Бабулечка

  Боязливо сунув нос на кухню, Сасори, которому отвели роль разведчика, завидел крутящуюся у плиты пухленькую фигурку, ойкнул и убежал обратно в коридор.

— Она там, — в ужасе шептал нукенин, сжав руки Лидера так, что у того изменилась линия жизни.

— Спокойно, — прошептал Лидер. — Хидан вычитал еще один ритуал изгнания.

Хидан, сидевший на корточках перед самодельным алтарем из веток, пакетов и изоленты, уже не так уверенно помахивал своим бубном, и, услышав слова Лидера, покачал головой.

— Это какая-то еботня. Наверное, у нас поселился неупокоенный дух великой шиноби, ибо мои ритуалы и вся сила Джашина не способна изгнать сущность.

— Чуете? — вдруг воскликнула Конан. — Пирогами запахло.

Нукенины разом повернулись к голодной девушке.

— Конан, не поддавайся, — грозно сказал Какузу. — Она хочет сломить твой дух. Это какое-то мощное Гендзюцу.

— Бежать... надо бежать, — бормотал Итачи Учиха, поясницу которого добрые руки бабулечки укутали пуховым платком. Вообще, сейчас Учиха напоминал безумную неваляшку, потому как заботливый призрак завернул его в три колючих одеяла, дабы «внучка лишний раз не продуло», на шее красовался спиртовой компресс, намертво примотанный к бедному Итачи, а ноги, на которых топорщились толстенные вязаные носки, не влезали ни в одну обувь.

Лидер снова пихнул Сасори в кухню.

Услышав перепуганный визг кукловода, бабулечка обернулась.

— Проснулись, внучатки!

«Внучатки» посинели от ужаса.

Честно говоря, не проснуться было сложно, потому как начиная с половины шестого утра призрак начал греметь на кухне кастрюлями и сковородками.

— Изыди, слуга нечистых духов!!! — заорал Хидан, швырнув в бабулечку жменю какой-то колдовской травы.

— От паразит, ты зачем лавровый лист раскидал?! — крикнула бабуля и, треснув мазохиста деревянной ложкой по лбу, насильно усадила за стол. — Что за люди? Что за люди? Ты им пол подметаешь, затем с хлоркой отмываешь, а они тебе свинячат где только можно, а потом пельмешки твои наворачивают, аж за ушами трещит, вот оно, поколение, нагадят в душу и поминай как звали, я к ним со всей душой, с превеликим уважением, а они...

— Бабулечка, — многозначительно прервал эту тираду Лидер. — А чем вы здесь гремели?

— Так пирожочки горяченькие с кашей манной готовила, чтоб вы подхарчились маленько, а то худющие, страх какой!

И, вывалив на тарелку каждого нукеника по три половника манной каши, плеснула сверху ложку варенья.

— Ой, ну эти волосья твои, — причитала бабулечка, крутясь возле перепуганного Дейдары, чудом избежавшего вчерашней стрижки. — Чуть-чуть бы укоротить...

— Живым не дамся, — верещал Дейдара.

— А ну сиди смирно, — гаркнула бабулька и, достав из кармана передника несколько цветастых заколочек, которые принялась нацеплять на приглаженную челку обалдевшего Дейдары.

Сасори, завидев это, выронил ложку, полную манной каши, а Лидер, прошептав: «Держись, мы мысленно с тобой», крепко сжал руку подрывника под столом.

— Ну какой красавец, любо глянуть, — заворковала бабулечка, умаслено рассматривая лохматого Дейдару, часть волос которого была стянута в два высоких хвостика, украшенных двумя бантами, а длинная челка оказалась практически унизанной малюсенькими заколочками.

Дейдара, глянув в натертой до блеска ложке на свое отражение, захныкал, но бабуля уже заткнула ему рот пирожком и кинулась к Кисаме.

— Да что ж ты в синьку опять влез! Я ж ее вчера перепрятала! Ну не внук, а наказание! – И, попытавшись оттереть «синьку» с щеки мечника, всплеснула руками. — А что кожа такая шершавая?!

— Это чешуя, — пояснил Кисаме.

— Детским кремом на ночь помажешь, все пройдет, — заверила бабулечка.

Итачи, представив обмазанного кремом Кисаме, злорадно захохотал, надрывая горло, но тут же хрипло закашлял.

Бабуля ахнула и понеслась к нему.

