Глава 7
Ничто и никогда не сравнится с тем, что сделала Одри. Хотя одну параллель все-таки можно провести. Кто-то убил моего домашнего питомца и с улыбочкой преподнес мне со словами: «Ну, как тебе?».
Эта девушка зло воплоти. Таких принято называть нечистью и отправлять в Ватикан на обряд экзорцизма.
Бесстрастное выражение на лице Одри вызывает желание поиграть с оттенками ее кожи. Например, синими и фиолетовыми. Я бы придушил ее, будучи уверенным, что зло навсегда уснет, но знаю, его не искоренить. Как и то, что я его пробудил. Сейчас меня карают за оплошность. Или, если быть точней, мою машину.
— Как ты любишь, Кросс.
Одри лениво проводит пальцем по капоту, на котором стоят члены. В прямом смысле стоят. Целая, мать его, поляна мини-членов, прилепленных к графитовому покрытию. Я говорил, что Одри чистое зло? Гораздо хуже. Если учесть, что она лично видела, как я кропотливо порхал над машиной, зачищая сколы от камней, а затем полировал покрытие, ее ждет повышение до Сатаны. Я бы убил ее прямо сейчас, не будь чертовых чувств. Это единственная причина, почему ее тело до сих пор не упаковали в мешок и не везут к судмедэкспертам. Почему могу простить ей все. Абсолютно все.
Мы молчим минуту, но, кажется, целую вечность. На губах Одри бродит лукавая улыбка. И чем сильнее я злюсь, тем шире она становится. Вот уж не думал, что мои страдания приносят ей столько удовольствия. Черт возьми, это всего лишь поцелуй. Или нет. Язык не повернется назвать произошедшее поцелуем. Я подразнил ее. Ладно, может, ляпнул кое-чего лишнего.
Стиснув челюсти, подхожу к ней так близко, что Одри приходится отклонить корпус назад. Еще немного, и она распластается на капоте прямо посреди гребаных мини-членов. Странно, что вокруг нас не столпились студенты с телефонами, чтобы сфотографировать ее творение. Она постаралась на славу. И часть меня восхищена ее смелостью. Не знаю ни одну девчонку, которой подобное могло сойти с рук, но для начала войти в голову.
— Ты ходишь по кривой дорожке, Брукс, — грозовой тучей нависнув над ней, предупреждаю я.
Дыхание у нее тяжелеет. Грудь вздымается и, коснувшись моей, снова опускается, но даже такого легкого трения хватает, чтобы в венах забурлила кровь. В одно мгновение в ее глазах возникает паника, но в следующее Одри спешновозвращает бесстрастное выражение. Страх сменяется бесятами, пляшущими вокруг расширенных зрачков. Она запускает руку в карман моих джинсов, чем сбивает с толку, но ничего не предпринимает. А стоило бы, потому что ее пальцыопасно близки к члену.Их разделяет два слоя ткани и сила самоконтроля.Я пытаюсь предугадать ее следующий шаг,и в то же время пребываю в растерянности. Иногда Одри непредсказуема. Она не вдарит по яйцам. Она вывернет так, что ты самостоятельно бросишься на амбразуру. Именно поэтому я все еще хочу ее. Хочу, как никого другого.
Одри дергает уголком губ, а затем размахивает средним пальцем перед моим лицом.
— На что похоже? — Скучающим тоном произносит она.
— На то, чем будешь удовлетворять себя вечером.
Ее глаза вспыхивают. Тот же палец врезается в мою грудь.
— Ради своего же блага никогда не пересекай порог моей комнаты. Испорченный кусок железа малость, на что я способна. У меня довольно богатая фантазия, Трэв.
Трэв.
Это предупреждение, и я успешно его игнорирую. Одри никогда не использовала короткое «Трэв». Ей нравится подстегивать меня, называя «Трэвисом».
— Я в курсе. — Расставляю ладони на капоте, из-за чего Одри падает на локти. Вспышка боли озаряет лицо, но она быстро прогоняет ее и вздергивает нос.— Кажется, ты немного одержима мной.
Она запрокидывает голову и смеется. Со стороны мы, наверное, выглядим как флиртующая парочка. Я невольно опускаю взгляд на ее шею и сглатываю. Бархатная кожа так и манит прижаться к ней губами. Провести языком. Обхватить пальцами. Господи. Я ненавижу эту девчонку и в то же время схожу по ней с ума. Противоречивые чувства. Временами Одри довольно милая, но за невинной улыбкой скрывается фурия. Даже сейчас ее смех не что иное, как пыль в глаза. Он разит фальшью.
— Одержима? — Ее полыхающий огнем взгляд скрещивается с моим. — Тестостерон делает тебя слабоумным, Трэвис.
— Ты завела тетрадь. — Я поднимаю бровь. — Напомни, как она называется?
Фальшивая бравада спадает. Ее горло дергается.
— Кто-то может принять это за помешательство. Не сосчитать, сколько раз там фигурирует имя. Мое имя. Чтобы — что, Одри? Заставить меня страдать?
— О, я весьма преуспела, не правда ли? — Она возвращает лживую улыбку, но тревога в ее взгляде так ощутима. Я буквально могу прикоснуться к ней. — Оказывается, это так приятно. Никогда не думала, что мне понравится мстить.
