6. Моя буря
[Сова]
Никита подошёл к синтезатору и тронул клавишу пальцем. Инструмент послушно отозвался высоким звуком. Я покачала головой:
— Не могу, Ник... Кар...
— Никита, — мягко настоял он. — Пока так.
Я устало потерла пальцами виски.
— Я так не могу. Ты ведь...
— Я — не она, — настойчиво произнёс он, заправляя за ухо волосы. — От неё у меня только... — он задумался, — ничего.
— Так нельзя. — Готовясь к не самому приятному разговору, я крепче впилась пальцами в подлокотники кресла. — Ник... Карина... да пойми ты, что ты всегда была девчонкой. У тебя была классная жизнь. И тебе нравилось быть девчонкой!
— Не мне. Ей. Так нравилось, что она... то есть, я... или все-таки она? была весьма заносчивой особой, не так ли?
— Ну... — Я отвела глаза. — Я её знала не слишком хорошо.
— И она тебе не слишком нравилась, правда? — Он подмигнул, легко поднялся и навис надо мной: — А я бы тебе понравился?
Я всмотрелась в тонкое лицо, тщетно ища хоть что-нибудь знакомое. Даже глаза стали другими: светлее, больше и потеряли привычный, характерный для Каринки «стервозный прищур». Ник слабо улыбнулся. Красиво, любая девчонка бы расплылась, но меня не впечатлило. Я скрестила руки на груди:
— Мальчики, которые такое спрашивают, недалеко ушли от девчонок. Разве что попой не крутят.
Никита пожал плечами и выпрямился:
— Намёк понят. И всё же подумай, Сова. — Он посерьёзнел. — Со мной дружить куда как приятнее, чем с Кариной. Я никогда не обзову тебя, — тут он замялся, — как обзывала в девятом классе она.
— Лесбиянкой? — Я приподняла брови. — А знаешь, смена пола — хороший способ припрятать все старые обиды и сказать, что виновата вовсе не ты. Вот только я ничего не забыла, Ник. И теперь...
— Теперь считай, что ты отомстила мне! — Он усмехнулся, снова поправляя волосы. — Знаешь же, что я натворил с Леной. Тебе не кажется, что мы в расчёте?
— В расчёте, — устало кивнула я. — Ладно... давай играть.
— Ну давай.
Я хотела встать и пройти к синтезатору, но Ник неожиданно удержал меня за руку:
— Не просто отомстила, Сова. Ведь... ты нравишься ему. Из всех девчонок школы именно ты. Знаешь?
Замерев, я быстро взглянула ему в лицо, потом отвела глаза.
— Это в прошлом. У него есть...
— Это всё чушь. Он это выдумал. Я уверен.
— Да откуда ты что-то можешь знать? — Я вырвала руку.
Никита снова усмехнулся:
— Ну я же не совсем дура, привыкла замечать, кто и кому нравится. Поговори с ним, Ань. Он, конечно, задница, что так со мной поступил, но... — Ник прошелся по комнате и сел перед синтезатором. — Но мне кажется, всё уже так запуталось, что трудно сказать, кто в чём виноват. Стас, который врёт о своём «цвете»? Я, которая так хотела его заполучить и не желала проигрывать? Рысек, который всё выдумал нам на радость? Или ты, самая умная в классе, которая согласилась дать мне зелье?
Я промолчала, взяла листы с Галиными текстами и села рядом. Ник внимательно посмотрел на меня. Я покачала головой:
— Но знаешь, что хуже всего? Кто бы ни был виноват, пострадают твои родители и Лена. Что бы ты ни выбрал.
— Объясни, — коротко потребовал он.
— Очевидное, Ник? Если ты станешь прежним, думаешь, Ленка так просто забудет, что вы с ней делали? А если... если ты забьёшь в себе Карину и останешься таким, как те двое из экспериментов Юнга, что почувствует твой папа? Он не покупал тебе в детстве платьев, не носил на руках, не называл принцессой? Он будет рад внезапному сыну? И это при условии, что он вообще тебе поверит! А что будет с твоей мачехой за то, что она помогала тебе? Золушка доигралась. Мне так кажется.
Ник потупился, глядя на клавиши. С некоторым усилием он сказал:
— Я не выдам вас с Рысеком и Ренату. Скажу, что... сделал это обычно, в больнице. Что готовился. Я читал, как это вообще делается, в «Yеs» про это писали, и...
