Эпизод 21. Трепет.
Руби была по натуре невероятно доброй и приветливой и не стеснялась показывать эту приветливость окружающим. Поздоровалась с водителем подъехавшего автобуса, уступила место бабушке и помогла придержать пакеты какому-то мужчине, подсказала кому-то дорогу. Отзывчивая, теплая, улыбчивая, похожая на солнечный лучик.
Она усиленно пыталась отвлечься. Отвлечься от внутренних самокопаний, от убеждения в никчемности, пыталась отгородиться от тех болезненных воспоминаний. И Леви видел это. Он был единственным из всех этих людей, кому известна правда, и он один видел, как Руби пытается забыться и вести себя, как прежде.
Но её пустота была слишком заметна ему.
Опять её улыбка на лице — лишь видимость, натянутая маска, однако настолько искусная, что от правды почти не отличить. Никто не замечает подвоха, не подозревает, что разбитая девочка играет в театр.
«Это выглядит так тоскливо, — думает Леви, наблюдая за её безуспешными попытками убедить саму себя в том, что все идет своим чередом. — Мечется, помогает, всем улыбается, лишь бы убедить себя, что не никчемная. Так ты собираешься закрыть эту дыру в душе, одуванчик?»
Он сомневается, что у неё получится это сделать таким образом. От этого ему становится ещё больше жаль её.
Все произошедшее слишком ранило её, слишком подкосило, надломило. Слова матери стали окончательным приговором, и она опять идет в колледж, как на плаху. Опять туда, где тошнит, где тесно, где скучно до невозможности, где нет для неё места. И ведь это все продолжается уже третий год — третий год мучений, прерываемых лишь каникулами. Леви видел её разбитость, её обреченность, ибо сам познал все это на своей шкуре.
Руби улыбается ему, что-то рассказывает, шагая в сторону колледжа с удивительной бодростью, а он вспоминает, как вчера она жалась к нему, как тихо плакала, словно боясь кричать, хотя очень хотелось. На её лице улыбка, а он вспоминает, как утирал кровь салфеткой с её прокушенной губы. Сейчас она активная, динамичная, обманчиво бодрая, а он помнит, как вчера она сжималась в комок на диване, обхватывая себя руками, как потом спала, одиноко свернувшись калачиком на кровати, обнимая одеяло. Помнит, как она кинулась к нему, испугавшись его внезапного исчезновения, хотя он просто ходил в аптеку на двадцать минут.
Девушка двадцати лет временами оказывалась запуганным, светлым, чистейшим ребенком, таким наивным, добрым и открытым, ранимым.
От пустоты хочется вновь рыдать, свернувшись клубком на кровати в закрытой квартире, а она все равно натягивает на лицо неизменную улыбку и идёт туда, где хочет исчезнуть всякий раз. Клоун всего учебного заведения, сумасшедшая, ненормальная, безудержная оптимистка со своими приколами — все это является лишь видимостью, защитой, тем, что она позволяет другим увидеть. И никто не знает, что вместо смеха дома её трясет, душит мыслями о никчемности. Никто не знает, насколько жалкой она себя ощущает.
— Что ж, встретимся в аудитории, — непринужденно говорит Руби, когда они подходят к дверям колледжа. Леви, внимательно за ней наблюдающий, лишь кивает. — Успехов на парах, Львёнок!
С этими словами она прощально сжала рукой его ладонь и умчалась прочь. А он посмотрел на свою руку, слегка опустив голову. Его никак не покидали тяжёлые мысли о девичьих мучениях. Вдруг и колледж этот, и студенты, и вообще вся эта обстановка — какое же омерзение все это вызвало у него, и он почти захлебнулся в этой волне отвращения, чувствуя, как его распирает от мрачнейшего, дичайшего негодования. Захотелось если и не снести это здание ко всем чертям, то хотя бы увести отсюда Руби — куда угодно, хоть в парк, хоть в книжный магазин, хоть в квартиру, хоть просто по улице побродить. Куда только она захочет, лишь бы не оставлять её здесь.
— Леви? — слышит он голос со стороны и боковым зрением видит высокую знакомую фигуру подошедшего ближе Эрвина. — Как дела обстоят?
Смит прекрасно видел, как светловолосая девушка на пару секунд сжала юношескую руку и благополучно смоталась, оставив Аккермана в странных и мрачных размышлениях.
Леви только секундно скривил губы.
— Как обычно, — ответил он, в странном раздражении передернув плечами. Голос его был глух. — Вроде были проблески чего-то смутно хорошего, а вроде опять все хреново.
— Обычно у тебя никаких проблесков не имелось, — напомнил ему милостиво Эрвин. — С ней все нормально?
— Вроде не заболела. Спасибо за название таблеток.
— Не за что.
Леви уже хотел было разойтись с другом по разным концам колледжа, отправившись на пары, но, сделав шаг, вдруг остановился.
