Глава 9
— Что происходит?
Отец смотрит на меня и нервно теребит манжеты рубашки. Не менее прискорбное выражение на лице мамы. Они оба выглядят поникшими, а я все еще не понимаю, в чем, черт возьми, дело.
В пятницу все прошло очень даже неплохо, как и вчера. Большую часть ужина я молчал, да и не сказать, что прислушивался, о чем говорили. Львиную долю мыслей занимала Одри, верней, озвученное в ванной. Я рылся в воспоминаниях, пытаясь понять, когда упустил этот взгляд. И знаете, ничего. Ничего, что означало бы «я влюблена в тебя, придурок». Она всегда была приветливой, но никогда не проявляла ко мне интерес. Либо я слепой. И вот уже сутки живу с мыслью, что являюсь законченным уродом. Хотите облажаться? Займитесь сексом с человеком, который в вас влюблен, а затем скажите ему, что это ничего не значит. Господи, мать вашу.
Моргнув, возвращаюсь в реальность.
В кухне повисла гнетущая тишина. Будь мы в фильме, на заднем фоне могла нарастать зловещая мелодия, дабы нагнать жути. Мне не нравится эта западня. Переглянувшись между родителями, не выдерживаю молчаливую паузу.
— Мы так и будем ждать, кто первый начнет?
— Есть разговор. — Папа прочищает горло. Уголки его губ дрожат, будто он прикладывает усилия, чтобы улыбнуться, но не выходит. — Мы не хотели обсуждать такие вопросы по телефону.
— Такие вопросы, — эхом повторяю я и снова переглядываюсь между ними. Лицо у мамы мертвецки бледное, у отца на лбу проступил пот. Происходящее удручает, поэтому спрашиваю первое, что приходит на ум: — Кто-то из вас болен?
— Мы решили подать на развод, — на одном дыхании выпаливает мама одновременно со мной.
Меня захлестывает истеричный смех.
Брехня. Они не могут развестись. Я едва ли поверю. Они, черт побери, даже не ругаются. До сих пор жили душа в душу. Любое разногласие разрешалось мирным путем переговоров. А сейчас эти двое сбрасывают на мою голову информационную бомбу. Буквально говорят, что я все это время жил в воздушном замке. Ими же созданном идеальном мирочке, который оказался насквозь фальшивым.
— Наши отношения изжили себя, Трэвис, — вступает отец, нервно переглянувшись с мамой. — Мы планировали рассказать тебе после выпускного, но ты уехал в тренировочный лагерь, а когда вернулся, собрал вещи и сел в машину. На следующий день ты уже был в Нью-Йорке.
— Нет. — Я стискиваю зубы. — Отношения не могут изжить себя. Такое невозможно. Это гребаное оправдание!
— Такое...
— Два взрослых человека не способны удержать на плаву собственный брак. — Я перебиваю маму, которая, судя по выражению, собиралась примкнуть к отцу и убеждать меня в том, что все чудесно. Хрена с два. Меня распирает от негодования. — А сейчас пытаетесь заставить меня поверить, что мы семья. Бла-мать-вашу-бла.
— Трэвис. — Из отцовского голоса льется предупреждение, но в ответ небрежно отмахиваюсь.
— Теперь мы дошли до той части, где нужно решить, кому я достанусь. Ребенок выходного дня. Чертовски круто!
— Милый, ты все преувеличиваешь. — Мама нервно улыбается, поерзав на стуле. В уголках ее зеленых глаз собираются слезы, но я единственный, кому позволено рыдать, будучи обманутым. — Ничего...
Я раздраженно фыркаю, и она замолкает на полуслове.
— Ну конечно! Я уже было подумал, что до фразочки из разряда «ничего не поменяется» мы не дойдем.
— Трэвис. — На шее отца проступают красные пятна, но я снова отмахиваюсь. Он может сколько заблагорассудится повторять мое имя, жонглируя интонациями. Это не возымеет ровным счетом никакого эффекта.
— Вот что происходит, как по мне. — Резко поднявшись на ноги, я со скрипом задвигаю стул, чтоб он заглушил скрип сердца. Расставляю ладони по столу и перевожу взгляд с одного на другого. — Вы могли поставить меня перед фактом, но вывернули так, будто я должен принять итоговое решение. Я должен одобрить это дерьмо. И все это время вы ждали моего одобрения. Меня невозможно поймать? Чушь собачья! Я находился тут неделю после выпускного. Прямо по коридору от вашей спальни. Был тут сутки, прежде чем уехать в другой штат, но вы тянули. А сейчас ждете, что стану вашим судьей. Сниму лапшу с ушей, стукну молоточком и скажу, что все круто. Ни хрена подобного. Я сваливаю отсюда.
Подхватив в пороге сумку, хлопаю входной дверью.
В одиннадцать утра мне хочется спалить родительский дом к чертям собачьим. С помощью огня уничтожить ложь, которой кормили бог знает сколько времени. Через несколько часов самолет, а я бы с удовольствием воспользовался услугами частного лайнера, будь такая возможность.