— Ты несовершеннолетний, — мягко напомнила я. — А то, что пишут в «Yеs» про смену пола, вряд ли подходит для страны, в которой мы живём. Ты никого не обманешь. Да и потом, думаешь, я боюсь, что твой отец меня прибьёт? Пожалуется родителям? В милицию заявит? Да пусть! Мне не надо было поддаваться вам. Не надо было надеяться, что после твоего превращения назад Стас...
Я осеклась, закусив губу. За следующими словами пряталось то, что мне не хотелось озвучивать. Но Ник, постукивающий кончиками пальцев по клавишам, смотрел на меня с грустным ожиданием. И я закончила:
— Что Стас всё поймёт и станет нормальным. И, может быть...
— ...Может быть, будет с тобой, а не со мной, — глухо произнес Никита. — Знаешь, Карина зря сомневалась, что ты девчонка. Ты такая, как все. И ты любишь.
— Люблю, — отозвалась я. — Я должна была быть с ним уже давно. Он этого хотел. А я...
— Испугалась. Правда? — Впервые в выражении лица снова появилось что-то от Карины: брови взлетели вверх, губы дрогнули в двусмысленной ухмылке. — Хоть в чём-то ты не лучше меня. Я тоже боюсь, прямо сейчас.
Не отвечая, я стала тереть глаза. Никита пожал плечами:
— Ладно, давай подбирать. Расправимся с этим поскорее.
Теперь мы говорили только о музыке. Я почти не смотрела на Ника. Кажется, он задумался; работа давалась нам с трудом, он был не сосредоточен. Всё удовольствие, которое, наверно, должно было быть оттого, что мы сочиняем мелодии к нашим собственным, а точнее, Галиным, песням, ускользало куда-то в приоткрытую форточку.
Так прошёл вечер. А ночью я не могла заснуть.
***
Утром я долго лежала, сомневаясь, стоит ли вообще вылезать из кровати и идти в школу. Голова отзывалась противной болью, к горлу подкатывала тошнота. Никогда не любила это место... никогда. Не только из-за сочинений и одинаковых разговоров девчонок. Не только из-за мерзкого неба, похожего на опрокинутую кастрюлю. Не только из-за того, что мама в последний раз собирала мне завтрак в первом классе и тогда же в последний раз расчёсывала волосы, потом у неё перестало находиться время. Причин было больше. Единственным, ради кого я туда шла, был Стас. А теперь не было и его.
Удивительно, я находилась именно в том промежутке времени, когда жизнь повернулась ко мне очень интересным ракурсом: вроде не совсем задом, но и до улыбки далеко. Я запуталась и устала, хотя даже не сделала ничего, чтобы устать. Наверно, я просто трус. Трус, которому проще всегда ходить по одной и той же дороге, что он и делает вот уже несколько лет. Но даже у трусов находятся силы встать, хотя бы чтобы сделать очередную глупость. И я поднялась.
Было рано, едва шесть часов. Я пошла в душ и простояла под ним почти полчаса. Обычно вода успокаивала меня. Почти рефлекс — едва захлопнув дверь квартиры, идти в ванную. Будто я всё время пыталась что-то с себя смыть. Мир, которого я так боялась? Собственные чувства, которых иногда боялась ещё больше? Каждый раз я стояла под потоками воды, и всё это стекало по коже, по волосам, уходило в слив и оставляло меня в покое. Вся любовь. Весь страх. Всё тепло и сочувствие. Вся боль. Но ненадолго.
По улице я шла медленно, едва передвигая ноги. В висках пульсировало, а сумка, в которой не было сегодня даже книг, казалась тяжёлой, будто набитой кирпичами. Солнце светило блекло, небо затянул слой туч. Я не спешила. Времени было полно.
— Эй, девушка! Девушка!
Параллельно со мной по мало оживлённой узкой улице ехала машина. Я сразу не обратила на неё внимания и присмотрелась только сейчас. Вишнёвый БМВ с тонированными стёклами. Кажется, я его узнала. Он принадлежал парню Стаса, Игорю. И сам он, держа зачем-то в уголке рта ветку мяты, смотрел на меня с водительского места.
— Да? — Я не остановилась и не подошла.
— Ты Выпь?