— Эрвин, — обратился он к блондину, на что тот только вопросительно поднял бровь, — что надо делать, если хочешь помочь, а никак на происходящее повлиять не можешь? Ощущаю себя сраной тумбочкой, которая в сторонке стоит.
— Не имея возможности повлиять на происходящее, можно повлиять на человека, который непосредственно с этим сталкивается, — спустя пару секунд ответил Эрвин, прекрасно поняв, что Руби барахтается в каких-то проблемах. — И если нельзя изменить действительность, можно помочь преодолеть её. Иными словами, просто поддержи.
— И все? — простая поддержка казалась Аккерману чем-то малым для решения проблемы.
— И все, — кивнул Эрвин, внимательно наблюдая за другом. — Все остальное уже сделает тот человек, кого ты поддерживаешь, и он сам решит, как разбираться. Все, что требуется от тебя, если эти проблемы тебя не касаются — просто будь рядом.
Леви только кивает, кинув задумчивый взгляд в ту сторону, где ранее скрылась одуванчик. Смит ему, конечно, Америку не открыл, ибо о поддержке было ясно и ежу, однако друг своими словами уверил его в том, что он все делает правильно. А это прибавило уверенности.
Эрвин оставался наблюдателем и с таким энтузиазмом во все дыры, как Ханджи, не лез. Но он видел, как Леви менялся, стоило только делу коснуться Рубай — становился крайне внимательным, даже чутким, хотя подобная чуткость в нём просыпалась редко. И вообще Смит немного удивлялся тому, какие метаморфозы произошли с его другом за десяток дней. Он, конечно, знал, что Леви была свойственна крайняя преданность, однако не ожидал, что его будет так тянуть к девушке, которая в самом начале кроме раздражения у него ничего не вызывала.
«Видимо, внутренне они оказались довольно схожи», — думает Эрвин, наблюдая, как Леви поднимается по лестнице наверх.
А Леви не мог сосредоточиться на парах вообще, постоянно находясь в довольно тягостных размышлениях. То и дело перед глазами летали фрагменты пережитых нескольких дней, и все эти фрагменты содержали в себе одуванчика. Вернее даже не так — именно одуванчик была везде ключевой фигурой, словно он ни о чем более думать уже не мог. Сама же Руби попадалась на глаза ему редко — лишь мельком, когда бегала по коридору. Кажется, она была слишком чем-то занята, поэтому окликать и отвлекать её Аккерман не стал, лишь задумчиво посмотрев вслед.
За окном погода портилась окончательно. Светло-серые облака потемнели, стали тяжёлыми и мрачными, не пропуская солнечные лучи. Запахло скорым дождем.
С каждым днем Леви все больше убеждался в том, как сильно ждал конца пар — и не ради того, чтобы пойти домой, а из-за работы в аудитории «8.25». И вовсе не сама работа его влекла, а то, что он там находится с одуванчиком один на один. Надо же, как же кардинально изменились его ощущения от этого принудительного труда — а раньше ведь ворчал, как еж. Он ловит себя на мысли, что на самом деле очень даже рад тому, что именно он тогда попался ректору под горячую руку и именно его упекли в сокомандники одуванчику. Как бы иначе сложилась его жизнь без этой работы, он не имеет ни малейшего понятия.
«Я бы так и продолжал барахтаться во всяком депрессивном дерьме? — мысленно спрашивает он себя, сидя на паре и меланхолично смотря в окно. Темная туча тащила своё внушительное брюхо по небу, грозязь вот-вот лопнуть и рухнуть дождем на землю. — Сейчас даже думать о подобном желания нет. А ведь раньше жил с такими мыслями круглые сутки.»
Потом его посетила другая мысль — а сошлись бы они с Руби, если бы не оказались связаны работой друг с другом? Сложилось бы все так, чтоб они узнали друг друга получше без этого вынужденного времяпрепровождения вместе?
Леви не знает и даже гадать об этом не желает, опять втайне радуясь, что все сложилось именно так.
С каким же облегчением выходил он из кабинета после окончания последней пары — словами не передать. И пока все его одногруппники дружно спускались на первый этаж, собираясь поскорее свалить по домам, он пошел в совершенно в другую сторону — наверх, на последний этаж, где в самом дальнем углу коридора виднелась заветная дверь. А помнится, в первый свой рабочий день он смотрел на эту потертую дверцу с тихой и глухой ненавистью, будто собираясь глазами сжечь.
Руби в аудитории все еще не было — помещение пустовало. Однако Леви был уверен, что она придет, поэтому без особой тревоги зашел и положил сумку на ближайшую парту. Погода испортилась совсем — окончательный предвестник неминуемого дождя; тучи не пропускают оставшихся солнечных лучей, хотя, в принципе, темнеть начинает с каждым днем все раньше и раньше — дело неизменно движется с зиме и длинным ночам. А поэтому было довольно темно, сумрачно и хмуро, но включать свет в кабинете Аккерман не спешил — не хотел потом щуриться от внезапного яркого освещения.
