Глава 6
Допрос де Сенье длился уже пять часов, которые Север провел связанным, с прикрученными к спинке стула заведенными назад руками, и теперь они нестерпимо болели. Да и естественные потребности организма давали о себе знать — судьи за это время уже по нескольку раз выходили из комнаты для дознаний. Все, за исключением Анри. Видимо, из солидарности с узником он тоже продолжал сидеть на своем месте и лишь иногда нетерпеливо ерзал.
Отец Альбин прямо взмок, задавая подсудимому вопросы и так и этак, стараясь смутить и запутать его, но Север, несмотря на боль в затекших руках и усталость, все, кроме совсем уж очевидного факта занятий медицинской практикой, не имея на то официального патента, отрицал. В конце концов совершенно измученный его упорством преподобный Альбин произнес, обращаясь не то к де Сенье, не то к двум другим судьям, не то к самому себе:
— Сын мой, вы испытываете терпение Господа и наше. Это великий грех! В последний раз спрашиваю вас: намерены ли вы добровольно и без принуждения сознаться в своих злодеяниях? Предупреждаю: последствия отказа будут настолько ужасны, что вы горько пожалеете о собственном упрямстве.
— Я уже все сказал, святой отец, — негромко отозвался Север, — я невиновен в преступлениях, в которых вы меня обвиняете.
— Будь по-вашему! — глаза преподобного Альбина печально блеснули из-под очков. Отец Обер, — повернулся он к сидевшему возле него толстому монаху, — сходите за папашей Тома. Пора познакомить его с месье де Сенье. Или нет, погодите, лучше пусть подсудимый сам навестит его, а заодно и решит — стоит ли так упорствовать.
* * *
Папаша Тома — палач парижского Большого Шатле — одним лишь видом наводил на преступников ужас: лысый, с землистым лицом и глазами, в которых от горящих в жаровне углей вспыхивали красные искры. Он был мастером своего дела и самое главное — всегда учитывал «пожелания заказчика»: председатель трибунала преподобный Родольф требовал пытать злоумышленника до тех пор, пока тот не сознается в том, что делал и чего не делал, его подследственные частенько умирали, так и не дождавшись суда, а если и доживали до приговора — на плаху их приходилось выносить на руках, в то время как отец Альбин мало того, что не любил продолжать допросы с пристрастием дольше одного, максимум двух дней, так еще и предпочитал, чтобы осужденные шли на эшафот своими ногами. По его мнению, чернь должна испытывать к еретикам гнев и отвращение, тогда как окровавленные, доведенные пытками до безумия люди вызывали у толпы совершенно неуместное сострадание.
Комната для допросов с пристрастием располагалась этажом ниже, и, если бы не горящая жаровня, рядом с которой заплечных дел мастер разложил свой страшный инструментарий, в ней царил бы постоянный холод.
Набору пыточных инструментов папаши Тома могли бы позавидовать испанские инквизиторы: тут были всевозможные железные крюки для сдирания кожи, воронка для пытки водой, в углу находилось кошмарное пирамидальное сооружение — «колыбель Иуды», а самое «почетное» место в центре камеры занимало прокрустово ложе дыбы (1). Лицо Севера, глядевшего на все это разнообразие приспособлений для причинения невыносимых страданий, залила мертвенная бледность, и это не укрылось от внимательно наблюдавшего за ним отца Альбина.
— Сын мой, — мягко сказал он, — я вижу страх, терзающий вашу душу. Поверьте, мы не жаждем подвергнуть вас столь ужасным испытаниям, а посему я еще раз предлагаю вам раскаяться и добровольно сознаться во всех своих преступлениях.
Ответом ему было молчание.
— Вы не должны называть имена ваших сообщников, мы дадим вам перо и пергамент и покинем эту комнату на полчаса. От вас требуется только написать список и заверить его личной подписью. Развяжите заключенному руки!
Стараясь сдерживать стоны, Север расправил затекшие плечи и подумал, что если ему сей же час не предоставят возможности оправиться, то его мочевой пузырь не выдержит и опорожнится на глазах у всех. Эта мысль заставила его нервно усмехнуться, и судьи недоуменно переглянулись: грешник стоит в самом страшном месте Парижа, а ему, видите ли, смешно.
Полчаса спустя лист, положенный перед Севером, оставался девственно пустым, а сам он мечтал исключительно о том, чтобы его вернули в камеру.
— Жаль. Очень жаль, — поджал губы преподобный Альбин. — В таком случае сообщаю вам, что послезавтра вы будете подвергнуты пытке. До этого момента вы можете известить нас о своей готовности сделать чистосердечное признание. Папаша Тома, подготовьте заключенного!
Палач подошел к Северу и вынул из-за пояса огромный нож, напоминавший мясницкий. Намотав на руку длинные ниже плеч волосы де Сенье, он одним коротким взмахом отрезал их и бросил себе под ноги.
Анри, за все это время не проронивший ни слова, наконец решился и обратился к отцу Альбину:
— Святой отец, я прошу вас дать мне шанс смягчить ожесточенную душу этого грешника молитвой. А вдруг мне удастся убедить его покаяться и спасти от мучений его бренное тело?
