открытого окна. — На двоих места на подоконнике хватит.

Чуть подумав, он медленно кивнул. Но в следующую секунду мрачно оглядывает голые девичьи щиколотки и руки, после чего отходит к дивану и берёт с него полосатый плед; возвращается обратно и укрывает им одуванчика, вызывая у неё уже другого оттенка улыбку — более теплую. Руби двигается, освобождая для него место, и под его внимательным взглядом опускает ноги над улицей. Он следует её примеру, усевшись рядом в таком же положении.

«Странно, — думает он, качнув ногой, осознавая, что они сейчас сидят на приличной высоте более пятнадцати метров над землей. — Хорошо, что я не боюсь высоты.»

Руби же, завернувшись в один край полосатого пледа, другим краем накрыла его плечи и с довольным видом осторожно прижалась к его боку, как кошка.

Помнится, он избегал подобных ситуаций из-за своих мрачных мыслей об уходе из этого мира, которые, стоило только ему оказаться в месте, где легко при желании можно лишиться жизни, начинали его искушать, словно змей Эдемского сада. Два года Леви держался только из-за того, что помнил об Эрвине — только он и Ханджи были причиной его торможения. К этому списку можно добавить ещё Кенни, который, хоть и воспитателем был не очень хорошим, но все же долгое время заботился о растущем ребенке с пятого класса. На тот момент три человека — всего три человека, но Леви, сам боящийся потерять их, мог представить, что будут чувствовать они, если он наложит на себя руки. Только это его и останавливало.

С появлением Руби эти мысли как-то сами собой поблëкли, отошли на задний план, почти не высовываясь в последнее время. И сейчас, сидя на подоконнике открытого окна, свесив ноги над улицей, когда для фатального прыжка в бездну ему нужно лишь податься вперёд, он не чувствует никакого желания обрывать свою жизнь. Никаких мыслей о суициде теперь нет — он спокоен за себя, раз его не тянет сейчас сброситься с такой высоты.

Но как же он испугался, когда увидел на краю Руби.

А она обнимает его за руку, переплетя пальцы, и смотрит на горящие огоньки многоэтажек, игнорируя холодный ветер. И заболеть не боится, словно болезнь для нее будет настоящим благословением — не надо будет ходить на учебу, с чистым сердцем засев дома.

— Завтра справишься? — спрашивает Леви, скользя взглядом по очертаниям домов, а потом подняв его вверх, в небо. А небо это было темное и однотонное, но теперь не противное, не скучное и не мерзкое, каким являлось для него до недавнего времени.

— Буду стараться, — тихо ответила Руби, и холодный ветер всколыхнул её светлое каре. — Сейчас... после всего случившегося мне тяжелее стало. Тем более, теперь, кажется, за моим поведением наблюдает мама. Поэтому если я что-то опять натворю, то это будет очередной большой скандал.

Она тяжело вздыхает, свободной рукой потерев заднюю часть шеи, а потом с грустным видом укусила нижнюю губу.

— Да только я не знаю, что мне делать теперь. Так-то мы две недели работали в аудитории хотя бы. А теперь нет ни этого, ни моей мизерной свободы...

Как Леви и ожидал, понедельник для одуванчика выдался крайне тяжёлым. Пускай она привычно всем улыбалась и продолжала сохранять вид счастливой жизнерадостной оптимистки, но он знал, каким трудом это ей дается. Улыбка натянутая, дежурная, порой излишне широкая и переигранно радостная, а сама девушка — скованная будто цепями по рукам и ногам. Без своих выходок ей было тяжко, она будто куда-то вечно рвалась, ей было до тошноты, до омерзения тесно, неинтересно. Мучительно долго для нее тянулись пары, а в перерывах между ними она не знала, куда себя деть, поэтому от безысходности постоянно искала Аккермана и сидела в его компании.

Эрвин пару раз хотел подловить друга в коридоре во время перемены, а также намеревался подсесть к нему на большом перерыве в столовой, однако постоянно видел, что Леви был рядом с Руби. Поэтому Смит оставался в стороне, задумчиво за этим наблюдая и сразу видя, что с девушкой творится что-то мучительно тяжелое, а Леви старался как-то её поддержать, хотя плохо умел это делать.

«Сильно ты к ней привязался, раз уделяешь ей так много внимания», — думает Эрвин, провожая взглядом идущего по коридору друга. А плечом к плечу вместе с ним шла Руби, слегка ссутуленная, будто обременённая душевными терзаниями, но всем на ходу улыбающаяся. Эрвин с пониманием отступает, не собираясь Аккерману мешать.

