Эпизод 14. Забыть.
Когда Леви стоял перед своей квартирой и читал сообщение от Зарры, проклиная себя и отсутствие своих мозгов и памяти, он и подумать не мог, что безобидный поход к Неврубашке, которая решилась пригреть его у себя на ночь, обернется вот так. Каким образом все обернулось тем, что он сидит и прячется теперь в шкафу, будто нерадивый ухажер, боящийся разгневанной матери его благоверной? Ей-богу, прятки в таком месте навевали не самые хорошие ассоциации вплоть до типичного анекдота про прячущегося любовника, и Леви вдруг ощутил себя крайне, крайне неловко, сидя среди девичьих шмоток, как пугливый сурок в норе. Заблаговременно он оставил специально для себя едва заметную со стороны щель, через которую видел, как Руби носилась по квартире, куда-то заныкав его обувь и пальто с рюкзаком.
Стоило только девушке сказать, что ему нужно где-то затеряться, на ум пришла только одна-единственная подходящая мысль — шкаф. Нигде иначе прятаться не получилось бы — слишком мелкие размеры были у квартиры для пряток, а вот Леви лет с одиннадцати в прятки не играл. Вспоминать эту игру он явно желания не имел, однако, увы, пришлось вспомнить былые времена и затаиться подобно мыши.
Реакцию Неврубашки, честно признать, он понимал не очень. Ничем таким постыдным они не занимались, смотрели фильм про гусей и спали порознь — Леви, конечно, не помнил, где конкретно легла спать девушка, ибо уснул куда раньше её, однако был на все двести процентов уверен, что на кровати, в то время как он — на диване. Однако известие о том, что мать была почти на пороге её квартиры, вызвало у Руби такой дичайший ужас, что Леви невольно подумалось неладное.
Но почему вдруг такая реакция? Её мать слишком консервативна и строга в отношении парней для дочки?
Пока Леви сидел в шкафу, слухом улавливая всю суету квартиры, по которой нервно носилась одуванчик, начал он невольно раздумывать о ситуации. Воспоминания о семье были у Руби вполне теплые и счастливые — он видел и помнил, как она улыбалась, показывая ему пальцем на отпечаток детской ладони на стене. Однако эти воспоминания были такими далекими, детскими, и, видимо, они изменились со временем до неузнаваемости — теперь вместо теплоты и счастья от Руби бурными волнами исходят лишь ужас и напряжение.
Как так вышло, что мать наводит такой ужас на собственную дочь одним своим появлением? Куда делась вся теплота?
Как странно.
Из раздумий Аккермана вырвал звук открывающейся двери, и он с замиранием сердца, однако и с явным интересом и неким предчувствием стал пялиться в щель, пытаясь лицезреть такую неожиданную гостью. С позиции шкафа, увы, входную дверь видно не было.
— Мама! — прозвучал натянуто-радостный тон Руби, которая, судя по всему, явно пыталась скрыть дрожь в собственном голосе. — Вот так... сюрприз!
Ага, такой сюрприз, что киндер в сторонке курит.
— Ну ты ведь любишь сюрпризы, — ответил ей женский довольно приятный голос. Леви почему-то словно наяву увидел, как Руби усиленно улыбается, пытаясь скрыть напряжение, хотя она была вне его поля зрения.
— Могла бы предупредить, я бы... хоть чай приготовила, прибралась бы...
— Прибралась? Ты-то? — в женском голосе просквозило явное удивление. — Будто я не знаю, какой поросюшкой ты порой бываешь, дорогая, — раздался посторонний шум, а потом и звук шагов. В поле зрения Аккермана показалась среднего роста женщина в легком пальто. — А насчет чая — нет надобности, я ненадолго, заскочила на пару минут проведать тебя. Неподалёку просто оказалась, вот и решила.
Кажется, подобное родительское внимание отнюдь не принесло радости одуванчику — Леви чувствовал это. За женщиной также в пространстве его обзора оказалась и сама Руби, и он вдруг увидел какую-то явно мелькнувшую на секунду грусть на её лице.
— Просто... оказалась неподалёку?.. — немного растерянно повторила она за матерью, и брюнет к своему изумлению уловил нотку разочарования в её голосе. — Только поэтому?..
Она казалась какой-то чересчур ранимой в этот момент, но в голосе её скользнула такая по-детски невинная и наивная надежда, которую она все еще питала у себя в мыслях, что напоминала она потерянного ребенка.
— Ну конечно, — отвечает ей мать, словно на куски разбивая эту детскую надежду вдребезги. — Почему бы мне к тебе не заглянуть, раз уж я в этом районе? Живем на разных концах города, видимся редко. Ты что, не рада?
Вначале женщина была повёрнута к ней спиной, оглядывая, видимо, кухню где-то в стороне, и поэтому не видела она, как Руби опустила на мгновение голову. Однако Леви отчетливо заметил, как вначале дрогнула её нижняя губа, а затем как она поджала её, словно в чем-то разочаровываясь в очередной раз. Но стоило только во время последнего вопроса матери повернуться в её сторону, как девушка тут же выпрямилась и заулыбалась, говоря:
— Очень рада, мам.
И только Леви смог различить оттенок этой улыбки — печальный, печальный до одури. Руби улыбалась невероятно грустно в этот раз, однако видел это только он — мать не уловила подвоха, только кивнув на ответ дочери.
А одуванчик, казалось, потускнела неимоверно, как выцвевшая краска; плечи её затем медленно опустились словно под невыносимой ношей, а в глазах появилась печальная пустота. А на лице — улыбка, будто вечное проклятие, хотя по щекам вот-вот будут слезы бежать.
