Ты ненормальная |Атака Титанов|

Руби была на пороге значительных в её жизни перемен, чего боялась всё это время. И теперь ей нужна вся её смелость, чтобы сделать шаг вперед и не затормозить. В колледж на следующий день они опять шли вместе, но если Леви шёл на пары, то одуванчик — в кабинет к декану, чтобы забрать документы и покинуть учебное заведение навсегда. И по пути к колледжу она не отпускала юношескую руку, хватаясь за неё, как утопающая, была бледная, словно заболевшая, чувствуя, что после этого запустит необратимую цепочку событий.

— Справишься? — спрашивает Леви, когда они уже вошли в холл первого этажа и повернули к кабинетам.

— Должна, — кисло улыбается Руби.

— Я здесь ждать буду.

Она удивленно подняла брови, а потом мотнула головой.

— Нет-нет, Львёнок! У тебя же первая пара, опоздаешь. Иди, со мной все будет нормально.

— Не пойду я никуда, — уперся Леви, нахмурившись. — Плевать я хотел на эти пары.

Руби только поджимает губы, затем смиренно кивнув, признавая его упрямство. Они остановились напротив двери деканата, и девушка еще несколько секунд собирала в кулак последние силы. Расправила плечи, сделала глубокий, но дрожащий вдох, сглотнула противный комок в горле.

— Все будет нормально, — говорит Леви, наблюдая за ней. Она лишь улыбнулась ему нерадостно, напоследок сжав его руку, а потом постучала костяшками по дверной поверхности и зашла в кабинет. Аккерман остался в коридоре один. В следующую секунду на всё здание раздался звонок на первую пару, и лишь один темноволосый невысокий студент прошёл к ближайшей лавочке и уселся на неё, напоминая воробья на ветке.

Леви поежился. Ему уже и самому стало тревожно, словно Руби пошла на эшафот, а не к декану.

— Леви? — слышит он со стороны и поворачивает голову, снизу вверх смотря на тихо подходящего Эрвина. — Пара уже началась, почему тут сидишь?

— Жду, — только и ответил студент. — А ты здесь как?

Смит опаздывать на пары не любил, хотя порой все равно приходил поздно.

— За журналом пошел. Как Руби?

— Отчисляться собралась. Документы вон забирает сейчас.

Эрвин в недоумении поднял бровь, не ожидая такой новости. Слова Аккермана его удивили, но в то же время пазл начал складываться — вот причина того, что Руби последнее время ходила, словно чем-то обремененная.

— По своему желанию или вынужденно?

— По своему, — Леви устало закинул ногу на ногу, затем поставив на колено локоть. — Она вообще вынужденно училась здесь. Решила сейчас уйти и не мучиться.

Эрвин в лице не изменился, но смекнул, что дело, скорее всего, в родителях. Если Руби училась здесь вынужденно, значит, предки заставили — явление грустное, но довольно распространенное и частое.

Когда белобрысый друг ушёл, прихватив из учебной части журнал своей группы, Леви задумчиво перебирал пальцы собственных рук, то и дело поглядывая на дверь декана, которая никак не открывалась. Он ждал, чувствуя глухую тревогу в своем ожидании, и ему становилось тошно от мысли, насколько тревожно сейчас было Руби.

«Как бы не заболела она на нервной почве», — думает он, вспоминая её бледное лицо и лихорадочное состояние с холодными руками. Иммунномодуляторы слишком часто принимать нельзя, а с прошлого раза прошло слишком мало времени для повторного применения.

Стоило только двери начать открываться, Леви навострил уши, внимательно наблюдая. И тут же встал, когда увидел, что из кабинета выходит одуванчик, держа в руках папку с документами. И лицо её стало ещё бледнее.

— Ну как? — спросил Аккерман, подходя ближе, заострив внимание быстрого взгляда на дрогнувших девичьих руках.

— В порядке, — отвечает Руби тихо, посмотрев на собственные документы так, будто впервые их видит. — Никто меня удерживать ведь не будет, это мое решение и мое право. Самое сложное впереди теперь... особенно когда тормознуть уже нельзя...

Первый шаг сделан, цепочка событий запущена. Первым делом бросить колледж, потом отправиться к Филиппу, как они обговорили вчера.

— Мне пойти с тобой? — он внимательно наблюдает за её мимикой, а она качает головой.

— Нет, я сама, — говорит одуванчик. — К тому же мне самой надо к Филиппу наведаться. Иди на пары, за меня не волнуйся.

Ага, как же. Не волнуйся. Простая какая, будто он действительно волноваться за неё не будет.

Но он принимает её решение, поэтому отпускает её, проводив до входных дверей. Она была занята какими-то своими размышлениями и переживаниями, а он у самого выхода подловил её, остановил и напоследок поцеловал, удержав за плечи и подавшись вперед. Без всяких слов, молча, не умея красиво и ободряюще говорить, но пытаясь хоть как-то показать ей, что он рядом. Приласкал языком покусанную нижнюю губу со всей возможной для него мягкостью, услышав тяжелый выдох девушки, а потом почувствовал, как она отвечает ему, проведя пальцами вдоль линии его челюсти.

Десяток секунд, может, полминуты — они отстранились друг от друга. В её взгляде отражалось слишком многое — сумбурный тандем самых разных эмоций, среди которых в большом количестве был страх неизбежного, но и мягко сияющая, глубокая благодарность. Они ничего не сказали друг другу, ограничиваясь лишь выражением глаз без всяких слов, а потом Руби вышла на улицу, закрывая за собой дверь. Леви же простоял у этих дверей, смотря на удаляющуюся девушку через стекло, пока она вовсе не скрылась из вида, затем качнул головой и тяжело выдохнул.

Оставлять её одну ему не хотелось. Но и её выбор он уважал и учитывал, понимая, что не стоит соваться и навязываться дальше.

На первую пару он так и не пришёл — этот предмет вёл Кощей Бессмертный, который на опоздавших спускал всех собак, поэтому Леви проторчал все это время в коридоре, сидя на подоконнике. Потом ни на каких парах он не сосредотачивался совсем, не имея никакого желания вникать в происходящее и постояно пребывая в своих мыслях, из-за чего один раз даже словил в свою сторону замечание от какого-то препода. Но ему было кристально на это по барабану. В столовой он сидел вместе с Эрвином на большой перемене, опять расположившись на стуле спиной к работающей батарее, задумчиво крутя в руках полупустой советский стакан с чаем.

— Беспокоишься? — задает Эрвин вопрос, уже долгое время наблюдая за молчаливым другом. Леви, медленно вертящий на столе стакан, останавливается и замирает на пару секунд, затем скосив глаза на Смита.

— Да, — ответил Леви через некоторое время, будто обдумывая собственную фразу.

— Руби стала тебе очень близка за это время. Не думаете начать встречаться?

Аккерман слегка поворачивает голову к белобрысому другу, видя его чистосердечное выражение лица, однако точно зная, что этот товарищ однозначно в курсе почти всего происходящего. Додумывать Эрвин был мастер, поэтому было точно понятно, что он знает о том, что отношения этих двоих перешли на иной уровень, нежели просто «сокомандники». Да только теперь он решает узнать об этом прямо.

— Да мы... вроде, уже, — Леви вдруг уловил в собственном голосе какую-то неуверенность. И только потом он понял, что они с Руби это даже не обговаривали — просто приняли это, как само собой разумеющееся. После первого поцелуя в четверг их отношения изменились в понятную сторону, и ни у кого из них не возникло вопросов, начали ли они встречаться. Само собой понятно было.

«А может... стоило спросить?» — теряется Леви в собственных мыслях. А как в ином случае можно назвать их отношения? Вроде типичный процесс сближения влюбленных. И без всяких слов понятно было.

Да только вот теперь Леви немного растерялся.

— Не обговаривали? — понял Эрвин только по одной его интонации, наблюдая за поведением друга. Аккерман качнул головой.

— Оно и без этого понятно было. А обговаривать... обязательно?

Он ведь вообще без понятия был, как это делается.

— Уточнить, — говорит Смит, мимолетно приподняв уголок губ. — Можно просто уточнить. Чтобы окончательно прояснить ситуацию.

«Так ситуация вроде ясной и была, — думает Леви. — Или нет?..»

Тьфу ты. Опять смута какая-то вылезла из ниоткуда.

