1.
Лидер-сама, он же Пейн, он же авторитет организации „Акацуки", придвинул к двери своего кабинета допотопную книжную полку и, тяжело дыша, отпрыгнул к окну.
— Хидан! — рявкнул Лидер. — Как там ритуал?
Хидан, одетый в наряды какого-то шамана, стучал своей же косой по бубну и, завывая какие-то трели юного экзорциста, пожал плечами.
— Взываю к тебе, Джашин, отец всех богов! — вопил он на весь офис. — Забери к себе эту неприкаянную душу, ибо она уже заеба... дух неупокоенный...
— Что он творит? — прошептал Сасори, прижавшись к стене.
— Кисаме, двигай стол, — распорядился Лидер. — Она близко.
Кисаме, дико вытаращившись на Лидера, прижал руки к сердцу.
— Но там Итачи-сан, — взвыл он. — Я не брошу его...
И тут же, перебив эту тираду верности, на весь офис разнесся мученический крик, а вернее ор, да такой громкий, что Хидан выронил бубен и инстинктивно спрятался за горшок с фикусом.
— Итачи-сан! — провизжал Кисаме и, разорвав зачем-то плащ на груди, ринулся к двери.
— Брось его, Кисаме! Его уже не спасти!
— Я не брошу!
— Но Дейдару-то мы бросили, — напомнил Сасори.
Но Кисаме уже разгребал завалы мебели, которой от неизвестного противника защищался Лидер. Наконец, отшвырнув последний стул, Кисаме, с ноги выбив дверь, с диким ором безумного гладиатора понесся на источник крика, а следом, набравшись невесть откуда храбрости, бросились и Хидан, Сасори и Конан.
***
— ИЗЫДИ, ИМЕНЕМ ДЖАШИНА! — орал Хидан, размахивая символом своего бога на цепочке.
И швырнул в неизвестного врага свой шаманский бубен.
— А ну подыми, я только полы помыла, — донесся из кухни сварливый голос, обладательница которого, тут же просунула руку сквозь стену (Конан от ужаса снова упала в обморок) и залепила Хидану сурового леща. — Ишь ты, моду взял, разбрасывать вещи, вот доберусь до твоей комнаты, приберусь там хоть, а то такой срач на кухне развели...
Призрак пухленькой бабульки, укутанный в пуховый платок и обутый в мягкие домашние тапочки, строго пригрозил побледневшему от ужаса Хидану пальцем, и снова вернулся на кухню.
— Бабулечка, миленькая, уходи-и-и-и, — послышались мольбы Дейдары. — Уходи-и-и, бабулечка, пощади...
— Дейдара, — с горечью прошептал Лидер, явно ожидая, что взятых в плен Итачи и Дейдару безбожно пытают.
— А ну сиди, — проворчала бабулечка. — Волосьями зарос, ни глаз, ни ушей не видно, а ну сиди смирно, я сейчас чуть-чуть обстригу...
— АААА!!! — в ужасе проорал Дейдара.
— ... только вот с этим закончу, плохой он совсем.
— Итачи-сан! — заорал Кисаме и, с ноги выбив двери, ворвался на кухню.
Ожидая увидеть напарника распятым на дыбе, с вывернутыми суставами и кровоточащими ранами, мечник маленько удивился, увидев совершенно другую картину.
На столе, вычищенном до блеска, стояла огромная кастрюля, из которой валил густой пар, а над ней бабулечка за волосы нагнула голову Итачи, накинув на нее банное полотенце.
Итачи брыкался, хрипел, выл, матерился, но бабулечка была непреклонна.
— Ты зачем дверь выбил? — ахнула бабуля, покосившись на Кисаме. — Я тебе, милок, сказала, раздевайся и иди в ванную, я тебя от синьки отмою, а ты дверь ломаешь, ни стыда, ни совести!
— Ты что с ним делаешь? — орал Кисаме. — Итачи-сан, миленький...
Итачи, воспользовавшись тем, что бабулечка отвлеклась на напарника, задрал голову и стащив полотенце, повернул к мучительнице раскрасневшееся лицо.
— Узри мощь моего Шарингана!
— Глазища красные! — переполошилась бабулечка. — Это все от твоего компутера, в экран небось день и ночь смотришь, совсем зрение посадил, щуришься уже. А ну дыши над картошкой, кому сказала, слышала я, как ты кашляешь!
— Это неизвестная болезнь! Из-за нее он кровью кашляет, — встрял Лидер.
— Ничего подобного. — Но бабулечка и слышать не хотела. — Это он без шапки доходился по морозу. И поясницу голую под сквозняк подставил, видела я ваши плащики, ужас какой-то. Внученька, собери ваши плащики, я подкладку шерстяную подошью.
Конан, только пришедшая в себя, ойкнула и снова опасливо покачнулась.
Бабулечка, что-то бормоча про „распустила себя молодежь" и „кожа да кости" снова ткнула Итачи лицом в кастрюлю с картошкой и набросила ему на голову полотенце.
— А ну сиди! — гаркнула бабуля, заметив, что Дейдара кунаем пытается пилить бельевую веревку, которой его привязали к стулу. — Пока челку твою не отстригу, никуда не пойдешь! А ты что смеешься? Ты зачем нос и уши проколол, а?
Лидер аж обалдел от такой наглости.
— Это особая техника, — пролепетал он.
— Ремня бы тебе всыпать пару раз, — гремела бабулечка. — А ну вынь сережки! А ты, глазастый...
— Я? — опешил Сасори.
— Ты-ты, — кивнула бабушка. — Одень телогрейку и сходи в аптеку за горчичниками.
Итачи хрипло взвыл в кастрюлю.
