Глава 3
Север плохо помнил, как хоронил Этьена. Под покровом темноты в самом глухом уголке кладбища он и нанятый им за несколько монет бродяга вырыли неглубокую могилу. Этьену повезло хотя бы упокоиться по-человечески: убитых в страшную Варфоломеевскую ночь гугенотов парижане бросали в Сену или в лучшем случае сотнями закапывали в братских могилах. На виселице Монфокон (1) до сих пор болтались на пищу воронам десятки мертвецов.
Север в последний раз прижал к себе завернутого в холщовый саван Этьена — гробовщик ему, разумеется, в своих услугах отказал — и осторожно уложил тело в яму. Он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание от горя, ужасов, творящихся вокруг, и зловония тысяч трупов, которым смердел принесший кровавую жертву Париж. Он выбрался из могилы и вместе со своим помощником принялся забрасывать яму землей. Водрузив сверху простой деревянный крест, Север ссыпал в подставленную ладонь бродяги все серебро, что нашлось в карманах, и, не оглядываясь, побрел домой.
Он доплелся до улицы Сен-Дени уже под утро. Дрожащей рукой открыл дверь, зашел в обезлюдевшую лабораторию и обвел ее безучастным взглядом. На столе лежала толстая тетрадь в кожаном переплете, а рядом с ней — перо и чернильница. Де Сенье вдруг яснее ясного увидел Этьена, склонившего голову над своими записями. Он схватил тетрадь со стола, прижал к груди, и внезапно боль от потери наконец прорвалась наружу. Север упал на колени и завыл, как раненый зверь.
* * *
Время лечит... Тот, кто это сказал, вероятно, никогда не терял своих близких. Север пробовал жить дальше. Спустя неделю после резни он опять открыл аптеку, нанял новую кухарку — толстуху Мелину. Что сталось с прежней, так же как и Этьен, исповедовавшей «неправильную» веру, Север старался не думать. Он даже не отравил клиента, искренне поздравившего де Сенье с «избавлением от еретика».
Почти месяц он работал один. Вставал до первых петухов и ложился далеко за полночь, пытаясь изнуряющим трудом погасить тоску и душевную боль. А укладываясь в постель, видел перед собой немыслимую зелень глаз Этьена, физически ощущал его прикосновения и поцелуи, слышал, как тот выстанывает его имя в момент оргазма.
Долгими бессонными ночами Север глядел в пустоту сухими от непролитых слез глазами. Если бы он только мог плакать! Но горе, казалось, иссушило его и превратило в другого человека, равнодушного ко всему истукана, заковавшего израненное, истекающее кровью сердце в броню показной бесчувственности и безразличия.
Так продолжалось до тех пор, пока однажды ему вновь не приснился Этьен. Он выглядел, как за несколько минут до своей смерти. Тусклые, подернутые болью глаза смотрели на Севера с укоризной, как будто в чем-то упрекая. Де Сенье проснулся в холодном поту и с твердой уверенностью, что теперь ему ясен его дальнейший путь.
Неделю он посвятил поиску толкового помощника, решив обойтись без подмастерьев. Мишель — к счастью для него самого — в аптеку вернуться не рискнул, и Север просто свалил во дворе весь нехитрый скарб ученика и спалил дотла.
Перепоручив помощнику часть работ в лаборатории, не требовавших постоянного присутствия Севера, он засел за труды по хирургии, написанные великим Амбруазом Паре (2) (по слухам, чудом спасшимся от рук убийц в Варфоломеевскую ночь). Приобретенные знания необходимо было на ком-то оттачивать, и Север стал тайком посещать места поединков и лечить раненых, не беря с них при этом никакой платы. Рука у него оказалась легкой, и большинство пациентов благополучно выздоравливали. Разумеется, для полноправной медицинской практики у де Сенье не хватало ни опыта, ни — главным образом — соответствующего патента на звание лекаря. Именно поэтому он старался не слишком афишировать свою подпольную деятельность, ограничиваясь помощью нескольким семействам, чьи младшие дети беспрестанно хворали, а старшие — периодически ввязывались в драки и поножовщины.
Особенным расположением Севера пользовалась семья его новой кухарки Мелины, глава которой — мастеровой Артур — безобидный растяпа, подкаблучник, вечно находящийся в тени своей бойкой на язык и спорой в работе благоверной, хорошо умел разве что строгать детей. Из двенадцати отпрысков выжили целых семеро, и забота об их пропитании полностью легла на широкие плечи Мелины.