А Эрвин был довольный, как объевшийся кот. Его, конечно, не пробило на вопли, как Ханджи, — он вообще постарался никак своего довольства не показывать, однако в глазах все было видно. Для него было некой неожиданностью то, что Леви, тот самый Леви, которого воротило от одного только вида влюбленных пар, который всем своим видом напоминал недовольного ежа, вдруг сошёлся с девушкой, которая на первый взгляд была его полной противоположностью, менее чем за пару недель. И ведь вдруг его пробило на заботливую мягкость и нежность, на какую только он способен, хотя подобное его поведение для Смита удивительным не было — он видел, что Аккерману свойственна такая забота, хотя из-за жизненных обстоятельств он старательно закрылся от всех.

Леви открывал эти отношения для себя впервые, совсем не зная, что делать. Поэтому порой в его поведении проскакивала неловкая неуклюжесть, и Эрвин, хотя не мог похвастаться наличием большого опыта в подобных делах из-за собственного нежелания, хочет ему немного помочь с советом. А уж на Смита можно было положиться — человеком он был крайне социальным, вдобавок психологией увлекался.

Раздумий у Леви прибавилось. После пар, выходя из колледжа, он скользнул рукой в карман и достал телефон, затем набрав на треснутом экране номер Руби и позвонив ей. Подносит телефон к уху и слышит долгие, мучительные гудки, после которых не последовало никакого ответа — девушка не отвечала.

«Значит, с Филиппом сейчас занята», — думает студент, дернув плечом, а потом пересиливает себя и прячет телефон обратно в карман, не желая доставать и надоедать. Одуванчику сейчас может быть не до телефонных разговоров, и он понимает это, отправившись в свою квартиру в одиночку, давая ей полную свободу действий. Если будет нужно — она позвонит сама, когда освободится.

Только вот на улице уже окончательно стемнело, вдобавок пошел дождь, а от девушки никаких вестей не было — не перезванивала, не писала ему никаких сообщений. А он сидел на своей мелкой кухне в оглушительной пустой тишине и вертел в руках телефон, даже не притронувшись к кружке чая, стоящей на столе совсем рядом. Эта квартира была ему чужой, холодной и неуютной.

— Не случилось ли чего? — себе под нос говорит Леви, смотря на аватарку девичьего контакта, где красовалась та самая фотография, сделанная им самим.

Останавливала его только одна мысль — Руби, скорее всего, сейчас была с Филиппом и могла остаться с ним надолго.

И все равно ему было тревожно.

Стоило только ему вздохнуть, как внезапно его из этого глухого беспокойства вырвал стук в дверь. Он в недоумении повернул голову в сторону прихожей — в его квартиру сейчас стучались, хотя никого он не ждал.

«Неужто Зарра нагрянула на ночь глядя?» — думает Леви и хмурится, не имея никакого желания принимать сюда пришедшую хозяйку, но все же поднимается и выходит в коридор. Забывает посмотреть в глазок, кладет ладонь на ручку и открывает дверь.

На пороге была Руби.

— Львёнок? — её тихий и странный голос будто обжег ему уши, пока он пораженно вглядывался в её лицо. На первый взгляд ничего необычного — все та же светоотражающая куртка, но светлые волосы намокли под дождем и потемнели от влаги, отдельными прядями прилипая к лицу. А лицо... бледное, с непередаваемым выражением. — Пустишь?

Леви ничего не ответил, лишь ухватив девушку за холодные руки и утянув в квартиру, закрывая входную дверь.

— Ты как здесь? — стараясь унять беспокойство в собственном голосе, говорит он, хватаясь за девичьи плечи поверх мокрой куртки. — Почему не позвонила? Я бы встретил. Шла одна по темноте, вдобавок по дождю без шапки и зонта, ты чем вообще думаешь?

Он взъерошил ладонью её влажные волосы, хмурясь, а потом потянулся к бегунку молнии и расстегнул светоотражающую куртку, тут же вешая её на крючок недалеко от двери. Мигом вернулся к девушке, провёл рукой вдоль её лица, скользнув пальцами по щеке, и цыкнул куда-то в сторону.

— Руки холодные, сама тоже продрогшая. Совсем слечь с болезнью решила?

Только он хотел продолжить свой выговор, вызванный крайним беспокойством, как одуванчик молча подалась вперёд, обнимая его — сначала робко, как-то осторожно и боязно, будто опасаясь чего-то. А он замолкает, не зная, как реагировать на это.

— Я... мне хотелось быстрее к тебе попасть. Мне спокойнее, когда ты рядом, — тихо-тихо говорит она, и голос этот звучит очень странно. Будто она вот-вот заплачет. Недоумение Аккермана усилилось, но он стоять столбом не стал, окольцовывая девичье тело руками, прижимая к себе ближе, стараясь избавить её от этой робости. С тревогой он почувствовал, что она дрожит, причем, кажется, отнюдь не от холода, а потом слышит её дрожащий выдох у себя под ухом. — Я всё закончила, Леви. Совсем всë...

— В каком смысле? — он скользнул рукой вверх по узкой спине, добравшись до шеи и поднявшись к затылку, зарываясь пальцами во влажные, спутанные после дождя волосы.

— Сегодня же сказала обо всем матери, — Руби шмыгнула носом, а Леви замирает. Они распланировали, что сегодня она только забирает из колледжа документы и идёт к Филиппу, а вопрос с матерью уладит позже, когда придет в себя. Но она решила сделать все иначе, в этот же день явившись к ней.

Он шумно вбирает в легкие воздух, представляя, в каком одуванчик сейчас разбитом состоянии. И без того ей было тревожно, прошлым днем случился приступ паники, так вдобавок последовала и бурная реакция матери. А в том, что она была бурная, Леви не сомневается.

— Бедная, — проронил он тихо, скользнув беспорядочно, но мягко руками по её спине, не зная, как укрыть её. — Тебя трясёт.

И не только от холода.

Он провёл её в комнату, на ходу с полки открытого шкафа взяв полотенце, и усадил на диван, расположившись рядом. Беспокойно бегая глазами по девичьему лицу, накрыл тканью её голову и взъерошил волосы, пытаясь вытереть насухо. А она, ухватившись за его футболку, почти не двигалась, словно боясь его отпускать. Выражение её лица было тусклым, потерянным, с мелькающей холодной безысходностью во взгляде слегка покрасневших глаз. А на нижней губе, контрастируя с побледневшей кожей, виднелся ярко-красный развод, за который взгляд Аккермана тут же зацепился.

— Губу прокусила, — хмурится он, невесомо проведя пальцем вдоль её рта, а потом выдыхает. — Сейчас салфетку принесу.

Он уже собирался встать, но девушка сильнее вцепилась в его одежду, а в голубо-зеленых глазах промелькнул чуть ли не ужас, который будто окатил Леви холодной водой.

— Нет! — шепотом, почти срываясь вскрикнула Руби, а студент пораженно сглатывает, когда на него воззрились эти большие-большие глаза, в которых сейчас сгустились испуг и отчаяние. — Не оставляй меня, прошу, не уходи...

Звучание боязливой мольбы в её голосе тут же кольнуло сердце, окончательно взбудоражило душу.

«Обойдемся без салфетки», — тут же проносится у Леви в голове, и он остаётся на диване. Тянет к ней руки, обхватывая ладонями девичье лицо.

— Эй, — голос его непомерно стих, — ты чего испугалась? Я здесь.

А она, смотря на него, смаргивает одинокую слезинку с собственных ресниц, силясь не разрыдаться, и накрывает рукой его ладонь. Леви, сфокусировавшись на солёной капле, только поджимает губы и стирает эту слезу большим пальцем.

Потерянная, напуганная, растерянная от собственной безысходности и плачущая от полнейшего бессилия девочка.

— Как и ожидалось, это обернулось большим скандалом, — спустя минуту молчания сказала Руби дрогнувшим голосом. — Я даже не помню, что именно она мне говорила, если честно... Помню только слова о том, что я ей больше не дочь.

Леви чувствует холодок, скользнувший вверх по позвоночнику, стоило только представить, как эти страшные слова звучали в действительности. И сейчас перед ним сидит одуванчик, такая поникшая, тонущая в безысходности, сжавшаяся, как котенок. Влажные волосы завились слабыми локонами, обрамляя бледное, почти обесцвеченное лицо.

— Я... ожидала, что она это скажет, — призналась Руби, сглотнув и пару секунд помолчав. — И ещё всю жизнь боялась это услышать с её стороны. А теперь... когда она это все же сказала, я чувствую себя так... странно. Она сказала это на полном серьезе, но что-то глубоко во мне до сих пор надеется, что это шутка, — она вдруг слабо и печально засмеялась. И смех этот был тихий, горький. — Хах, наивная какая, все еще надеюсь на шутку...