Я поняла его не сразу, но через несколько секунд всё же догадалась и поправила:
— Сова. Откуда вы знаете?
Тонкие красивые губы изогнулись в улыбке.
— По описанию узнал, немного нынче одиннадцатиклассниц в тюрбанах.
Я промолчала и ускорила шаг. Я действительно замотала голову оранжевым платком на манер восточных уборов: почему-то хотелось спрятать волосы.
— Подожди. Давай подвезу.
До школы оставалось метров сто. Я изобразила вежливую улыбку и отказалась.
— Боишься? — Он ухмылялся шире и подался вперёд, останавливая машину. — И что только Стас...
Я отвернулась, без слов зная продолжение. Но оставить Морозова без ответа я не смогла. Не глядя в голубые глаза мужчины, я парировала:
— Я тоже многое могла бы у него спросить. А с вас спросила бы по закону. Он несовершеннолетний, и...
Мне показалось, он то ли подавился своей мятой, то ли едва сдерживает смех. Я повернулась, но лицо было серьёзным, даже мрачным. Взгляд тяжёлый, неприятный, и гармоничные черты от этого стали похожи на волчью морду. По-прежнему буравя меня глазами, Морозов тихо и как-то грустно сказал:
— А ведь я обещал себе никогда не называть женщин дурами. И девочек тоже.
— Знаете, а идите вы...
Я пошла вперёд. Он пожал плечами и опять поехал за мной.
— Тогда будешь слушать так. Стас мне как сын, раз у его отца времени нет. Это первое. Второе: сейчас Стас у меня. Спит. Может, ты помнишь, что он спортсмен и ему нельзя пить, но явился он вчера в очень нехорошей кондиции. И знаешь, ему, по-моему, осточертело, потому что он немало интересного мне рассказал.
Я застыла снова. Нет. Не может...
— ...Конечно, большая часть — про какие-то зелья и девочку, ставшую мальчиком, — просто пьяный бред. Но кое-что другое я понял. — На этих словах он, тоже уже остановивший машину у тротуара, вылез и пошёл ко мне навстречу. — Ты слишком долго над ним издеваешься. И что тебе...
— Послушайте, это всё не ваше дело, поняли? — Я повысила голос и попятилась. — Катитесь отсюда! Делайте что хотите, трахайте кого хотите и...
— Эй, это что такое? Кто вам разрешил приставать к моим ученицам?
Этот голос... я редко ему радовалась, но сейчас был именно такой момент. По улице шла Ольга Витальевна. Шкипер. Точнее, она уже не шла, а неслась с явным намерением меня выручать — из-за широкой спины Морозова я это отчётливо видела. Он тоже обернулся на голос, судя по лицу, собираясь осадить учительницу и посоветовать не лезть... Но неожиданно произошло что-то странное: он замер вполоборота. Ветка мяты выпала изо рта. Сдавленно, сильно охрипшим голосом он спросил:
— Оля?..
Шкипер подошла и остановилась. Вид у неё тоже стал странный. Сразу растеряла весь боевой пыл, невнятно пробормотав:
— Игорь?..
Я переводила взгляд с одного на другую, а они смотрели друг на друга. Морозов пришёл в себя первым: забыв обо мне вмиг, он шагнул навстречу моей классной руководительнице с лёгкой, очень обаятельной улыбкой.
— Какими судьбами...
— Работаю, — сухо отозвалась она. — А ты?
— Тоже. По дороге решил кое-что сделать, — неопределенно откликнулся он.
— А ты что же так и не позвонил после выпускного? Телефон всё чинишь? Долго, шестой год пошёл. Или седьмой?
Плохо понимая, о чём они, я хотела отойти. Шкипер, сильно покрасневшая и обозлённая, схватила меня повыше локтя и снова повернулась к Морозову — он неожиданно опустил глаза. Хмыкнув в привычной своей манере, учительница сжала свободную руку в кулак, прежде чем продолжить:
— А неважно. Так или иначе, я тебя предупреждаю: к ученицам моим не суйся! Я примерно так и подумала, что ты себе кого-то симпатичнее нашёл. С первого курса. Да только, если ты на школьниц переключился...
— Оля, я...
Пальцы сдавили моё предплечье так, что я едва не взвыла. Шкипер зашагала вперёд, волоча меня за собой, как упрямую козу на верёвке. Нас никто не окликнул. Учительница отпустила меня только когда мы вошли в ворота, на нас тут же задержалось несколько полных любопытства взглядов.