Она ожидала другого ответа. И, видимо, ожидала не в первый раз, однако её обломали так же, как обламывали прежде. Детская надежда на то, что мама скажет «я приехала к тебе» рассыпалась пеплом, когда барабанные перепонки обожгло ответом «была неподалеку». Мать зашла к ней только потому, что просто по великой случайности оказалась в этом районе. Судя по всему, иначе она бы никогда к Руби и не зашла, если бы её не вынудили дела приехать на этот конец города. Это были лишь жалкие, вынужденные крохи внимания, и Руби будто обожглась в очередной раз, вновь и вновь понимая собственную ничтожность.
Однако в лицо матери она продолжала улыбаться.
А от этой улыбки Леви не только почудились мурашки по спине, но и неимоверно захотелось от тоски завыть, видя, как неумолимо угасает в девичьих глазах огонек надежды.
— Это еще что? — вдруг поинтересовалась женщина, указав куда-то в сторону кухни, видимо, туда, где сейчас стояла кошачья миска. — Откуда у тебя животное появилось?
— Эт-то со вчерашнего дня, — ответила Руби, а потом с дивана, словно по велению сердца, спрыгнул чёрной тучкой Август, привлекая к себе внимание. — Вот... Котенок, вчера подобрала, его чуть собаки не...
— Ты ради него к собакам полезла? — с каким-то напором спросила мать, на что девушка аж вздрогнула от неожиданности. — Ты ведь их с детства пугалась до ужаса. И эти... ссадины на твоих руках, — от этого замечания Руби потом бегло спрятала ладони за спину. — Рисковать собой ради зверушки. Научись наконец расставлять приоритеты, дочь.
Что она творит? Разве это — родительская забота? Вместо переживания за собственную дочь она переживает за её приоритеты... А ведь знает, что Руби буквально через себя, через свой собственный дичайший страх переступила, ибо было ей жаль котенка, и вместо утешения... вот это? Еще бóльшая критика?
— Они могли его разорвать, — немного оторопело сказала одуванчик, посмотрев на Августа, который вопросительно уставился на эту недоброжелательную женщину. — Как я могла... бросить его?..
— Твоя сердобольность тебя сгубит. С улицы кот, дворовый, точно блохастый и с болезнями какими, — неумолимо отрезала мать, а потом вдруг махнула рукой в сторону кота, словно отмахиваясь от назойливой мухи. — А впрочем, твоё дело, девочка уже большая. Жили же себе спокойно без всяких зверей, и хлопот никаких не было.
— Так ведь без них жили только потому, что у Алекса на шерсть аллергия... и животных он не любит. А я всегда... хотела кого-нибудь.
— Ну вот, выросла — и завела. Благо, хоть не крокодила, а обычного кота, пусть и блохастого.
Руби промолчала, лишь досадливо губы поджав. Её мать придирчиво оглядела котенка, которому, кажется, не понравился такой цепкий взгляд женских подведенных тушью глаз, поэтому он втайне желал атаковать женскую ногу и разорвать на ней колготки.
— И как звать это золотце? — поинтересовались у одуванчика, на что она тут же поспешила ответить:
— Август.
— И все? — немного удивленно спросила женщина, глянув в её сторону. — Просто Август?
— Да.
— Удивительное дело, — задумчиво проговорила она. — У тебя обычно на клички всякие бурная фантазия была... Впрочем, не так уж и важно.
А потом эта дамочка прошла наконец в комнату, оглядывая помещение, скользя взглядом по творческому бардаку и не видя того, как за ней наблюдает пара серых глаз из шкафа. Леви тем временем поймал момент для лучшего её рассмотрения: мать Неврубашки была возрастом чуть больше сорока лет, казалась уверенной в себе женщиной с вечно прямой спиной, довольно деловой особой вполне ухоженной и привлекательной наружности. Абсолютно без проседи её тёмные волосы струились по плечам и спине, достигая области ниже лопаток, и, как Леви смог заметить, цвет этих волос у неё был вполне натурален, а на лице почти отсутствовали морщины. А глаза у неё были тёмные, почти чёрные, цепкие и немного лукавые, вдобавок подведенные косметикой и с острыми стрелками на внешних уголках — глазами она напоминала хитрую и гордую кошку.
«Та самая, с портрета, — подумал Леви, бегло разглядывая данную гостью, которая остановилась посреди комнаты, пристально оглядываясь. — Нет, правда, это правда она. Черты лица те же, почти не изменившиеся, только вот... выражение этого лица изменилось очень сильно. Она будто похолодела, оледенела. И Руби на неё не похожа никак, с первого взгляда и не поймешь, что она действительно её дочь.»
Да, эта женщина была той самой девушкой с портрета, на который Леви засмотрелся прошлым днем. Тот самый портрет с тремя людьми — мужчиной, девушкой и ребёнком, а ещё причудливая буква «Р» в качестве росписи. Однако Аккерман верно подметил — некогда светившаяся от счастья милая темноволосая девушка, чьё лицо и облик складывались из штрихов карандаша, сейчас оказалась Снежной Королевой.
Судя по тому, как поджались смазанные матово-красной помадой женские губы, данная обстановка матери Руби пришлась совсем не по душе. И дело было абсолютно не в бардаке и не в комком валяющемся на диване пледе, а в рисунках, художественной бумаге и карандашах, которые выглядывали из всех щелей. Данные предметы сильно ей бросались в глаза и, видимо, поднимали волну недовольства и раздражения — и Леви видел это, боясь громко дышать и прижухнув, как мышь в норе.