Анри и сам не понимал, откуда взялось у него столько уверенности в голосе. Его сердце бухало в груди, словно кузнечный молот, и ему казалось, что все окружающие должны были слышать этот набат.
— Сын мой, вы проявляете рвение, достойное монахов вашего ордена, — преподобный Альбин смерил молодого церковника испытующим взглядом. — Конечная наша цель — добиться от еретика добровольного признания вины, и на этом благодатном поприще хороши абсолютно все средства. Я дам соответствующие распоряжения, и вас пропустят в его камеру.
Когда де Сенье увели, а члены трибунала разошлись по своим делам, Анри, замешкавшийся, чтобы дописать протокол, еще какое-то время оставался наедине с палачом. Заметив, как папаша Тома отвернулся и начал возиться с одним из ужасных приспособлений, видимо, готовя его для предстоящего допроса, Анри быстро нагнулся, поднял с пола прядь волос, принадлежавших де Сенье, и спрятал под рясой на груди ближе к сердцу.
* * *
Вода была обжигающе холодной, но Анри тер себя жесткой губкой, не обращая на это никакого внимания. Он весь дрожал, но не от холода, а от страха перед тем, что собирался сделать. В его голове творился форменный хаос. Молодой монах не представлял, как поведет себя Север, увидев его в камере. Скорее всего, просто выставит вон. А если нет? На протяжении допроса Анри не сводил взгляда с де Сенье и заметил, что заключенный, всякий раз поднимая глаза, смотрел прямо на него. Не на отца Альбина или отца Обера, а на него. На Анри. Быть может, Север захочет с ним поговорить, а затем... «Ты спятил. Абсолютно спятил, — разозлился он на самого себя, поморщившись, когда вода полилась на покрытую еще довольно свежими рубцами спину. — Не будет никакого затем! Что ты себе вообразил? Зачем этому человеку нужна твоя нелепая и неуместная любовь, если послезавтра его ждет пытка, а через неделю или две — костер?! Но, может, отвергнув любовь, он примет дружбу? Любую помощь... Все, что угодно...» Анри опустился на колени, как был обнаженный, и осенил себя крестным знамением: «Господи, молю тебя, пусть он не прогонит меня!..»
* * *
Север только что вернул охраннику нетронутую миску с похлебкой. Еда не лезла в горло. Страх стягивал внутренности в тугой узел. Он сел на свой тюфяк и запустил пальцы в непривычно короткие, остриженные палачом волосы. Ему вдруг до смерти захотелось простого человеческого тепла и участия. Обнять кого-нибудь. Прижаться щекой, не важно, что она до отвращения колючая. Полтора дня, назначенные преподобным Альбином, показались ему вечностью. Почему все происходит так нарочито медленно?! Почему нельзя сжечь его завтра?!
Лязгнул замок, и тяжелая дверь приоткрылась, пропуская внутрь человека с чадящим факелом в руках. Север прикрыл глаза от света, но в тот же миг едва не вскочил от удивления на ноги. Он слышал, как молодой монах о чем-то переговаривался с главой трибунала, но видеть его в камере?
— Зачем вы здесь?
Дверь со скрежетом закрылась, и церковник упал перед ним на колени.
— Что вы со мной сделали? — прошептал он. — Вы меня околдовали...
Север не дал ему опомниться и впился в его рот поцелуем. В следующую минуту он уже стаскивал с Анри плотную шерстяную рясу, а потом, запустив обе руки под нижнюю рубаху, снова принялся целовать, не встречая ни малейшего сопротивления. Его ладони скользили по гладкой, почти безволосой груди юноши, дразня соски невесомыми прикосновениями. Наяву Анри оказался таким же податливым и легко возбуждающимся, как и во снах де Сенье. Он стонал в ответ на каждую ласку, подставлял под поцелуи обнаженную шею, выглядывавшую из распахнутого ворота рубахи, и в итоге попросту сбросил ее, оставшись совершенно нагим. Север не задавался вопросами, откуда в молодом монашке столько отчаянной смелости и явной готовности идти до конца. Близость этого юного разгоряченного, жаждущего любви тела прогнала даже терзавший его душу страх перед неотвратимым будущим. Он потянул Анри на себя и вздрогнул, ощутив кончиками пальцев грубые, покрытые коркой рубцы. Глупо было спрашивать, что это. Видимо, прежде чем прийти сюда, Анри пытался выбить из себя порочную страсть, но, очевидно, безуспешно.
Север подвинулся на своем ложе, укладывая Анри на бок, чтобы не задеть поврежденную спину. Тот доверчиво прильнул к нему всем телом, и де Сенье через одежду почувствовал его возбуждение. Север вдруг подумал о том, что совершит гнусность, если воспользуется невинностью мальчишки, потерявшего голову от страсти. Он убрал руку, которой прижимал к себе Анри, и немного отстранился от него.
— Почему? — в глазах молодого монаха, тут же ощутившего произошедшую с ним перемену, заблестели слезы.
— Так нельзя, — тихо сказал Север, — ты совсем меня не знаешь, и у нас нет будущего. Эта связь принесет тебе только страдание и боль.