— Что... — начала было я, но меня осадили:
— Не бери в голову. И держись от него подальше. Что он тут забыл только, гад...
— Он... — начала и осеклась я, — друг отца Стаса Набокова. Они же тут живут поблизости.
— Вот оно что... — едва ли Шкипер меня слышала. Подумав, я всё-таки осторожно спросила:
— А вы его откуда знаете?
Комментировать увиденное и услышанное я не решилась. Всё-таки какое мне дело до этих «взрослых». Достаточно того, что Шкипер не знает о настоящих отношениях Стаса и Морозова, — как и прочие учителя, она наверняка считает это глупым слухом, а может, и пропустила мимо ушей. На ответ классной руководительницы я особенно не рассчитывала. Но она сказала, прежде чем быстро пойти к школе:
— Преподавал у меня. Я училась в его институте. В походы вместе мотались. Знаешь, костёр, палатки, песни, Визбор... Да всё, собственно.
Наверно, это было не всё. Я пожала плечами и кивнула, но на это не обратили особого внимания. Я не входила в число любимчиков и доверенных лиц Шкипера, просто под руку попалась, а сейчас она обо мне уже забывала. Уходила быстро, держа спину прямо, и только кулаки были крепко, не по-учительски, сжаты.
***
Я чувствовала: на меня смотрят. А потом быстро отводят глаза, ища где-нибудь поблизости Стаса. Все видели, что вчера он ни разу не подошёл ко мне. Теперь шептались об этом. Девушки — злорадно, парни — с любопытством. Я прошла мимо одноклассников к Соне, положила перед ней ноты и распечатки стихов.
— Мы всё сделали.
Староста осклабилась:
— Быстро.
— Моцарт тоже писал увертюру к «Дону Жуану» в последнюю ночь перед премьерой. Говорят, он...
— Сова, не грузи. — Сонька отмахнулась от бесполезных сведений, хмыкнула и посмотрела на листы. — Я всё равно ничего не пойму в этих каракулях. Всё, чем я могу быть полезна, — вытащить из подсобки два синтезатора. Тебе и Нику. У нас есть, они не самые лучшие, но уже попросила Сережку и Мишу. Поставят. Справитесь?
— Сойдёт, — ответила я.
Синтезаторы меня не волновали. Я хотела скорее оборвать разговор, но сзади неожиданно подошла Галя, она впервые за долгое время явилась даже раньше звонка. Волосы, как всегда безукоризненно уложенные, украшали мелкие заколочки. Мою громаду на голове Ги окинула взглядом явно скорбным. И всё же она поздоровалась и вполне приветливо напомнила:
— На дачу завтра. Не забыла? Сможешь что-то к чаю купить? Шашлык и вино с меня, остальное я тоже уже попросила.
Я вздрогнула. Дача... Галин день рожденья. Только этого мне и не хватает для полного счастья. Но слова отказа застряли в горле, разбившись о мягкую улыбку:
— Только не говори, что передумала. Всё равно не выйдет. Стас тоже пытался.
С глубоким вздохом я кивнула.
— И не собиралась. А... Лена, Рысек?
Ги поджала губы.
— Не хотят. Я уже не стала настаивать. Ещё ведь Ник... А его я звать не хочу. Мы не поладили. Я сама виновата, конечно, но...
Она замолчала. Ник и Лена, держась за руки, входили в класс. Оба коротко поздоровались, Ги и Соня ответили тем же, ответила и я. Ребята прошли мимо и сели вдвоём. Ленины малиновые прядки в волосах блестели на проглянувшем солнце. Ги поморщилась, будто у неё заныли зубы.
— Я дура, зачем только полезла. В конце концов, можно подумать, мне дело есть.
Соня не сказала ничего подруге в поддержку. Пожав плечами, подтвердила:
— Да. Зато впредь будешь думать головой.
— Гадюка.
— От такой же слышу.
Они переругивались без раздражения, привычно. Я часто слышала подобные их перебранки и именно в такие минуты ощущала почему-то свою ущербность. Как я такая получилась, что у меня ни одной подруги? И вообще, кажется, единственный мой талант — терять близких людей.