— Расхристанный весь! Горло застудил, а ходишь полуголый! Еще и возле форточки сел, ну что за человек, а еще вчера горло не хотел полоскать и от горчичников отмахивался... Вот будет тебе наука, не спорь с бабушкой! — заголосил призрак, еще плотнее закутав Учиху в одеяла. — Молодой такой, а уже болячек столько, экология, будь она проклята, стрессы эти, совсем детей измучили. И компутер твой, внучок, до добра не доведет, глаза только портишь, гля, воспаленные какие...

Итачи, пытаясь хватать воздух ртом, что было нелегко из-за колючих одеял и шарфика, гневно забормотал:

— Это Шаринган, наследие моего клана... Да как ты смеешь...

— А ну сиди, ишь ты, важный какой. Сам тощий, соплей перешибешь, болезный, а туда же, спорит со мной! — возмущалась бабулечка, сунув шаринганистому внуку под нос румяный пирожок. — А ты что хохочешь, а, белобрысенький? Да еще и с набитым ртом!

Хидан захохотал еще громче, до икоты напугав Конан своим истеричным смехом.

— Да что ж ты за нехристь такая! — сокрушалась бабуля, снова треснув его деревянной ложкой по лбу. — Девочку переполошил, вон, заикается, бедная. Водички попей, милая, и отсядь, Христа ради, от этого негодника.

И, с удивительной силой придвинув стул Конан вместе с самой девушкой поближе к Какузу, в очередной раз зарядила Хидану ложкой промеж глаз.

— Да ёб твою мать! — потирая ушиб, рявкнул Хидан.

— Ишь как заговорил! — возмутилась бабуля. — А ну бери тарелку и в угол!

Хидан снова загоготал, но, спасибо за это пендалю Какузу, практически послушно, отправился в указанное место.

Бабулечка была довольна.

— Моду взял, такие гадости говорить. Видать, на улице вырос, сирота ты ж моя неприкаянная. Но ничего, сделает из тебя бабушка человека. Такие матюки некультурные до зоны доведут, милок, нельзя, нельзя так выражаться. Ты ж мальчик хороший, работящий, вон, смотрю, с косой все время ходишь, в сельскохозяйственном техникуме небось учился?

Теперь приступ хохота накатил на извечно серьезного Какузу, который, уткнувшись в тарелку с кашей, попытался заткнуть этот поток звуков.

***

Завтрак закончился через час, ибо призрак не позволил никому покинуть кухню, пока огромная кастрюля каши не была съедена до последней ложки. А пока бабулечка перемывала на кухне посуду, нукенины быстренько закрылись в кабинете Лидера и, по привычке забаррикадировав дверь, попытались забыть о страшном призраке и погрузиться в свои рутинные будни маньяков.

— Итачи и Кисаме, отправляю вас в Коноху за Девятихвостым, — начал было Лидер, протянув напарникам карту местности. — Джинчурики нужен живым и...

— Да что ж ты делаешь?! — послышался из коридора переполошенный ор.

В ту же секунду прямо из стены в кабинет выбежала бабулечка и, стиснув только-только освободившегося от оков одеял Итачи в объятиях, заверещала:

— Куда ж ему идти, ирод ты окаянный! Ребенок больной совсем, кашли, сопли, температура за сорок, синяк на локте, глазища воспаленные, а ты его работать гонишь!

И треснула Лидера деревянной ложкой.

— Бабулечка, — терпеливо произнес Лидер. — Вы немного драматизируете.

— А ну не спорь с бабушкой! — крикнул призрак, снова укутав Итачи в одеяла.

— Да хватит, — воскликнул Какузу. — Женщина, мы не ваши внуки.

— Ох уж мне этот переходный возраст, — покачала головой бабушка.

— Мы взрослые, — напомнил Дейдара.

— Ой, не голоси, внучок, видела я, как ты вчера птичек из пластилина лепил, дитё еще совсем.

Дальнейшую тираду о том, что они убийцы, ниндзя-отступники, безумные гении и садисты, призрак не слушал, несмотря на то, что Лидер минут двадцать надрывался, рассказывая об ужасах организации Акацуки.

— Знаешь, что действительно ужас? — спросила бабулька, зарядив подзатыльник Хидану, царапавшему на столе Лидера матерное слово. — Это то, что у вас в комнатах творится, это ж страх какой-то, не пройти не проехать, вещи накиданы, посуда грязная кругом, бумажки какие-то, а вчера, ей-богу, убиралась у глазастенького в комнате, так там лежит женщина резиновая, на самом видном месте...

— Не резиновая, а силиконовая! — вскричал Сасори. — И это боевая марионетка из новейшего материала, способная атаковать противника на дальнем расстоянии!