Теперь уже не одна, а несколько слезинок сорвались с ресниц, а Руби с силой стиснула челюсти, будто пытаясь этот плач удержать. Её взгляд помутнел, глаза застелила влажная пелена, но она из последних сил сдерживала этот порыв, и смотрелось со стороны это до невозможности отчаянно, тоскливо.

— Плачь, — говорит Леви, утирая через силу бегущие слезы, — плачь, Руби. Не держи в себе.

Иначе перегорит.

Его слова оказались спусковым крючком, и Руби уже не стала подавлять эмоции. Но и срываться тоже сил не было — она лишь беззвучно заплакала, закрыв глаза, бессильно опуская голову. Даже не пыталась закрыться руками, как было в прошлый раз. Это был бесшумный, плавный выплеск бессильного, холодного и горького отчаяния, которое плотным сгустком свернулось внутри, царапало и душило, тянуло вниз своей тяжестью.

Леви тем временем мучился жалостью к ней, чувствуя ее отчаяние и безысходность.

Все это время она металась от беспокойства, от чувства неизбежности. И причиной этого беспокойства было даже не отчисление из колледжа, даже не вся реакция матери, а ожидание только этих слов — слов отречения от собственного ребенка. Руби знала, что услышит это, знала, что мать это скажет, поэтому шла туда, будто на эшафот, на виселицу.

А когда эти слова уже прозвучали, наступила полная растерянность.

— Иди сюда, — Леви почти не слышит собственный голос, притягивая одуванчика к себе, как уже делал это вчера. Какие тяжкие для неё выдались эти дни, слишком тяжёлые, слишком нервные и выматывающие. Она совсем выдохлась.

Не этого она заслуживает.

— Она вначале не повышала голос, потому что думала, что я только планирую все это сделать, — слышит он её слова, когда она прислонилась лбом к его плечу, хватаясь руками за мужскую однотонную футболку. — Собиралась меня отговорить. И ей бы, наверное, удалось это сделать... Но когда она узнала, что документы я уже забрала и обратной дороги нет, то как с цепи сорвалась. И даже маленькие дети в доме её не остановили.

Плакала она совсем беззвучно, словно просто не имея никаких сил ни на сам плач, ни на его сдерживание. Даже разрыдаться не смогла, слишком обессилела — слезы просто текли сами собой, почти ничем при этом не сопровождаясь.

— У неё... слишком глубокая душевная травма была после смерти папы, — говорит Руби, пока Леви гладил её по спине, и на этих словах у него с холодной злобой сверкнули глаза. Но злоба эта была направлена вовсе не на одуванчика.

— Это не дает никакого права вымещать свои травмы на собственном ребенке, — произносит он ей в ответ, всеми силами пытаясь убрать ледяное раздражение из голоса. — Она обрекла тебя на страдания, а потом пыталась всеми силами их продолжить только в угоду собственным желаниям, с тобой не считаясь. Поэтому не жалей о содеянном.

Руби только жмется к нему, как ищущий защиты ребенок, грея холодные руки о его бок, а потом дрожаще выдыхает.

— Если ты знала, чем это все обернется, — говорит Леви, положив подбородок на светлую девичью макушку, — зачем же пошла туда в таком состоянии?

— Если бы я всего этого не сделала сразу же, я бы совсем свихнулась, — слышит он тихий ответ. — Вчера и сегодня меня трясло от волнения потому, что я боялась реакции матери. А если бы это пришлось отложить ещё на пару дней, то я в эти пару дней бы на стенку лезла от паники.

Она подняла руку, утирая собственные слезы, потом шмыгнула носом. Сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться.

— Но теперь... все ведь закончено? — спрашивает Леви, вслепую найдя ладонью её лицо и погладив по влажной щеке. В ответ ему Руби только слабо закивала.

— Да. Филипп сказал, меня смогут принять на работу туда. Потом пойду.

Она говорила это так, будто разговор вовсе не о ней шёл. Будто до сих пор ей не верилось, что все это творится с ней, и ей не надо будет ходить в ненавистный колледж, не надо будет тратить свои время и силы на медицину. Полное осознание происходящего придет потом, и он будет в это время рядом.

— Спать хочешь? — студент медленно, монотонно гладит девушку по спине. — На кровати удобнее.

— Не хочу, — качнула Руби головой и устало легла ему на плечо.

— А фильм? — предложил Леви, вспомнив о её любви к кинематографу. Одуванчик на несколько секунд задумалась, потом кивнула.

— Давай «Серебряные коньки»? — говорит она, а он не смеет возражать. Пусть смотрит, что хочет, если это её отвлечет. — Он такой сказочный... как раз то, чего в жизни не хватает.

Перед просмотром Леви все же сходил на кухню за чаем, а Руби пошла следом, будто к нему привязанная, постоянно боясь его отпускать. Заодно он окончательно стер салфеткой кровь с её губы. На этот раз одуванчик лежала у него на коленях, устало наблюдая за происходящим на экране юношеского ноутбука, а Леви, прислонившись к спинке дивана, гладил её по голове, пальцами монотонно зарываясь в высохшие светлые волосы. Как и в прошлый раз, его вовсе не интересовал сам фильм, поэтому, пока Руби вяло рассматривала экран, он смотрел на неё, внимательно улавливая каждую её черту. Все еще бледная, без тени улыбки на всегда светлом лице, с бедными покусанными губами и покрасневшими после слёз глазами.

«Совсем вымоталась, — думает он, проведя пальцами за женским ухом. — До сих пор полностью не осознаёт, что это всё в реальности.»

— С Августом ничего не случится в пустой квартире? — задает Леви вопрос на совсем нейтральную тему.

— Еды-воды полно, а шкодить ему чаще всего просто лень, — сухим, бесцветным и усталым голосом отзывается Руби. Она напоминала привидение, лишь оболочку, словно из неё вытянули последние силы до последней капли. Даже шевелиться лишний раз не получалось, она просто лежала в одном и том же положении, устроив голову на коленях молодого человека. Фильм был лишь мутной точкой концентрации, слабым отвлекающим элементом.

Сюжет этот был длинный, и к его концу, когда до титров оставалось минуты три, Леви заметил, что одуванчик закрыла глаза. Вымоталась, крайне устала, обессилела, в конце концов беззащитно задремав, убаюканная шумом ноутбука и медленным, мягким массажем головы юношескими пальцами.

На диване он её спать не оставил, перенеся на кровать и оставшись там с ней, ибо сквозь полудрëму она ухватилась за край его футболки, не желая отпускать. Хваталась за него даже во сне, прошептав его имя. Он просто не мог уйти, не мог остаться на диване, когда был ей так нужен рядом, поэтому в конце концов выключил весь свет в комнате и лег на кровать позади привычно свернувшейся калачиком девушки, прижав её спиной к своей груди. А она его чувствовала, сонно накрыв ладонями его руки, и вдруг тихо-тихо шепнула:

— Спасибо, Львёнок.

Кажется, после этого почти сразу же благополучно уснула, но все же почувствовала краем засыпающего сознания, как Аккерман поцеловал её сзади в шею. И на девичьих губах на секунду промелькнула тень усталой улыбки. А сам Леви после этого не спал долгое время, замученный тяжёлыми размышлениями. После всего произошедшего он беспокоился за её психическое состояние, которое вдобавок могло вылиться боком и для физического.

Руби, ожидаемо, проснулась довольно поздно — почти в десять утра, первым же делом ощущая позади себя приятное, обволакивающее, надежное и живое тепло, а потом вдобавок и крепкие, но расслабленные юношеские руки, мягко её обнимающие. Она даже улыбнулась, помня, кто лежит за ней, считая все вчера произошедшее дурным сном. Но потом ей на глаза попались электронные часы, стоящие недалеко на тумбочке, и, только узрев время, на них изображенное, она вздрогнула и дернулась, чтобы встать.

— Куда вскочила? — Леви удержал её, проснувшись примерно полчаса назад и все это время бездумно лежа позади девушки. Крепкие руки перестали быть расслабленными и обвились сильнее вокруг девичьей талии, не давая одуванчику совершить задуманное.

— Колледж ведь, — растерянно сказала Руби, указав рукой на часы. — Мы проспали.

— Тебе никуда уже не надо. А я не пойду.

— Как... не надо?.. — одуванчик растерялась ещё больше, а Леви только с сожалением поджал губы. Как он и ожидал, ей кажется это всё сном.

— Ты отчислилась, Руби, — сказал он, придвинувшись ближе к её уху. Скользнул ладонью к её плечу, погладил по руке, чувствуя, как девушка вздрогнула, услышав эти слова. — Всё закончилось, хорошая. Совсем всё. Осталось только решить дело с работой.