В класс пришёл Рысек и под огнем взглядов проследовал к своей пустой парте. По пути он приветственно махнул рукой Лене и Нику; ребята видимо напряглись, но он улыбнулся, и они улыбнулись в ответ. Кажется, все трое сильно устали от того, что происходило в школе последние несколько дней. А как устала я...
Начался урок. Зарубежная литература, которая в школьной программе была экзотикой. На фоне унылых однообразных предметов она напоминала дверь в другой мир. Её я любила даже больше, чем русскую, намного больше. Может, именно из-за этого ощущения — чего-то незнакомого и волшебного? К тому же преподавала её Римма Валерьевна, рыжая и не умеющая сердиться. Вот и сейчас, едва войдя, она заблестела своей рыжестью на солнце. Под мышкой она держала красную книжку.
— Ну что, — с порога спросила она, — все прочли «Солнечный ветер» Артура Кларка? Для одного из последних уроков это лучшая книга, не так ли?
Я никогда не пропускала её, Стас тоже не пропускал. А сейчас его не было, и, опускаясь на своё место, я вздохнула. Я забыла взять книжку в школу, а сидела одна. Мне предстоял унылый урок, а может, и двойка. Вероятно, последняя двойка за время учёбы.
— Итак, начнём как обычно. — Учительница опустилась за стол. — Кто поделится той самой цитатой, которая больше всего его впечатлила, и расскажет, почему?
Римма Валерьевна была необычным учителем со страшным секретом от всех других: она учила нас любить книги, а не просто анализировать их. Каждое произведение, которое мы проходили, она сопровождала таким заданием: найти самую цепляющую цитату и рассказать, почему. Других заданий могло быть по минимуму, но в конечном счёте в классе всё равно получалось живое широкое обсуждение. Оно началось и сейчас. Я почти не участвовала в нём, погрузившись в мысли. Я думала о том, что после этого урока будет репетиция. А на репетиции будет вальс. Без Стаса. Наверно, я вообще не буду танцевать. А может, и не приду на Последний звонок. Не хочу. Просто не хочу.
— Аня Савская, почему ты молчишь? О чём мечтаешь?
Голос Риммы Валерьевны с трудом прорвался ко мне из действительности. Видимо, разговор о книге зашёл в какой-то тупик и требовал толчка. Я покачала головой.
— Нет, я слушаю.
Просто совы обычно спят днём. Когда мы были помладше, я часто слышала эту фразу от кого-нибудь из парней. Сейчас в классе висела тишина.
— Какая цитата понравилась тебе? — спросила Римма Валерьевна. — И почему?
— Простите, Римма Валерьевна, но я забыла книжку, а на словах не вспомню.
— Держи! — Рыжая Со, обернувшись, протянула мне свой томик.
— Спасибо. — Я со вдохом приняла книгу.
Мне не хотелось говорить, совсем. Но свою цитату я помнила очень хорошо.
— Знаете, это глупо, но мою цитату легко найти. Потому что это самые первые слова.
— Зачитай, Аня.
И я снова отчётливо увидела картинку, которая вставала в моей голове от каждого предложения. Всё-таки... Римма Валерьевна умела выбирать книги.
— Снасти дрожали от натуги: межпланетный ветер уже наполнил огромный круглый парус. До старта оставалось три минуты, а у Джона Мертона на душе был мир и покой, какого он целый год не испытывал. Что бы ни случилось, когда коммодор даст сигнал стартовать, главное будет достигнуто — независимо от того, приведет его «Диана» к победе или к поражению. Всю жизнь он конструировал для других; теперь наконец-то сам поведет свой корабль.
— И почему же? — Учительница улыбалась.
— Потому что у каждого из нас своя «Диана». И мы скоро полетим. Я хотела бы сама управлять своей, вот и всё.
Никто ничего не сказал. Кажется, многие задумались. Римма Валерьевна уже не улыбалась.
— Это хорошее желание, Аня. Кто согласен? Ну-ка, поднимите руки.
Я была уверена, что со мной не согласятся из принципа. Но руки подняли почти все.
***
— Ну и где наш капитан, чёрт возьми? — Соня бросила мобильник на парту.
Мы были в актовом зале. Я и Ник проверяли синтезаторы. Из декораций была готова одна, да и костюмов пока не было. Поэтому происходящее на сцене выглядело странно: репетировались только разрозненные диалоги. Двигаться по сценарию было трудно.
