Глава 2
Воскресным вечером Север застал Этьена в лаборатории. Юноша склонился над объемным фолиантом по лекарственным травам и, периодически сверяясь с текстом, делал пометки в лежавшей перед ним тетради.
В доме, кроме них, никого не было: второй ученик и помощник аптекаря проводили единственный свободный день в нехитрых развлечениях. Этьен тряхнул головой, и до Севера донесся слабый аромат мыла, исходивший от его волос — в противовес общепринятым нормам поведения, ученик, так же как и сам мастер, был чистюлей и, не обращая внимания на насмешки прочих обитателей дома, частенько мылся в большой медной ванне (1).
— Чем ты занимаешься? — спросил Север, накрывая руку подмастерья своей и чувствуя, как желание горячей волной омывает его.
— Да вот, — не поднимая головы, немного напряженно произнес Этьен, — пытаюсь улучшить болтушку от кашля, добавив в нее плоды черной бузины. Тут написано...
— Идем со мной! — то ли попросил, то ли приказал де Сенье внезапно охрипшим голосом. Он взял со стола свечу и потянул юношу за собой. По тому, как доверчиво Этьен вложил свою руку в его ладонь, Север понял — он сам и его предосудительная любовь не будут отвергнуты.
На темной лестнице Север не выдержал: он поставил плошку со свечой на ступеньку и принялся остервенело целовать Этьена, борясь с желанием немедленно его раздеть. Подмастерье, смешавшийся от такого неожиданного натиска всегда сдержанного и внешне даже холодного де Сенье, мало-помалу начал отвечать ему, и если бы не бившаяся где-то на задворках сознания мысль, что Этьен не заслуживает того, чтобы первый раз в своей жизни познать любовь прямо на жестких ступенях лестницы, Север совершил бы непоправимую ошибку. Но он вовремя опомнился. Отстранился и, задыхаясь, пробормотал:
— Давай все же поднимемся в спальню.
Поплывшему от возбуждения Этьену, похоже, было все равно. Он, словно во сне, следовал за Севером, но на пороге комнаты уже сам набросился на него с поцелуями, и тут уже вся выдержка де Сенье полетела в тартарары. Буквально втолкнув Этьена внутрь и пинком захлопнув за ними дверь, он принялся трясущимися от нетерпения пальцами распускать шнуровку на рубахе и штанах юноши, попутно пытаясь стащить собственную одежду. Когда они оба стояли посреди спальни совершенно обнаженные, Север опустился на колени и сделал то, что однажды подсмотрел на заднем дворе месье Гримуа. Тогда соседская горничная ублажала таким образом одного из помощников аптекаря и, судя по его глухим стонам, доставляла ему немыслимое удовольствие.
Этьен дернулся и отчаянно охнул, ощутив, как губы Севера смыкаются на его члене. А потом он мог лишь дрожать всем телом и умолять:
— Еще, пожалуйста, еще, — зарываясь пальцами в густые длинные волосы любовника и подаваясь бедрами ему навстречу, пока не кончил с криком, едва устояв при этом на ногах.
Север поднялся с колен, утер рот тыльной стороной ладони и, отбросив прочь абсолютно несвоевременные мысли о том, останется ли впредь послушен ему подмастерье, которому он только что сделал минет, отвел простой полотняный полог кровати.
От предвкушения момента, когда он будет обладать Этьеном полно и безраздельно, смешанного со страхом причинить юноше боль, как давным-давно поступили с ним самим, у него сводило внутренности.
Пока они с Этьеном целовались и ласкали друг друга, постепенно возбуждаясь все сильнее и сильнее, он внезапно вспомнил Жиля, свой собственный первый раз, боль от проникновения ничем, кроме слюны, не смоченного члена, и, кажется, догадался, что надо предпринять.
На туалетном столике возле постели стояла заживляющая мазь — Север совсем недавно получил ожог от выплеснувшегося из котла состава и до сих пор залечивал руку. Крем был довольно жирным и подходил для его цели идеально.