Тягучее, мучительное молчание ему в ответ его насторожило. Около полминуты от Руби не было никакой реакции, будто она выпала из реальности, видимо, прокручивая в голове все случившееся. А потом вдруг раздался её дрожащий выдох, больше похожий на горький, разочарованный всхлип.

— Вот как... — её голос тоже изменился, став почти таким же, каким был вчера. Разбитым. — Значит, это не кошмар, а... реальность.

У Леви внутри всё дрогнуло от этих слов. Какое усталое разочарование слышалось в девичьем голосе — вот, где настоящий кошмар. Ещё кошмарнее было то, что Руби восприняла вначале всё произошедшее просто дурным сном, кошмаром, будто надеясь проснуться там, где всё было, как прежде.

«Кошмар... почему же? — думает он, на пару секунд зажмурив глаза и прижавшись губами к бледной коже на задней части шеи одуванчика. — Ты свободна теперь, не обязана мучиться каждый день... И для тебя это всё же кошмар?»

— Значит, мама действительно... сказала это... — произнесла Руби тихо, потом перейдя на шепот. — Не дочь... как иронично. Всегда боялась услышать это, а в итоге сама пошла навстречу этим словам.

Вовсе не отчисление из колледжа её беспокоило. Вовсе не это казалось ей кошмаром. Про уход с ненавистной учёбы она будто забыла, эта тема отошла на второй план, уступая место словам матери. Именно они подорвали её.

— Я как будто... всё разрушила, — говорит Руби будто сама с собой, и голос её немного дрогнул. — Папа, наверное, не был бы мной доволен. Я разбила последнее, что оставалось от нашей семьи. Из-за меня это всё рухнуло...

От этих слов Леви ощутил липкий, холодный ужас, пробежавшийся морозом по коже.

— Что за чушь, — возражает он, почти не узнав собственный голос, в котором промелькнул испуг. Если Руби начнёт жалеть, начнёт во всём винить одну себя, то загнëтся совсем. Это будет для неё крахом. Вдобавок начала выдумывать реакцию собственного отца на происходящее.

Леви приподнимается, мягко ухватившись за девичье плечо и развернув одуванчика так, чтобы она полностью легла на спину, а потом навис сверху, пронзительно всматриваясь в её лицо. Всё ещё бледное лицо. И потом он втайне забеспокоился о том, не сочтёт ли Руби такие действия чем-то пугающим, ведь он почти подмял её под себя. Но в этом плане девушка оказалась крайне спокойна, не посчитав такое положение для себя угрозой. Его она не боялась и доверяла, зная, что ничего плохого он ей не сделает.

— Не смей винить себя в этом, — говорит Леви, когда между ними образовался крепкий зрительный контакт. — Даже не думай, Руби. Всё, чего ты хотела, это стать наконец свободной и перестать мучиться тем делом, которое тебя никак не интересует. Ты освободилась, девочка, так не ищи причин винить себя. В том, что была оборвана последняя связь с семьёй, виновата не ты, не ты, Руби. Это случилось по инициативе твоей матери. И твой отец, будь он жив, был бы недоволен не тобой, а ей, за все те мучения, что она обеспечила его дочери.

Он вдруг заметил влажную пелену, застилавшую девичьи глаза. Руби хотела укусить собственную губу, но лишь поджала её, увидев, как Леви дернулся, чтобы её остановить.

— Всё ведь было так хорошо, — шепчет одуванчик, отводя взгляд. — У нас была такая хорошая семья... И что с ней теперь стало, что? — в её голосе промелькнула нестерпимая горечь. — Как будто совсем другие люди, чужие. Раньше мама никогда бы таких слов не сказала, так что случилось теперь? Разве я сделала что-то настолько плохое?..

С ресниц зажмуренных глаз сорвалась слеза, а Леви, внутри мечущийся от сопереживания, поцеловал девушку в висок, стирая губами соленую каплю. Опять плачет. Чего она натерпелась, какую душевную разбитость испытала, если теперь вновь заливается слезами. Сон почти не прибавил ей сил, она сейчас всё такая же усталая, даже не двигается лишний раз. Могла бы сжать пальцами ткань одеяла, но её руки расслабленные, бездвижные. Лежит под ним — обессиленная, бледная, от жизни и переживаний уставшая, не заслужившая всего этого.

— Девочка моя, — Леви и сам не замечает, как такие слова срываются с собственных губ, но внимание на этом не акцентирует. Ласкает поцелуями лицо, пытаясь отвлечь. — Ты не сделала ничего плохого. Наоборот, это было правильным решением. Не ищи в себе причину.

Ему становится не по себе от собственной сдержанности. Да, для него самого произношение каких-то ласковых слов, пусть и крайне редкое, было невероятным прорывом, словно он переступил насильно через свою скованность. Он к подобному не привык, к нему самому таким образом никто не обращался — Кенни на ласку был точно таким же, как и сам Леви, то есть неуклюжий и предпочитающий сторониться всяких, как он выражался, «телячьих нежностей». А Леви, воспитанный в такой среде, крайне не привык к мягкости. Если он тушуется и теряется, когда Руби ласково к нему обращается, то чего ожидать, когда ему необходимо самому наглядно проявить эту ласку?

Не умеет он утешать, не умеет на словах быть таким же ласковым, какой была она. А она — девочка открытая, свои чувства от него не таящая, не стесняющаяся собственных слов. Сможет ли он оказать ей должную поддержку, необходимую ей, если не может быть таким же открытым, как она?

Поддержка — тоже ответственность. И сейчас эта ответственность полностью легла на его плечи, раз одуванчик так тянется только к нему одному.

— Могла ли я избежать такого исхода? — тихо спрашивает Руби, когда он заглянул ей в глаза, и подняла руку, проведя пальцами вдоль его лица. Он только выдохнул, слегка качнув головой.

— Это зависело не от тебя, а от твоей матери. Ты сделала необходимое для собственной свободы, а она должна была либо это принять и смириться, либо нет. Исход зависел только от неё.

— И она выбрала его... явно не в мою пользу, — одуванчик сглатывает, моргает несколько раз, а потом вытирает свободной рукой последние слезы. — Что же получается... всё случилось именно так, как я и опасалась.

— Но ты не одна.

— Со мной ты, — внезапная улыбка озаряет её лицо, счастливое выражение которого никак не вязалось с покрасневшими после слëз глазами. Руби обхватывает руками его шею, скользнув потом к лицу, и неожиданно тянет на себя. А Леви, всё ещё находящийся в положении некой планки над ней, не ожидая таких действий, теряет равновесие и падает прямиком на неё, вызвав её короткий и тихий смешок. — И ты — лучшее, что случалось со мной в последнее время.

— Чуднáя, я ведь тебя придавлю, — его голос приглушенный, ибо он от такого падения уткнулся лицом в изгиб девичьей шеи. Леви пытается приподняться, но девушка, то ли ощутив внезапную игривость, то ли пытаясь отвлечься от печальных мыслей о матери, крепко-крепко его обнимает, не давая ему это сделать.

— Не такой уж ты и тяжёлый, — слышит он её ответ, пока она удерживала его в таком положении.

Не такой уж и тяжёлый, но явно тяжелее её самой — она-то какая худая и тонкая. Он, конечно, лишним весом никогда не страдал, но по строению тела был куда мощнее её, что было вполне ожидаемо. Поэтому в том же положении оставаться не смел, боясь ненароком слишком её придавить к кровати; за пару секунд обхватил девичье тело руками, окольцовывая её, и перекатывается на спину, чтобы Руби была сверху. А одуванчик, оказавшись полностью у него на груди, слегка приподнялась, будто они поменялись местами, и теперь уже она смотрела ему в глаза сверху вниз.

— Поцеловать тебя хочу, — тихо огорошила вдруг она, а потом качнула головой. — Да только зубы ещё не чистила.

«А точно...» — внезапно дошло и до него, ибо он тоже подумывал о поцелуе. В итоге только тоже качнул головой. Придется повременить.

Вместо этого он проводит рукой по её лицу, совсем стирая последнюю влагу с щеки. От слёз остались только слегка покрасневшие глаза. А Руби ластится к его ладони, как кошка, немного довольно щурясь.

— Что-то я слишком на трагизме ситуации сосредоточилась, — задумчиво сказала она, посмотрев куда-то в сторону. — Пора бы и на плюсы глянуть. Я ведь... теперь свободная, получается?..

— Да, — он наблюдает за ней, гладя по голове.

— И мне не надо будет еще два года там мучиться? — Руби как-то неверяще и с тихим восторгом округлила глаза. — И практику медицинскую тоже не надо будет опять проходить... Я все тетради сожгу с чистой совестью. И что мне делать со всем этим освободившимся временем?

