Драбблы 💌

https://ficbook.net/readfic/8549625/21963198#part_content 🖇

♤♤♤

Он не видел родных стен целый месяц.
Долбанных тридцать дней провёл в компании одних мужиков, без отвратительной еды Джису, которую он считал надругательством над продуктами и его желудком, на жёсткой кушетке, отличавшейся от голой, мёрзлой земли только крепким запахом казёного порошка на накрахмаленных, хрустящих простынях. В его сухих, мозолистых ладонях только винтовка да холодное оружие грелось, пока по ночам в них представлял вместо громоздких игрушек тёплое, мягкое тело жены. И когда он иногда свою Су обнажённой и нежной в памяти воскрешал, тогда у него крепко стоял до тех пор, пока он, как оголтелый, не начнёт отжиматься или подтягиваться на турнике. И срать он хотел на три часа ночи и матерящихся, сонных парней, которым он своим бешеным пыхтением спать не даёт. Лучше так, чем втихую кончать в кулак и грызть подушку, чтобы даже писка из глотки не вырвалось.

Иногда его от позорного онанизма спасало только жёсткое расписание. Он готов был бежать сотни километров с привычным тяжёлым грузом снаряжения за спиной, готов был до мозолей и кровавых слёз из глаз без передышки шпинговать мишени, насилуя свою зоркость и несчастную винтовку, готов был терпеть хруст костей, растяжения мышц, неисчислимые ушибы и синяки в спаррингах, да хер там, даже на бесконечные тесты, растрахавшие ему мозг, был согласен, только бы потом спать ночью мертвецким сном, чтобы от трупа не отличить было! Иначе Чон, мать её, Джису не оставляла в покое. Ему все время снился вечер перед его отъездом, секс на полу в гостиной, некрасиво заваленной его одеждой, трусами и носками, которые не успели добраться до сумки, и Джису на коленях между его ног.
Она позволяла ему вести, разрешала ерошить себе волосы и даже немножко тянуть за них, когда было особенно хорошо и Чонгук с усилием вгонял стоны в закушенную губу. Су ласкала его нежно и при этом ногтями драла ему бёдра так, что царапины потом ещё несколько дней краснели, слишком многое ему дозволяла, и Чону несколько секунд действительно казалось, что сердце остановится. Он не разрешил ей закончить и сделал это сам, в ней, посадив жену на себя, чтобы на полу ей не было больно и слишком жёстко, когда он увлечётся.
И вот тогда Чонгук содрогался во сне так страшно, что койка оглушительно и жалобно кряхтела в ночной тишине. У него жёстко болело между напряжённых, окаменевших бёдер, зудела бурлящая кровь внизу живота и шумное, сиплое дыхание резало пересохшую глотку.
Простыня неприятно липла к взмокшей спине, рукам и затылку, когда он приподнимал тяжёлую голову и с яростью, разбавленной отчаянием, пялился на стояк. Ему едва хватало выдержки и сил сжать ладони в кулаки, чтобы не вцепиться в себя и не кончить от пары жёстких толчков в собственную руку, как сопляк в пубертатный период. Он бы умер от стыда, если бы хоть кто-то проснулся и застал его за самоудовлетворением, поэтому остаток такой ночи проходил на улице, в холод настолько суровый, что покрасневшие пальцы немели и с трудом цеплялась за турник, не разгибаясь после подтягиваний совсем.

Да Чон даже от её голоса заводился, когда они по телефону говорили! Он жене откровенно заявлял, что хочет её, а она, засранка, дразнилась, намекала ему, что, в отличие от мужа, совсем не гордая и пальцами своими не брезгует.