Он согнул ноги Этьена в коленях, развел их в стороны, покрыл поцелуями нежную кожу бедер и вновь стал возбуждать любимого, дразня его член языком и губами. Пока Этьен стонал и извивался под горячими ласками, Север исподволь зачерпнул мази из банки, аккуратно ввел один палец и круговыми движениями принялся растягивать узкое пространство. Этьен, похоже, даже не заметил его манипуляций. Он хрипло и часто дышал и комкал простыню, а Север тем временем добавил второй палец, а затем и третий.
— Мастер... де Сенье... прошу вас... — лоб Этьена блестел от капелек пота. По тому, как он уже сам насаживался на пальцы Севера, тот понял, что достаточно подготовил любовника.
«Я буду очень осторожен», — подумал де Сенье, входя в желанное тело, которое вмиг будто застыло под ним.
— Я в порядке... мастер, — раздался ободряющий голос. Север начал медленно двигаться. Этьен застонал и крепко зажмурился.
«Дьявол, ему больно!» — мелькнула мысль, а вслух он прошептал:
— Если ты хочешь, я прекращу, — не представляя, как это сейчас возможно, и вспоминая, можно ли умереть от перевозбуждения.
— Нет...
Этьен скрестил ноги за спиной у де Сенье, и Север едва не кончил от прошившего насквозь разряда удовольствия. Не смея закрыть глаза, боясь потерять контроль, он вбивался все быстрее и быстрее, увлекая Этьена в пучину наслаждения. Видимо, желая достичь пика вместе с ним, Этьен принялся водить рукой по собственному члену в такт фрикциям и излился в момент, когда Север задрожал от накрывшего его оргазма...
Они лежали молча, чувствуя посткоитальную расслабленность и пытаясь успокоить сбившееся дыхание. Этьен удобно устроил голову на груди у любовника. Их обоих потянуло в сон. Внезапно Этьен спросил:
— Теперь вы прогоните меня, Мастер?
— Непременно, — усмехнулся Север, — если будешь звать меня в постели «Мастером». Я пока еще не заслужил такого почетного звания на этом, — он похлопал рукой по одеялу, — поприще. А еще — если начнешь отлынивать от работы и перестанешь проявлять усердие и прилежание в обучении ремеслу, которые я ценю в тебе превыше всего.
— А вдруг остальные догадаются? Бог весть что с нами тогда сделают!..
— Не догадаются, Этьен. На людях я продолжу вести себя с тобой по-прежнему, ты уж прости! А для прочего... — он поцеловал любовника в висок, — для прочего Господь создал воскресенье...
* * *
Четыре года протекли незаметно. Францию раздирали религиозные войны, но в доме на улице Сен-Дени все шло своим чередом.
Север и Этьен, уже не мыслившие жизни друг без друга, неукоснительно соблюдали «правило воскресенья», и для де Сенье вошло в привычку каяться в грехах на утренней службе, чтобы тем же вечером совершить новые.
В тысяча пятьсот семидесятом году благодаря Сен-Жерменскому миру (2) отношение к гугенотам во Франции немного смягчилось, и, хотя в пределах Парижа свободы вероисповедания протестанты так и не добились, Этьена все же допустили к экзаменам на звание помощника аптекаря. Де Сенье иногда со страхом думал, что произойдет после получения учеником патента на звание Мастера, ведь тогда Этьену придется завести свой дом и, скорее всего, жениться... Впрочем, до этого момента оставалось еще несколько благословенных лет.
Августовская ночь тысяча пятьсот семьдесят второго года изменила все... Еще за неделю до кровавых событий Варфоломеевской ночи (3) в воздухе витала тревога: парижане собирались группами, что-то оживленно обсуждали, повсюду сновали вооруженные люди. Город стал похож на огромный котел, готовый вот-вот взорваться.
В тот роковой вечер Этьен был чрезвычайно напряжен, его обуревали дурные предчувствия, он практически не находил себе места.