Руби пришла минуты через три.
— О, ты уже здесь, — донеслось с её стороны, стоило только ей зайти в кабинет. А Леви, бессовестно и невозмутимо сидящий на парте и таращившийся в окно на сгущающиеся тучи, тут же почуял подвох — её голос был каким-то тихим и вряд ли его можно было назвать радостным. Ещё более странным было то, что Руби не стала включать в помещении свет, то ли намеренно проигнорировав выключатель на стене, то ли забыв про него. А это значит, что сумрак этой комнаты и накрапывающий за окном дождь совпали с её настроением.
— Все в порядке? — повернул Леви голову в её сторону, видя, как одуванчик тихо проходит к парте и устало ставит на неё свой рюкзак рядом с юношеской сумкой; множество значков тихо забряцали на секунду.
— Да, — только и ответила Руби, хотя он точно понял, что правдивый ответ будет вовсе не «да».
Леви внимательно её оглядел, тут же замечая, что она была какой-то удрученной, поникшей, вновь потускневшей.
«Что случилось?» — тут же затревожился он, пытаясь по её внешнему виду хоть что-то определить. А она в его присутствии уже даже не пыталась натягивать на лицо фальшивую улыбку, видимо, смирившись с тем, что он прекрасно чувствует её настроение.
— В чем дело? — спросил он, затем видя, как она машинально обнимает себя руками. Кажется, делает она так только тогда, когда ей одиноко, пытаясь поддержать и обнять саму себя. Плохой и тоскливый знак. — Кто-то обидел?
А вдруг ректор там из-за ближайшего поворота вырулил и своей «приятной» беседой испортил ей настроение ещё больше? Мало ли что он мог ей сказать, учитывая то, как он с чувством, с толком и с расстановкой настучал на неё её матери во вторник.
— Нет, никто не обижал, — слабо качнула девушка головой, потом печально и измученно улыбнувшись, кисло скривив губы. — Скорее я... опять проблемы приношу.
Леви не понял ничего из этих слов, настороженно и немного растерянно наблюдая, как Руби подходит к окну и открывает его, впуская в помещение прохладный воздух. Шум дождя, который начался пару минут назад, вместе с прохладой ворвался внутрь, зазвучав громче; девушка вначале тоскливо оглядела хмурую мокрую действительность и потом с тихим вздохом вытянула руку вперёд, подставляя раскрытую ладонь под дождевые капли.
Пессимистично, сумрачно и бесцветно, даже несмотря на пеструю девичью толстовку.
Леви только ждал дальнейших объяснений, молча слез с парты и тихо подошел к ней ближе, внимательно оглядывая её силуэт.
— Я ведь только помочь пыталась, — негромко и с сожалением сказала Руби, смотря куда-то вниз, так и продолжая держать руку под дождем. Рукав толстовки предательски быстро намок, ткань потемнела под действием влаги. Девушка слегка опустила голову. — В итоге опрокинула ведро с водой, доставив уборщице еще больше проблем. Еще ребята там шторы вешали на втором этаже, я вызвалась помочь... ну и навернула карниз вместе со шторами. Вот ведь я неуклюжая... и проблемная...
— Ты всегда пытаешься всем помочь, — говорит Леви, смотря на её профиль. — А сегодня особенно. Если видишь, что там справятся без тебя — останься в стороне, тебя позовут, если нужна будет помощь. Хватит уже стремиться быть всем полезной.
Руби только губы поджала.
— Я пытаюсь самой себе доказать, что я не никчемная, — перешла она обессиленно на шепот. А потом её голос дрогнул. — Не получается, Леви, не получается... С каждым разом все больше убеждаюсь, что так и есть, словно мне уже надо с этим смириться...
Она с горечью прикусила губу, наблюдая, как капли дождя разбиваются о её ладонь, прямо как последние надежды.
«Насколько же тебя ранило все произошедшее?» — с щемящей жалостью подумал Леви, только сейчас увидев всю ту степень её разочарования в себе.
— Бестолковая... — шепчет Руби, с отчаянием вспоминая слова собственной матери. — Выходит, что действительно так и есть.
— Нет.
Его голос тихий, однако уверенный, серьезный и твёрдый. Одуванчик немного вздрагивает от неожиданности, когда юношеские руки аккуратно хватаются за её плечи и мягко, но настойчиво разворачивают корпусом к их обладателю, заставляя наткнуться взглядом на серые глаза. А радужки в них были такие же сумрачные, как дождливое небо за окном.
— Хватит загонять себя под плинтус все больше, — говорит Леви, не имея больше сил наблюдать за её мучительными метаниями. — Не все считают тебя такой, как ты о себе говоришь. Я не считаю. А если есть кто-то, кто не согласен с твоими словами или со словами твоей матери, значит, далеко не все потеряно.
