Девочки направо

[Сова]

День гибели у каждого свой. День моей гибели начался с того, что мне неожиданно позвонил Стас и тихо сказал:

— Знаешь, Ань, ты можешь меня больше не избегать, я к тебе больше не буду навязываться. Я... я тут про себя одну вещь понял, и лучше я тебе об этом скажу первой. Ты все-таки мой друг. Всегда была. Только пока ― никому, ладно?..

Я молчала. Мы не говорили уже два месяца. Это был первый его звонок.

― Ладно.

— Мне парни тоже нравятся, Ань. И я... влюбился. Знаешь, что забавно? Опять это человек, которого я очень долго знаю.

Так мой мир раскололся. По моей собственной вине.

Сколько я себя помню, никогда не умела и не любила дружить. Друг у меня был один — Стас, с детства. Девочки... с девочками мы не ладили. Я им не нравилась, а они не нравились мне: ни те, которые играли в кукол и заплетали друг другу косички, ни те, которые играли в машинки и дрались, как мальчики. Наверно, со мной что-то было не так.

Я не расстраивалась, даже не чувствовала себя лишней. Просто знала, что есть «они», а есть «я». Мы друг другу не нужны, но и не мешаем. И не пересекаемся. Как параллельные прямые. А вот Стас был поблизости всегда. Когда мы выросли, многие девчонки стали это замечать. Намного раньше, чем я сама, ведь я-то к этому привыкла.

...Когда в Испании Стас резко поменял своё ко мне отношение в какую-то странную сторону, я испугалась. Просто... может, странно, но я совсем не люблю, когда на меня охотятся. Когда намеренно садятся ближе, чем раньше, и смотрят так, словно я сложная математическая формула, которую нужно доказать, но непонятно, как. Когда и шагу нельзя ступить, не наткнувшись на странный взгляд — то ли потерянный, то ли голодный. Когда намеренно задевают мою руку и улыбаются, если я не отдёргиваюсь и не хмурюсь.

Раньше я спокойно могла повиснуть на Стасе и чмокнуть в щёку, а он мог таскать меня на руках или на плече. Мы даже могли спокойно уснуть на одной кровати, даже в самый пик подростковых буйств. Это не вызывало ничего, что в книжках обычно описывают как «сердце учащённо забилось, а щёки залил румянец...» Мы так привыкли с детства, мы были как брат и сестра. Меня это устраивало. Так я и сказала, когда на развалинах маяка он попытался меня поцеловать. Еще и оттолкнула.

...Мне понадобилось немного, чтобы понять, как это было глупо. Мы не говорили, и я всё думала, думала, думала. Мне было, что вспомнить, и очень быстро я поняла простую вещь: а все ведь естественно. Я тоже это ощущала, иначе на маяк бы и не пошла. Рано или поздно страх бы прошёл. А Стас бы остался. Он мог получить любую девчонку, я это знала. А он почему-то выбрал меня — глупую и странную, у которой и парня-то никогда не было. И, наверно, теперь не будет.

Что я тогда сделала, — когда он открыл в себе вторую сторону, влюбился? Я за него порадовалась, хотя было тревожно. Обещала никому не говорить. И когда он робко спросил, будем ли мы дружить как раньше, поспешно, даже слишком, ответила:

— Конечно, Стас! Я... мне было без тебя очень плохо.

И всё вроде стало как раньше. Наверно, я хорошо притворялась. В классе даже поверили, что мне нравится жулик и приколист Рысек Валевский. Это не так сложно — изобразить любовь. Герои фильмов и сериалов научат за пару дней. Всего-то и надо — в нужный момент отвести глаза, как-нибудь по-особому обратиться, смущённо улыбаться, поглядывая на выбранный объект. Задачи по геометрии и то решать труднее. Мне верили.

А Стас был счастлив со своим сэнсеем, по крайней мере, выглядел именно таким. Несмотря на все разговоры о лордах.

***

Стас появился, когда я сидела и играла на укулеле — маленькой гавайской гитарке, которую привёз мне один из друзей отца. Музыка получалась бестолковая, но я любила этот инструмент за звучание, не меньше, чем синтезатор. Гавайская гитара как бы насмехалась над всеми остальными гитарами: она не знала грустных звуков. По крайней мере, так казалось.

— Опять дверь не заперла.

Отряхивая зонт, он стоял с тортом в руке и довольно улыбался. Я не ответила, делая вид, что увлечена игрой. Тогда он протянул:

— Сова, открывай. Медведь пришёл!