Вдруг ему в голову прилетело осознание слов Неврубашки: «Могла бы предупредить, я бы... прибралась бы...» — под уборкой она, видимо, подразумевала то, что спрячет все свои художества подальше от материнского взгляда, видимо, зная, как ей это не по душе. Совсем не про бардак шла речь, чего её мать не поняла, а вот до Леви дошло — эта женщина совсем не одобряет увлечение своей дочери и её тягу к художеству, поэтому та постоянно прячет это.
Как сложно и тошно.
— Эта комната не похожа на комнату студентки медицинского колледжа, — наконец сказала темноволосая, придирчиво оглядываясь. Помнится, Леви подумал точно так же, когда вчера впервые здесь оказался, однако думал он не в таком негативном ключе.
Руби попыталась перевести разговор в другое русло или хотя бы притвориться, что не понимает, о чем речь.
— Ты про гирлянды со звездочками? — она указала на упомянутые объекты, куда мать только быстрый взгляд кинула. — Да, это немного по-ребячески и по-детски, но... мне нравится.
— Не об этом я. Нет мне дела до этого ребячества. Я говорю об этом, — она красноречиво указала пальцем с аккуратным маникюром на лежащие на тумбе и в принципе везде листы бумаги. — Это отвлекает тебя от учёбы, дорогая моя, а медицина — область серьезная, тебя не должно ничего отвлекать. А ты опять за своё, опять за эти художества. Когда ты уже поймешь, что это несерьезно?
— Профессия того же дизайнера вполне востребована... — попыталась возразить Руби, чуть приподняв руку, однако её перебили:
— Опять мы на те же грабли возвращаемся. Руби, никакой дизайнер или художник с врачом не сравнится. Хватит уже спорить. Я для тебя же старалась, когда выбирала направление деятельности — с медицинским образованием ты почти везде работу найдешь, на это дело есть спрос, а не на эти каракули, — она будто с какой-то брезгливостью указала на висящие на стене зарисовки. — А ты меня опять не слушаешь.
— Но я...
— Руби, — с каким-то напором произнесла женщина, пронзительно посмотрев на дочь. — Заканчивай с этим, не майся дурью, это отвлекает от учебы. Иначе скатишься и стипендии лишишься, ты благодарна должна быть, что тебя без проблем на бюджет взяли, а ты опять упрямишься. «Не мое, не мое», заладила снова. Такие шансы, не вздумай их упускать, по своему опыту говорю тебе.
— Но зачем меня контролировать, я ведь взрослая уже...
— Ты-то? Двадцать лет стукнуло — и уже запели о взрослости? Жизни не нюхала ты еще, по подработкам не бегала, не тебе говорить о взрослости.
Это было невыносимо слушать. Теперь пазл сложился воедино — вот почему Руби с таким несчастным видом говорила Филиппу о матери. Ее заставили пойти на медицинскую специальность, когда душа к другому лежала, и презирают её увлечения. Гадко.
— Прекращай вот это, — указала женщина на зарисовки, сделав пару шагов по комнате, иногда исчезая из поля зрения Аккермана, который прилип к щели между дверцами.
— Мне это нравится, — опять слабо попыталась возразить Руби, однако Леви чувствовал её бессилие. — Мне нравится рисовать, мам. Я не хочу... это бросать.
— Несерьезные детские игрушки это все.
— Я не хочу... быть врачом. Это не моё.
— И опять здравствуйте. Это ради твоего же блага, эта профессия очень востребована.
— У меня нет сил, мама! — почти шепотом сказала Руби, и Леви видит в её глазах чистейшую усталость вперемешку с отчаянием и бессилием. После этих слов на несколько секунд возникло молчание. — Ты меня впихнула на эту специальность только потому, что пытаешься сбежать от прошлого и сделать меня похожей на Алекса. Но я — не он, мама, не он, я не его дочь! Если он врач, это не значит, что я тоже буду!
Леви навострил уши.
— Что за вздор, — в женском голосе засквозили новые нотки: её мать начала злиться. Видимо, Руби затронула больную тему. — Я это сделала исключительно ради тебя, я о твоем будущем беспокоюсь. Что ты будешь делать среди тех дизайнеров? Далеко не каждый становится успешным в этом.
— В медицине тоже далеко не каждый.
— Тебя после окончания колледжа смогут сразу взять на работу!
— Как я могу работать по специальности, от которой у меня ком в горле? Не лежит у меня душа к этому, не лежит!
— Опять про душу заговорили, про тягу душевную. Вся в отца пошла, словно вовсе и не моя дочь. Он тоже про душу всегда говорил. Прекращай эту клоунаду.
Это было грубо. Руби только губы поджала, подавляя волну негодования, видимо, не смея поднять на мать голос.
По ходу разговора Леви все больше осознавал их положение. Видимо, мать одуванчика вышла замуж за другого человека, и отчим Руби работает врачом, из-за чего в ту же сферу впихнули и её. Но что случилось с её отцом?
Тем временем мать Неврубашки вдруг всмотрелась в стопку листов на тумбочке. Нахмурилась. А потом взяла в руки один лист, разглядывая изображение на нём — свет из окна упал прямо на него, и Леви увидел просвечивающийся тот самый портрет, который он рассматривал вчера. Семейное изображение с мужчиной, девушкой и ребёнком, подписанное буквой «Р» с завитушками, вогнало женщину в какой-то ступор, а Леви вспомнил вчерашний эпизод: он листал эту стопку с рисунками, в последнюю очередь рассмотрев портрет и оставив его сверху на тумбочке. Вот он и попался ей на глаза.