— Я себя чувствую такой жалкой, — смотрит она ему в глаза, и вместе со своим отражением он видит в её радужках тихое отчаяние. — Я пытаюсь как-то исправить это, пытаюсь внушить себе, что это не так, но... не выходит, Леви.
— Не можешь ты — смогу я, — он пытается поспеть за собственными мыслями, с трудом удерживаясь от сумбурности. В таком состоянии она находилась уже два дня, два дня бесконечных самокопаний и саморазочарований. — Если у тебя не получается себе это внушить, я буду убеждать тебя в этом.
«Только позволь мне это сделать, — мысленно взмолился он, совершенно забыв о том, что не умеет говорить откровенные вещи. — Без твоего одобрения я не посмею сунуться в твое личное пространство.»
Он совсем упустил тот факт, что не имеет ни малейшего понятия, каким образом можно поднять кому-то самооценку. Однако он будет учиться, будет пытаться делать это, лишь бы такой светлый, чистый и близкий ему человек не губил себя ещё больше. Руби и без этого настрадалась от общественного давления, ещё и начала давить на себя сама.
Леви — человек крайне нелюдимый, закрытый, свои эмоции чаще всего не показывающий. Но если привяжется к кому-то — то накрепко. Преданность — вот его составляющее. Удивительным до сих пор остаётся то, что он рухнул во все это в течение нескольких дней с момента первого знакомства.
— Ты... серьезно?.. — Руби смотрела на него растерянно, неверяще.
— Какой из меня шутник? С такими вещами не шутят.
— Зачем тебе это? — она все еще будто не верила в услышанное.
— Почему я не должен помочь, если я способен на помощь?
Она вздрогнула, поняв, что Леви сейчас использовал и вернул ей её же слова. Перед глазами пролетел момент — тот самый, когда Маркус только-только слег в больницу, а Леви спрашивал, зачем же она поехала к нему в палату.
— Откуда ты такой ко мне упал?.. — тихо спросила она дрогнувшим голосом, и вдруг улыбнулась с каким-то затаенным облегчением.
«Из ада выполз», — машинально подумал он, однако благоразумно ничего не сказал.
— Одну не оставлял, верил, возился со мной... — Руби ухватилась рукой за его предплечье. — Даже несмотря на то, что мы знакомы полторы недели. Почему?
— Могу задать тебе тот же вопрос, — он и сам не заметил, как неосознанно огладил пальцами её плечи. — Ты делала то же самое, хотя на тот момент мы были знакомы даже меньше недели. Почему?
Вроде противоположные — темный и светлая, отстранённый и открытая. А вроде смотрят друг на друга и будто видят собственное отражение — такие похожие.
Руби накрывает рукой его ладонь, все еще лежащую на её плече, и пытается собраться с мыслями, однако не получается. Она хочет сказать что-то, выразить все, что чувствует, но не находит слов, теряется, лишь порывается ответить, но только замолкает. Она не знает, что сказать.
А он смотрит на неё и чувствует внутри нестерпимое тепло. Если ему удалось отвлечь её, то он только рад. Но немного теряется, когда она подаётся вперёд и обнимает его, не зная, чем иначе выразить ему свою благодарность. Он не был готов к объятиям, но принимает её, чувствуя, что она пользуется только одной рукой, не задействуя другую.
С ним творится что-то странное, непривычное, но невообразимо окрыляющее. А сейчас ему нос щекочет запах духов, исходящих от неё — совсем не дерзких, не терпких, как у матери, а свежих, травяных, как зелёный чай, который она любит. От объятий этих он ощутил теплое, пушистое чувство, своей щекоткой пробуждающее внутри трепет, и уже не имеет никакого желания отпускать, отстраняться.
— Спасибо, — вновь благодарит Руби, не осознавая, какую волну мурашек вызвала своим голосом у его уха. Потом вдруг порывается и целует его в щеку, удивляя и заставляя вздрогнуть от такой неожиданности. Она улыбается — с облегчением, немного вымученно, но искренне, и он чувствует это, когда ощущает прикосновение её губ к собственной щеке.
«Ластишься? — думает он, немного растерявшись, машинально скользнув ладонью от девичьего затылка к её щеке. — Что ж ты творишь, мне трудно будет удержаться...»
Их лица были слишком близко. В очередной раз.
А может, не стоит удерживать это?
Слишком тепло. Слишком близко. Они почти дышали одним воздухом, и Руби не спешила отстаняться, словно тоже на некоторое время выпала из реальности, медленно бегая глазами по юношескому лицу; её взгляд мазнул от подбородка вверх, по губам и носу, и остановился на серых глазах, а он наоборот — опустил его вниз до девичьих губ, остановившись на них. Тонкие, покусанные и из-за этого слегка покрасневшие, приоткрытые; из-под верхней губы влажно поблескивали светлые зубы, предательски привлекая взор. Смотря на них, Леви неосознанно огладил ладонью её щеку, затем скользнув к подбородку и пальцем слегка приподняв её голову.