Наконец я засмеялась.

— Что это ты тут делаешь?

— Да, понимаешь, заскучал, — отозвался Стас. — Решил, что ты загибаешься с тоски и голода. Вот и зарулил после тренировки. Пустишь?

— Конечно. — Я отступила, пропуская его: — Как обычно?

— А есть? — Он весело приподнял брови. Я кивнула:

— Батон. Сегодня купила.

Помню, в какой-то книге героиня любила мороженое с салями. А вот у нас со Стасом с детства была привычка есть торт с докторской колбасой. И если у меня это могло быть наследственным: мама, например, обожала джем с плесневым сыром — то за родителями Стаса я странностей не наблюдала.

Это было здорово — сидеть у окна за столом, друг против друга. Стас пил чёрный чай, я как обычно — зелёный с молоком. Заглядывая в мою чашку, он кривился, но уже не говорил, с чем ассоциируется у него эта белая жидкость.

Он молчал. И я молчала, поглядывая на улицу. Наконец его голос нарушил тишину:

— Сова... а чего ты всё-таки такую тему выбрала?

Мне трудно было ответить. Но стоило попытаться, все-таки, это ведь Стас спросил.

...Когда я занималась музыкой в районном Центре Духовного Развития, у нас бывали контрольные прослушивания. Выбирали, кого только можно: Моцарта, Бетховена, Шостаковича. И даже современных композиторов, вроде Зиммера и Элфмана. Нам ничего не запрещали. «Нельзя» было одно: выбирать Сальери. То есть, нет, не так. Выбирать было можно, он даже в программу входил, вот только даже если прослушивание ты проходил, странного разговора с преподавателем было не избежать. Именно что странного. Тебя ни в чём не обвиняли, тем более не советовали больше так не делать, потому что, наверно, непедагогично. Но проникновенные взгляды и скользкие вопросы... «Почему его?», «Неужели тебе правда понравилась эта соната?», «А знаешь, какая у него была слава?», «А ты читала... то самое, у Пушкина?». Как сейчас по литературе... ты всего лишь написал сочинение, а тебе уже говорят, что ты «губишь потенциал». Глупость.

— Захотелось, — произнесла я в своей обычной полусонной манере. — Много всего прочитала и решила попробовать.

— Заступиться? — Он приподнял брови.

— Да.

Есть расхотелось, и я отложила бутерброд на тарелку.

— Ах ты, мой рыцарь. — Улыбка появилась на губах Стаса.

Услышав это, я тихо и сердито фыркнула. Не любила я тягучие томные интонации, которыми Набоков напоминал о своей ориентации. Вздохнув, пожала плечами:

— Не прочитает ведь никто.

— Выложи в интернет, — предложил Стас. — Блог заведи. Или вообще, — какая-то мысль заставила его прыснуть, — напиши свою версию, как Пушкин!

— Дурак! — Я через стол стукнула его по плечу. — По-моему, интернет ― большая помойка, и там этих «своих версий» про разных людей, от президента до Киркорова, — как собак нерезаных. Да и сроду я не писала рассказов, зачем начинать?

— Ну ты же на журналиста идёшь, нет? — Он ковырнул ложкой розочку из взбитых сливок на торте. — Придется писать.

— Не романы же! Для этого надо видеть мир по-другому.

— А как ты видишь? — удивился Стас. — Плохо?

— Нормально. — Я вяло махнула рукой. — Просто не как писатель. Не умею отстраниться и посмотреть сверху. Ну и... надрыва у меня нет.

— Надрыва?

— Чтобы от некоторых строк и сцен в груди щемило. Можно научиться слеплять слова в красивые гладенькие предложения, которые будет приятно и мило читать. Но это всё равно что залатать пластырем дырку в звездолёте: некоторое время будешь думать, что ты талант и гений, а потом задохнёшься.

— Фу, Сова! — Стас взял с подоконника какую-то забытую ещё моей мамой книжку. — Ты что, думаешь, тут надрыв есть? — Насупившись, он начал гнусаво зачитывать аннотацию: «Деревенская девушка, только что приехавшая в большой город с мечтой встретиться с другом с сайта знакомств, находит его убитым посреди собственного особняка. С этого дня её жизнь становится остросюжетным романом. Кого она выберет — скромного лейтенанта милиции Павла, сурового бизнесмена Эльдара или приехавшего на выручку из родной деревни друга Колю?» Ты только подумай... — Стас хмыкнул, — какой сюжет острый: Паша, Эльдар, Коля. И никакого звездолёта. Смотри! — Он сунул мне под нос книжку, обложкой вниз. — Какая у автора моська счастливая. Думаешь, ей этот твой надрыв...