Соня из той породы организаторов, которые впадают в безудержный носорожий гнев, едва что-то не по плану. Сейчас не по плану шло многое. Например, кое-кто отсутствовал. Наконец староста махнула рукой и прошествовала на сцену со словами:
— Начинаем. Обойдёмся без Набокова, не такая большая роль.
Я переглянулась с Ником, и мы заиграли. А ничего... впечатляющая получилась музыка, особенно если представить, что декорации будут на месте, а все ребята — одеты в костюмы. Конечно, было бы в сто раз круче, если бы кто-то играл ещё на электрической гитаре, а кто-то на барабанах...
Они проговаривали глупые заученные слова. Дрались. Смеялись. Многие втянулись и действительно получали удовольствие от репетиции. От постановки. От предвкушения реакции учителей. Я тоже говорила то, что должна была говорить, но мои слова звучали в пустоту. Ведь все они были обращены к Стасу. А Стаса не было.
В какой-то момент я отошла от синтезатора и, несмотря на возмущённый окрик Сони, вышла из зала. Приблизилась к подоконнику и остановилась, бесцельно глядя перед собой. Снова я вспоминала вечер в Испании, в который всё в моей жизни должно было измениться.
— Аня... помнишь хаттифнатов?
Мы сидели на верхней площадке полуразрушенного маяка, а в небе зарождалась буря. Мелкие молнии раскалывали горизонт. Над Коста-Брава туч ещё не было. Ветер не принёс их.
— Они из книги про Мумии-Тролля. Путешествовали в поисках сильных бурь, чтобы светиться. Значит, мы с тобой нашли классное место, чтобы посидеть.
Я улыбнулась:
— Тоже будем светиться?
— А почему нет? — Он потрепал меня по волосам. — Тебе пойдёт. А вот мне нет.
Наш смех эхом зазвенел в пахнущем озоном воздухе. Помолчав, я задумчиво сказала:
— Знаешь, никогда не понимала, почему для свечения обязательно нужна буря.
— Без бури свет гаснет. Мне кажется, так и должно быть. После плохого ты дольше радуешься хорошему. Светишься, как хаттифнат. А потом ищешь новую бурю.
Он говорил и смотрел на море под нашими ногами. А потом повернул ко мне голову, и его глаза стали тёмными-тёмными, будто забрали себе весь цвет воды.
— Хотя буря это не единственное, от чего можно светиться. Хаттифнаты этого просто не знали.
Он наклонился ко мне ниже, обнимая за плечи. Прикосновение заставило меня только сильнее задрожать, хотя ветра я больше не чувствовала. Молния расколола небо совсем-совсем близко. И я сказала:
— Не надо, Стас. Ты... чего?
И синева сразу ушла из его глаз.
Кто-то положил руку на плечо, я очнулась. Рядом стояла Ленка Черёмина. У неё тоже глаза были морского цвета — но без всякой бури. И она подошла ко мне одна впервые за последние дни. Почему-то я ожидала от неё слов «Ты сломала мою жизнь». Но она сказала другое:
— Тебе плохо, Ань? Он придёт, ты не переживай.
Я устало кивнула. Офелия, переминаясь с ноги на ногу, теребила браслет.
— Прости, Сова. Это мы тебя впутали и Стаса тоже. Всё эта чёртова погоня за Эми.
— За Эми? — переспросила я, пытаясь вспомнить, откуда мне знакомы эти слова. — Кто такая Эми?
— Это из фильма, — махнула рукой Офелия. — Девушка, которую потерял Молчаливый Боб.
Теперь я вспомнила: Стас показывал мне этот фильм. Трудно сказать, чем именно он так его зацепил, он вообще любил необычные фильмы, которые понимали далеко не все. От этого — просмотренного как-то под пледом — у меня осталось ощущение сигаретного дыма, сладостей и мятой комиксной бумаги. Наверное, тогда я тоже не поняла его до конца. Но зато сейчас я отчётливо осознала: Ленка права. И я уже не знала, что хуже — гнаться за Эми или гнаться за бурей, как хаттифнаты.
— А знаешь, — начала Ленка, — грустно, что он потерял её. Потерял просто потому, что...
Договорить она не успела. Во дворе появилась знакомая фигура, и я попятилась.