Забавно, как легко люди отказываются друг от друга, придумав банальное оправдание по типу «мы разные люди» или «отношения изжили себя». Дело не в том, что вы разные люди. Оглянитесь, черт побери, все вокруг разные люди. Дело не том, что отношения изжили себя. Присмотритесь, может, в них нужно привнести чем-то новое. То, что объединит вас. Напомнит, из-за чего вы вообще полюбили друг друга. Но они решили предоставить конечное решение мне. Не подписали бумаге в суде, а ждали, когда я сделаю это за них.
Двери бара, куда ходил с парнями, будучи старшеклассниками, словно окно в прошлое. Ноги принесли к нему автоматически, наверное, потому, что тогда я и не подозревал, что семья, в которой живу — пороховая бочка. Что сижу за обеденным столом с людьми, которые притворяются. Никто не просыпается с мыслью о разводе. Решение зреет месяцами, возможно, годами. И все это время я жил во лжи. Они заставляли меня верить, что мы чертовски, мать его, счастливая семья.
Над головой тихо жужжит вентилятор, перемешивая застоявшийся сигаретный дым, запах алкоголя и свежесваренного кофе. Окна наполовину запахнуты шторами, создавая интимную атмосферу. Тусклый свет ламп отбрасывает тени на массивные кирпичные стены, а с потолка, словно змеи, свисают провода. Пространство заполнено кожаными диванами и столиками, за которыми в утренние часы редко кого застанешь, зато по вечерам тут не протолкнуться. Я отклоняюсь к барной стойке. Грубо обработанная поверхность тянется вдоль стены и является своеобразной достопримечательностью заведения. Люди по необъяснимой причине предпочитают сидеть за ней, нежели в зале. Вот и сегодня в баре негусто. В дальнем углу наблюдаю парочку мужчин. Они лениво потягивают свой кофе и негромко беседуют, я же целюсь на крепкие напитки, чтобы как следует отпраздновать худшие выходные в своей жизни.
— Виски. — Обращаюсь к девушке, занимая один из стульев.
— Паспорт, — незамедлительно отвечает она, оторвав взгляд от телевизора на стене.
Проклятье! Вселенная восстала против меня?
— Пиво?
— Паспорт.
— Черт побери, я учился в двух улицах отсюда! — Терпение лопается, и это, вероятно, отражается на лице. Да и говорю я сквозь зубы. — Кайл никогда не отказывал членам команды в стакане пива, если выдался дерьмовый день.
Незнакомка прищуривается. На вид ей не больше двадцати пяти. Светлые волосы собраны в высокий хвост и покачиваются подобно маятнику, когда она подходит ближе. Расставив ладони на поверхности, она подается вперед и вглядывается в мое лицо. Мне приходится откинуться на спинку стула, потому что она вероломно пересекает личные границы.
— Номер?
— Пятьдесят пятый. Я прошел проверку или как?
Ее брови встречаются на переносице.
— Как давно выпустился?
О, да какого хрена? Я случайно перепутал двери и зашел в полицейский участок? Происходящее напоминает допрос. Но это единственный бар во всей округе, где забывают о возрастном цензе. Верней, Кайл забывает, потому что имеет особое отношение к команде. Не то чтобы спиртное тут бежало ручьем прямо в горло членов футбольной команды, но он пренебрегает некоторыми правилами. Соглашается продать кружку пива. Если матч удачный, то две кружки в качестве поощрения. Никто об этом, разумеется, не треплется.
— Несколько месяцев назад.
— Ты играл в одной команде с моим братом. — Девушка берет стакан и подносит к крану. — Чейз Фрэдриксон.
Я хмыкаю.
— Твой брат придурок. Ты в курсе?
— Я поняла это, когда ему стукнуло семь. — Она натягивает унылое выражение и драматично вздыхает. — Он снимает штаны, чтобы показать задницу, когда мы обгоняем кого-то на трассе. Каждый божий раз.
Прелесть. Я всегда говорил: Фрэдриксон не от мира сего.
Поставив передо мной наполненный стакан, девушка направляется к парочке на другом конце бара. И часть меня надеется, там же останется. Я не нуждаюсь в собеседнике или жилетке, в которую можно выплакаться. Подхватываю стакан с намерением перебраться диван, но стоит повернуться, как планы катятся псу под хвост.
В дверях стоит Одри, и, если доверять чутью, она тут не затем, чтобы подарить утешающие обнимашки. Щеки у нее раскраснелись, а в глазах горит огонь. В общем и целом, ничего нового. Все та же фурия, готовая задать мне жару, только сейчас я не в настроении. Черные джинсы с высокой посадкой подчеркивают роскошные длинные ноги, под ремень заправлена тем же оттенком водолазка. Похоронный образ завершает кожаная косуха и... туфли на высоком каблуке. Надеюсь, она не воспользуется ими, чтобы вонзить мне в глаз, в грудь или яйца. Одри и без того крепко ухватилась за последние, иначе за какой хрен я все еще не могу выбросить ее из головы.
— Ну само собой это еще не все сюрпризы на сегодня, — бормочу, направляясь вглубь зала. — Не буду спрашивать, какого черта тут делаешь. Поинтересуюсь, как нашла.