Медленно, будто обдумывая собственные действия, подался вперёд, однако задуманного не совершил — остановился в сантиметре от девичьего рта. Он тормозит, прерывая спешку, давая ей время и возможность не только подумать, но и решить, что делать. Из-за этого расстояния у неё есть шанс отстраниться, не подпустив его ближе, есть шанс прервать это все до его начала, и он терпеливо ждет, не поднимая глаз, но и не отстраняясь. Если она будет против — он не будет настаивать, делать все это насильно, не получив на то её согласия, отпустит. С сожалением, но отпустит.
Он не собирается делать что-то, не давая ей выбора.
Тройка секунд, которые они провели в таком подвешенном состоянии ожидания в непростительной близости, показались слишком долгими, как патока тягучими и невыносимыми.
«А может, я зря?..» — успел Леви подумать за этот короткий срок, боясь, что она воспримет это в штыки.
А потом он вдруг улавливает её улыбку и не успевает ни о чем подумать, когда Руби сама сокращает это расстояние, прильнув к его губам — мягко, ласково, немного порывисто и слегка нетерпеливо, с присущей ей теплотой.
Она не против.
«Не зря», — только и проносится у него в голове, а потом мысли отключаются вовсе, оставляя лишь приятный, сладкий трепет внутри. Он уже был близок с ней — во время объятий, пускай и не таких частых, однако сейчас дыхание перехватывает от осознания, что они стали ещё ближе; Леви с затаенным облегчением закрывает глаза, едва сдержав шумный выдох, и наконец позволяет себе обвить руками девичий стан, мягко привлекая к себе, вслепую скользнув ладонями по узкой спине. Его накрыло такое дичайшее воодушевление, что он чувствует удушье от внезапного порыва эмоций, вызванных приятными до одури ощущениями.
Руби гладит его большим пальцем по щеке, затем скользнув ладонью по короткостриженному затылку, опускает пальцы вдоль линии позвоночника, и все эти действия переполнены невероятной, тёплой лаской, от которой по коже мурашки бегут.
Леви мягко накрывает её губы, приоткрывая их, скользнув по зубам и левому клыку. Ох, этот клычок... Каким же нестерпимым удовольствием было провести по нему языком, чувствуя, как Руби рвано втянула воздух. Внезапно обострились все органы чувств — от слуха до осязания, не считая от переизбытка эмоций зажмуренных глаз. Никогда он ещё не был настолько восприимчивым к чужим прикосновениям, не ощущал их так явно, ещё никогда касания и звуки так не будоражили его.
Он осторожно поднял руку, скользнув ею от спины по плечу и шее до щеки одуванчика, затем огладив пальцами линию сгиба челюсти, беззвучно побуждая её приоткрыть рот. И как только она сделала это, он углубил поцелуй, делая его влажным, медленным, тягучим и до одури трепетным, изучая её, наблюдая за реакцией. А она, вначале слегка растерявшись, потом несмело ответила, коснувшись его губы кончиком языка, накрыв ладонью его затылок.
Щекотно, трудно дышать, словно туго петерянули лёгкие. А еще неимоверно тепло, даже обжигающе жарко. Тихая, слабая пылкость, трепетные и сладкие ласки губ, греющие тело и душу.
Он чувствует, что ему мало. Слишком мало. Хочется зацеловать её, заласкать, не выпуская из кольца своих рук. Ему вот-вот снесет крышу, когда он ощутил весь этот спектр эмоций, и он вынужденно останавливается, дабы перевести дыхание. Отрывается от девичьих приоткрытых губ, проведя кончиком носа по щеке и прижавшись виском к её скуле, с силой зажмурив глаза, тяжело, прерывисто дышит.
— Обними двумя руками, — говорит он, и голос его притихший, немного сиплый, будто ломающийся. Все это время он чувствовал только одну её руку, сейчас стремясь ощутить её прикосновения полностью.
— У меня ладонь после дождя мокрая, — дрогнув, сказала она на выдохе, и этот голос — дрожащий, томный, устало-нежный, вскружил ему голову окончательно.
— Плевать.
Как только он чувствует на своих плечах обе руки, он целует её вновь, полностью завладевая губами. Нестерпимо, до одури нежно, ласково, но настойчиво проникает в её рот, с затаенной, приглушенной пылкостью прижимая к себе. Она ластится к его ладоням, обнимает, а ему все равно, что на свитере ненадолго останутся мокрые пятна от дождевой влаги, оставшейся на её пальцах.
Он с трудом удержался, чтобы порывисто не прикусить её губу, помня, что может случайно поранить её — слишком часто она кусала их, вчера уже умудрившись закусить до крови. Кожа её губ слишком поврежденная, явно не предназначенная к такой пылкости, поэтому он лишь терпеливо перекрывает такое желание мягкостью языка. Редкие влажные звуки каждый раз пускали волну мурашек до самых кончиков пальцев.