— Так, по-твоему, выглядит месть? — Я издаю смешок и на память цитирую написанное: — Трэвис наступил на мои любимые туфли и сказал, что я сама виновата. Месть: посмотрела на него с отвращением. Трэвис спросил при родителях, влез ли Остин в мое окно после свидания. Месть: спросила, какую футбольную шлюшку он отвел на второй этаж. Жаль тебя разочаровывать, но это больше напоминает заметки брошенки.
Черт возьми, зря я это сказал.
Она вздрагивает. Если слова имеют эффект пощечины, то на щеке Одри красный отпечаток моей ладони. Ее взгляд притупляется, становится рассеянным, и я сглатываю, ощутив болезненный укол вины. В присутствии Одри у меня отключается фильтр между ртом и мозгом. Где-то на задворках сознания понимаю, что усугубляю ситуацию, но не в силах остановиться. Похоже на лавину, с головой накрывающую нас. Она беспощадна. Смертельна.
Прочистив горло, уже было хочу сгладить острые углы, но не успеваю.
— Закрой гребаный рот, Трэв. — Одри фыркает. Она едва касается меня, когда отталкивает и морщится, словно испытывает отвращение. — Я встретила хорошего парня, который не поливает меня дерьмом. Но ты с какой-то стати решил, что можешь завалиться в мою комнату и смешать меня с грязью. Сказать, что я по щелчку пальцев окажусь у тебя в ногах. Упаду на твой член или вроде того. Довольно странно, учитывая, что я никогда не обращалась к тебе за помощью, не вешалась на шею. Никогда. Несмотря ни на что, следовала договоренностям, хоть ты и оставил меня в кровати как использованную дешевку, а потом смотрел как на грязь под ногтями. Плевать.Возможно, это один из способов повысить самооценку, и вы всегда так поступаете, но на деле ты просто трус. Пора уже...
— Это не так, — вставляю, но Одри продолжает в унисон со мной.
— ... завязывать. Тетрадь можешь оставить на память, все равно от нее нет прока. Ей давно пора на помойку, а это... — Она делает отмашку в сторону украшенного капота. — Мое последнее слово. Вчера я жаждала мести. Хотела ударить по больному. Почувствовать сладкий вкус победы. Но знаешь, что на самом деле ощущаю? Усталость. Я потратила время на все это. На тебя.Амогла провести его с Митчеллом.
По спине у меня ползет неприятный холодок, потому что Одри говорит искренне. Каждое слово, слетающее с ее губ, похоже на ржавый нож, который всаживают в грудь.
— И раз уж тетрадь у тебя, на последней странице можешь поставить галочку. Не то чтобы я в этом нуждалась, просто для полноты картины.
— Что на последней странице? — Голос у меня такой хриплый, словно его посыпали гравием, потому что сейчас по мне здорово проехались катком. Привести в порядок машину не составит труда, а то, что дребезжит в груди, кажется, восстановлению не подлежит.
— Ничего существенного. — Она отряхивается и поправляет волосы. — Задумывалось как триумф, но, видимо, я так устала от нас, что не могу испытать даже крохотную радость.
Одри обходит меня и пересекает парковку. Я ошеломленно пялюсь ей в спину и лишь спустя короткое время обретаю голос.
— Какого черта?
— Повзрослей, Трэв, — не оборачиваясь, говорит она в ожидании одобрения от светофора. — Я больше не намерена терпеть твое дерьмо, как и отвечать на него. У нас общее прошлое, но не будущее.
Она что, бросает меня? Не в том плане, что мы когда-либо были вместе, действуя как пара влюбленных, но выглядит все так, словно Одри действительно бросила меня. Я это чувствую. Вижу, как она сжигает за собой мосты, отдаляясь все дальше и дальше, пока не превращается в точку на горизонте. Точку, которую сейчас ставит.
Дерьмо!
Метнув взгляд на капот, возвращаю его к тому месту, где несколько минут назад скрылась Одри.
Пора уже завязывать. —В голове разносится ее голос, и я снова чувствую, как на шее смыкается петля.
То, с каким равнодушием это прозвучало, беспокоит. Я всегда считал: пока Одри ненавидит меня, не сможет полюбить другого, потому что сам ненавидел ее за те чувства, что она вызывает. Даже вчера при появлении нового знакомого в ее глазах горел тот самый огонек, который наблюдал три последних года. А сегодня он исчез. Потух. Я задул его, как только открыл рот и напомнил, что сделал.
Тем вечером я бросил ее. Я всегда уходил без долгих прощаний.
Ушел несколько дней назад, сказав, что был заинтересован в ней. На самом деле до сих пор заинтересован. Ушел вчера, отвесив, что плевать хотел, трахнет ли ее другой. Мне далеко не плевать. А сегодня взбаламутил эти тихие, но опасные воды, назвав брошенкой. Как вам результат? Я по-королевски облажался. И, если быть откровенным до конца, одержим я. Как говорилось в закрученном ею до дыр фильме: «Любовь — одержимость человеком, в котором твоя жизнь». Комично.Всегда ненавидел его, пока не связал с нами несколько фраз. Я слушаю свое треклятое сердце, и оно не колышется ни с кем другим.
Обогнув машину, открываю бардачок и достаю тетрадь. Меня интересует конкретная страница, которую Одри упомянула. Последняя. В горле першит, стоит раскрыть ее и увидеть когда-то брошенное мною «это ничего не значит». Все бы ничего, не тянись от фразы стрелочка к «ты значишь для меня все».
Один-ноль.
Я потерпел сокрушительное поражение при таком жалком счете.
Желаю того или нет, Одри значит для меня все. Но, как и полагается, осознал это, когда она решила покончить со мной. С нами.