— Там ректор... — дрогнувшим голосом сказала Руби, чуть  тормознув посреди коридора, увидев главу колледжа впереди. Леви хмурится, машинально скользнув пальцами к девичьей ладони.

С ректором ей было крайне боязно и тяжело сталкиваться.

— Давай обратно повернем? — предложил он, слегка потянув её за руку назад, но она не остановилась.

— Поздно, — говорит одуванчик, а потом натягивает на лицо широкую улыбку. Со стороны она кажется такой настоящей, однако он знает, что это было маской. Ректор уже заметил их, и они шли друг другу навстречу, поэтому Руби не остановилась, продолжив движение вперёд по коридору. А Леви косо наблюдает за ней, видя её напряжение.

«Это пытки какие-то», — думает он мрачно, являясь свидетелем её метаний.

— Здрасте! — звонко говорит Руби, и голос её весело звенит от удивительной радости. Будто ничего не произошло. Будто она не ломается сегодня каждую минуту, которую проводит в стенах этого гадюшника.

Леви стиснул челюсти так, что чуть не скрипнул зубами.

— Здрасте-здрасте, — кивает ректор, смерив молодых людей взглядом. — Уже четвертая пара, а вы ничего не натворили, удивительное дело. Видимо, почаще надо с матерью связываться.

«Мразота», — искрой проносится у Леви перед глазами, пока в нём взбушевалась ледяной волной ярость. Руби на секунду теряется, однако улыбка с её лица не исчезает, но ничего сказать ей он не дал.

— А вам скучно спокойно жить? — Леви слышит свой могильный холодный голос будто со стороны. — Соскучились по динамике? Мы с великим удовольствием её устроим. Только если вам так захочется пожаловаться — жалуйтесь в этот раз моему дяде, вы точно найдете с ним общий язык.

Кенни поржет этому ректору в ухо через телефон и обложит многоэтажными матами. А потом племянника своего ещё и похвалит за то, что в шараге наводит суету, как он и учил.

Это был явный язвительный подкол, сказанный таким ледяным голосом, что аж мороз по коже пошел. Ректор будто бы понял, что сболтнул лишнего, однако оглядывает Аккермана с ног до головы быстрым взглядом и хмурит косматые брови.

— Слишком буйный вы товарищ, Леви, — говорит он, пока между ними произошел контакт глаза в глаза. Леви даже не шевельнулся. А вот Руби притихла совсем, стоя рядом с ним, причем он машинально выступил на шаг вперед, закрывая её своим плечом. — На этот раз я спущу эту буйность вам с рук, но в следующий раз тщательнее следите за собственным языком.

С этими словами, не собираясь ждать ответа, мужчина удалился дальше по коридору, пока Аккерман колюче смотрел ему вслед.

— Львёнок... — тихо позвала его Руби, тронув за руку. Он повернулся к ней, тут же замечая её немного виноватый, поникший вид. — Не надо за меня на рожон лезть, ты ведь рискуешь.

— Плевать мне, — в его голосе до сих пор звучал холод, который заставил одуванчика немного вздрогнуть, но Леви быстро опомнился, изменив тон. — Не умеешь грубить ты, значит, это делать буду я. Порой при общении с людьми это необходимо. А ты слишком добрая для этого.

Руби поджимает губы, потупив взгляд. У добрых людей должна быть защита, чтобы их вовсе не растоптали в этом гнилом обществе. И Леви будет этой защитой для неё.

У одуванчика вырвался дрожащий выдох, и она дрогнула, потом обняв себя за плечи. Но то и дело она натыкалась взглядом на проходящих мимо студентов, поэтому быстро отметала своё истинное состояние и продолжала улыбаться. Да только Леви вдруг увидел, что взгляд её был затравленный, как у зашуганной собаки.

— Ты как? — спросил он, хмуро наблюдая за её поведением.

— Да так... — неуверенно ответила Руби, но под его пронзительным взглядом сдалась. — Нехорошо мне.

— Хочешь, уйдем с последней пары?

— Нет-нет, я дотерплю уже, — она мотнула головой, а он только мрачно смирился с её выбором.

Она дотерпела. Да только была потом хуже выжатого лимона — уставшая, обессиленная и совсем тусклая. Этот день для неё был слишком тяжелый.

И вот так она теперь будет ходить постоянно? Это ведь реальная для неё пытка.

Леви шёл молча, хотя ему хотелось вновь затянуть тему её отчисления. Но он давить не собирался, поэтому только взял девушку за руку по пути к остановке.