— Программа на твоем мобильнике, которую родители установили в четырнадцать. — Одри словно тень плетется за мной. — С каких пор ты пьешь с восходом солнца?
— А с каких пор должен отчитываться?
Я занимаю диван у стены и, бросив сумку на пол, ставлю стакан на деревянный стол. Одри тем временем не торопится следовать моему примеру. Сложив руки под грудью, она осматривается по сторонам. Лампы на стенах освещают ее лицо, подчеркивая полноту губ и выразительные миндалевидные глаза. Волосы растрепались, словно она бежала в бар, вероятно, по просьбе моей матери, а не воспользовалась услугами такси. Не сказать, что я сильно удивлен, но и не стану отрицать, будто вовсе не удивлен. Если есть понятие между, вставьте его сюда.
— Чувствуешь, чем тут пахнет? — Ее внимание возвращается ко мне.
— Твоим дерьмовым чувством юмора?
— Ха-ха. — Искусственный смех Одри вибрирует в стенах, но улыбка не касается глаз. — Последние несколько лет я, не переставая, задавалась вопросом, почему ты такой. Куда делся тот парень, которого знала до того, как мы оказались в одной кровати. В какой момент тебе стало плевать на всех или это маска, потому что ты боишься быть настоящим. Но сегодня убедилась: ты просто... такой. Эгоцентричный. Черствый. Высокомерный. Обозленный на весь мир без видимой на то причины мальчишка. Твоя мама обеспокоена. Твой отец огорчен. А ты сидишь тут и наивно полагаешь, что планеты вращаются вокруг тебя.
— Ты вроде секретного агента с миссией выяснить, пошатнулся ли мой мир? — Я смотрю на нее исподлобья и слабо пожимаю плечом, признаваясь себе и ей. — Не пошатнулся. Он рухнул. Видишь, тебе даже не пришлось напрягаться и любезничать со мной.
Одри качает головой.
— Ты мужчина, Трэвис, а ведешь себя, как тот сбежавший пятнадцатилетний мальчик. В чем твоя проблема?
— В тебе.
— К черту это! — Всплеснув руками, она отступает назад. — Я согласилась проверить, все ли в порядке, а не слушать твое дерьмо.
— Надо же. Теперь тебя не устраивает правда. — Я окидываю Одри взглядом. Не верится, что в пятницу мои руки скользили по ее телу. Что она позволила, более того, выступила инициатором. Бросила мне вызов, но все же дала возможность коснуться себя. Теперь я не могу отделаться от мысли о ней в ванной, будто образ отпечатался на задней стенке век. — Ты всегда была, есть и будешь проблемой. Моей проблемой.
— Твоя единственная проблема...
— Ты, — вставляю я. — А я всегда буду твоей. Всегда. Какой бы путь мы ни выбрали, дороги переплетаются. Я играл в футбол. Ты в группе поддержки. Мой друг внезапно решает завязать отношения с твоей подругой. Из сотни университетов по стране мы выбрали Нью-Йоркский. Черт побери, ты ни с того ни с сего заинтересовалась телевещанием. С каких пор, Одри? В какой момент тебя увлекли программы новостей?
— Какого черта? — Она вспыхивает подобно спичке, прожигая диван под моей задницей. — Теперь ты роешься в моих вещах?
— Флаер лежал на тумбочке. Так и?.. Свет софитов больше не приносит былую радость?
Одри отводит взгляд на секунду, будто размышляет, стоит ли говорить правду, после чего едва слышно произносит:
— Последнее время не приносил.
Искренность в ее голосе обезоруживает. Вчера я ответил бы на это сарказмом или шуткой, но сейчас потерял дар речи. Мы не из тех, кто делится сердечными терзаниями с другими. Одри, как и мне, проще оттолкнуть, нежели подпустить. Нет союза хуже нашего. Я понятия не имею, почему мы так вцепились друг в друга. Почему мир перестает существовать, когда она оказывается напротив меня. Почему вызывает весь спектр эмоций. Почему даю обещание покончить с нами, но ноги несут к ней. Очевидно же: мы должны держаться подальше друг от друга.
— Вернись домой и поговори с ними. — Одри делает один шаг назад, на сей раз нерешительный. Вытащив мобильник из заднего кармана джинсов, бросает короткий взгляд на экран. Меня так и подмывает вырвать его, чтобы утопить в стакане, но из последних сил держу себя в руках. — Мне здесь больше делать нечего.
Не дождавшись ответа, она разворачивается и марширует к выходу.
— Эй, Брукс! — Выкрикиваю ей вслед. Одри не останавливается, но оглядывается через плечо. — А кто будет держать мою голову над унитазом и слушать пьяные бредни?
— Стакан пива — не бутылка текилы, а я не твоя нянька, Кросс.
— Ты просто моя, — бормочу себе под нос, провожая ее взглядом.
Знаю, прозвучит слишком сентиментально, даже слащаво, но ровно в тот момент, как за ней закрывается дверь, мне становится вдвойне хуже.