"Только тронь там себя раньше меня! Серьёзно, Су, я за себя не отвечаю..." — так он ей грозился и слышал в ответ мягкий смех.
Эта дурочка правда могла подрочить даже на его голос, но он уверен, что пару недель она бы перетерпела. Когда командировка подходила к концу, Чон специально на день раньше выехал и не звонил даже, чтобы Джису не суетилась, не нервничала. Он хотел посмотреть как она без него уже месяц время коротает, хотя уже догадывался. Наверняка допоздна засиживается, нескончаемые бумажки разбирает и с практикантами своими возится; наверное, даже до кровати не доползает, а прямо так, со сползшими очками и ручкой за ухом дрыхнет, свернувшись калачиком в кресле.
Утром она просыпается с затёкшим телом, красными, воспаленными глазами и головной болью. И некому за ней присмотреть, никто её вовремя поесть не заставит, никто её в постель не погонит с ворчаниями, никто не проследит за тем, чтобы она не пила кофе в чудовищных количествах вместо того, чтобы нормально и своевременно есть. Даром что девке двадцать шесть лет и она каждый день на операционном столе трупы вскрывает, а во время практик своих обделавшихся, слабонервных студентов нашатырём и крепкими затрещинами в чувства приводит.
Вне своей морозилки и без дисциплинированного мужа Су такой ребёнок, что за ней глаз да глаз нужен. Чонгуку порой хочется её муштровать по-военному, чтобы в его отсутствие она не становилась похожей на своих околевших приятелей из морга, а потом он вспоминает, что жена хранит в верхнем ящичке рабочего стола скальпель, и он нехотя даёт заднюю. Он оказывается на пороге дома ближе к полуночи, и жилище встречает его светом, льющимся из окна гостиной (впрочем, как он и ожидал), и тихим, уютным скрипом деревянных лестниц под грузными подошвами ботинок.

В прихожей оказывается так тепло, отчего его окоченевший нос начинает течь, и мужчина намеренно громко и некрасиво им шмыгает да ещё так тяжело роняет рюкзак на пол, что сам от грохота вздрагивает.

Спустя несколько секунд Чон, расшнуровывая обувь, улавливает звуки мягкой поступи девичьих босых ступней, и прежде чем Джису настороженно высовывает лохматую макушку из-за угла, он с дикой резкостью кидается на неё и под испуганные вопли и сатанинский хохот прижимает к себе, даже отрывая от пола её ноги.

— Сукин сын, ты совсем одурел?! — Джису заколотила мелкими, костлявыми кулачками по мужским плечам, всё ещё жмурясь скорее из-за детской привычки, а не от отступившего страха. — У меня чуть сердце не разорвалось, дурак!

Су в приступе гнева и истерики даже попыталась крепко впечатать твёрдую коленку задыхающемуся от смеха супругу в пах, но между её бёдер раньше оказался Чонгук, а орудие, применённое для серьёзных увечий, он сжал в ладони. Чон предпочитал раздвигать ноги жены, а не получать ими по яйцам.

— Засранец... — проскулила вздрагивающая девушка и подставила губы для поцелуев, которые в целях безопасности мужчина оставлял на её пунцовом лице и шее.

Он наклонился к ней, настолько миниатюрной по сравнению с ним, что его ладонь могла бы полностью накрыть её живот, и стал целовать жену в уголки распахнутых губ. Иногда между ними показывался её язык, вымаливающий ласку и настойчиво влезающий под его нижнюю губу; Чонгук её дальше не пускал и с улыбкой увиливал как мог, пока теснил её к стене и мял холодными пальцами тёплые, раскрасневшиеся после душа ляжки, задрав подол ночной рубашки. Её мягкая грудь тяжело поднималась то ли от испуга, то ли из-за близости с ним; он суетливо и как-то совсем неловко стянул плотную куртку и, ссутулившись, прижался к ней всем телом, чтобы эта сугубо женская мягкость согрела его.

— Ты замёрз совсем, — подметила Джису, когда Чон уткнулся ледяным кончиком носа ей в шею и потёрся прохладной щекой. Она вытянулась, встав на цыпочки, чтобы он не сгибался в три погибели, скребла ногтями его затылок и старалась не ёрзать, когда его холодные руки касались поясницы, боков и живота.

— Дрожишь, — простодушно промурлыкал ей на ухо Чон и чмокнул шершавыми губами её в челюсть.

— Потому что ты вдруг решил использовать меня в качестве грелки, — беззлобно проворчала девушка и ойкнула, когда ледяные ладони сжали её пятую точку, сминая ткань ночной рубахи и бельё; её поясница, от которой вниз, к ногам, скатились мурашки, отлипла от стены, и в нижнюю часть живота Джису уткнулось то, что заставило её удивлённо присвистнуть.

— Это ты так рад меня видеть? — с доброй насмешкой подтрунивала девушка, пока супруг сопел и нарочно слюнявил ей шею. Она медленно притянула к себе бёдра Чонгука, подцепив кончиками пальцев ремень и, окончательно потеряв стыд, сунула ладонь ему в штаны. Но они чересчур плотно к нему прилегали, и у неё получилось только погладить бледную дорожку волос на слишком твёрдом, горячем животе.