— Ты правда рядом будешь? — вдруг спрашивает Руби совсем тихо. Он с трудом её услышал, но остановился.

— Ты ведь знаешь ответ, — говорит он, настороженно наблюдая за одуванчиком. А она стояла, держа его за руку, наклонив голову вниз и будто смотря себе под ноги, да только взгляд её был невидящий, бездумный и пустой. Дыхание дрожащее, обрывистое, беспокойное.

— Скажи ещё раз, — просит она почти умоляюще, а он в напряжённом непонимании хмурится. — Пожалуйста...

— Я буду рядом, — Леви кладет руку ей на плечо. — Ты не останешься одна.

Руби сглатывает, а он чувствует, как она сильнее сжала ладонью его руку, будто колеблясь, на что-то решаясь.

— Я хочу... забрать документы из колледжа, — на выдохе сказала она, и голос её звучал так, будто девушка стояла под дулом пистолета. — Отчислиться. От мысли, что теперь вот так будет проходить каждый день, аж вешаться хочется... я не выдержу этого так долго.

«Решилась все-таки? — думает Леви, на первые пару секунд замерев на месте от этих слов. — Дрожит...»

Ей было до одури страшно принимать такое решение, но другого выхода она больше не видела. Этот понедельник стал для неё сущим кошмаром.

— Умница, — она затравленно поднимает на него взгляд, услышав тихий и теплый юношеский голос. Леви огладил пальцами её щеку, и плевать ему было, что они остановились посреди тротуара. Хотя, если оглянуться, то и людей вокруг особо не было. — Чего трясешься, как осиновый лист? Я рядом, Руби.

В её выдохе слышится трепетное облегчение, и она крепче хватается за его руку, по привычке вновь впиваясь зубами в свою нижнюю губу.

— Не кусай их, — говорит студент, едва заметно кивая на её рот. — Недавно уже поранилась, сейчас поранишь ещё больше. Пойдём домой.

Этим днем он не оставлял её одну, вновь придя вместе с ней в её квартиру. А она все это время была беспокойная, суетливая и до дрожи напуганная, ибо страшилась завтрашнего дня. Забирать документы она планирует в ближайшем будущем — завтра, во вторник. Придет вместе с Аккерманом к первой паре, сразу пойдет выяснять этот вопрос с деканом, и больше в этот колледж не сунется. Она тревожно ходила по комнате, наматывая круги, то и дело обнимая себя за плечи, а Леви видел, как её трясет.

— Завтра же тогда пойду заодно и к Филиппу, — говорит девушка дрожащим голосом, не зная, куда себя деть. Беспокойно перебирает пальцами, вновь кусая губу. — Наверное, устроюсь на работу туда же, в книжный магазин. Хотя бы начну. Если возьмут, конечно...

— Тебя будто лихорадит, — произносит Леви, перехватывая одуванчика, когда она проходила мимо него. — Ты не заболеваешь, случаем?

— Страшно мне, — тихо и с мучительным волнением отвечает Руби, когда он накрывает широкой ладонью её сцепленные на уровне груди руки. — Неизвестность меня пугает, меня скоро тошнить начнет. И страшно даже не то, что будет потом, а реакция мамы...

Она судорожно втянула в легкие воздух, едва не всхлипнув, а Леви, видя её мечущийся взгляд, только качнул головой, затем молча притягивая к себе. Руби хватается за него, как за спасительную соломинку, льнет ближе, словно ища защиты, не зная, куда деваться. И дрожит, сильно дрожит, хотя изо всех сил пыталась унять это. Ей тяжело дышать, она вновь будто задыхается.

А он тоже мечется, только внутри, ибо его терзает невыносимое желание ещё хоть чем-то помочь, но кроме поддержки он ничего сделать не может. Он обещал быть рядом — он будет, не бросит. Но как же мучительно видеть метания одуванчика, чувствовать её дрожь и то, с каким отчаянием она обнимает его. Ей слишком тревожно.

Она была почти на той же грани, что и на прошлой неделе, когда у неё случился нервный срыв. И опять Леви садится на диван, утягивая её за собой, и почти устраивает её у себя на коленях, чувствуя, как она опускает голову к его плечу.

— Это все так сумбурно, быстро, я не знаю, что мне делать дальше, — сбивчиво и тихо говорит Руби, сжав пальцами ткань его свитера. Её накрыла волна паники, лишая последних сил.

— Чш-ш, — шепнул ей Леви, прижавшись щекой к светлой макушке, гладя ладонью по спине. — Не думай об этом сейчас. Что делать дальше, решим потом вместе. Сейчас тебе надо успокоиться. Чай с валерьянкой будешь?