— Стас... — прошептала я, развернулась, но Черемина, угадав мои намерения, цепко схватилась за рукав:
— А ну стоять! Ну не можешь же ты вечно от него бегать! Ты и на физре-то еле справляешься с километром!
— Я не могу, Лен. Я... это невозможно!
Офелия внимательно посмотрела мне в лицо.
— Я поцеловала мою лучшую подругу, которая твоими усилиями превратилась в мальчика-эльфа. И после этого ты хочешь убедить меня, что объясниться с симпатичным парнем, которому ты нравишься не первый год, — невозможно? Да ты смеёшься!
Я сокрушенно промолчала. Ленка хлопнула меня по плечу.
— Идём в зал.
***
Он появился на пороге уже через несколько минут. Я стояла за синтезатором и касалась дрожащими пальцами клавиш, которые плыли перед глазами. Где чёрное, где белое? Не поймёшь. Я не играла — сценарий только что кончился. Заметив хмурого и помятого Набокова, Соня не стала удерживать ехидного замечания:
— Боже, храбрый пират припёрся на потонувший корабль. Ты сколько вчера вылакал, пират? Слова выучил?
— Выучил, — коротко ответил он. Глаза были красные, а волосы взлохмаченные.
— Смотри, сейчас спрошу! — Тут Соня посмотрела на часы и страдальчески поморщилась: — Нет, не спрошу, радуйся. Ещё тратить на тебя время, звонок скоро... — Она отступила к небольшому магнитофону. — Так, вальсирующие, строимся парами, как в началке в столовую. Вам надо привыкнуть двигаться так, чтобы никто не погиб и не свалился, потому что места мало! А ты что стоишь?
Вопрос был адресован мне. Я оставалась у синтезатора и не поднимала головы. Я чувствовала, что на меня смотрят все. Стас тоже.
— Савская!
В конце концов... пора перестать быть трусом. Хватит. Я выпрямилась и пошла Набокову навстречу. Я даже старалась подражать тем, кто в фильмах носит длинные платья и высокие причёски. И тугие корсеты — с этим проблем не было, я едва могла дышать. Стас уже протягивал руку, но его губы были поджаты. Такой совсем незнакомый мне, чужой Стас странно выглядел на фоне прочих: даже Миша улыбался Соне, а Галя с Волкодавом вообще громко над чем-то хохотали. Все, кого объединил вальс, были счастливы. Все, кроме нас.
Мои пальцы легли в ладонь Стаса, и я ощутила дрожь. По всему телу, от макушки до пяток, как если бы облили холодной водой. Наверно, такое чувствовала Маша из «Дубровского», когда нелюбимый муж звал её на вальс... Я не была с нелюбимым. Я просто была дурой.
— Прости меня, — тихо сказала я, когда мы поднимались по лестнице. — Когда всё кончится, я сразу исчезну. Навсегда.
Я не хотела говорить, что каждая секунда вальса в его объятьях будет убивать меня. Я закусила губу и не поднимала глаз. На последней ступени я споткнулась и полетела вперёд; я некрепко держалась за ладонь Стаса и была уверена, что сейчас разобью колени и руки, а может, что-нибудь сломаю, но...
— Тихо...
Все уже поднялись на сцену и смотрели, как Набоков удерживает меня, прижимая к себе. Он уткнулся лицом в мои выбившиеся из-под тюрбана волосы, потом отстранил. Казалось, он хотел сказать ещё что-то, но тут по знаку Сони включили музыку. Мелодия ― та самая, из «Ласкового и нежного зверя», заменившего «Гарри Поттера», заполнила зал. Здесь она казалась ещё сильнее, чем в классе у Шкипера, где мы все, испуганные и провинившиеся, жались к стенам. Эта музыка могла сбить с ног, как шар для боулинга сбивает кегли. И она же была нежной. Пока она нарастала, Стас глухо сказал:
— Ты моя буря, Ань. Я тебя нашёл.
Это был первый, поэтому глупый вальс. Мы натыкались друг на друга, сталкивались парами и разражались хохотом. Поскольку Соня тоже танцевала, командовать было некому, и все попытки навести порядок проваливались. Но это никого пока не волновало. А я была как во сне. Самом лучшем, самом страшном.