Столько лет прошло, а Чонгук всё ещё дрожал от её касания именно там, как мальчишка, которого первый раз в жизни приласкала женская рука. И ладно бы просто дрожал! У него стоял так крепко и мучительно, как не мог бы ни при каких других изощрениях.
И Джису это знала. Знала и иногда мучила его с ненормальным удовольствием матёрого садиста. При всём желании Чон не смог бы заставить себя убрать ее руки от своей эрогенной зоны, и чтобы хоть немного покоробить её невозмутимость и самоуверенность, он осторожно притронулся к ней сквозь влажное бельё и, полностью копирую её издевательскую манеру, удивлённо воскликнул:

— Это ты так рада меня видеть?!

Скулы Джису на одно мимолётное мгновение ярко вспыхнули, кроткое, тёплое дыхание слетело с её губ от нежной, заботливой ласки. Впрочем, томное смирение, присущее ей в редкие минуты, быстро улетучилось, и девушка возмущённо отпихнула мужские пальцы.
Она настойчиво отстранила Чонгука, упёршись узкими ладонями в его плечи, манерно поправила ночную сорочку и, схватив супруга за ворот толстовки, потянула его за собой в спальню.
Джису до того высоко задрала свой очаровательный носик, чтобы блестящих от желания глаз не было видно, так строго поджала влажные после его языка губы и всем своим видом с таким упорством демонстрировала сдержанность и важность, что Чону захотелось всю эту напускную спесь с неё стряхнуть. Достаточно было шлёпнуть её по заднице или грудью к стене прижать и помять бока или плоские груди, чтобы она взбрыкнула, начала царапаться и грызть ему губы, пока он будет вылизывать ей рот и заставлять течь. Но он убедил себя потерпеть, разрешил дотащить себя до спальни, как пса на поводке, и когда Джису толкнула его на кровать, он успел уцепиться за её бёдра и опрокинуть на себя. Несколько подушек скатилось на пол, возмущенно скрипели пружины в матрасе и тихо хихикал Чон, пока Су, сидя на нём, сдирала с него толстовку, а он мешался, щекотя её ступни и икры. Щекотки она не боялась, но запястье ему все равно коленом придавила и стала наглаживать его чувствительные бока.

Чонгук всегда возвращался после долгого отсутствия живой гематомой, и порой его синяки не успевали заживать, когда он опять мчался в командировку.
В этот раз Джису насчитала восемь кровоподтёков, четыре мелкие ссадины, одно лёгкое растяжение левого запястья, перетянутого эластичным бинтом, и заклеенные пластырями лопнувшие мозоли на пальцах. Он говорит, что привык, что это ерунда и хуже сморщенного, безобразного шрама на плече уже ничего не будет.
А ей горло слёзы дерут и глаза за долю секунды краснеют от его равнодушной и беспечной манеры упоминать то, что едва не лишило её рассудка. Ей хочется разбить его красивое лицо и в то же время зацеловать, заласкать так, чтобы он понял, насколько он дорог и драгоценен. Чонгука расстраивает её жалость и неотступный, навязчивый страх увидеть однажды на пороге вместо его кроткой, тихой улыбки и морщинок в уголках глаз, серые, пресные лица и стиснутые в нитку треснувшие губы кого-нибудь из сослуживцев или старших по званию. Сколько бы лет ни прошло, её волнение останется неизменным.

— Я люблю, когда ты смотришь мне в глаза, — негромкий, мягкий голос Чона и тёплые пальцы, перебирающие складки её ночной одежды на боках, отвлекают её внимание от побитого торса, и Джису, немного сбитая с толку, растерянно глядит на его розовеющие щёки и слегка полноватую нижнюю губу, красную от прилившей крови, — или на то, что ниже живота.