— Думаю, сам этот автор читает не только свои книжки. Насколько я помню, её любимая — «Унесённые ветром». Она это говорила в своём интервью.

— Но у самой-то у неё нет надрыва, — не унимался Стас.

Я пожала плечами:

— Получается не у всех. Я из тех, у кого не получается. Зато... — я виртуозным жестом вытянула из кармана губную гармошку, — я талантлива в другом.

Но извлечённые мной звуки не свидетельствовали о таланте. Настроение было неважное, разговор с училкой завяз в памяти. Чтобы отвлечься, я спросила:

— А ты мне, кстати, не говорил, куда ты-то поступаешь?

— Подам документы в пед, проскочу туда, а параллельно буду сдавать на следака.

Я невольно усмехнулась: в этом был весь Стас. Одни парадоксы.

— Так ты хочешь быть следаком или учителем?

— Ага, — он кивнул.

— А узнают, какого ты цвета...

— Не узнают, — пожал плечами Стас. — Я же не идиот. Никого валить на лопатки не буду, насиловать тоже...

— А Морозов твой что говорит?

— Игорь меня во всём поддерживает. — Стас снова улыбнулся, подпирая подбородок ладонями. — Что бы я без него делал.

— Ты... его очень любишь, да? — Слова дались с трудом.

Этот вопрос, казалось, сильно его смутил. Некоторое время он смотрел в точку на столе, потом встряхнул головой и выпрямился:

— Да.

— Здорово. — Я подлила ему чая. — Тебе везёт. А насчёт сочинения... ты думаешь, я дура, да?

— Я думаю, — он отпил из кружки, — что всегда надо говорить и писать честно. Поэтому журналюга из тебя выйдет что надо. Только телохранители будут нужны. Меня возьмёшь?

— Спасибо, Стас. — Я улыбнулась. — Надеюсь. И... конечно, возьму.

Раздался телефонный звонок, который я хотела пропустить, но аппарат просто надрывался. Наконец, поднявшись, я вышла в коридор взять трубку. Мало ли, скажут, что пора счета оплатить? Или родители? Я оказалась не права. На том конце провода кто-то плакал.

— Сова... преврати меня обратно, пожалуйста. Всё было глупо...

В первый момент я не узнала говорившего, но теперь поняла. Каринка. Ник. Шмыгала носом и гнусаво, жалобно повторяла:

— Верни меня назад!

— Кар... — Я осеклась и спешно понизила голос: — Извини, это невозможно. У дедушки не было штуки, которая обратно превращает! Я же предупреждала: раньше, чем через две недели ты девушкой не станешь! Сегодня только...

— Третий де-ень... — прорыдала она. — А я уже всё испортила! Я дура, Стасу я не понравился!

То, как она сбивалась с женского рода на мужской, могло бы быть забавным, если бы мне не было её так жаль. Судя по тому, как она ревела, стряслось что-то из ряда вон выходящее. А ведь можно было предугадать! Дурацкая была идея, зачем только согласилась помогать? Чертов Валевский, чтоб ему...

— Что случилось? — тихо спросила я.

— Он отшил меня! Сразу же! Он сказал, что любит кого-то!

— Конечно, любит, я тебя предупреждала! У него есть один...

— Он намекал точно на девчонку!

Тут у меня просто глаза полезли на лоб.

— Не мог он такого сказать. Он любит...

— Девушку!

— Мужчину, — возразила я, потирая лоб. — Ты его ещё увидишь, и...

— Дура ты, Анька! — вдруг крикнула Карина и бросила трубку.

Я отошла от телефона и вернулась на кухню. Я ничего не понимала... Что Стас наплёл на этот раз и, главное, зачем?

Он сидел на прежнем месте и с невозмутимым видом допивал чай. Когда я вновь опустилась напротив, он небрежно спросил:

— Кто это был?

— Да, знакомая мамина. — Я махнула рукой. — Ерунда. Кстати, как тренировка-то? Как Ник?

Стас нахмурился.

