Глава 38
Аня
Мы часто закрываем двери, чтобы проверить, к
то по-настоящему захочет их открыть.
Бреду домой, увязая в свежевыпавшем снегу по щиколотку. Хлопья прилипают к ресницам, но я даже не моргаю. Пусть липнут, мне всё равно. Внутри уже намного холоднее, чем в этой декабрьской мерзлоте.
Ходить на пары с каждым днем становится все сложнее. И дело даже не в моих переживаниях, хотя они, конечно, разъедают меня изнутри. Каждое утро повторяется, как день сурка: проснуться с тяжестью в груди, собраться на автомате, дойти в колледж, пробираясь через бесконечные декабрьские сугробы.
Но хуже всего – Наташа, которая ловит меня в коридорах, в столовой, даже у туалетов – везде, где можно впиться в меня этим цепким взглядом пронзительно голубых глаз.
«Ань, давай поговорим», «Ань, ты же понимаешь...», «Ань, он реально страдает».
Как будто я должна что-то понимать, что-то чувствовать.
Я знаю, что ни она, ни Вася, ни даже сам Степа ни в чем не виноваты. Но каждое ее слово – будто острым ножом по незажившей ране. Тяжело. Сложно.
Но самое странное, что я ловлю себя на мысли, что жду. Каждый раз, когда телефон вибрирует в кармане, сердце замирает: а вдруг?.. Но нет. Только рассылка от колледжа, сообщения от одногруппников и Марго, которая каждые несколько часов интересуется как у меня дела. Один лишь Степа не предпринимает попыток как-то связаться со мной. Почему? Любым способом. Лешка же смог... И после его слов, я бы точно выслушала Степу. Но он молчит. День, два, почти три. Значит, и я буду молчать. Видимо, не так сильно я ему нужна, раз даже попытаться не может.
Дверь подъезда скрипит, как мел по старой аспидной доске. Внутри пахнет хвоей и мандаринами — кто-то уже начал готовиться к Новому году. Я задерживаюсь у почтовых ящиков, проводя пальцем по ржавому металлу. Может письмо? Смешно. Кто сейчас пишет письма?
«Ты ему не нужна», – шепчет голосок в голове.
Я с грохотом захлопываю ящик.
Сейчас Слава опять спросит про Стаса...
— Аня! — Дверь нашей квартиры распахивается, и на пороге появляется мой братишка с сияющими глазами и в свитере с оленями, который я связала ему прошлой зимой. В одной руке – мандарин, в другой – обрывок гирлянды. — Мы с бабой Дусей елку наряжаем!
Я спотыкаюсь о порог, когда Славка хватает меня за руку и тащит внутрь.
— Заходи быстрее, замёрзнешь!
Квартира пахнем корицей и чем-то жаренным. С кухни доносится хриплый голос бабы Дуси:
— Мальчик мой, да куда ты ее вешаешь! Это же ангел, ему на макушку положено!
Старушка появляется в дверном проеме, вся перепачканная в блестках. Увидев меня обеспокоенно всплескивает руками. Её острый взгляд, как всегда, сразу замечает моё состояние.
— Ну и вид, Анютка. Бледная, как смерть. Опять из-за него?
Я только пожимаю плечами и скидываю пальто. Если бы она знала, что «из-за него» — это не только Степа. Это еще и Наташа с ее вечными «поговорим», и Вася с виноватыми глазами, и даже преподаватели, которые почему-то сегодня особенно пристально смотрели. А еще больнее всего не измена, а это гнетущее молчание. Эта пустота в телефоне, где раньше каждый день появлялись его сообщения.
Баба Дуся вздыхает, натягивая темную шаль на плечи:
— Моя покойная бабка говаривала...
Я автоматически киваю, разглядывая гирлянды за окном. Красный свет мигает так назойливо, что хочется вырвать ее из розетки.
— Любовь — не гвоздь, но и не нитка.
Я замираю.
— Если ушла — не прибьёшь, а если настоящая — сама вернётся.
Слова бьют под дых. Я резко оборачиваюсь, но баба Дуся уже хлопает дверью.
— И не упрямься, дурочка, — доносится из-за порога. — Правда, она как ёлочный шар — красивая, да хрупкая.
Я застываю на месте, чувствуя, как что-то в груди болезненно сжимается. А что, если он и правда пытался связаться? Что, если это я сама загнала себя в эту клетку?
— Спасибо... — шепчу я в пустоту.
— Аня, — Славка тычет мне в бок телефоном, — можно я Стасу напишу? Он вчера звал...
В его голосе столько надежды, что у меня перехватывает дыхание. И глаза такие большие. И вдруг понимаю: он тоже страдает. Из-за меня.
Дрожащими руками беру телефон. Экран оживает сам собой, показывая новое сообщение:
Тетя Люба: Анечка, ссоры между взрослыми не должны сказываться на детях...
Пальцы сами скользят по экрану. Я пролистываю текст, цепляясь взглядом за строчки:
Тетя Люба: ...Стас все спрашивает про Славу... Я пекла пирог с вишней, как ты любишь... Приезжайте...
— Чёрт.
Слава замечает мои дрожащие руки и прижимается плечом, заглядывая в глаза:
— Мы поедем?
Перед глазами встаёт образ тёти Любы — её тёплые руки, запах пирогов, голос: «Ты для меня как дочь».
— Ладно, — вдруг говорю я, чувствуя, как камень в груди начинает таять. — Поедем.
Славка взвизгивает, подпрыгивая от восторга, и тут же падает, запутавшись в гирлянде. Я смеюсь сквозь слезы, вытирая лицо рукавом свитера Степы, который так и не решилась вернуть.
За окном снег кружится в вечернем свете фонарей.
А если он там будет?
Сердце колотится так сильно, что кажется, вырвется наружу.