Два силуэта — тёмный и пëстрый — сплелись в обътиях воедино; чёрные волосы контрастировали в дождливых сумерках со светлым каре. Да даже ресницы закрытых век, пусть и одинаково дрожащие, подчеркивали их внешнюю противоположность: у девушки — светлые и пушистые, у юноши — темные и прямые.
Удивительный тандем.
Леви порой свойственна неосмысленная грубость или резкость действий, однако сейчас он с поразительной внимательностью себя контролирует, лишь бы не допустить такого в её сторону. Особенно сейчас, когда она такая открытая, беззащитная и доверчивая, причем в его руках.
А она, не подозревая об этом, ласково льнет к нему, обнимая, порой гладя ладонями юношескую крепкую спину, неосознанно играя пальцами с тканью тёмного свитера.
«Что ж ты со мной делаешь, одуванчик?» — думает Леви, отстраняясь от её рта, но не открывая глаза. Закусывает уже собственную губу, пытаясь утихомирить взбудораженное нутро. Никакая она не никчемная. Она даже не осознает собственной для него важности.
Надо же, стоило только один раз поцеловать — тепеть хочется делать это беспрерывно. Влажные губы тут же лизнул прохладный ветерок из окна, остужая, и захотелось вновь ощутить ими чужое тепло, вновь согреть их новым поцелуем, но он не торопится этого делать.
— Львёнок, — Руби улыбается, что он видит через приоткрытые ресницы. Боже, её шепот... её нежный, прерывистый на выдохе шепот, — милый, какой же ты ласковый...
Он-то? Его ласку за все это время ощутила на себе только она одна.
А ему приятно. Он только неслышно усмехается.
— И улыбаешься красиво, — тут же сказала Руби тихо, мягко проведя большим пальцем по уголку его губ, словно любуясь.
Леви открывает глаза, ловя на себе её взгляд. Ухитряется повернуть немного голову и мельком целует подушечку её пальца, которым она гладила его по уголку губ.
Он вытащит её из этого проклятого болота. Никто, даже мать, не посмеет больше ломать ее. Он будет рядом.
Молчит, не зная, что говорить — все слова вдруг пропали. Все, что нужно, он выразит через прикосновения, а она его прекрасно поймет. Леви только целует её в щеку, чувствуя, как она улыбается, а потом обнимает её и мягко подталкивает к ряду парт, вынуждая попятиться. Он усадил её на ближайшую парту, встав рядом, так и не убрав свои руки, и смазанно её оглядел, насколько это позволяло скудное освещение из открытого окна. Слишком потемнело, и в этих сумерках было почти ничего не разобрать, кроме общего силуэта, но её блестящие глаза он видел отчетливо.
На этот раз за поцелуем потянулась она сама, обняв руками за шею, гладя пальцами затылок. А он поддался её инициативе, чувствуя, как уже она языком раздвигает его губы и проникает в рот — неумело, но быстро приноровившись. Если она его назвала ласковым, то он даже не знает, что сказать про неё, ибо ласка — полностью её характеристика. Такая легкая, безмерно чувственная и трепетная, доводящая до головокружения ласка — это она во всем её проявлении. Каждое её касание, каждый вдох, каждый из нескольких поцелуев.
Совсем недавно она спросила его, как он такой упал к ней, говоря это, конечно, с самыми добрыми мыслями. А он хочет спросить у неё то же самое, ибо она похожа на ангела — слишком светлая, слишком чистая и добрая, такая редкость среди людей. Она принадлежит к числу тех, кто достоин всего мира, но кого не достоин сам мир.
И она сейчас — рядом с ним, в его руках, тянущаяся к его губам.
И за что она такая на него упала?
На улице продолжал бушевать дождь, а молодые люди сидели на парте рядом друг с другом. Леви обнимал Руби одной рукой, а она положила голову ему на плечо, слабо и немного лениво играя с его пальцами свободной ладони. Студеный ветер гулял по помещению, проникая внутрь через открытое окно, но до него не было никакого дела — Леви лишь чувствовал теплое тело у себя под боком и слышал дыхание недалеко от уха вперемешку с шумом дождя.
— Нас там краска со стеной ждут, — тихо произнесла Руби, переплетя их пальцы.
— Подождут, — только и ответил Леви, затем мельком прижавшись губами к её макушке.
Совсем не хотелось прерывать это единение. Сейчас между ними образовалась такая тесная связь, какой он ещё никогда не чувствовал. Что-то он разнежился — аж спать потянуло вдруг, что было явлением удивительным, учитывая его постоянную бессонницу.
— Ты правда рядом будешь? — спрашивает одуванчик, огладив пальцем его костяшки.
— Я не любитель просто так бросаться словами, — говорит Леви. — Естественно, буду.