Беспокойству, разливавшемуся по дому, способствовала еще и гнетущая тишина: кухарка с дочерью отпросились пораньше, а единственного ученика Севера неизвестно где черти носили.
Пользуясь их отсутствием, Север и Этьен заперлись было в хозяйской спальне, но дальше поцелуев дело не пошло. Чувствуя состояние любимого, Север просто стиснул его в объятиях, словно стараясь поделиться уверенностью и силой. Так они и задремали, приникнув друг к другу.
Колокольный набат, громкий шум десятков голосов и свет факелов, пробивавшийся сквозь закрытые ставни, разбудили их. Выскочив на задний двор босиком, в одних нижних рубашках и подштанниках, они увидели толпу вооруженных людей, возглавляемых Мишелем — подмастерьем Севера. В руках тот держал обнаженную шпагу, окровавленное острие которой тускло поблескивало в свете факелов.
— Вот он! — завопил Мишель, указывая на Этьена. — Еретик! Гугенот! Бей!
И, прежде чем Север хоть что-нибудь успел сказать или сделать, Мишель вонзил клинок в грудь Этьена. Несколько пар грубых рук схватили де Сенье. Его насильно поставили на колени.
— Сжечь дом! — вопила толпа. — Смерть укрывателям гугенотов! Убить аптекаря!
— Постойте! — Мишель повернулся к погромщикам. — Я согласился выдать вам еретика и, как видите, убил его. Месье де Сенье — добропорядочный католик. Мне обещали, что ему не причинят вреда.
— Это правда, — подтвердил чей-то голос, — мы с ним — прихожане одной церкви. Он исправно ходит к мессе. Его убийство ляжет на нас страшным грехом. Еретик, — он указал на Этьена, лежавшего на земле лицом вниз в луже собственной крови, — мертв. Нам тут больше делать нечего. Пойдемте, братья. У нас много работы.
Толпа начала расходиться. Мишель как-то странно посмотрел на все еще стоявшего на коленях Севера.
— Простите, Мастер...
Ворота захлопнулись. В тот же миг Север бросился к Этьену и перевернул его. Вопреки утверждению убийц, он был еще жив и дышал часто и хрипло, а на губах выступила кровавая пена. Судя по луже крови, растекавшейся под ним, и затрудненному дыханию, шпага Мишеля пронзила ему легкое.
Север прекрасно понимал, что любое перемещение причинит Этьену лишние страдания, но и оставлять его лежать на земле во дворе было опасно — погромщики могли передумать и вернуться, чтобы убить хозяина и ограбить дом. Он занес любовника в кухню на первом этаже и положил на лавку.
Все это Север проделал машинально и, лишь обтерев грязь с лица Этьена и увидев мертвенную бледность и посеревшие губы любимого, почувствовал безмерные боль и ужас. Этьен умирал. Он истекал кровью, а Север не умел залечивать раны. Он был способен сварить сколь угодно сложную мазь или отвар, но здесь требовалось искусство хирурга. Кое-как перетянув грудь Этьена полосками чистой ткани, которые он оторвал от простыни, Север поцеловал холодеющие пальцы любовника и прошептал:
— Я за помощью. Только не умирай! Господи, сделай так, чтобы он выжил! — и бросился на улицу, едва не позабыв запереть дом от новой волны убийц.
За дверью творился ад! В темноте метались люди, со всех сторон раздавались крики о помощи, мушкетные выстрелы, где-то истошно визжала женщина. Над всем этим плыл непрерывный колокольный звон, доносящийся с колокольни церкви Сен-Жермен-л'Осеруа (4). Лекарь — месье Боннар — жил выше по улице, и, добираясь до его дома, Север несколько раз споткнулся о тела, лежавшие прямо на мостовой.
— Откройте, месье Боннар, откройте! — он что есть мочи заколотил в дубовую массивную дверь.
— Месье де Сенье? — сквозь решетчатое окошко на него взирала насмерть перепуганная горничная лекаря.
— Франсуаза, позови хозяина. Немедленно!