— Чудной... не знаю, надо ли тебе это рассказывать, но он ко мне приставал. В том самом смысле приставал. Интересно, кто ему мог про меня сказать?

— Каждая вторая с параллели или кто-то из десятиклассниц? — зевнула я. — Я не говорила, если ты вдруг...

— Да ясное дело. — Он пожал плечами. — Правда, было неприятно его отшивать. Парни ко мне в этой школе ещё не лезли. Отвратительно просто.

Я усмехнулась.

— Всё бывает в первый раз.

Мне очень хотелось спросить, что именно Стас сказал Нику, но что-то останавливало меня. В конце концов, это ведь не моё дело.

Мы просидели до одиннадцати: доели колбасу, потом посмотрели несколько серий «Теории большого взрыва» ― нового сериала про повернутых на науке людей. Как и всегда: разложив диван и забравшись вместе под плед, совсем так, как раньше. Невольно я забыла даже про Никиту... не говоря уже о дурацком сочинении. На середине третьей серии Стас отключился, и я вырубила dvd. Толкнула его в бок, но он так и не проснулся, только протянул руку и попытался прижать меня к себе. С трудом высвободившись, я вышла в коридор и позвонила его родителям.

— Стас сегодня у меня останется.

— Хорошо, Анечка.

Взявший трубку отец Стаса был явно счастлив это слышать. Он не знал о слухах, ходивших про сына, а вот за отсутствие девушки его поругивал. И каждый раз, когда Стас оставался у меня на ночь и я звонила, чтобы об этом сказать, в голосах родителей, — кто бы нас ни благословлял на сладкие сны, — звучала вполне определённая надежда. Они были весьма не против породниться со старыми друзьями через брак детей.

Вернувшись в большую гостиную, я накрыла Стаса пледом и, наклонившись, поцеловала в щёку. Он не проснулся — только сморщил нос, когда прядь моих волос задела его лицо. И я вышла в коридор.

***

На следующий день Никита не пришёл в школу. Пару уроков мы ждали, в итоге начали писать сценарий без него. Выходило поначалу не слишком весело: не было ещё и Ленки, нашего генератора идей, да и, кроме неё, почти никто не помнил названий волшебных наук.

Рысек Валевский тоже казался не воодушевлённым и мало участвовал в обсуждении, из-за этого оно текло совсем уж вяло. Но всё-таки старосте Соне удалось собрать нас в более-менее адекватный творческий коллектив, и уже вскоре готовый сценарий размножался на ксероксе в учительской. Получилось коротко и с минимумом музыки.

Моя роль практически не включала слов, и я была этому рада. В основном, вся моя игра состояла в том, чтобы один раз погонять «юных волшебников» по сцене, повторяя: «Быстрее, дети, быстрее, размахиваем палочками!» Более-менее внятные фразы я говорила только в сцене финальной битвы, которую мы как раз собирались проработать со Стасом. Галя нарисовала ему усы своим карандашом для глаз, и, наступая на меня, Набоков страшно таращил глаза и ревел:

— Как посмели вы, недостойные сухопутные крысы, удерживать отважных морских волков в школе? Школа ― смерть! Лучше пусть меня повесят на рее, чем я переступлю её порог!

Наступая на него в ответ, я сердито потрясала кулаком:

— Не смей такое говорить, пиратишка! Школа ― свет и радость! Знание это свобода! И я ставлю тебе два за поведение!

Мда... свобода или смерть.

Настроение было плохое. Я всеми силами этого не показывала, но внутренне было паршиво. Почему-то мне казалось, что я сделала Карине какую-то подлость — пусть и по ее же просьбе — и теперь должна её исправлять, но я совсем не знала, как. На перемене после третьего урока совесть окончательно не выдержала, и я, поймав на выходе из мужского туалета Рысека, за рукав поволокла его к подоконнику.

— Послушай, чудовище! — понимая, что изображать влюбленность некогда, я взялась за воротник его толстовки и хорошенько тряхнула. — Куда ты дел Кар... Ника? И Лену?

— Я никуда их не девал! — округлил глаза Рысек. — Они мобильники не берут, я звонил! Может, Ленка заболела, а Кар... Никита...

Я вспомнила, о чём мне рассказывал Стас, и хлопнула себя по лбу:

— Рысек, ты не представляешь, что мы наделали!

— А что случилось? — Валевский встряхнул светлой башкой. — Вроде они на тренировку ходили, всё в шоколаде...