— Откуда это у тебя? — в её голосе появилось легкое недоумение, а вот Руби напряглась, увидев, какой именно рисунок у неё в руках.
— Это...
— Впрочем, неважно, — вдруг сказала женщина, а потом перехватила лист двумя руками, намереваясь разорвать его пополам. Однако тут же к ней подскочила дочь, выхватывая бумагу из хватки её пальцев.
— Не смей, — тихо сказала Руби, отойдя от неё на шаг, словно держа лист подальше. При этом в её глазах появилась внезапная тихая решимость. Этот портрет был ей дорог.
«Так, — вдруг подумал Леви, — а я, значит, поспособствовал тому, чтобы его сейчас её мамаша чуть не порвала. Так, что ли? Это ведь из-за меня он на виду оказался и ей на глаза попался. Какой придурок...»
Внезапно он ощутил и чувство вины, ибо, можно сказать, именно он был причиной данной ситуации. Из-за него этот портрет в опасности оказался.
«Чер-р-рт», — мысленно цыкнул он.
— Не надо цепляться за прошлое, — говорит женщина, смотря дочери в глаза. — От прошлой жизни избавляться надо. Порви его, и покончим с этим.
— Ты не избавляешься, ты бежишь, мама, — говорит Руби, и в её тихом голосе скользнули нотки непоколебимости. — От прошлого ты бежишь. Я не цепляюсь за него, это — элементарная память, — она подняла лист с портретом, демонстрируя его матери. — Ты пытаешься забыть прошлую жизнь, но... Почему вместе с ней ты забываешь и меня тоже?.. Я ведь часть тебя, я — твоя дочь в том числе, а ты во мне только его видишь. И будто меня тоже забыть пытаешься, как и его.
— Не городи бред, — разозлилась наконец её мать. — Раз он сам из нашей жизни исчез, значит, и воспоминания о нём теперь не нужны, от них лишь больно. Сколько времени я от этой боли избавлялась, а тут опять ты!
— Рисунок этот я не отдам и не порву, — только и сказала Руби, тоном ставя точку.
Ещё несколько секунд они смотрели друг на друга, после чего женщина только раздражённо махнула рукой.
— Твоё дело.
Расстались они на такой же напряженной ноте. Перекинувшись с дочерью еще парой фраз, женщина засобиралась домой и вскоре покинула квартиру, оставив после себя странную давящую ауру. А Руби, проводив её до выхода и закрыв за ней дверь, в конце концов зашла в комнату, закрыла дверь уже здесь и прислонилась к ней спиной, в бессилии осев на пол и поджав ноги к груди. Из неё будто всю энергию высосали, оставив лишь слабую оболочку, и она с тяжелым и удрученным вздохом уткнулась лбом в колени, обхватив себя руками.
Леви наконец вылез из шкафа, отчего-то до сих пор опасаясь возвращения дракона в башню. Руби как-то будто в размерах сжалась, напоминая то ли котенка, то ли воробья, и голову не поднимала, поэтому он тихо подошел к ней, посмотрев сверху вниз, а потом почти бесшумно приземлился рядом, усевшись и прислонившись спиной к закрытой двери. Поджал к себе одну ногу, устроив руку на колене, а другую вытянул.
— Это из-за меня она этот портрет увидела, — сказал он спустя полминуты, скосив глаза на девушку рядом и смотря на её реакцию. — Не надо было вчера нос не в своё дело совать. Прости.
— Ты не виноват, — подняла Руби наконец голову и ответила тихо, обессиленно. Посмотрела на парня, встретившись с ним взглядами, и Леви не увидел в её глазах никакого осуждения. — Тебе было любопытно, оно и понятно — смотреть на чье-то творчество всегда интересно. Тем более, эти рисунки на виду лежали. Если бы я боялась тебя или не хотела что-либо показывать — я бы прибрала это подальше.
— Именно так ты обычно делаешь... перед её приходом? — задал он вопрос, а потом мысленно отдернул себя. Куда его понесло, а? Зачем он опять сует нос не в своё дело?
— Да, — честно ответила Руби с какой-то едва заметной горечью в голосе. — Но мне приятно, что тебе было интересно посмотреть на мои работы, — она слегка улыбнулась. — Извини за эту сцену, типичные семейные разборки... Ещё и в шкафу пришлось сидеть тебе... как же стыдно.
— Забей, — сказал Аккерман с лёгкой небрежностью, ибо отнюдь не это его беспокоило. — Тебе не должно быть стыдно за то, что ты пыталась отстоять свои интересы. Но... этот портрет — не ты ведь его автор?
— Не я, — кивнула одуванчик, глянув на тумбу, куда положила рисунок.
— Подпись на нём та же, что и на картине в книжном магазине. Вон на той, с детьми на бумажном кораблике.
— Ты заметил? — эта его внимательность обрадовала девушку, и она тепло заулыбалась. — Да, у них один автор. Мой отец.
«Так, значит, отец, — подумал Леви. — Значит, я прав оказался.»
Он чувствовал, что не надо лезть в чужие тайны, однако не смог пересилить себя и все же спросил:
— Эти работы ведь как-то связаны? Дети на картине слишком похожи чертами лица на... твоих родителей.
— Тебя так это заинтересовало, — немного задумчиво, однако мягко и как-то тепло сказала Руби, словно ей было приятно это осознавать. — Да, это так. Мой папа изобразил себя и маму в виде детей на той картине.