— Нет, — качнула Руби головой, а потом сильнее в него вцепилась, будто боясь, что он уйдёт. — Не уходи, посиди со мной.

Цепляется за него, как напуганный после кошмара ребенок.

— Мы ведь сможем?.. — слышит он её тихий и рваный шепот, чувствуя, как её прерывистое дыхание опаляет его шею, пуская волной мурашки. Она не сказала «я», она теперь совместила их двоих в одно «мы», признавая, что не одна.

— Сможем.

Она не плакала. А зря, ибо через слезы у неё хотя бы была возможность выплеснуть всё накопившееся напряжение, а не дрожать, как в лихорадке, постоянно заикаясь.

Август немного растерянно крутился рядом, чувствуя висящую в комнате тревожную ауру, из-за чего тревожился сам. А Леви прислонился к спинке дивана, прямо как на прошлой неделе. Всё повторялось заново, только на этот раз без слёз, и он опять гладил рукой девичью спину, готовясь вот-вот зарычать от собственного бессилия. Он не знал, как облегчить сейчас её тревожные мучения. И это — самое тяжкое чувство.

Руби поджимает к себе ноги, почти сворачиваясь калачиком, и обвивает руками юношеский торс, прислоняется лбом к изгибу его шеи и тяжело, дрожаще выдыхает. Леви, чувствуя очередную волну мурашек, замечает, как она опять закусывает губу, поэтому дернул щекой и скользнул ладонью к девичьему лицу проведя большим пальцем по её нижней губе.

— Не надо, милая, не кусай, — говорит он, совсем не задумываясь. Гладит тыльной стороной ладони её щеку и скользит пальцами за ухо, убирая мешающуюся прядь светлых волос. И только потом понимает, как именно её назвал, причем сказал он это без всякой запинки, как само собой разумеющееся. Словно именно так и должно быть. А, собственно, почему нет?.. Ему никогда не было свойственно говорить подобные вещи, но сейчас это вырвалось само собой. — Потом больно будет.

Пусть хоть его укусит, только бы себе боль не причиняла.

А Руби накрывает рукой его пальцы и потом слегка поворачивает голову, целуя его ладонь.

— Ты очень хороший, — говорит она тихо, совсем едва слышно, и опять у них обоих возникает чувство дежавю. Когда у неё был нервный срыв в прошлый раз, она сказала почти то же самое, причем почти в том же положении.

— Не называй других хорошими только за поддержку.

— Разве поддержка — не поступок хорошего человека?

— Это... слишком мизерный жест, чтобы назвать за это хорошим.

— С твоей стороны, может, и правда мизерный. А для того, кому эта поддержка была нужна, это самый хороший поступок. Не суди об этом только со своего ракурса, — её тихий шепот опять опалил его шею, заставляя сглотнуть.

Волна девичьей паники спáла так же плавно, как и началась, и вскоре Руби даже перестала дрожать, окончательно вымотавшись. Лишь ослабла в руках молодого человека, вяло потеревшись головой о его плечо, и прикрыла глаза. А он прислушивался к её дыханию, которое с прерывистого и беспокойного перешло на тихое и усталое. Хотелось бы ему сказать ей, что все будет в порядке, как-то её успокоить, но он молчал, ибо слов никаких подобрать не мог, да и было поздно — одуванчик уже засыпала, чувствуя себя в его руках безопасно и защищенно. Говорить что-то по душам — явно не его конёк.

«Каким-то бесполезным я себя ощущаю», — думает он, вяло наблюдая за Августом, который запрыгнул на диван и сел рядом с молодыми людьми. Но потом он качнул головой, пытаясь отогнать от себя эти мысли, вспоминая слова одуванчика. То, что кажется ему бесполезным, мизерным и неважным, для неё могло многое значить, даже если он не умел поддерживать словами.

Руби наконец решилась сделать шаг вперед, и для этого ей пришлось собрать всю свою смелость.

Завтрашний день для неё будет слишком тяжёлым.

Продолжение следует...

Цель впихнуть невпихуемое успешно провалена, господамы. Эта глава должна была быть заключительной, и писала я её именно с целью завершения и будущего перехода к эпилогу, но хрен там — она получилась для этой истории настолько огромная, что правильнее было разделить её на две части. Походу, рассчитать количество глав — явно не моя сильная сторона:)

Rauf & Faik, Octavian — Между строк

https://www.youtube.com/watch?v=ukBdUI76h8Q

Источник видео: https://youtu.be/ukBdUI76h8Q

Дата публикации главы: 28.04.2021.