— Ты собиралась на работу устроиться.

— А, точно. Надо будет опять к Филиппу зайти... Ой, — одуванчик глянула на часы, увидев там время позднего утра, а потом перевела взгляд на Аккермана под собой, — что же это получается, ты опять всё из-за меня пропускаешь? Вчера на первую пару опоздал, сегодня вообще не пошел. Я как будто тебя торможу.

— Я ведь тебе говорил об этом уже. Плевать я хотел на этот колледж с высокой колокольни.

— Почему же не уйдешь оттуда, раз так? — Руби слегка наклоняет голову в бок. — Мне ты дал смелости забрать документы. Почему сам не сделаешь так же?

Леви задумчиво отвел глаза в сторону.

— У нас с тобой... немного разные ситуации, — говорит он, скользнув ладонью по девичьей спине. — Ты уже знаешь, чем хочешь заняться в жизни. Устроишься на работу, накопишь на оборудование, пройдешь курсы дизайна и будешь работать в той сфере, которая тебе близка. Ты найдешь, чем заняться. А я... — он неопределённо повел плечом, — всё ещё не понимаю, куда податься. Ещё не нашёл ничего, что меня бы так же влекло, как тебя влечет рисование. И эта учеба, хоть и не нравится мне, держит меня хоть в каком-то тонусе. Работать медиком я, естественно, не буду, но если я уйду, то в любом случае проведу это время впустую.

— У тебя нет никакого хобби? — Руби машинально гладит его по щеке, скользит пальцами за ухо, собирая чёрные пряди волос. Леви качает головой. — А после окончания колледжа что делать будешь?

— Не знаю, — признался он, вновь ощущая всю степень собственной потерянности в жизни. Уж точно не медиком будет, но кем тогда? — Что-нибудь придумаю. В любом случае, дядя часто таскал меня по всяким работам на стройке...

Какая же серая и неинтересная у него жизнь. Ни хобби, ни планов. Сплошная пустота и неопределённость, тяжелая бесполезность.

Руби будто улавливает его мысли.

— Ну а к какой перспективе тебя больше влечет? — спрашивает она. — Ну хоть немного, хотя бы совсем чуть-чуть.

Леви пожал плечами, устремив глаза в потолок.

— В детстве была бредовая мечта обзавестись чайным магазином или кофейней.

— Почему же бредовая?

— Откуда я себе магазин или кофейню возьму? Ни денег, ни связей. Кенни только отшучивался, когда это слышал.

— Кенни?

— Мой дядя по матери.

— Тот самый, которого ты ректору посоветовал, чтобы с ним связаться, если он захочет пожаловаться? — быстро вспомнила его слова одуванчик.

— Да. Он тот ещё... дипломат, — Руби уловила в голосе молодого человека нотку иронии и мигом смекнула, что так называемый Кенни человеком был с подвохом.

Потом они лежали на кровати молча. Руби прикрыла глаза, вслушиваясь в биение юношеского сердца, устроившись у него на груди, а Леви смотрел в потолок, обнимая её. Одуванчик умудрилась быстро переключиться с отрицательного на положительное, как бывало всегда, и теперь, вроде, совсем успокоилась. Ничего исправить уже нельзя, но отныне она хотя бы свободная, поэтому девушка решила сосредоточиться на плюсах, пытаясь забыть о случившемся с матерью. А Аккерман с облегчением выдыхает, понимая, что ожидаемого окончательного нервного срыва у неё не произошло.

Потом он вдруг вспомнил, что этой ночью вновь не мучился бессонницей, хотя находился в своей квартире — той самой, пустой, холодной и чужой. Но рядом с одуванчиком. И как же было прекрасно порой забыть о валерьянке и снотворном.

Леви, решив, что если они так и продолжат лежать, то смогут проваляться до самого вечера, направил Руби в ванную, пропустив её вперёд. Достал из ящика запасную зубную щетку и домашнюю одежду, ибо девушка решила принять душ и окончательно прийти в себя, после чего ушёл на кухню ставить чайник, оставив одуванчика наедине с самой собой. Пока из того помещения доносился шум льющейся воды, студент поставил две кружки на стол, невольно задумчиво их оглядев. Его посуда была неброская, ахроматическая — то есть чёрно-белая и серая, без всяких креативных ерундовин. Это было полной противоположностью того, что было у Руби — у неё вся посуда яркая, пёстрая и непонятная. Взять хоть ту же кружку-слона, у которой ручкой был хобот.

— Иди, — донеслось со стороны двери, и Леви поворачивает голову, натыкаясь взглядом на Руби, только что вышедшую из душа. Вымытые волосы совсем потемнели, тяжелыми и пока что прямыми прядями струясь вниз, но вовсе не они привлекли его внимание. Леви сдержанно сглатывает.

Она была в его вещах.

И хотя они были одного роста, но по строению тела она куда тоньше, чем он, поэтому вся его одежда смотрелась на ней слишком свободно. Даже пришлось потуже затянуть завязки на поясе темных спортивных штанов, которые почти полностью закрывали босые ноги вместе со ступнями. Серая футболка с принтом двух крыльев популярной фирмы напоминала на ней мешок; короткие рукава, которые Аккерману обтягивали руки только до середины плеча, у неё почти достигали худых локтей. Ничего красивого, ничего необычного, на первый взгляд, но до чего же очаровательно она смотрелась в этой одежде. Или такое очарование Леви чувствует только потому, что она сейчас стоит перед ним в его же вещах? Она сразу кажется какой-то уж больно маленькой, тонкой и трогательной, как котенок в ворохе одеяла.

Внезапно в его голову закралась одна будоражащая мысль — она бы невероятно смотрелась только в его рубашке. Только в ней одной.

И эта мысль заставила его сглотнуть и отвернуться обратно к кружкам. Он скрылся в ванной комнате, пока Руби осталась на кухне, а когда вышел, она была в другом помещении недалеко от кровати, смотря в открытое окно. Леви хмурится.

— Опять на мороз лезешь, — недовольно ворчит он, подходя к ней и закрывая окно у неё перед носом. — Не только легко одетая, но и после душа, с мокрыми волосами. У тебя порой мозги совсем отключаются или у тебя цель заболеть?

Одуванчик только смиренно вздыхает и улыбается, а он внимательно оглядывает её.

— Ты как? — спрашивает студент, на что девушка задумчиво смотрит куда-то в окно.

— Странно, — ответила она через пару секунд, а потом неопределённо пожала плечами. — Крайне двоякое чувство. Я запуталась и не знаю, как реагировать. С одной стороны, о словах матери и вчерашнем скандале мне даже вспоминать тяжко, аж мурашки бегут, — она для наглядности подняла руку, демонстрируя эти самые бегущие мурашки. Потом тяжело выдыхает. — А с другой... внутри вдруг такая лёгкость, будто я выбросила всё к чёрту. Настолько свободно, что я этой свободой сейчас захлебнусь.

Руби отходит от окна и садится на диван вместе с ногами, поджимая колени к груди. Потом, совсем запутавшись в собственных чувствах, закрывает лицо ладонями, будто прячась, и резко мотает головой, после чего скользит ладонями вверх по влажным волосам и шумно вздыхает, смотря в потолок. Леви садится рядом с ней, молча наблюдая.

— К тому же... — вдруг заговорила Руби вновь. — А что будет... с нами?

— В смысле? — не понял Леви.

— Вот ушла я из колледжа, на работу устроюсь. Куда реже видеться будем с тобой.

— Так говоришь, будто в Сибирь уезжаешь, — хмурится он. — Да даже если бы и уехала туда, думаешь, нам бы это помешало? Будь я хоть на другом конце страны, меня бы это не остановило.

Одуванчик ласково, мягко улыбается, смотря на него.

— Верю, — говорит она.

— Раз веришь, чего тогда беспокоишься? Думаешь, не найду времени к тебе на работу прийти после учёбы? Тем более мы соседи почти, в одном районе живем. Тебя не должны волновать такие мелочи.

Леви потом вдруг затормозил, умолкнул и задумался. Как там Эрвин говорил? Надо уточнить? Да разве и без этого уточнения не понятно ничего насчет их отношений?

А мало ли?

— Мы ведь... — он запнулся и мысленно себя почти проклял за этот дьявольский ступор, — встречаемся?..

Эрвин, твою мать, сожрать тебя надо. Смуту опять навёл какую-то и радостно смылся, а ему разгребать теперь собственные сомнения. Тем более, слова «Смит» и «смута» оказались иронично похожи, отличаясь лишь буквой посередине.

Руби вдруг подняла брови, а Леви ощутил себя идиотом, который ляпнул что-то не то.