— В кое-чём коричневом! — перебила я. — Но далеко не в шоколаде! У неё не получилось, Стас её послал, более того, вроде бы разозлился! И всё из-за...

Опережая гневную тираду, Рысек тяжело вздохнул и обратился ко мне с видом безграничной терпеливости:

— Сова, скажи пожалуйста, что мы можем сделать? У тебя есть что-нибудь, чтобы снять действие этой фигни и вернуть Каринку?

Я покачала головой. Рысек хмыкнул:

— Ну тогда расслабься. Рано или поздно эта фигня сама перестанет действовать.

Что козой об пень, что пнем об козу... Как он не понимал? Ах да, ну конечно же, у него наличие энных органов между ног нормально, это бедной Карине придется...

— Карине придётся ещё десять дней ходить в теле парня, — попыталась донести мысль я. — Из-за твоей дебильной идеи!

— И твоего зелья! — нахально парировал он. — Но ты ведь точно знаешь, что оно рано или поздно перестанет работать?

— Точно, — отозвалась я, уныло глядя в окно. О некоторых нюансах я умолчала. — Ладно, Рысь. Но ты постарайся его... её... поддержать. Пока всё не кончится.

— Не вопрос, — широко улыбнулся Валевский. — Попадётся на глаза — сразу буду поддерживать!

Стоило покинуть Рысека и направиться к кабинету английского, как меня тут же нагнал Стас и пошёл рядом. Помедлив немного, он спросил:

— О чём это ты говорила с нашим аферистом?

Он поглядывал с подозрением, и мне стало неуютно. Тем не менее я с прежним безмятежным видом пожала плечами.

— Да ни о чём. О Нике и Ленке.

— Волнуешься за него? — Стас неприязненно насупился. — Да ничего с ним не будет. Если он правда переживает как девчонка, то попереживает и объявится. Я не особо резко с ним говорил.

— Но ему всё равно было обидно, Стас. Я понимаю, что это ваши... хм, — я замялась, — дела, и, может быть, я не знаю, как такие, как ты и он, это переживают, но...

— Так же, как все живые люди, — неожиданно сухо ответил он. — Пойдём.

***

Вечер проходил без событий, пусто. Я набрала Каринку — и не получила ответа. Тогда я попыталась позвонить Лене — и снова без результата. Этих двоих как корова языком слизала, и я уже надеялась, что именно так и случилось.

Неожиданно — впервые с момента, как непутёвая одноклассница выпила зелье — я задумалась о том, что будет, если Стас узнает. Он ведь решит, что я его предала... если, конечно, поверит, что Никита и Карина — один человек. А ведь он может поверить, потому что, когда мне было двенадцать, я показала ему банки с порошками и даже действие некоторых из них – вроде тех, что ускоряли рост растений или делали из огня воду. От этой мысли я похолодела.

Мои попытки придумать объяснение на случай допроса с пристрастием оборвал звонок в дверь; сегодня я впервые за долгое время не забыла её запереть. Подойдя, я открыла и удивлённо замерла. Качающийся Рысек стоял на пороге и поглядывал на меня мутными глазами:

— Со-овушка...

Я поддержала падающее тело и легонько шлепнула одноклассника по щеке.

— Ты чего?

Он не ответил. Вздохнув, я втащила его в квартиру и захлопнула дверь. Рысек привалился к стенке, треснулся головой о крючок для пальто и глухо застонал. Я снова поддержала его и повела через коридор в ближайшую комнату. Запах водки — не вина, не пива, а именно её — почти заставил глаза заслезиться. Рысек рухнул на диван, стоило мне его выпустить. Глядя снизу вверх, он жалобно, совсем не так, как обычно, и с очень слышным акцентом произнёс:

— Я идиот, Сова. Ты была права, совсем права. Чертово зелье...

Я подумала о самом страшном. Эти порошки... куда я смотрела, им десятки лет! Они могли испортиться, дать побочный эффект, Каринка могла умереть, и в этом будет моя вина! Чувствуя, что, как и почти всегда, от нервов меня мутит, я рухнула на диван рядом с Валевским и требовательно схватилась за его рукав:

— Объясняй. Что там? Каринке плохо?

Он молчал. Я взяла со стола бутылку воды и протянула ему. Некоторое время он явно пытался понять, что за предмет держит, потом всё же понял, отвинтил крышку и сделал несколько глотков. Наконец с шумом перевёл дух и взглянул на меня:

— Каринке плохо? Да Каринке хорошо-о... Чертовски хорошо. Ты не представляешь...

