Любовь, найденная за фолиантами

(Ночь со второго на третий день. Особняк Кеннетов)

Тишина в особняке Кеннетов была гнетущей, зловещей. Как перед казнью. Джейн лежала в своей постели, не смыкая глаз. Холодное кольцо Харгрейва жгло палец, как каленое железо. Письмо Ризли, спрятанное под подушкой, казалось последним кусочком твердой земли в бушующем море отчаяния. *"Дай мне время. Три дня. Я найду выход. Или сгорю, пытаясь."* Завтра – третий день. Завтра – объявление помолвки. Конец. Вечная капитуляция.

Его молчание за эти два дня было оглушительным. Ни новых писем через Эдди, ни намека на действие. Что если он проиграл свой бой? Что если страх, долг или сомнения победили? Что если его «сгорю» – лишь красивые слова? Мысль о его поражении, о его сдаче была невыносимее самой перспективы брака с Харгрейвом. Она не могла дышать в этой тишине ожидания. Не могла просто ждать, пока часы отсчитают ее жизнь.

**Идея родилась внезапно, как вспышка молнии в кромешной тьме.** Побег. Не навсегда. Не от всего. Только к *нему*. Сейчас. Немедленно. Увидеть его глаза. Услышать его голос. Узнать правду – сражается ли он еще? Или уже сгорел? Если он откажет... если испугается... тогда она примет свою судьбу. Но не раньше, чем посмотрит в лицо его решению.

Сердце забилось, как бешеное. Страх сковывал тело ледяными оковами. Мать могла проснуться. Слуги могли услышать. Сама мысль о том, чтобы выскользнуть ночью, мчаться по темному Лондону верхом к дому холостого мужчины – это было безумием! Безумием, которое могло разрушить и так висящую на волоске репутацию окончательно. Но разве ее репутация не была уже приговорена? Разве кольцо Харгрейва не было клеймом?

**Цепи.** Цепи условностей, ожиданий, страха. Цепи, которые она носила всю жизнь. Цепи, которые сейчас, в эту отчаянную ночь, нужно было разорвать. Хотя бы на несколько часов. Хотя бы до его порога.

Она встала с кровати, движения были резкими, решительными. Не зажигая света, на ощупь, она надела самое простое темное платье, теплую амазонку сверху, накинула темный плащ с капюшоном. Волосы стянула в тугой узел. Руки дрожали, но разум был ясен, как никогда. **Одно имя. Одно спасение. Эдди.**

Потайная дверь в комнату брата скрипнула тихо. Эдвард не спал. Он сидел у окна, куря трубку, его лицо в лунном свете было измученным и сердитым.
— Джейн? Что случилось? — прошептал он, увидев ее наряд.
— Помоги мне, Эдди, — ее голос звучал хрипло, но твердо. — Сейчас. Немедленно. Я должна к нему. К Ризли.
Эдвард замер, трубка задымилась забытой.
— Ты сошла с ума? Сейчас? Ночью? Его дом? Джейн, тебя увидят! Это конец!
— Мой конец – завтра утром в любом случае! — вырвалось у нее, и в голосе зазвенели слезы отчаяния. — Я должна знать, Эдди! Должна увидеть его! Помоги мне добраться до конюшни. Достань Аполлона. Я умчусь одна. Никто не должен знать.
Он смотрел на нее, на ее горящие в темноте глаза, полные безумной решимости и мольбы. Он видел не капризную дебютантку, а загнанного зверя, рвущегося на свободу.
— Боже правый... — пробормотал он. Потом резко встал. — Ладно. Идем. Быстро и тихо. Я отвлеку ночного конюха. Но, Джейн... — Он схватил ее за плечи. — Будь осторожна. Если что... скажи, что это была моя безумная идея. Поняла?
Она кивнула, не в силах говорить. Брат. Единственный оплот.