— За меня всегда и все решали другие, — ответил Анри, поднося его руку к губам. — Я хочу быть с вами... Я... люблю вас, и это мой выбор. Пожалуйста, не гоните меня! Ночь коротка... Возможно, у нас нет завтра, но есть сегодня...
Он весь дрожал — то ли от страха, то ли от страсти, и Север не выдержал. Завтра у него и в самом деле не было. Смерть стояла над ним со своей косой, готовая снести ему голову, а здесь и сейчас на него смотрели полные надежды невероятные зеленые глаза.
— Да, — прошептал он, отдаваясь на волю необузданным желаниям.
Штаны и рубаха полетели в сторону. Анри тяжело дышал и извивался под ладонями Севера, ласкавшими каждый дюйм его тела. Вместо смазки пришлось использовать собственную слюну. Де Сенье понимал, что, скорее всего, причинит боль, и попытался отшутиться:
— Прости, я, знаешь ли, как-то не ждал твоего визита...
Ответом ему стал робкий поцелуй, и дальше Север уже не мог остановиться. Он лишь надеялся, что Анри не возненавидит его потом. Хотя... Может, для мальчишки так было бы лучше...
Север готовил юного любовника к соитию долго и бережно. Он ласкал и растягивал его, стараясь задеть пальцами простату и доставить Анри как можно больше удовольствия, всей своей нежностью заранее прося прощения за боль, которой невозможно избежать.
Уложить Анри на спину Север не мог из-за свежих шрамов, а на четвереньки ставить не хотел. Если все, что у них осталось — эта ночь, то пусть он хотя бы запомнит лицо де Сенье в момент, когда они будут вместе.
Север сел, оперевшись о холодную склизкую стену, и начал медленно, поддерживая под ягодицы, опускать на себя Анри. Поза определенно не годилась для первого раза. Анри тихо постанывал и рвано выдыхал сквозь стиснутые зубы.
— Обними меня за шею, — подсказал Север, нарушив их долгое молчание, — я не буду торопиться. Я знаю, что это больно.
— Мне хорошо, — задушенно произнес Анри. В колеблющемся свете факела его лицо с бисеринками пота на лбу казалось призрачно-белым.
Первое же движение Севера бедрами заставило юношу судорожно всхлипнуть. Он впился пальцами в плечи де Сенье, изо всех сил стараясь не стонать от боли, то тянущей, то резкой — в зависимости от глубины проникновения. Северу было невероятно сложно контролировать себя. Желание буквально разрывало его изнутри. Порой он терял голову и слишком ускорял темп. Одной рукой он ласкал член Анри, пальцы другой зарылись в волосы у него на затылке. Он боялся, что их услышат стражники за дверью, и поэтому, так же как и Анри, кусал губы, чтобы не закричать. Узкий, нерастянутый анус любовника сжимал член Севера так плотно, что от возбуждения становилось трудно дышать. В холодной камере де Сенье плавился от жара страсти, и ему казалось, что Анри тоже расслабился и даже как будто пару раз тихо вскрикнул — явно от удовольствия. Наконец горячая волна прокатилась по телу Севера, он глубоко вздохнул, чувствуя, как оргазм накрывает с головой, лишая воли и разума. Он ритмично заработал рукой, помогая Анри достичь спасительной разрядки, и вскоре на живот ему брызнуло теплое семя юноши, а сам он забился в объятиях Севера.
Они лежали, обнявшись и прикрывшись тонким одеялом, полагавшимся привилегированным узникам.
— Север, ведь все эти обвинения против тебя ложны? — неожиданно спросил Анри, немного отстраняясь и вглядываясь в его лицо. — Ты же не можешь быть одержимым дьяволом колдуном?
— Это сейчас говорит Анри или твоими устами глаголет отец Альбин? — усмехнулся де Сенье. — Пожалуй, лучше я помолчу!
— Ты не веришь мне? Ты думаешь — я шпион, подосланный трибуналом? — голос Анри зазвенел от обиды.
— Конечно, я тебе верю! — Север притянул его к себе и легонько поцеловал в висок. — Ни один инквизитор в здравом уме не послал бы монаха выведать истину подобным образом. Просто есть вещи, которые я поклялся самому себе не открывать никому, а с тебя будет довольно моего честного слова: я не колдун и никогда не вступал в сделку с дьяволом. Я всего лишь помогал людям, потому что... в свое время никто не помог человеку, которого я очень любил...
Небо в забранном решеткой оконце из почти черного сделалось густо-синим. Анри встал, с еле слышным стоном нагнулся и подобрал свою одежду.
— Больно? — спросил Север, заранее зная ответ.
Юное лицо Анри озарила теплая улыбка.
— Все хорошо, Север. Не тревожься за меня.
— Ты можешь сказаться больным и не приходить завтра? Я не хочу, чтобы ты видел все это.
Анри зябко передернулся, как если бы ощутил замогильный холод, и, посмотрев ему прямо в глаза, произнес:
— Завтра мы пройдем это вместе. Я не оставлю тебя одного.
________________________________________
1. Ужасные пытки и казни средневековья
Самые изощренные орудия пыток средневековья