Аккерману было крайне интересно, однако спрашивать дальше о её прошлом он не посмел, хотя язык так и чесался что-то ляпнуть. Это будет уже слишком, он не хочет переходить границы.
Однако Руби прекрасно уловила его интерес и не видела ничего плохого в том, что он хочет знать немного подробнее о её прошлом. От него ей не хотелось скрываться, не хотелось прятаться. Ей было спокойно.
— Они, которые погибли в аварии, были твоими друзьями? — спрашивает вдруг она, и этот вопрос был для Леви как гром среди ясного неба. Он резко скосил глаза на неё, не понимая причину. — Прости за вопрос.
— Да, — только и ответил он, не понимая, зачем это ей.
— И они... на твоих глазах?
«Для чего ты спрашиваешь?» — подумал он настороженно, однако все же ответил вновь:
— Да.
— Понятно... спасибо за ответ, Львёнок. Надо же, как порой люди бывают похожи, — она отчего-то грустно хмыкает, смотря куда-то в сторону и потирая ладонями свои колени.
«Похожи?..» — растерялся Леви. А потом до него вдруг дошло. Не зря она спросила про то, видел ли он смерть своих друзей своими глазами, а потом говорит про их схожесть. Это значит, что... с ней случилось нечто подобное?..
— Как ты, наверное, понял, мама замужем сейчас за другим человеком, — продолжила Руби. — Это мой отчим. Врач. Слушай, раз ты из города *** приехал, прости за наглость, но мне просто интересно: к кому доставили твоих друзей? К какому врачу?
— К Бивису. Имя не помню, но фамилия — Бивис. Хирург.
— К Бивису? — не сказать, что она была удивлена, однако качнула головой и хмыкнула. — Как мир тесен. Это лучший друг Алекса, моего отчима. Дюк Бивис — живёт сейчас уже третий год в том же городе, где жил ты. И ты попал к нему...
Леви не знал, как воспринимать сейчас ему эту информацию и как на это реагировать, однако он был определенно удивлен таким поворотом событий.
— А мой папа... — Руби сделала паузу, сглотнув, — погиб почти десять лет назад, когда мне было одиннадцать. Его сбила машина у меня на глазах. Поэтому... мы с тобой похожи куда больше, как оказалось.
Данное откровение вряд ли было для него неожиданностью, ибо несколько минут назад он уже успел смекнуть, что она стала свидетелем гибели близкого человека. Как иронично — они оба лишились близких людей, видели их гибель своими глазами, и эта гибель в обоих случаях связана с автомобилями. Жизнь что, решила так прикалываться над ними?
— Он был художником. Рисовал очень красиво. Ох, Леви, его работы были невероятными — все до одной, — в девичьем голосе промелькнуло что-то светлое, озаряемое воспоминаниями. — Очень талантлив. Но на одних картинах семью обеспечить нельзя, у него была основная работа — он в том самом книжном магазине работал вместе с Филиппом, они лучшими друзьями были. Филипп мне как родной дядя поэтому. Кстати, когда ты портрет моего папы рассматривал, он тебе знакомым не показался?
Леви вздрогнул. Откуда она узнала?
— Показался, — честно ответил он, а Руби слегка прищурилась.
— Вряд ли ты бы вспомнил меня, но вот его ты определенно запомнил, — сказала она, вогнав брюнета в тупик. «Чего?» — подумал он. Откуда бы он её помнил? Причем тут она? — Знаешь, когда мне выдалась возможность познакомиться с тобой поближе в понедельник, я никак понять не могла, почему ты кажешься мне таким знакомым. Когда мы с тобой встретились у Шадиса в спортзале, я тебя особо не рассматривала, но когда ты вошёл в аудиторию «8.25» и мы сошлись ближе, меня вдруг пронзило такое дичайшее чувство дежавю, что я аж растерялась тогда. Я никак не могла вспомнить, где видела тебя и почему ты казался мне таким знакомым. У тебя такая прическа с самого детства?
— Да. Меня так стригла мать, и сейчас это стало скорее привычкой.
— Кажется, именно твоя стрижка меня тогда заинтересовала, — кивнула Руби. — А когда мы зашли к Филиппу на работу, в тот книжный магазин, я увидела тебя среди книжных стеллажей и все вспомнила. Твоя стрижка и книги — вот, что отпечаталось в моих воспоминаниях на долгое время.
— К чему ты клонишь? — Леви никак не мог уловить суть, хотя начал потихоньку догадываться.
— Меня ты вряд ли помнишь. Ты на меня тогда даже не посмотрел, но с отцом моим говорил много. Мне тогда было... а сколько? Девять, кажется. Тебе было десять, раз на год старше. Ну? Вспомнил? Вы встретились с ним в том самом книжном магазине.
Этих слов хватило, чтобы Леви уловил нужное воспоминание, которое до сих пор пытался безнадежно поймать. Вот отчего лицо отца Неврубашки вызвало у него такое чувство дежавю — встреча с этим человеком тогда оказала довольно мощный на него эффект. Леви не помнит всех подробностей, не помнит почти ничьих слов и темы разговора, однако помнит обстоятельства и свои чувства во время беседы с этим молодым мужчиной. Ему было десять лет на тот момент — четвёртый класс, последний год начальной школы; мать еще была жива, однако должна была умереть примерно через полгода. Он с рождения жил в этом городе, но после смерти матери переехал на другой конец страны к дяде, где пошел в пятый класс.