Переводит тему. Каждый раз так делает. Ему неприятно вспоминать прошлое, но смотреть на неё такую, с помертвевшим лицом и расфокусированным взглядом, выше его сил. Все это напоминает о боли, о крови, о пуле, чудом не пробившей ему глотку, о резкой вони медикаментов, антисептика и спирта, о ней подле его койки с ссутуленными плечами, поникшей головой и выплаканными глазами. Чонгук тяжело, тихо выдыхает и крайне жалеет о том, что шрам на плече нельзя спрятать от её внимательных, влажных глаз. Его широкая, смуглая ладонь ползёт по её животу вверх, и хлопковая ткань мнётся под длинными, мужскими пальцами. Они скользят меж грудей, по едва ощутимым буграм рёбер, ключицам, тоненькой шее и сжимаются осторожно на её нижней челюсти. Чон привлекает супругу к себе, заставляя её склониться над ним, и целует. Джису хватается за его перебинтованное запястье, и когда его губы начинают клевать её в щёки и скулы, она заботливо чмокает внутреннюю сторону мужской ладони и несколько пальцев.
Грубые, твёрдые подушечки трогают её губы, а их хозяин безотрывно таращится на них, явно вспоминая, что девушка этими бестыжими губами делала. Он точно думает об этом, Джису знает, поэтому она двусмысленно прикасается кончиком языка к большому пальцу и лениво сжимает его в зубах. Уголки его рта расплываются в улыбке, и она становится еще более сладкой и довольной, когда теплое, полуголое девичьей тело расплывается на нем изумительной нежностью, когда выбившиеся непослушные пряди, вьющиеся к концам, щекочут его шею и лицо, когда мягкие, женственные бёдра стискивают его таз и осторожно, зазывающе трутся.

— Когда-нибудь я свяжу тебя и никуда больше не пущу, — грозится шёпотом брюнетка, почти соприкасаясь с мужем губами, и её горячая, маленькая ладошка неспеша трётся о вздрагивающий нижний пресс, — а твоим начальникам пошлю отрезанный пенис трупа из моей коллекции. Пусть подавятся.

Его хриплый, высокий смех звучит слишком тихо в застывшей, терпкой полутьме спальни; его насмешливый, загустевший от желания взгляд не отлипает от пуноцового девичьего лица, и кое-чье белье от него, кажется, становится совсем влажным. Это край, это просто грёбаный обрыв, у хлипкого, рассыпчатого подножья которого хохот Чонгука обрывается. Он удивлённо выдыхает и совершенно инстинктивно вздрагивает, когда Джису неаккуратно дёргает бляшку ремня и торопливо возится с ширинкой на плотных, грубых штанах. Крупные зубья змейки исцарапали ей пальцы, и собачка никак не поддавалась, отчего глаза его жены загорелись ещё яростнее, и она с силой рванула за нерасстегнутые брюки.

— Ц, больно же! — Чонгук зашипел, когда жёсткая ткань и ногти девушки оставили красные борозды совсем рядом с его причинным местом, и он с трудом перехватил запястья Джису, сжав их в одной ладони, а второй ухватившись за нерасстегнутый до конца ремень.

— Блять, да ты мне сейчас яйца оторвешь! Полегче!

Она немножко присмирела и послушно ждала, пока Чонгук расстёгивал штаны и стаскивал попутно расшнурованные ботинки. Они тяжело бухнулись на пол, и Джису от резкого звука вздрогнула, нечаянно задев паховой косточкой крепкую эрекцию супруга. Чон забыл про свои штаны и, сжав девичьи бёдра, ещё раз об неё потерся. Какая она была горячая там! Даже через слои одежды его ошпаривала и дразнилась, ластилась, льнула к нему всем телом так, будто подтаявшим воском растечься на нём хотела. Её поцелуи даже поцелуями назвать нельзя было, такими они были мокрыми и нестерпимо нежными. Джису кидалась с отчаянием на его губы и каждый раз умудрялась задевать языком даже его подбородок и кончик носа, а там остановиться не могла и ласкала щёки, скулы, раскрасневшиеся мочки ушей, нижнюю челюсть. Она с нечеловеческим исступлением сцеловывала солоноватую испарину и вкус мыла с его смуглой кожи на доверчиво открытой, исколотой мурашками шее, плечах, ключицах, и Чонгук позволял ей все сумасбродства, пока сам пластом лежал, разбитый этой вспышкой страсти и неизменной, доброй нежности его жены. Он был совершенно обессиленный, измученный собственным желанием, скованный болью и безмолвным наслаждением, растекавшимися раскаленным добела железом в крови от паха вниз, к ногам, и когда мокрый язык и мягкие, горячие губы соскользнули на грудь и ниже, когда зубы и ногти следовавших за хозяйкой маленьких ладоней задевали намеренно соски, он едва мог дышать. Из пересохшей глотки вырвалось что-то похожее на хрип, еще один страшный импульс всколыхнулся в нём, разбежался кривыми отростками по телу, будто молния, и его скрутило, сжало внутри с такой силой, что в глазах на миг потемнело. Чонгуку казалось, что вот это край, что одних касаний достаточно, чтобы он захлебнулся в удовольствии, потерял себя, перегорел. С ним никогда в жизни такого не было, поэтому он боялся, что не дотерпит или ещё хуже: вырубится от обилия ощущений с первым же толчком. И с ним почти это случилось, когда Джису неожиданно укусила его чуть ниже пупка, и опять — ниже, и снова, только левее, впечатав след зубов на выпирающей тазовой косточке. Она не спеша стянула с него брюки и белье, и Чон послушно приподнял бёдра, ластясь к ее тёплым ладоням, огладившим натянувшуюся на мышцах кожу.