Особенно после всего произошедшего. Разве он оставит её теперь?
А она приподнимается, поворачивает голову и целует его в плечо через ткань свитера.
— Чуднáя, что же ты делаешь? — он тянет воздух сквозь сжатые зубы, а она лишь тихо смеется, ластится к нему, как кошка, проводит носом по его шее, порой невесомо лаская кожу губами. Он прижимает её сильнее к себе. — Доиграешься ведь.
— Просто мне постоянно хочется касаться тебя, — отвечает она, мельком пощекотав его пальцами под подбородком, как кота, на что он цыкнул, и улеглась опять ему на плечо с чувством выполненного долга. — А еще у тебя очень удобные плечи. И надежные руки, мне всегда такие нравились.
В подтверждение этих слов она полностью накрыла рукой его свободную ладонь.
Как бы они ни хотели продлить это мгновение до вечности, им пришлось вставать и браться за работу. Как-то даже совершенно забылось, что именно работать они сюда и явились. Пока девушка возилась с банками краски, Леви подошел и щелкнул по выключателю, включая в помещении свет. Пришлось на некоторое время прищурить глаза, ибо зрение привыкло к дождливому осеннему сумраку.
— Львёнок, открой эту штуку, пожалуйста, — пожаловалась Руби, протягивая ему банку с краской, которую он молча открыл. А потом его внимание привлекло девичье лицо, и он слегка поднял бровь.
— Чего красная такая? — спросил он, легонько ущипнув ее за щеку, на что она, смутившись, ещё больше насупилась.
— Спрашиваешь ещё, — говорит она. — Я не умею, как ты, после такого ходить с полной невозмутимостью.
— «После такого» — это какого? — в нём проснулось безумное желание сыграть с ней, и он мигом приблизился к её лицу, заставляя растерянно замереть. — Такого? — он мимолетно прижался своими губами к ее. — Или такого? — на этот раз поцеловал по-настоящему, полностью накрыв её губы, однако по грани ходить не стал, отстранившись через полминуты.
— Издеваешься? — насупилась Руби, как ежик, затем сглотнув. Леви только качнул головой и тоже с чувством выполненного долга ушёл к противоположной стене.
«Как школьник себя ведешь», — думает он, а потом отбрасывает эти мысли.
Ну и плевать. Главное, что сейчас ему более чем хорошо. Даже если и ведет себя, как школьник.
Прошло часа полтора. И с каждым разом, оглядывая помещение, Леви понимал, что они вот-вот закончат эту работу. Осталось совсем немного, буквально за завтрашний день можно все доделать.
Однако заканчивать это дело не хотелось. Почему-то до сих пор были опасения, что это как-то может повлиять на их с Руби отношения, хотя казалось бы...
Руби перестала смущаться, вернувшись в своё привычное состояние — говорила почти без умолку, словно у неё не закрывался рот. И будто позабыла обо всех тех тяжёлых метаниях, с какими она явилась сюда. Сейчас это не было важно.
Но вся идиллия испарилась, когда в аудиторию зашел ректор, решивший проверить работу. Стоило только одуванчику увидеть его, открывающего дверь, как она замерла, мигом вспоминая все пережитое. И её настроение сразу меняется, хотя она пытается не подавать вида. Леви улавливает это изменение и напрягается. Только ректора тут не хватало.
— Да неужели вы все в сборе, — в голосе главы колледжа проскакивает сарказм. Их вчерашнее отсутствие не осталось незамеченным. Руби секундно поджимает губы, но потом упрямо натягивает улыбку на лицо, будто ничего не произошло.
— Здравствуйте, — говорит она привычным своим тоном. Леви только мрачно молчит.
— Здрасте-здрасте, — будто издевательски отвечает ей ректор. — Что ж вас обоих не было здесь вчера? Уж не вздумали ли вы прогуливать рабочее время?
— Так обстоятельства сложились, — только и отозвалась Руби, сжав пальцами за спиной край толстовки, и Леви это заметил.
— Какие же обстоятельства, интересно мне знать?
Этот вопрос вогнал девушку в тупик. Она усиленно пыталась собрать все мысли в одну кучу, но появление ректора взметнуло перед глазами ворох воспоминаний — и телефонный разговор, и жалобы, затем и крики матери, обернувшиеся нервным срывом.
— Мы имеем право не отчитываться, — вмешивается Леви во все происходящее, не собираясь наблюдать за метаниями одуванчика. В нём проснулась мрачная дерзость. — Вам достаточно знать, что такие обстоятельства имелись.
— Никто из вас не предупредил никого об отсутствии, — внимание ректора переключилось на него.
— Примем к сведению, в следующий раз предупредим, — с холодной, стальной учтивостью ответил Аккерман, желая лишь побыстрее избавиться от его присутствия. Нахождение здесь ректора напрягает Руби. Да и его самого в том числе.