И вот как раз на момент четвёртого класса Леви впервые посетил этот книжный магазин. Он был совсем не такой, как сейчас — немного иная планировка, ремонт, некая модернизация не обошли это место стороной за эти десять лет. А тогда этот магазин выглядел иначе.
Леви учиться не любил. Да и вообще ребенком был трудным, с тяжелым и непонятным характером. Читать тоже не имел особого желания — благо хоть не по слогам это делал, уже хорошо, однако за книжки его нельзя было затащить даже за уши. Каким образом он сошелся с Эрвином, который был почти полной его противоположностью начиная с характера и заканчивая внешностью, — загадка до сих пор, но Эрвин был тем еще книжным червем еще с дошкольного возраста. Леви в четвёртом классе, Эрвин — в пятом, ибо на год старше, и понесло Смита однажды в этот книжный магазин за сборником каких-то историй, которыми Леви вообще не интересовался. И пока окрыленный блондин кружил среди всех стеллажей, выискивая нужного автора, сам Леви был вынужден со скуки рассматривать окружение и книжные обложки.
Тогда их встреча и случилась — к нему подошел среднего роста молодой мужчина, остановившийся совсем рядом и посмотревший на него сверху вниз настолько тепло и по-доброму, что Леви тогда аж растерялся. Слишком мягкими, слишком теплыми были глаза этого человека, выдавая его добрый характер, а Аккерман отчего-то с рождения добротой в свою сторону был крайне обделен. Кроме тяжелого характера и острого языка у него была к тому же не самая лучшая репутация — родился ведь он не в самых лучших обстоятельствах, учитывая тот факт, что молодая Кушель, его мать, в восемнадцать лет залетела случайно и от аборта отказалась. И об этом знала, казалось, вся округа — все соседи, весь тот район, поэтому и относились к нему крайне скептически, постоянно пытаясь ткнуть его носом в то, какая у него сякая мать, а отца нет вообще. И взгляды он ловил на себе колючие, почему-то осуждающие, недобрые и какие-то злые, насмешливые.
А тут с чего-то незнакомый человек одарил его таким добрым вниманием.
Естественно, ребенок, окружённый с рождения колючими взглядами, растерялся и заинтересовался.
Что именно этот человек ему сказал — абсолютно вылетело из головы, стерлось из памяти под воздействием времени, но Леви отчетливо помнит свои собственные чувства и то, что после разговора с этим мужчиной ему захотелось начать читать книги. Это были детские, не совсем четкие воспоминания, и, надо признать, Леви мало помнил его лицо и образ, однако стоило только увидеть портрет — дичайшее чувство дежавю пронзило тогда острой иголкой.
Впервые тогда он поговорил с кем-то посторонним и не получил за это волну сплошного негатива, как это бывало обычно.
Отец Руби был добрый, светлый, чистый и тёплый человек. А дочь унаследовала не только похожую на него внешность, но и его качества. Эти качества как раз и были причиной того, что Леви отчего-то начал тянуться к ней, хотя знакомы они были меньше недели.
— Вспомнил, — утвердительно и мягко сказала Руби, смотря на задумчивое лицо Аккермана, когда у него перед глазами пролетали флэшбеки. — Ты с ним тогда разговаривал.
— Да, — он вдруг словил себя на том, что у него притих и немного осип голос, и он мимолетно провёл рукой по шее, сглатывая противный ком в горле.
— Меня всегда называли папиной дочкой. Всегда я за ним таскалась всюду. А в тот раз я пришла с ним на работу и видела тебя — из-за книжного стеллажа выглядывала. Папа отчего-то сразу понял, что тебе тогда было плохо, вот и подошел.
Вдруг она поймала на себе внимательный взгляд серых и как-то странно блеснувших глаз; Леви пытливо, пронзительно всматривался в её лицо, застыв и не двигаясь. И этот взгляд немного Руби взбудоражил; она замолкла, будто ожидая чего-то.
— А ты действительно почти его копия, — говорит Леви через несколько секунд. — И я не о внешности.
В тот раз её отец обратил на него внимание — он почувствовал внутреннее отчаяние десятилетнего ребёнка. Неужели это отчаяние было так заметно? Впрочем, не суть, но именно поддержка того мужчины тогда встряхнула его, дала хоть какой-то толчок. А спустя более десяти лет к нему пришла она — его дочь, протянувшая к нему руки, когда он был в бездне отчаяния.
Руби вначале замерла, а потом вдруг улыбнулась. И в этой улыбке он уловил едва заметное смущение... Смущение? Никогда еще он не видел подобного оттенка её улыбки.
— Мне нравится, как это звучит, когда это сказал ты, — призналась она, отведя ненадолго взгляд в сторону. — С твоей стороны и твоим голосом это звучало, как настоящий комплимент. А вот когда так говорит моя мать — это упрек, самый настоящий упрек...
Она взгляд отвела, а он — нет, продолжил смотреть на неё, вглядываться в её лицо.
— Они с папой были вместе с самого детства. Знаешь, как попугаи-неразлучники — вот и они тоже не существовали друг без друга. Это была очень крепкая любовь, к которой только можно стремиться. Честно тебе скажу, за те свои одиннадцать лет я не помню ни одной крупной их ссоры. Но... — Руби сглотнула, смотря в пол куда-то в сторону, и её руки на коленях немного сжались. — Когда папу насмерть сбила машина, на нас потом обрушилось вдобавок судебное разбирательство — того водителя судили тогда. И это выжало из мамы последние какие-то силы, хотя она и без того была горем убита. Вдобавок я каждую ночь от кошмаров просыпалась, ибо раз за разом видела момент папиной смерти. Тот период стал не только нашим кошмаром, но и моментом перелома моей матери — именно с того момента она начала бежать от прошлого. Ей было больно, её можно понять. Избавлялась от фотографий, пыталась стереть из жизни все воспоминания о нем... жгла его картины.