— А ты сомневался? — спросила она удивленно. Он с трудом удержался, чтобы не скрипнуть зубами.

Леви совсем не ожидал дальнейших её действий, поэтому абсолютно не был готов к тому, что девушка вдруг налетит на него и опрокинет спиной на диван, оказавшись сверху.

«Это что получается, — думает он, слегка ошалев от такой резкости, пока одуванчик уперлась руками в его грудь, усевшись на талии, — меня зажали?»

— Даёшь ты, Львёнок, — говорит Руби, наклоняясь к нему непростительно близко, потом с улыбкой скользнув пальцами по юношеской шее, коснувшись кадыка. — После всего случившегося решил уточнить? Сколько раз мне надо тебя поцеловать, чтобы у тебя все сомнения исчезли?

Он, воззрившись на неё немного расширенными глазами, от прикосновения к шее сглотнул, машинально расположив руки на её бёдрах. Потом быстро одумался и переместил их на девичью спину, вообще не зная, куда эти руки в итоге деть. А Руби тем временем с видом кошки скользнула взглядом по его лицу, после чего совсем сократила расстояние до минимума, накрыв губами его рот. Причем сделала она это на удивление уверенно, уже имея какой-никакой навык, и одним лишь поцелуем не ограничилась — медленно, дразняще провела кончиками пальцев по юношеским выпирающим ключицам, потом скользнув вверх, накрывая шею ладонью, приласкав кожу на пульсирующей едва заметной жилке и огладив дрогнувший кадык.

Не ожидая такой приглушенной пылкости с её стороны, Леви не удержался от шумного выдоха, едва не застонав от накрывшего его тандема эмоций и ощущений, которые непростительно слились воедино, кружа голову. Девичья рука на его шее, её прохладные пальцы, вдруг взбудоражившие все нервные окончания, так сладко и мучительно приласкавшие неожиданно чувствительную кожу. От этих прикосновений кровь, бегущая по артериям, словно нагрелась, изнутри обжигая, пока где-то в животе вдруг стало нестерпимо щекотно. Влажные светлые волосы, вьющиеся локонами вниз, холодными кончиками защекотали его по щекам.

Руби на этот раз смело разомкнула его губы, проникая языком в рот, поднырнув рукой под голову молодого человека и накрыв ладонью его колючий затылок. Зарылась пальцами в чёрные волосы, чувствуя, как Леви отвечает на поцелуй, но пока что позволяет ей продолжить вести, не спешил перехватить инициативу. Вновь у него обострились все органы чувств, когда каждое прикосновение трепетно обжигает, когда от влажного звука поцелуя бегут мурашки по коже; он улавливает исходящий от неё запах — запах его геля для душа, его шампуня, также и шлейф собственного одеколона от его же одежды, в которой одуванчик была сейчас. Сейчас она даже пахла им, такая близкая и родная, пылкая и чувственная.

Если она недавно назвала его чертëнком, то кто тогда она? Сама она ведь будоражить не хуже умеет.

Он слегка сжал одной рукой ткань футболки на её спине, другой скользнув к затылку и собрав под ладонью светлые волосы. Каким упоительным был этот поцелуй, каким до откровенности пылким, обнажающим души. Опять Леви хочет прикусить нижнюю губу одуванчика, но опять останавливается, ограничиваясь лишь лаской языка, помня, какая израненная у неё кожа. Левый клычок своим очарованием сводит с ума.

Если она намеревалась уложить его на лопатки, у неё это получилось с завидным успехом. Он даже подниматься не хочет.

Уточнил крайне удачно. Даже злиться на Эрвина не хочется, пускай идет с миром, но лесом.

Отстраняясь, Леви не сдержал шумного выдоха, затем прерывисто вдыхая и слыша шум девичьего дыхания совсем рядом. Приоткрывает глаза, видя склонившуюся над ним девушку, чей взгляд был немного затуманен, но одури нежен, влюблëн и ласков.

— Нарисовать бы тебя такого, — говорит Руби, скользя мягким, обволакивающим взором по молодому человеку, любуясь и этого не скрывая. — Какая чувственная композиция бы получилась.

Опять картины одни на уме. Но от этого взгляда было нестерпимо приятно. Приятно было осознавать, что тебя любят, смотрят на тебя с такими чувствами в глазах; приятно было осознавать и то, что твоя внешность нравилась кому-то настолько, что была вдохновением для картины.

А Руби вновь наклоняется к нему, но на этот раз не спешит накрыть его рот; находит губами его ухо, что-то шепчет ему, а он и не помнит, что именно. Помнит только непередаваемый трепет от этого устало-нежного шепота, который волной пустил мурашки по телу. А одуванчик, решая продолжить эти сладостные мгновения, обхватывает губами мочку его уха, намереваясь, видимо, совсем довести его до края, на котором невозможно удержать баланс.

— Дразнишь? — спрашивает Леви на выдохе, скользя ладонями по девичьей спине, затем ощущая, как девушка опускается ниже, поцелуями лаская шею. Слишком чувственно, до мурашек. — Не играй так, остановиться будет трудно, — а ему трудно вдвойне, ибо он подавляет желание перевернуться и подмять её под себя. Руби же, то ли просто не обратив внимание на его слова, то ли намеренно проигнорировав, задействует язык, тем самым вызывая шумный выдох. — Руби, притормози. Тише, хорошая, тише. Не в такой обстановке.

— В какой «такой»? — одуванчик немного приподнимает голову, ощущая, как юношеские руки скользнули от спины к затылку, затем погладив по щеке.

— У тебя эмоциональное перенапряжение. Ты устала, потратила слишком много нервов. Вдобавок пытаешься отвлечься. Продолжать нужно на ясную голову.

— Разве плохо то, что я хочу отвлечься?

— Нет. Но не так. Любым другим способом. Для этого ещё не время.

Её немного затуманенными мыслями он пользоваться не собирается, тормозит, понимая, что отчасти причиной её действий является желание отстраниться от произошедшего.

Леви тянет её на себя, вновь укладывая на своей груди.

— Так, как ты, обо мне ещё никто не заботился, — тихо говорит Руби, обнимая его.

«А со мной никто ещё не обращался так, как обращаешься ты», — думает Леви, выравнивая дыхание.

У них ещё будет полно времени друг на друга.

Через час они решают перейти на квартиру Руби, ибо она забеспокоилась о своём коте, так как один он там пробыл уже довольно долгое время. Леви не возражал, к тому же словил себя на том, что рад прийти к ней домой опять.

— Слушай, я телефон свой найти не могу, — говорит одуванчик, растерянно оглядываясь, пока они сидели рядом на диване. — Позвони-ка мне.

Леви молча достает свой телефон с тумбочки и включает его, разблокировав треснутый экран. Находит контакт «Одуванчик» и нажимает на звонок, через пару секунд услышав гулкие гудки; за гудками оттуда-то с кухни раздаётся трель девичьего телефона. Только вот Руби не пошла забирать свой мобильник оттуда, почему-то оставшись на диване, а студент в недоумении поворачивает к ней голову. И вдруг обнаруживает, что все это время она смотрела во включённый телефон через его плечо.

— Одуванчик? — спрашивает она, а он оказывается в ещё большем недоумении от её странного голоса.

Только потом до него дошло, что он крайне убого спалился.

— Ты меня... зовешь одуванчиком?

Его насторожило это неверие во внезапно расширившихся глазах. И голос Руби был странный. Он даже немного успел испугаться, не сделал ли что-то не так.

Что плохого в одуванчике? Глупо, правда, но чем плохо?

— Личные причуды, — сконфуженно буркнул он, не понимая, почему ему стало так неловко с этой ситуации. — Не бери в голову.

Гудки на телефоне стихли, как и трель мобильника из кухни, а Руби смотрела на Аккермана большими-большими глазами. Только вот ошалел от жизни он тогда, когда увидел пелену слëз в этих глазах.

— Ты что, рыдать собралась? — неконтролируемо вырвалось у него, ибо он искренне не понимал причины этих эмоций. Опять плакать будет, что ли? Из-за чего? Для неё одуванчик — это как самое кошмарное оскорбление? Это даже не Гномья Блевотина, прости Господи, хотя даже на неё она реагировала совсем не так. — Из-за меня? Я сделал что-то не то?

Руби же, увидев вселенское непонимание в серых глазах вперемешку с испугом, тихо засмеялась, а потом на несколько секунд закрыла руками лицо, не зная, плакать ей или смеяться. Леви растерялся ещё больше.

— П-прости, Львёнок, — говорит она сбивчиво, потерев глаза, — не пугайся. Ты ничего такого не сделал. Просто... нет, ты правда дал мне такое прозвище? Правда?