Постепенно о де Сенье поползли слухи как об очень талантливом лекаре-самоучке, и нередко в его дверь стучали страждущие. Север превосходно понимал, чем он рискует, но никому не отказывал в помощи. В память об Этьене.
Иногда, наложив очередную повязку на чью-нибудь колотую рану, Север думал о том, что, обладай он такими знаниями и умениями в роковую для них с Этьеном ночь, любимого, возможно, удалось бы спасти!
Он старался не обращать внимания на письма с угрозами, в которых разгневанные его успехами лекари обвиняли его в шарлатанстве, занятиях алхимией и умышленном причинении вреда пациентам. Правда в этих кляузах была лишь частичной: он никогда не скрывал от своих больных, что не имеет патента врача, и если не располагал достаточным опытом в той или иной области — сразу говорил об этом, а вот алхимией действительно баловался. Он любил наблюдать за изменениями свойств и состава веществ и не чурался экспериментов — порой довольно опасных. Так что в чем-то его хулители были правы.
Де Сенье догадывался, чем может закончиться для него эта игра с огнем, но останавливаться и возвращаться к прежнему существованию не видел никакого смысла. После гибели Этьена он перестал дорожить собственной жизнью...
* * *
— Именем короля, откройте!
Север вздрогнул от мощных ударов в дверь, встал и, пытаясь на ходу проснуться, распахнул ее. На пороге стоял судебный пристав в сопровождении вооруженных пиками солдат.
— Север де Сенье! — провозгласил пристав, наверняка перебудив своим громовым голосом обитателей соседних домов. — Вы арестованы по обвинению в шарлатанстве, занятиях алхимией, колдовстве и ереси. Вас препроводят в тюрьму Большой Шатле (3), где вы будете переданы в руки трибунала Святой инквизиции. Если у вас имеются деньги на ваше содержание в тюрьме — рекомендую уплатить их немедленно...
* * *
Отец Анри тщательно очинил перо и поднял глаза на заключенного. Преподобный Альбин и прочие судьи трапезничали, а Анри был так взволнован своим первым участием в трибунале Святой инквизиции в качестве писаря, что никакая пища не шла ему впрок, и он, собрав свои перья и пергаменты, поспешил в зал для дознаний. Большой Шатле с его бесконечными темными переходами, мрачными пыточными и вонючими грязными камерами, забитыми до отказа самыми гнусными преступниками Парижа, пугал его до дрожи в коленях, и только важность собственной миссии и рекомендации, данные председателю суда — преподобному Альбину — настоятелем аббатства Сен-Дени (4), в которых тот расписывал многие и несомненные таланты молодого бенедиктинца (5), удерживали его от малодушной мысли сбежать в свою уединенную келью в монастыре, к книгам и молитвам.
«Отцом» двадцатилетнего Анри мог назвать разве что незрячий: небольшого роста, тонкокостный, черноволосый, с глазами цвета свежей зелени... Он был достаточно хорош собой, и не прими он в шестнадцать лет постриг, то пользовался бы завидным успехом у прекрасного пола.
Родителей своих Анри не помнил. Его мать и отец — крестьяне из маленькой деревушки близ Руана, ожидавшие в то время второго ребенка — сгорели при пожаре, охватившем их дом посреди ночи. Кинувшийся в пламя сосед успел спасти только годовалого младенца, чудом выжившего после обрушения крыши. В память об этом на лбу у Анри так и остался зигзагообразный шрам. Его отнесли к тетке Тоинет — родной сестре матери, жившей с мужем Верноном и сыном Дидье на другом конце деревни. Сперва никто не верил, что малыш окрепнет и не отдаст богу душу — он был тихим, болезненным и почти никогда не плакал. А в довершение всех бед двухлетний Дидье, невзлюбивший кузена с первого взгляда, вечно норовил опрокинуть колыбель, побольнее ущипнуть или ударить Анри.
Шесть лет спустя стало ясно — крестьянина из приемыша не получится: он был слишком слаб для работы в поле, и хотя как мог помогал в доме, муж Тоинет — дородный папаша Вернон — начал всерьез считать племянника обузой и нещадно бил его. Анри терпел побои стоически и — к досаде дядюшки — наотрез отказывался умирать.
Когда мальчику исполнилось одиннадцать, Вернон отвез его в монастырь бенедиктинцев в Руане и оставил на попечении святых отцов в обмен на свиной окорок и два мешка капусты.