**(Конюшни, несколько минут спустя)**

Ночь встретила ее холодным дыханием и косым, колючим дождем. Аполлон, выведенный Эдвардом через дальний выход, нервно переступал с ноги на ногу, чуя напряжение хозяйки. Эдвард помог ей вскочить в седло.
— Его лондонская резиденция на Беркли-сквер. Знаешь?
— Знаю, — кивнула Джейн, натягивая капюшон глубже. Сердце колотилось так, что, казалось, заглушит стук копыт.
— Возвращайся, как только... — Эдвард не договорил. Его лицо было бледным от страха за нее. — Береги себя, сестренка.
Она не ответила. Только шпорнула Аполлона, и гнедой жеребец рванул в темноту, растворившись в стене дождя и ночи. Эдвард долго смотрел ей вслед, молясь всем богам, которых знал.

**(Дорога к Беркли-сквер)**

Лондон ночью был другим городом – мрачным, безлюдным, враждебным. Фонари мерцали тускло, освещая лишь островки грязи и мокрого булыжника. Дождь хлестал по лицу, залепляя глаза. Ветер выл в переулках, как голодный зверь. Джейн гнала Аполлона вперед, не разбирая дороги, полагаясь на инстинкты коня и отчаянную потребность сердца. Каждый темный проезд казался засадой, каждый шорох – погоней. Страх сжимал горло, но он был ничто по сравнению со страхом опоздать. Со страхом не успеть.

*«Что я делаю?»* – мелькало в голове сквозь гул ветра и стук копыт. *«Он выгонит меня. Назовет безумицей. Испугается скандала. И тогда... тогда я умру».* Но мысль остановиться, повернуть назад – была хуже смерти. Она мчалась не только *к* нему. Она мчалась *от* себя прежней. От покорной дочери. От «бриллианта». От невесты Харгрейва. Каждый удар копыт о мостовую был ударом по цепям, сковывавшим ее дух.

**(Особняк герцога Эвери на Беркли-сквер)**

Огни в окнах его резиденции погасли. Лишь одинокий фонарь у тяжелых дубовых дверей боролся с тьмой и дождем. Джейн осадила Аполлона у парадного входа. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Страх парализовал. Она слезла с коня, ноги подкосились. **Что теперь? Стучать? Кричать?** Ее порыв, казавшийся таким ясным и правильным в ее комнате, теперь выглядел диким, непристойным безумием.

Она стояла под проливным дождем, мокрая, дрожащая, прижимаясь к холодной стене особняка, не в силах пошевелиться. Аполлон фыркнул, тычась мордой в ее плечо. **Цепи.** Они снова сковывали ее. Цепи страха, сомнения, стыда. Она прикрыла лицо руками, чувствуя, как слезы смешиваются с дождем. Глупость. Отчаянная, позорная глупость.

**(Кабинет Ризли, внутри)**

Ризли не спал. Он сидел за столом, погруженный в бумаги, которые не видел. Перед ним лежали досье на Харгрейва – долги, сомнительные аферы, показания запуганной служанки о его "особых наклонностях". Компромат был грязным, но весомым. Завтра утром он планировал явиться к Бенедикту Кеннету и швырнуть ему эти бумаги на стол. Ультиматум: расторгнуть помолвку с подонком или герцог Эвери обнародует все. Рискованный ход. Он мог разрушить репутацию Джейн еще больше, связав ее имя с грязным скандалом. Но это был единственный шанс сорвать казнь. **Его бой продолжался. Он не сгорел. Он дрался грязно, но дрался.**

Внезапный звук – не стук, а скорее шорох, царапанье у парадной двери, едва слышный сквозь шум дождя. Ризли нахмурился. Кто? В такую погоду? Он подошел к окну, отдернул тяжелую портьеру. Сперва он увидел лишь мокрого, беспокойного гнедого коня у входа. Потом... тень. Небольшую фигурку, прижавшуюся к стене, словно пытаясь раствориться в камне. Фигурку в темном плаще с капюшоном, но он узнал посадку головы, линию плеч...