После этих слов Леви почему-то едва заметно вздрогнул.
— Да, Леви, она сожгла все его работы до одной, — на лице Неврубашки появилась тень печали и тоски. — Это психические проблемы. Но из многих-многих картин, которые папа нарисовал, остались лишь... две. Этот портрет, который я припрятала, и вон та картина с бумажным корабликом. Её папа нарисовал за пару месяцев до своей смерти. Спасла я эту картину почти чудом — Филиппу передала, а он потом определил её в книжный магазин: мама бы туда никогда не пришла, ибо избегала всех мест, которые ей напоминали об отце. Я пыталась отговорить её, чтобы она не трогала холсты, но... она была в полном отчаянии. Выносила их во двор, обливала спиртом и поджигала — все работы до единой.
Кажется, именно отцовскими работами Руби дорожила больше всего — и всего этого лишилась почти сразу же после его смерти. Более того — лишилась от рук собственной матери.
И хоть внешне это почти не отразилось, Леви вдруг ясно ощутил колючую пустоту внутри этой девушки. Однако она рассказывала это ему — она ему доверяла, верила, не боялась и не сторонилась.
— Довольно скоро она нашла себе другого мужчину, — сделав недолгую паузу, продолжила Руби, продолжая смотреть невидящими глазами в пол. — Алекс — хороший человек, однако строгий. Она вышла за него замуж, а потом еще и трёх детей ему родила — двух старших мальчиков-близнецов и младшую девочку. Большая семья. А я... ну... как бы ни пытался Алекс делать вид, что я ему как дочь, все мы чувствовали и понимали, что никогда он меня в подобной роли не примет. Меня никогда не били, нет, в ежовых рукавицах не держали, но я чувствовала, что являюсь лишней — в том доме, в той семье, среди тех людей. Даже для мамы я была лишней. Она просто привыкла, что я ее дочь, однако будто пыталась забыть меня вместе с погибшим папой — я была почти его копией. И до сих пор она мне об этом напоминает.
Одуванчик оказалась по уши в семейных проблемах.
— Как только мне восемнадцать стукнуло — я съехала от них на эту квартиру. И, Леви, за все это время мама заезжала ко мне считанное количество раз. Алекс так вообще будто забыл о моем существовании. Я чужая для них. И... увы, для собственной матери — тоже.
— И твоя мать, пытаясь сделать тебя непохожей на отца, решила сделать тебя похожей на отчима и заставила пойти на врача, — скорее утвердительно, нежели вопросительно сказал Леви, на что получил печальный кивок головой.
— Да. Я во многом похожа на отца — внешностью, характером, привычками... и увлечениями. Когда она видела, что меня тянет к рисованию, она обрывала меня. Её начало раздражать любое упоминание о папе — ей почти удалось забыть его. Но для этого она утонула в семейных проблемах, сведя жизнь с другим человеком. А я для неё как лишний груз и постоянное напоминание перед глазами. И она, видимо, решила изменить меня, что ли...
— Почему ты позволяешь ей так ломать твою жизнь? Тебя ведь к другому тянет, а не к медицине.
— Тема с учебой и профессией сейчас для меня крайне тяжела и болезненна, — призналась Руби, бессильно улыбнувшись. — Но... я чувствую, что учеба на медика является последней моей связью с матерью. Если эта связь пропадет — я останусь... абсолютно одна... Она забудет меня, бросит, я перестану быть важной для неё.
В какой яме отчаяния Руби оказалась. И сидит сейчас совсем рядом, почти прижимаясь плечом к его плечу, уткнувшись подбородком в колени и смотря куда-то в сторону. Чёрный Август, уловив настроение своей новой хозяйки, тихо подошел ближе и боднул ушастой головой её в ногу, привлекая внимание; девушка почесала его за ухом.
— Мы знакомы меньше недели, ты прав, — вдруг тихо заговорила Руби вновь, кажется, боясь посмотреть на сидящего рядом парня. — Но ты мне стал ближе сейчас, чем собственная мать. От тебя у меня нет желания ничего прятать, тебе я могу рассказать. А ей — нет...
— Почему только я? — задал он ей вопрос. — У тебя ведь есть друзья, с которыми ты знакома гораздо дольше, чем со мной.
— Вопрос интересный, — грустно хмыкнула одуванчик, мельком почесав затылок. — Действительно, у меня есть люди, которым я могу доверять. Но у них свои жизни. И сейчас они все по-своему счастливы, а я не хочу портить и омрачать это счастье своими проблемами, они не такие важные.
— Ты недооцениваешь эти проблемы только потому, что они твои.
— У меня могло бы быть все куда хуже. А так — в моей семье не было никакого насилия надо мной, хотя это было вполне возможно.
— И только поэтому ты считаешь, что твои проблемы недостойны внимания?
— Есть люди, которым не повезло куда больше, чем мне.
— Нельзя сравнивать свои трудности с чужими. У каждого они разные.
Руби не нашла, что ответить на это. Она лишь как-то потерянно пробежалась глазами по комнате, а потом тяжело вздохнула. Её внутренние мучения Леви отчего-то прекрасно чувствовал и поймал себя на мысли, что хочет избавить её от них — слишком чистым она была человеком, она не заслужила подобного в жизни.