Она спросила это с такой надеждой, что уходить от честного ответа он не посмел.

— Да, — пришлось ему признаться.

— Меня так никто ещё не называл. Никто, кроме отца.

«Чего?» — подумал Леви в ступоре, вообще не зная, как на это реагировать. А Руби никакой реакции не ждала, лишь улыбалась.

— Он ещё с Филиппом спорил постоянно, одуванчик я или ромашка. Филипп ратовал за ромашку, а папа меня все равно одуванчиком звал, — она вдруг стала такая счастливая, почти засияла, смотря куда-то вверх, будто вспоминая о тех временах. — После его смерти я никогда не слышала такого обращения в свой адрес. А тут ты, — девушка посмотрела Аккерману в глаза, словно пытаясь подобрать дальнейшие слова, но не находя их, то и дело воодушевленно вдыхая воздух мелкими долями.

Простое прозвище. Просто название цветка, которое вдруг подняло её настроение до небес.

— Это... странная реакция, да? — немного стушевалась Руби, вдруг вжав голову в плечи, будто ожидая в свою сторону какое-то замечание, колкое слово. Леви, видя это, только поджал губы, понимая, насколько она душевно изранена и даже запугана. Всё, что касалось погибшего отца, не одобряла её мать, ставшая для старшей дочки тираном, и на одуванчике это отразилось — постоянно она в ожидании, что кто-то попытается её оборвать, отдëрнуть, заткнуть.

— Вовсе нет, — говорит он, немного качнув головой. Руби, услышав это, приободрилась и заметно расслабилась, опустив плечи. Заулыбалась — так чисто, по-светлому, словно вчера не было никакого скандала с матерью.

— А что за фотографию ты на аватарку мне поставил? — спросила она, придвинувшись ближе и заглянув Аккерману в телефон через плечо, машинально обнимая. Экран всё ещё был включён.

«Почему мне неловко?» — недовольно думает Леви, отчего-то ощутив внезапную скованность.

— Это... я? — удивилась Руби, всмотревшись в фото на треснутом экране, под которым красовалось имя контакта «Одуванчик». Она подняла брови, часто заморгав. — Я. Когда ты успел? Я даже не помню такого.

— В прошлый понедельник. Когда мы после работы в парк пошли, — будто на автомате ответил Леви, особо над эти ответом не задумываясь.

— Да? Слушай, а я и не знала, что ты меня фоткал, ты прямо неуловимый, — Руби тихо и коротко засмеялась, скользнув ладонью к его голове и зарывшись пальцами в чёрные волосы. — Какой кадр красивый получился... У тебя хорошо вышло.

— Случайно.

Один-единственный кадр. Слава Богу, что удачный.

— И что? У меня и случайно, и не случайно, а результат всегда один — фото смазанное и кривое. Поэтому такую успешную случайность надо ещё поймать, а ты у нас, походу, ловкий, — она опять поцеловала его в плечо через ткань футболки, а он даже так почувствовал её улыбку.

Стало вдруг так спокойно. Внезапное умиротворение позволяет расслабиться, неожиданно вдохнуть полной грудью. И пусть у них нет полной уверенности в завтрашнем дне, ибо наступили такие долгожданные, но пугающие перемены, однако у них есть уверенность друг в друге. Уверенность, что теперь они не одиноки, не каждый сам по себе.

Знакомы чуть больше двух недель. В близких отношениях с прошлого четверга. Казалось бы, слишком сумбурно, слишком быстро и ненадëжно. Кто-то скажет, что слишком поспешно. Кто-то будет утверждать, что это несерьëзное ребячество.

А им будет на это абсолютно плевать.

Главное — чудесным образом они друг друга нашли, увидели друг в друге нечто крайне родное, хотя такие разные на первый взгляд. Странная, вечно радостная на людях оптимистка с неизменной на лице улыбкой, будто никаких проблем в жизни не имеющая, и нелюдимый, сумрачный, внешне холодный и как ёжик колючий молодой человек. Как две противоположности, но нутром такие похожие.

Радостная оптимистка на самом деле имеет вагон проблем, пряча их за широкой улыбкой, а холодному и колючему юноше свойственна трепетная, трогательная забота.

Главное — помнить, что мы видим только то, что нам позволяют увидеть. Люди ведь крайне противоречивые существа, на самом деле, вполне возможно, утаивающие внутри себя совершенно другую, совсем противоположную сторону своего характера.

Каждая странность — не повод для осуждения. Это лишь возможность увидеть всю разносторонность пëстрого общества, где каждый человек — уникален, а каждая его странность для кого-то может быть чудом. И вся наша жизнь — сплошной сборник самых разных чудес. Вопрос только один: замечаем ли мы их?

Руби замечала, сама являясь то ли чуднóй, то ли чудесной — с чьего ракурса посмотреть.

А Леви, у которого не осталось на жизнь никаких сил, принял её помощь, затем помогая в ответ.

Если они уверены друг в друге, зачем должны тормозить, страшась лишь того, что знакомы менее трёх недель? Из-за страха можно потерять очень многое, и они, понимая это, держась за руки, идут вперёд.

Отныне не каждый сам по себе.

Теперь они вместе.

*  *  *  *  *

Стены колледжа не вызывали никакой радости — лишь противное омерзение и раздражение. Хотя уж куда лучше осточертевшей больничной палаты, где пришлось коротать так много времени — почти две недели. Но ни то, ни другое никаких положительных эмоций не доставляло.

Маркус Луц, идя по коридору среди массы студентов с удивительной хмуростью и крайне дерьмовым настроением, только беззвучно цыкает. Из одного гадюшника сразу же ныряет в другой — из больницы в проклятую шарагу, которую в кошмарах только и видел. Заунывная конура и всеми забытая дыра. Выросший в обеспеченной семье с богатыми предками, молодой человек привык ко всем благам цивилизации, в том числе надеясь на учёбу в более престижном месте, чем местный медицинский колледж. Он вообще планировал укатить с чистой душой в столицу, можно начать с этого. А закончил в итоге тем, что, разругавшись с отцом в пух и прах, оказался в луже с суммой прожиточного минимума, и теперь надеяться надо было только на собственные силы, а не на деньги и связи родителей. Четвертый год здесь уже коротает, хотя медицинское образование ему, как говорится, нафиг не усралось.

Маркус Луц оказался в ситуации, до смеха похожей на ситуацию Руби Рубай, однако о её жизни он почти ни малейшего понятия не имел. Только вот если девушку на медика заставила учиться мать, то он подался в этот колледж от полной безысходности — ничего другого в этом и ближайших городах он не нашёл. Медиком становиться не хотел, и от учёбы его воротило, но необходимо было закончить это драное образование — может быть, в таком случае отец все же признает, что погорячился.

В колледже ему было тошно. Его до зубного скрежета раздражало абсолютно все — и здание, и программа обучения, и преподы, и шныряющие здесь студенты. Только от одной мысли, что он мог бы в это время быть в столице, рычать хотелось. Ещё и с воспалением лёгких слëг каким-то образом, очутившись в итоге в обыкновенной городской больнице в общей палате на пять человек.

Сплошная дрянь в жизни.

К тому же, оказавшись в больнице с таким диагнозом, Маркус убедился в собственном одиночестве и ненужности. Отец о произошедшем узнал с самого начала, но не пришёл к нему, даже не позвонил, не проинтересовался, как он себя чувствует и нужно ли ему что-то. А Маркусу было нужно простое, хотя бы мизерное внимание, чтобы не чувствовать себя таким одиноким.

Отец не пришёл.

Никто из так называемых друзей — тоже. Им было куда веселее отходить от мощной пьянки, случившейся в ту ночь, пока Маркуса забирали на скорой ранним утром.

Именно в больнице, когда его поместили в палату, он ощутил себя пустым и одиноким до тошноты. У него даже не осталось никого, кто бы смог хотя бы привезти ему вещи из драной мелкой квартирки, куда его после ссоры сбагрил отец. И на вопрос медсестры, кто завезет ему вещи, он в растерянности ничего не смог ответить.

Маркус идет по коридору, ловя себя на том, что пытается высмотреть белобрысую макушку или же яркое пятно. Руби Рубай ведь чаще всего во все яркое одевается, да?..

— Что я творю? — мрачно шипит он себе под нос, дивясь тому, что пытается выцепить из общей массы фигуру надоедливой девицы. — Она ведь как заноза в заднице. Какого хрена...