Лицо в окошке пропало, а через пару минут, показавшихся Северу вечностью, он услышал шаркающие шаги.
— Де Сенье? Что вы тут делаете? — лекарь поднял свечу повыше и бросил взгляд на перепачканную в крови и грязи одежду Севера. — Вы ранены?
— Нет! — отрывисто произнес де Сенье. — Это Этьен! Нам нужна помощь. Сударь, умоляю, пойдемте со мной!
Лекарь посмотрел Северу в глаза и покачал головой.
— Я не буду лечить еретика. Вы должны меня понять! За такое сегодня могут убить не раздумывая.
— Но как же клятва Гиппократа?! Вы же клялись помогать всем без различия! — опешил Север.
— Вы молоды и наивны! Никакие клятвы не защитят меня, если узнают, что мой пациент — гугенот... Я не имею права так рисковать. У меня семья. Простите!
Окошко захлопнулось. Находясь вне себя от отчаяния, де Сенье кинулся еще к двум лекарям. Один не пожелал с ним говорить. Другой посочувствовал, но, как и первый, отказался лечить гугенота.
Слабая надежда спасти Этьена погасла. Вероятнее всего, он был уже мертв, но Север все равно торопился домой, словно от него что-то зависело.
Господь все-таки сжалился и услышал его молитвы: Этьен еще дышал. Его лицо и губы приобрели синюшный оттенок. Неумело наложенная Севером повязка пропиталась кровью. Де Сенье опустился на колени возле лавки и осторожно погладил холодную щеку.
Умирающий открыл глаза. Их цвет быстро тускнел, как будто пронзительно-зеленому не было места в агонизирующем теле.
— Се...вер... — прошептал он. В уголке рта надулся и лопнул кровавый пузырь.
Де Сенье потерянно молчал. Он хотел сказать Этьену о своей любви, о которой ни разу не обмолвился за все прошедшие шесть лет, хотел кричать, плакать, умолять не оставлять его, но горло сдавил спазм, и ни звука не могло вырваться наружу. Он держал любимого за руку и смотрел, как жизнь медленно, по капле, вытекает из него. Этьен устало закрыл глаза. Его грудь судорожно поднялась и опала в последнем вздохе.
Жизнь, любовь, планы на будущее... Все пошло прахом.
_________________________________
1. Гигиена в средневековой Европе
2. Сен-Жерменский мир (фр. Paix de Saint-Germain-en-Laye) — мирный договор между гугенотами и католиками, завершивший третью Религиозную войну во Франции. Подписан в Сен-Жермен-ан-Ле (близ Парижа) 8 августа 1570 года. Предоставил гугенотам свободу вероисповедания во всей Франции, кроме Парижа, с правом на кальвинистское богослужение в пределах двух городов каждого губернаторства Франции и право занимать государственные должности. В обеспечение договора гугеноты получили четыре крепости — Ла-Рошель, Монтобан, Коньяк и Ла-Шарите.
3. Варфоломе́евская ночь (фр. massacre de la Saint-Barthélemy — резня св. Варфоломея) — массовое убийство гугенотов во Франции, устроенное католиками в ночь на 24 августа 1572 года, в канун дня святого Варфоломея. По различным оценкам, погибло около 30 тысяч человек.
4. Сен-Жермен-л'Осеруа — Парижская церковь Сен-Жерме́н-л'Осеруа́ (фр. L'église Saint-Germain-l'Auxerrois) — церковь св. Германа (Жермена) Осерского — находится в центре французской столицы, с восточной стороны Лувра, на Луврской площади (pl. du Louvre, 2; метро Louvre-Rivoli); административно в 1-м административном квартале I округа города. Носит имя христианского святого Германа Осерского (ок. 378—448), галло-римского епископа, одного из самых почитаемых во Франции святых. Строилась и перестраивалась с XII века. Во времена, когда Лувр был королевским дворцом, Сен-Жермен-л'Осеруа служила приходской церковью для династии Валуа. Колокольня — единственное, что сохранилось с XII в.
'Осеруа