Мне захотелось его прибить. Но он продолжил:

— Офелия и Ник... в общем, они... кажется, сегодня они...

Опять раздался звонок в дверь. Кто бы это мог быть? С некоторым усилием я встала на ноги:

— Извини, Рысь, я сейчас.

В коридоре я зажгла свет и выглянула в глазок. На пороге стоял Стас. Снова.

Глубоко вздохнув, я начала открывать дверь. Я делала это медленно, возясь с замками и мучительно думая, как его спровадить, что сказать. Ведь я так старательно изображала влюблённость в Валевского, что теперь вовсе не хотела, чтобы Стас застал нас вместе. Ночью. Одних в квартире, с погашенным светом. Почему-то я упорно забывала о том, что Стасу плевать на мою личную жизнь, ведь у него Игорь, а я всего лишь друг.

— Привет, Сова! — Стас улыбнулся, откидывая со лба мокрые волосы. — Я тут сидел дома, подумал, что соскучился, и... — Он повёл носом. — Ты что ли водку пьёшь? Аяяй, а знаешь...

Закончить он не успел. Я услышала за спиной тяжёлую слоновью поступь. Знакомую поступь, так из моих знакомых ходил только один человек — худой и очень лёгкий вор Рысек Валевский. Сердце замерло, но внешне я, наверное, казалась хладнокровной, даже каменной. Я просто ждала, понимая, что сразу кидаться в объяснения глупо. Как оказалось, я ошиблась.

— Здравствуй, друг мой! — пьяно улыбаясь, пропел Рысек и привалился к стенке.

— Привет, Рысь...

Голос Стаса пока звучал ровно, поза выглядела расслабленной. Но я чувствовала: внутренне он напрягся, настолько, что рядом страшно стоять. На меня он больше не смотрел, взгляд не отрывался от Валевского, уже вышедшего из-за моей спины и приблизившегося. Рысек по-прежнему качался, как тощий тополь, и... я не понимала, почему, но он тоже злился. Напряжение между ними — вообще-то, друзьями — всё нарастало. Я не выдержала — попятилась к стене, давая им дорогу. Моя вторая ошибка.

— Хороший вечер? — тихо спросил Стас.

— Лучше не бывает, дружище, — протянул Валевский. Паузы не было. — А ты знаешь, что твой новый голубоватый дружок девушку мою увёл?

Слова оказались для меня полной неожиданностью. Девушка... Ленка... нет, не может быть. Кари... то есть, Никита и... Ленка? Как, почему, ведь они обе... Стас тоже был явно удивлён. Но удивление выразилось лишь в лёгком поднятии бровей.

— А ты так расстроился, что пришёл утешение искать? — Слова заставили меня вздрогнуть. — Попользоваться решил, что Аня тебя...

Валевский подступил ещё ближе и сквозь зубы выругался по-польски. После этого громко рявкнул:

— Да заткнись ты! Всё из-за тебя! Из-за тебя Каринка стала этим белобрысым придурком, да таких отстреливать надо, и...

Поток бессвязных пьяных слов прервал удар в зубы. Это не было приёмом, так била бы и я — просто резко и сильно, так, что Рысек отлетел и рухнул, будто ему подрубили ноги. Стас не приблизился. Он равнодушно смотрел, опустив руку. Не веря глазам, я прижималась лопатками к стене. Стас занимался кунг-фу с шести лет, и сколько я его знала, ни разу он не ударил того, кто слабее. Мой Стас не мог так поступить. Не мог...

— Ты рехнулся... — прошептала я, с усилием делая шаг. — Он просто пьяный, он не понимает...

— Ты рада? — Стас хмыкнул. — Ты его сама пригласила или... а хотя нет, не надо, не отвечай. Лучше расскажи, куда пропала Карина. И пропала ли?

Я осеклась. Теперь я увидела случившееся его глазами. И... я и Рысек выглядели не лучшим образом.

— Я...

— Прости. — Он опять глянул на окровавленный пол. — Придётся помыть паркет.

Больше он ничего не сказал, развернулся и пошёл вниз. Я покачнулась, схватилась за стенку и задушенным голосом всё же попыталась снова позвать его:

— Стас...

Ответа не было. Я, наконец очнувшись, побежала следом. Но когда я выскочила из подъезда, улица была уже пуста.