— Ой, да не оправдывайся ты, внучек, дело молодое, — улыбнулась бабулечка.

— Это уже смешно, — прошептал Лидер. — Бабка срывает нам миссии.

Но бабка не слышала, и даже не обернулась, уж слишком она была занята протиранием пыли и своим извечным причитанием.

— Еще вчера сказала: «Внучатки, снимите плащики, я подкладку подошью, что ж вы по такой холодине в шматке ткани тонюсенькой ходите», так хоть бы что! А ну сняли все плащи!

Послушно стянув с себя форменные плащи, нукенины потупили взгляд и протянули свои одеяния бабушке.

— А ты чего голый совсем? — опешила бабулечка, завидев, что Хидан, сняв плащ, остался голым по пояс.

— Да что ж она доеба...

— От паразит! — Хидан, получив по голой спине деревянной ложкой, взвыл от боли и досады. — Рыжий, а ну дай скотч, я ему рот заклею. Это ж как можно столько гадостей говорить, ну как тебе не стыдно, хоть бы девочки постыдился. Иди, я тебе рубашечку погладила, нельзя голым ходить, а то тоже вирусню подхватишь.

Итачи недовольно зыркнул на бабульку Шаринганом, но ничего не оставалось, как смириться с клеймом болеющего внука.

И многие нукенины были с ним солидарны. Лишь гордый Лидер не терял надежд избавиться от назойливого призрака.

***

На всякий случай придвинув к двери своей комнаты комод, Конан, икая от переедания, зажгла свечу и выглянула в окно.

Вечернюю картину базы Акацуки дополняли развевающиеся на бельевой веревке свежевыстиранные плащи в красную тучку, несколько штанов, огромные семейные трусы, хозяин которых так и остался загадкой, а также одинокий кружевной бюстгальтер, прикрепленный к веревке деревянной прищепкой.

Конан стиснула зубы от злости и, наскоро обмотав голову платком, дабы защитить свежеокрашенные волосы от порывов ветра, выпрыгнула в окно.
В отличие от семейных трусов, хозяина бюстгальтера найдут сразу же, потому как в организации девушка всего одна. Не желая выставлять свое белье на всеобщее обозрение, Конан, минуя газон, прокралась к бельевой веревке и, отцепив от нее влажный бюстгальтер, вернулась обратно в жилое помещение.

На цыпочках прокравшись мимо кухни, где призрак бабули гремел кастрюлями, Конан было обрадовалась своей беспалевности, но зря.

— Внученька, — окликнул ее голосок из-за стены. — Зайди на кухню, помоги бабушке посуду протереть.

Прошипев ругательство, за которое утром Хидан три часа простоял в углу, Конан, запихнув бюстгальтер в карман широких пижамных штанов, зашагала в кухню.

Бабулечка, усадив ее за стол, поставила на салфетку огромную чашку с чаем и противень с ватрушками, проигнорировала вопрос о том, где посуда, которую надо протереть, уселась рядышком и, запахнув поплотнее свою теплую шаль, заставила девушку в очередной за сегодня раз кушать.

— Уложила я хлопцев, — поведала бабушка. — Умаялись они, бедные. А мы с тобой, внученька, пока посекретничаем.

Конан поперхнулась горячим чаем.

— Знаю я, что любовь у вас с рыжим, — подмигнула бабулька. – Ой, не красней ты, милая, дело молодое, бабушка тоже молодой была...

Куноичи только хотела что-то сказать, но бабулечка, сунув ей в рот ватрушку, продолжила:

— Им в этом возрасте только одно надо, смотри внученька, чтоб боком тебе любовь не вышла. С детями вам спешить не надо...

Обалдев от таких заявлений, Конан снова попыталась вставить слово, но бабулю было не остановить:

— ... молодые вы еще, жизнь вся впереди, а вы спешите. Вот помню, приехал к нам в колхоз как-то агроном из столицы...

Три часа спустя

— Выходи-и-ила на берег Катюша, на высо-о-окий берег на круто-о-ой, — тоненьким голосочком пела бабулечка, подперев рукой подбородок. — Вот какие песни петь надо, а ваши эти... ни спеть, не потанцевать. Эх, молодежь, совсем распустили себя.

Полудремающая над противнем с ватрушками Конан, приоткрыла один глаз.

— Уболтала ты меня совсем, внученька, ночь на дворе уже, — спохватилась бабулька. — Спать иди, завтра рано вставать, надо очередь в сельпо за сметанкой занять.

И, как ни в чем не бывало, призрак покинул кухню, оставив прибалдевшую куноичи одну.