Настоятель аббатства Сент-Уэн (6) довольно быстро разглядел в скромном послушнике Божий дар: Анри не только скоро обучился чтению и письму, но и оказался чрезвычайно одарен в искусстве каллиграфии. Уже через несколько лет его сделали переписчиком священных книг, кои во множестве хранились в монастырской библиотеке.
Юный послушник безропотно сносил тяготы монашеской жизни: многочасовые молитвы, посты и скудную пищу. Вдали от дядюшки и его тяжелой длани он чувствовал себя свободным и счастливым. Общение с Господом и книги — вот все, к чему стремилась его душа, и он получал это в избытке. Прочие монахи считали его блаженным, едва ли не святым. Мужеложство, хоть и слыло страшным грехом, в монастыре не являлось чем-то уж совсем из ряда вон выходящим, а Анри со своей нетипичной для этих краев внешностью нравился многим, но его набожность и одухотворенность не позволяли никому подступиться к юноше с нескромным предложением.
В шестнадцать лет он принял постриг и тогда же был рекомендован в качестве каллиграфа и переписчика бесценных старинных фолиантов настоятелю аббатства Сен-Дени в Париже.
Отцу Анри несказанно повезло прибыть в столицу через две недели после Варфоломеевской ночи. Он оказался избавленным от лицезрения ужасов расправы над гугенотами, и его незыблемая вера в Господа не была подвергнута столь чудовищному испытанию. Жизнь в Париже для молодого монаха не слишком отличалась от привычного уклада его родного монастыря: те же молитвы, посты и работа в библиотеке, которая приносила ему огромное удовлетворение. В свои двадцать с небольшим лет он оставался чист душой и невинен телом.
В один ничем не примечательный день сразу после утренней мессы его подозвал отец-настоятель и вручил рекомендательное письмо к преподобному Альбину, ведущему следствие по делу алхимика, еретика и дьяволопоклонника Севера де Сенье...
_________________________________________
1. Монфоко́н (фр. Gibet de Montfaucon) — огромная каменная виселица, построенная в XIII веке к северо-востоку от Парижа, во владениях некоего графа Фалькона (Фокона). Получила прозвище Montfaucon (от фр. Mont — гора, и фр. Faucon — сокол, буквально «Фоконова (Соколиная) гора»). Одновременно на Монфоконе могло быть повешено до 45 человек. До наших дней не сохранилась.
2. Амбруа́з Паре́ (фр. Ambroise Paré; ок. 1510, Бур-Эрсан, близ Лаваля, Франция — 20 декабря 1590, Париж) — французский хирург, считающийся одним из отцов современной медицины.
Паре был придворным хирургом при королях Генрихе II, Франциске II, Карле IХ и Генрихе III. Паре принадлежит ряд инноваций в области лечения ран, а также изобретение и усовершенствование хирургических инструментов и протезов. Амбруаз Паре ввёл захватывание кровоточащих сосудов инструментами и их лигатуру, создал учение об огнестрельных ранах и, доказав, что они относятся к группе ушибленных, а не отравленных ран, отказался от усугубляющих травму методов лечения (заливки ран кипящим маслом).
,_Амбруаз
3. Большой Шатле́ (фр. Grand Châtelet de Paris) — замок в Париже, охранявший в Средние века подходы к мосту Гран-Пон (Большой мост) через Сену, позднее — известнейшая парижская тюрьма.
4. Аббатство Сен-Дени (фр. Abbaye de Saint-Denis) — бенедиктинское аббатство в Сен-Дени, северном пригороде Парижа, главный монастырь средневековой Франции.
5. Бенедикти́нцы (лат. Benedictini, Орден св. Бенеди́кта, лат. Ordo Sancti Benedicti, OSB) — старейший католический монашеский орден, основанный в Субиако и Монтекассино святым Бенедиктом Нурсийским в VI веке. Термин «бенедиктинцы» иногда употребляют по отношению к другим монашеским орденам, использующим «Устав святого Бенедикта», например, камальдулам или цистерцианцам, что не вполне корректно.
6. Аббатство Сент-Уэн (фр. Abbaye Saint-Ouen de Rouen) — один из основных исторических памятников французского города Руана; сохранившаяся церковь аббатства является ярким образцом завершённого готического сооружения в Нормандии. Комплекс аббатства в 1840 году был наделён статусом классифицированного национального исторического памятника.