— Кто там у тебя как заноза в заднице? — поинтересовались со стороны, и Маркус ощущает крепкую ручищу своего знакомого из параллельной группы, который вальяжно на нём чуть не повис, широко улыбаясь. Этого знакомого Маркус считал другом. До недавнего времени.

— Не твое дело, — огрызается он, спихнув его руку со своего плеча. — Хватит распускать руки, я тебе не девочка, чтоб меня за плечи обнимать.

— Какие мы злые. Ты чего такой смурной, Маруся-Маркуся?

— Сейчас ещё злее буду.

Луц холодным, колючим взглядом смеряет знакомого и уходит дальше по коридору, не желая продолжать разговор. Этот человек даже не позвонил, пока он торчал в больнице две недели, даже не написал, словно был совсем чужим.

Маркус действительно был один.

И сейчас он себя проклинает последними словами, но почему-то ищет надоедливую девчонку, местную клоунессу, с которой он наотрез отказался работать в аудитории и даже согласился на мытьë туалетов. Как хорошо, что мыть туалеты ему теперь не пришлось. Но эта раздражающая девица, бесящая своей улыбкой на все лицо, была единственной, кто о нем вспомнил.

Как же Маркус был удивлен, когда она пришла к нему в больницу тем же утром. Она пришла одна, причем с пакетами со всякой магазинной всячиной. Он тогда был не просто удивлен — он крайне опешил, ибо даже не думал, что она узнает о его болезни, причем так быстро. Как оказалось, один её знакомый работал на скорой помощи и именно он тогда забирал болеющего пневмонией Луца, маякнув об этом Рубай. А она, пропустив пары, пришла к нему в палату. И не просто пришла его проведать, но и предложила привезти некоторые вещи из его квартиры, а ему пришлось согласиться, ибо больше это делать было некому.

Руби Рубай, та самая клоунесса, которую он вдобавок не так давно облил чаем в столовой у всех на виду, первая и единственная пришла к нему на помощь. Вдобавок потом, спустя неделю, написала ему сообщение, где спрашивала о его самочувствии и интересовалась, не нужна ли ему помощь.

А Маркус тогда ощутил себя несравненным идиотом. Внезапно его начала мучительно грызть совесть. Он-то отзывался об этой девчонке крайне плохо, даже опозорил её, можно сказать, на глазах половины заведения, после чего считал себя правым. А она пришла к нему, совсем не обижаясь, словно он не поднял её однажды на смех.

В трудную минуту она была единственной, кто за него побеспокоился.

И сейчас он пытается выловить её взглядом из общей массы. Чувствует нестерпимое желание хотя бы поблагодарить. Может быть, наберется решимости даже попросить прощения, хотя извиняться было не в его стиле.

Но никакого яркого пятна среди студентов он так и не увидел. Руби Рубай усердно не попадалась ему на глаза, словно вообще испарилась. А ведь раньше постоянно мелькала на переменах в коридоре, вечно куда-то неслась. Маркус, вспомнив, что эту девчонку поставили в пару с Аккерманом из его группы для работы в аудитории, наконец отчаялся и решил спросить у него. Леви с последней их встречи никак не изменился — всё такой же сумрачный, колючий и раздражающий, на парах меланхолично смотрящий в окно. Две лекции Маркус сидел в другом конце кабинета, то и дело смотря на него, будто собираясь с мыслями, а потом все же сцепил зубы и подошёл на перемене.

— Эй, — Леви слышит чужой голос и оборачивается, смеряя Луца ленивым, но холодным взглядом. Маркус подходит к нему ближе.

— Чего тебе? — спросил Аккерман, не имея никакого желания общаться с местным петухом.

— Вы ведь все ещё работаете в аудитории?

— Уже закончили. Ещё на прошлой неделе.

Эта новость Маркуса огорошила.

— Как уже закончили? — удивленно заморгал он, а Леви, набираясь терпения, сделал вдох сквозь зубы.

— Каком кверху. Ты пока в больнице валялся, совсем счёт времени потерял?

Хотелось бы отреагировать на эти колкости, но Луц как-то растерялся. Аккерман, выждав пару секунд, решил уйти и уже сделал шаг в другую сторону, но Маркус вновь окликнул его.

— Где клоу... где Руби?

Леви остановился, скосив на него глаза.

— Зачем она тебе? — спросил он со странным, тихим, но угрожающим напором в голосе. Маркусу даже почудилось, что вечно мрачный Аккерман как-то за девушку забеспокоился.

— Поговорить хотел.

Почему он должен ему отчитываться? И с чего бы Леви вдруг так напрягался из-за этой девки?

Леви же тем временем молча смотрел на парня, будто о чем-то раздумывая и что-то решая у себя в голове. Потом вдруг нехотя, с явным нежеланием ответил:

— Её здесь больше нет.

Этим ответом он ещё больше вогнал Маркуса в ступор.

— В смысле?

Леви посмотрел на него с тихим раздражением и так, словно Маркус был какой-то недалëкий.

— Она отчислилась.

Девчонки Руби Рубай, той самой жизнерадостной и улыбчивой клоунессы, которая мозолила ему глаза уже третий год, больше не было в этом колледже. Больше в этих коридорах не будет мелькать её яркая толстовка, больше никаких проделок с её стороны.

А Маркус потерянно замирает, отчего-то никакого облегчения не почувствовав. Леви, не желая продолжать разговор, уходит, затерявшись среди студентов в коридоре, оставив молодого человека одного. Луц смотрит ему вслед, но с места не двигается.

— Как... отчислилась?.. — его тихий голос утонул в шуме чужих голосов.

Руби Рубай теперь была свободна, вырвавшись из клетки, из стен этого тошнотворного колледжа.

Она тихонько чихает, стоя в книжном магазине в рабочей форме, раскладывая книги из тележки по полкам. Работа нехитрая, с небольшой зарплатой, но она не может надышаться этой свободой, а с её лица не сползает улыбка. Эта обстановка была ей куда ближе осточертевших стен колледжа, куда она теперь даже не хочет заходить. А самое главное — эта работа была её путём достижения цели, чтобы потом заниматься тем, к чему больше всего лежит душа.

Здесь, среди книжных стеллажей, она чувствует вдобавок и связь с погибшим отцом. Когда-то давно, ещё до глобального здесь ремонта, он точно так же раскладывал книги по полкам, как делает сейчас она сама.

Филипп, наблюдающий за ней со стороны, только с мягким светом в глазах легко улыбается. Наконец она была счастливая — чистая, светлая, такая улыбчивая, наконец решившаяся шагнуть переменам навстречу. В магазин зашёл невысокий темноволосый парень в строгом пальто, петляя среди стеллажей и выискивая её, а она улыбается шире и бежит к нему, падая в его руки. Это был тот самый молодой человек, о котором Руби рассказала Филиппу и которого он тогда впервые увидел. Сумрачный, холодный и по виду очень непростой, но парень, чье имя Леви, с невероятной аккуратностью обнимает её, обращаясь с ней, как с чем-то хрустальным, хрупким и непомерно красивым.

Филипп наблюдает за ними, и перед глазами у него возникают давние моменты, которые больше не вернуть: отец Руби, такой же светлый, чистый и тёплый, эмоциональный, точно так же бежал к своей молодой жене среди таких же стеллажей, когда она приходила к нему на работу много лет назад. Как Руби с радостью кидается к пришедшему Леви, так же и он реагировал на свою любимую девушку.

— Всё же, дружище, она твоя копия, — хмыкает Филипп, качнув головой, будто обращаясь к своему давно погибшему другу. Видит, как Руби обхватывает ладонями юношеское лицо и целует молодого человека, который пришёл к ней на работу после учёбы в колледже. — Папина дочка.

А на стене висит неизменная картина с бумажным корабликом, на котором изображены дети. И эти дети имеют свою историю, которая обрела трагичный поворот со смертью одного из влюбленных. Но на его месте теперь его дочь, до одури на него похожая, и она продолжит эту историю без того трагизма. Такая же чистая, светлая, теплая, прямо как светловолосый мальчик на картине.

А в углу работы на темном фоне светлой краской навсегда запечатлена авторская подпись — буква «Р» с завитушками.

Филипп только улыбается, наблюдая за молодыми людьми и видя девичье счастье.

— Он бы гордился тобой, ромашка, — говорит он тихо.

— Одуванчик, — тем временем шепчет Леви, целуя Руби в висок, а она улыбается и ближе жмется к нему. — Мой одуванчик...

Эпилог следует...

Я будто собственных детей вырастила

Kygo, OneRepublic — Lose Somebody

https://www.youtube.com/watch?v=8HVho89lDkg

Источник видео: https://youtu.be/8HVho89lDkg

Дата публикации главы: 01.05.2021.