**«Джейн?!»** Имя вырвалось шепотом, полным неверия и ужаса. Что она здесь делает? Ночью? Одна? В такую погоду? Его сердце упало, потом забилось бешено. **Опасность.** Мысли о компромате, ультиматумах – все испарилось. Остался только инстинкт.

Он слетел вниз по лестнице, не задумываясь о свете или слугах. Распахнул тяжелую входную дверь так, что она с грохотом ударилась о стену. Дождь и холод ворвались в холл.

Она стояла перед ним, подняв испуганное, мокрое лицо. Капюшон свалился, темные волосы растрепались и липли к щекам. Она была бледна как смерть, дрожала мелкой дрожью, как затравленный зверек. В ее огромных, полных слез и ужаса глазах он прочел все: отчаяние, страх, стыд, и... немую, безумную надежду.

— **Джейн?** — его голос сорвался на хрип. — **Боже всемогущий! Что случилось? Ты ранена?** Он шагнул к ней, забыв обо всем на свете – о приличиях, о скандале, о своей борьбе. Его руки сами нашли ее ледяные, дрожащие руки.

Она не смогла ответить. Слова застряли в горле комком. Она только смотрела на него, на его лицо, искаженное шоком и тревогой, на его глаза, в которых не было ни капли прежнего льда – только живой, жгучий ужас *за нее*. И в этот момент все цепи – страха, сомнений, стыда – **разорвались**. Не потому, что он обещал спасение. А потому, что он был *здесь*. Он *видел* ее. И его первый вопрос был не "Что ты наделала?", а "Ты ранена?".

Сдавленный звук, не то рыдание, не то смех облегчения, вырвался у нее. Она шатнулась. Он мгновенно подхватил ее, почувствовав, как она безвольно повисла в его руках, вся промокшая, легкая и хрупкая. Он поднял ее на руки, как ребенка, не обращая внимания на воду, стекающую с ее плаща на дорогие ковры холла.

— **Джейн! Говори же!** — его голос был грубым от страха. Он прижал ее к себе, чувствуя ее ледяную щеку у своей шеи, ее прерывистое дыхание.
— Я... я не могла ждать... — прошептала она, едва слышно, пряча лицо у него на плече. — Завтра... Харгрейв... Я должна была знать... Сражаешься ли ты еще... или... или уже сгорел?

Ее слова, тихие и разбитые, ударили его сильнее любого боксерского удара. Он понял. Понял весь ужас ее положения, ее отчаяние, толкнувшее ее на этот безумный, отчаянный шаг. Она примчалась не за спасением. Она примчалась узнать – горит ли еще его огонь? И если нет – принять свою судьбу.

**Цепи его собственной битвы разлетелись вдребезги.** Все сомнения, все страхи показались мелкими и ничтожными перед ее мужеством, перед ее доверием, перед ее готовностью сгореть самой, лишь бы увидеть его пламя. Он крепче прижал ее к себе, закрыв глаза, вдыхая запах мокрых волос и дождя, смешанный с ее дрожью.

— **Глупая, отважная, чудесная девчонка...** — прошептал он хрипло, и в его голосе не было ни льда, ни гнева – только сокрушительная нежность и облегчение. — **Я не сгорел. Я горю. Ради тебя. И твои цепи...** — Он откинулся, чтобы посмотреть ей в глаза, его собственные горели голубым пламенем решимости. — **...я разобью. Сегодня. Сейчас. Все. До последней. Клянусь тебе. Ты не вернешься к ним. Никогда.**

Он нес ее не в гостиную, а вверх по лестнице, в свой кабинет, где горел камин. Мир условностей, сплетен, Харгрейвов и леди Маргарет остался за порогом, в ревущей ночи. Здесь и сейчас, в кольце его сильных рук, под его взглядом, полным огня и клятвы, Джейн впервые за долгие дни почувствовала себя не узницей, а спасенной. Она порвала свои цепи. И он поклялся, что они больше не сомкнутся. Начало конца ее тюрьмы случилось не на заре, а в самую глухую, дождливую полночь, у его порога.
Конец главы 7