С моей головы свалился тюрбан, и на него тут же кто-то наступил. Волосы рассыпались по плечам, и я поняла, что мне давно не было так легко. Я всё время спотыкалась, как если бы выпила. Но Стас держал меня, и мы смотрели друг на друга.
Я часто слышу фразы вроде «сказать одним взглядом». Так часто, будто некоторые люди (особенно герои книг) только и общаются глазами, а рты используют, чтобы целоваться и есть. А на самом деле... это не так легко. Смог ли Стас понять, что я говорю ему глазами «прости»? Или «я не могу без тебя»? Или «не отпускай»? Не знаю. И сама я тоже не могла понять, как он смотрит, что хочет сказать и хочет ли. Только видела, что глаза у него покрасневшие, под ними круги. Мне хотелось уложить его на ближайшую скамейку хотя бы на пару минут. Потому что, казалось, он очень давно не спал.
А потом музыка кончилась, и все решили, что хватит. По второму разу танцевать никто не хотел, многие хотели только сбежать с оставшихся уроков. Очень скоро зал почти опустел. Стас с Серёжей остался убирать в подсобку инструменты, а вскоре Волкодав, быстро и невнятно что-то пробурчав про пропущенный завтрак и рацион спортсменов, ретировался. И в актовом зале мы остались вдвоём.
Я села на плюшевое сиденье в первом ряду, Стас, помедлив, опустился рядом. Теперь, без музыки и голосов, стало даже не неуютно, а как-то странно. Вроде бы я нашла, что скажу Стасу, пока мы были на сцене, а теперь слова взяли и потерялись. И я молчала, глядя перед собой. На сцене по-прежнему валялась затоптанная рыжая тряпка — мой тюрбан.
— Ань.
Я подняла голову.
— Я тут думал, думал... и кое-что понял. Я сволочь, да?
От удивления я резко повернулась и посмотрела на него в упор.
— Ты? Нет, Стас, с чего ты...
— Выбрал лучший способ, чтобы из-за меня делали глупости. Когда люди действительно их сделали, разозлился. И чуть не выкинул из жизни самое важное — тебя. Ну не сволочь ли?
Я не была уверена, что правильно поняла его. Вздохнула и откинулась назад, глядя в потолок. Мысли путались; никогда я не думала, что мне вот так придётся искать способ объясниться. Мне всегда удавалось уходить от серьёзных разговоров. Почти всегда.
— Я сделала то, что не должны делать друзья. Устроила тебе весёлую жизнь с Кариной.
— Наша весёлая жизнь ограничилась одним неудачным вечером. — Стас помрачнел, но вдруг ехидно усмехнулся: — А вообще... Нет, ты серьёзно решила, что после Морозова я клюну на такую красоту, как этот Ник?
— Из неё вышел симпатичный парень. Ленке понравился.
Стас тоже прислонился к спинке и наклонил в мою сторону лохматую голову.
— Ты иногда такая глупая, Сова. Напридумывала с Валевским и Черёминой таких комбинаций, таких хитростей по обращению меня на верный путь. И не заметила, что для верного пути мне только и нужна, что... — он поцеловал меня в щёку очень быстро, и я не успела отстраниться, — одна буря.
Я крепко зажмурилась. Дыхание Стаса по-прежнему согревало мне висок, а его рука уже нашла и сжала моё запястье.
— А вообще не нужно так мучить себя, Ань. Ты выступила всего лишь... как это зовут... драгдиллером. Дала зелье. Карина вполне сознательно сделала глупость.
— Погналась за Эми? — Теперь я грустно усмехнулась.
— Ты помнишь? — Он удивлённо посмотрел на меня, чуть отстранившись. — Нет, Ань. Не зря я считаю тебя потряснейшей из существующих на этой земле женщин.
Мы одновременно засмеялись, глядя друг на друга, потом он замолчал. И я поняла, что сейчас произойдёт что-то, чего я так глупо боялась. Поняла так, как обычно знают это герои фильмов и зрители, которые на них смотрят. Будто мир вокруг, со всеми сюжетными поворотами, уменьшается до чужих глаз. В это последнее мгновение запоминается их цвет, он становится ярким и пронзительным, а потом глаза закрываются. Но этого ты уже не видишь. Потому что тоже закрыла глаза. Стас подался ближе. И наконец он поцеловал меня, так и не отпустив руки.
Ты моя буря, Аня.
А ты — моя.