— Почему-то мне с тобой легче. Мне не так трудно рассказать о проблеме тебе, чем другим друзьям, — тихо проговорила Руби, но голос её немного дрогнул, словно она боялась ответной реакции. — Мы немного похожи. Но... прости, что пришлось выслушивать это.
«Почему извиняешься? — подумал Леви, видя, как девушка немного сконфузилась. — Ты всё равно должна была это рассказать хоть кому-то, иначе бы выгорела изнутри окончательно.»
— Не извиняйся, — говорит он, косо наблюдая за девичьей реакцией. — Недавно ты помогла мне.
— А ты выслушал меня только потому, что считал себя обязанным это сделать? — немного встрепенулась Руби, как-то странно на него посмотрев. Она напряглась.
— Нет, — честный ответ. После этого на полминуты воцарилось молчание. Руби ждала продолжения фразы, а вот Леви раздумывал, стоит ли продолжать. — Я сделал это... из личных побуждений.
На секунду он было застопорился, едва не ляпнув: «потому что ты мне интересна», а потом с ужасом прикусил язык. Мало ли в каком ключе она бы поняла эту фразу. А он? В каком смысле слово «интересна» понимает он сам?
Какой это интерес? И откуда он взялся вообще?
— Из личных... — задумчиво и немного растерянно повторила за ним тихо одуванчик, а потом внимательно оглядела его лицо, почему-то остановив долгий взгляд на юношеских губах. То ли задумалась, то ли засмотрелась — Леви не разобрал, однако этот взгляд уловил, а вот Руби вдруг вздрогнула, одумалась, проморгалась и как-то немного стыдливо отвернулась, вперив взгляд куда-то в пол. — К категории «личное» относится многое.
«И вот зачем я это ляпнул?» — безнадежно подумал Леви, однако промолчал.
С ним начало твориться что-то странное. Никогда ещё его не интересовало прошлое другого человека — а тут он сидел и внимательно слушал, ибо был крайне заинтересован. Однако он чувствовал, что рассказала Руби далеко не все и о чем-то умалчивает — оно и понятно, пока что с него достаточно и того, что она уже рассказала.
Но теперь хотя бы он имеет представление о причине её несчастий.
Леви и сам не горел желанием учиться на врача — просто от безысходности в эту сферу подался, ибо до сих пор не знает, чем будет заниматься. Однако его ситуация немного различалась с ситуацией одуванчика — она-то прекрасно знала, в какую сферу деятельности хотела направить силы и энергию, однако её заставили пойти по совершенно другому пути. И только представив, как же ей тошно учиться в этом колледже уже третий год, Леви вдруг ощутил волну такой дикой и ноющей жалости и сочувствия, что сам же и удивился такому порыву — редко к кому-то у него просыпалось сочувствие.
Вспомнилось, как Руби, не раздумывая, кинулась его обнимать, когда в пятницу ему было нестерпимо плохо. Вместе с этим в памяти всплыли её мягкий голос, её теплые, ласковые и успокаивающие прикосновения. Леви не сможет сделать так же — не настолько он открытый и эмоциональный человек, однако он сам не заметил и не успел затормозить, когда его рука сама по себе вдруг немного несмело и невесомо легла на девичье плечо.
Просто прикосновение. Просто намек на ободряющий жест поддержки.
Но этот жест был такой неожиданностью для самого Леви, что он просто-напросто на пару секунд вылупился на собственную ладонь, не понимая, в какой момент он потерял управление над собственным телом. Плечо Руби было худым, скорее даже тощим и хрупким, и его рука казалась непомерно широкой в сравнении с ним.
«Когда я успел?..» — только и подумал он, вдруг ощутив под своей ладонью, как девушка легко вздрогнула, и вдруг испугался её возможной реакции. А вдруг она воспримет это прикосновение как нечто пугающее? Мало ли...
Для Руби это действие было таким же неожиданным, как и для него самого, и она, почувствовав чужую ладонь на плече, обернулась к Аккерману, столкнувшись с ним взглядами. И в серых глазах она увидела забавное непонимание собственного жеста, которое вдруг развеселило её.
«Милый», — подумалось ей, когда она поняла, что Леви и сам не знает, зачем сделал подобное действие. А еще она уловила, что ему немного боязно увидеть её негативную реакцию на это прикосновение, если она вдруг сочтет это чем-то напрягающим и пугающим.
Однако отнюдь не напряжение и испуг был ему ответом.
Она не боялась его. И его прикосновения её вовсе не напрягали.
Наоборот — она поняла, что он хочет её как-то поддержать, как и то, что на подобные жесты он никогда не был щедрым и ему непривычно делать подобное. Однако он все равно решил её хоть как-то ободрить, и подобная попытка, хоть и была с виду неловкой, несмелой и неуклюжей, оживила внутри неё нескольких бабочек.
Ей стало тепло.
Леви удивился ещё больше, когда на его руку, лежающую на девичьем плече, невесомо легла её ладонь. Он поднял взгляд на Руби, а она лишь улыбнулась ему — широко, по-доброму и с благодарностью.
— Спасибо, — сказала она тихо, а потом, чуть помедлив, немного задорно добавила: — Львёнок.
А он не стал спорить, ибо это прозвище давно не вызывало в нём раздражения.
Продолжение следует...
Duncan Laurence — Arcade
https://www.youtube.com/watch?v=IBy0bFYSMxo
Источник видео: https://youtu.be/IBy0bFYSMxo
Дата публикации главы: 06.03.2021.