— Постарайтесь уж, чтоб никакого «следующего раза» не случилось. А то стены красить здесь будете до второго пришествия.
— Мы почти закончили. Завтра все уже будет готово.
«Сваливай уже отсюда», — только и думает Леви с наимрачнейшим видом. Хотелось бы ему побросаться колкостями, однако с таким подходом ректор отсюда точно в ближайшее время не уйдет.
Его выдержка восторжествовала — глава колледжа вышел из аудитории спустя пару минут, оценив продвигающуюся работу. А Руби, стоило только двери за ним закрыться, тихо выдохнула, затем обнимая саму себя за плечи.
— Ты как? — Леви подошел к ней, вглядываясь в лицо.
— Я не знаю, как себя с ним вести, — призналась она, сжав рукава толстовки. — Даже в глаза ему смотреть трудно. Сразу вспоминаю его слова во время разговора по телефону с моей мамой...
Она вновь опустила голову, поджав губы, видимо, вновь отвлекаясь на недавние воспоминания. Леви хмурится, затем потянув её к себе, огладив рукой линию девичьего подбородка.
— Потускнела опять, — говорит он, качнув головой. — Он и твоего мизинца не стоит, не загоняйся так насчет него.
— Он так жаловался тогда на меня...
— Делать ему нечего было. И сейчас тоже. Думаешь, одна ты там у него такая, как ты выражаешься, «проблемная»? Да весь колледж такой. Нечего нервы тратить впустую.
Она опустила голову на его плечо и хмыкнула.
— Ты так мило меня утешаешь, — засмеялась она на пару секунд, а он только губы поджал.
«Я просто это делать не умею», —проносится в его голове.
— Спасибо, Леви, — сказала она уже серьезно, без всякого смеха. Опять благодарит. Да только за что?
Этот день уж точно отпечатается в его памяти надолго. Теперь его ничего не удерживало от того, чтобы самому иногда брать Руби за руку во время ходьбы, да и вообще он словно свободнее стал. Поразительное чувство. Непривычное. Но приятное. Он вновь проводил одуванчика до дома, возле дверей подъезда поинтересовавшись, не понадобится ли он ей. Вроде ее состояние улучшилось со вчерашнего дня, но он все еще втайне опасался повторения нервного срыва. Руби только засмеялась, сжав его руку.
— Со мной все хорошо, Львёнок, — сказала она. — Честно. Можно сказать, лучше уже некуда, — улыбка тут же тронула её губы. — Ты и так круглые сутки со мной возился.
— Могу продолжить, — невозмутимо ответил он ей, на что она только ласково погладила его по щеке и на прощание поцеловала.
— Иди, не беспокойся обо мне.
Молодые люди, милующиеся друг с другом перед дверью подъезда, не подозревали, что стали объектом рассматриваний любопытных старушек, контролирующих весь район получше всяких камер наблюдения. Новость о том, что хорошая девочка Руби связалась со странным мрачным пареньком, недавно заселившимся в квартиру недалеко расположенной многоэтажки, оказалась у всех на слуху в мгновение ока. Так как темы для обсуждения у бабок закончились, эта информация стала для них настоящей сенсацией. Узнав потом об этом, Леви явно в восторг не пришёл, потом косо поглядывая на каждую попадающуюся во дворе старушку, а вот Руби никакой проблемы не видела и только весело хохотала, веселясь с этой ситуации.
Но Леви, идущий домой, перед этим проследивший, чтобы одуванчик зашла в подъезд, не подозревал пока что, что станет звездой местных новостей. И на душе у него было непривычно спокойно, свежо и чисто.
Этим же днем к нему в квартиру заявился Эрвин, а на вопрос о том, куда потерялась Ханджи, он ответил, что она пошла устраиваться в парикмахерскую на работу.
— Давно пора, — фыркнул Леви, наливая чай по кружкам. — А то задрала уже нос свой совать во все щели.
— Ты думаешь, найдя работу, она перестанет это делать? — хмыкнул Эрвин, сидя за столом.
Они оба знали настоящий ответ на этот вопрос.
— Ты какой-то... довольный, — говорит Смит, наблюдая за другом. А Аккерман реально был спокоен, как удав, даже когда речь зашла про лезущую во все дыры Зое. — И расслабленный. С утра таким не был.
— Поразительная наблюдательность, — у Леви непривычно хорошее настроение.
Эрвин, внимательно следящий за его реакцией, мигом сообразил, что причиной такого настроения была Руби. Но благоразумно решил не давить, только приподняв уголок губ и беззвучно хмыкнув. Только подумал:
«Как хорошо, что здесь сейчас нет Ханджи.»
Продолжение следует...
Автор откинулся от беспрерывного писка, спасибо за внимание
TIX — Fallen Angel
https://www.youtube.com/watch?v=YeWIkbympG8
Источник видео: https://youtu.be/YeWIkbympG8
Дата публикации главы: 17.04.2021.