— А ну не ной, — гаркнул призрак. — Сейчас нос еще будем столетником капать. О, а вот и столетник!
— Это не столетник, это Зетсу, — возразил Лидер.
Но бабулечка не слушала. Пониже наклонив голову Итачи над кастрюлей, она начала причитать:
— Возьмусь я за тебя, внучок, молодой ты такой, а уже и гайморит, и ангина, и конъюнктивит, и гастрит...
— Нет у меня гастрита, — буркнул Итачи.
— Мне виднее, — сказала бабулечка. — А вы чего стоите? Руки помыли? Тогда вон рассольник горяченький покушайте, особенно ты, рыжий, ей-богу, анорексия на лицо.
Бедный Лидер, вытаращив глаза, послушно потянулся за ложкой, ибо практика показала, что никакое дзюцу не способно победить невесть как явившийся нукенинам призрак неизвестной бабушки.
— Пиздец просто, — прошептал Хидан, отломав себе хлеба.
Но, к несчастью, слух бабулечки оказался отменным. Охнув, она, подлетев к Хидану, треснула его по губам деревянной ложкой и запричитала:
— Ох уж мне это дворовое воспитание, никакой культуры, говор такой, как три срока отмотал. А ну не лыбься, а то рот с мылом вымою!
И указав на жидкость для мытья посуды, словно подтвердила, что не шутит. Бабулечка вообще не шутила. Никогда.
Неделю назад
А началось все с того, что Конан, которую, на правах женщины, отправили готовить ужин, зашла на кухню и обнаружила, что горы грязной посуды, скопившиеся еще с позапрошлого месяца, исчезли.
Медленно обойдя кухоньку по периметру, Конан, гадая, куда подевалась посуда, осторожно открыла один из шкафчиков, в котором нашла вычищенную до блеска чугунную сковороду и несколько блестящих алюминиевых кастрюль.
Не сказать, что чистота это плохо, но Конан насторожилась.
Приступ „Мойдодыра" мог сразить лишь Кисаме, да и то, дальше протирания пыли с коллекционного оружия он не распространялся. А здесь отмытая посуда, вычищенная сковорода, чистые кастрюли. И, как оказалось в процессе дальнейшего обхода кухни, пирожки с повидлом, румянившиеся в духовке.
— У нас есть духовка? — прошептала Конан.
Она-то думала, что это лишь место, где Сасори сушит мокрую от дождя обувь.
Но делать нечего. По-быстрому залив лапшу кипятком, Конан оставила ужин готовиться, и вышла в коридор.
Заглянув в комнату Какузу, двери которой были настежь открыты, она узрела интересную картину.
Какузу сидел на полу, рядом со своим сейфом и рассматривал на свет странную купюру, которую ни он, ни Конан до этого не видели.
— Знаешь, что это? — поинтересовался Какузу, протянув девушке купюру с пейзажем неизвестного города на ней.
— Деньги?
— Деньги, — кивнул Какузу. — Неизвестные деньги...
Откуда же было казначею организации знать, как выглядят рубли?
— И записка, — шепнул Какузу.
«Внуку на мороженку и лимонад „Буратино"» — прочитала Конан, глядя на протянутое ей письмецо.
Какузу, прищурившись, снова осмотрел купюру на свет. Потом осмотрел записку.
— Это Хидан, — констатировал он наконец. — Он любит такие идиотские шутки.
Конан, пожав плечами, вышла из комнаты, и, в поисках правды (была в ней такая жилка искателя справедливости) отправилась в покои шиноби-мазохиста.
Комната Хидана, место, в котором можно было найти около десяти грязных чашек, стопки старых газет, многочисленные пачки чипсов и различные предметы для ритуалов поклонения Джашина, встретила Конан тем, что на нее упала лыжная палка, закинутая Хиданом наспех на шкаф. Девушка только хотела было ругнуться, потирая затылок, как, увидев Хидана, нахмурилась.
Хидан тоже сидел на полу, в окружении целой кучи абсолютно одинаковых черных носков. На лице нукенина было ясно выражено замешательство.
— Знаешь, что это? — спросил Хидан, замахав перед лицом Конан носком.
— Носок, — хмыкнула Конан.
— Вот именно! — гаркнул Хидан. — У этого носка пары не было никогда, я похерил второй носок три года назад в битве с каким-то хуйцом из Деревни Камня. А сейчас у меня два носка.
— И?
— Ёб твою мать! — рявкнул Хидан. — И все носки по парам! Булавочкой каждая пара скреплена!
Конан вытаращила глаза.
— И это не все! — орал Хидан и указал на три больших пакета. — В этом пакете носки хлопчатобумажные. Во втором — шерстяные. В третьем — носки для сна. Кто-то их отсортировал.
Конан едва ли не расхохоталась. Но Хидану было не до шуток.
— Это заговор, — прошептал он. — Джашин посылает мне знак.
Не выдержав этого откровенного бреда, Конан выбежала из комнаты.
Но на этом странности этого дня не закончились.
Сасори долго рассказывал всем про то, что кто-то отполировал его марионеток.
Кисаме клялся, что не знает, кто перестирал все их форменные плащи.
Лидер долго орал благим матом по поводу того, что чья-то загребущая рука постирала его белье и вывесила во дворе сушиться, на всеобщее обозрение.
Дейдара не мог понять, кто зашил дырку на его штанах.
Тоби ходил по офису, в новеньком свитере с оленем, не зная, откуда тот появился в его шкафу.
В завершении всего, Итачи Учиха проснулся посреди ночи, обнаружив, что к его груди прилеплено четыре горчичника.
А призрак пухленькой бабулечки в шали и тапочках, шарившийся по офису и жилым этажам, ясно дал понять нукенинам, что нынче он здесь закон.