Ему было так хорошо, что хотелось ослепнуть, оглохнуть и чувствовать только горячее дыхание и чуткие пальцы там... У него не хватило наглости и сил дернуться вперёд и самым нежным ощутить теплоту и мягкость губ. Чонгук схватил жену за плечо и дёрнул вверх как раз в тот момент, когда она склонилась над ним; он прижал её к груди и только сейчас заметил, что на ней, в отличие от него, что-то надето. Но тонкая ночная сорочка с подвязанными бретельками, совсем не прятавшая грудь, и черное бельё дразнили его сильнее, чем если бы она была совсем нагой. Ему даже нравилось брать её полуодетой, и он часто намеренно не раздевал её до конца; Джису сама с себя все потом срывала, потому что мешалось.

— Я не так хочу... — невнятно, тяжело шепнул Чон и, подцепив кончиками пальцев резинку белья, неспешно потянул его вниз, но резко отпустил, и эластичная ткань неприятно шлёпнула девушку по ягодице. Она даже не вскрикнула, не дёрнулась, однако мягко задрожала, когда широкая, огрубевшая ладонь, стёртая на тренировках в кровь, погладила её настолько нежно, насколько была способна, и он раздел её уже окончательно, без лишних увечий, оставив только сорочку.

— В тебя хочу.

Если парой слов действительно можно свести с ума или безоговорочно подчинить, то для Чон Джису они были именно такими. Она спешно выпрямилась, перекинула ногу через пояс мужа, позволила ему даже задрать полы ночнушки и, упёршись ладонями в его крепкий живот, стала медленно опускаться.

— Не закрывай глаза, — попросила девушка, и восторженно ахнула, потому что Чонгук подчинился и уставился на нее одним из тех взглядов, которыми имел её не хуже, чем членом.

Джису насаживалась слишком медленно, вихляла бёдрами, елозила на нём, совсем потеряв стыд; она видела, как от этого издевательства супруг едва ли не мечется под ней и изнурённо дышит, и всё равно упрямо мучила его. Она задыхалась, ощущая его в себе с каждым мягким движением бёдер сильнее и глубже, и не замечала, как жёстко царапала ему живот. Чонгук и сам на этот пустяк внимания не обращал; если бы Су ему прямо сейчас кожу содрала, всё равно бы боль была не похожей на ту, от которой сейчас он метался по постели и не мог глотнуть достаточно воздуха. То ли она после месячного воздержания слишком тугой стала и сейчас с непривычки всего его зажала и дальше не пускала, то ли он внезапно оказался ужасно чувствительным и мог кончить даже не шевельнувшись. Чонгук ничего не понимал, но сказать, что ему неприятно, не мог. Ему нравилось, как чужое тело его стиснуло, нравилось, как темнело перед глазами и кружилась голова, нравились вдавленные в рёбра острые, девичьи коленки, нравилось её шумное дыхание, нравилась тяжесть её тела... Мужчина чувствовал себя насекомым, утонувшим в мягкой смоле: он пытался дёрнуться, но от боли замирал и ещё быстрее тонул, задыхался, рвал конечности, силясь вылезти, и, приняв последнюю попытку освободиться, Чонгук сжал бёдра жены, приподнял её и яростно, с силой насадил на себя до самого конца. Джису пискнула от неожиданности и мимолетного дискомфорта от внезапного натяжения, встрепенулась, и дрожь её тела изнутри, её изумительная нежность и тепло заставили Чона повести тазом ещё парочку раз ей навстречу. Она закусила изнутри щёку, чтобы не обмякнуть, не ослабеть раньше времени, и, положив на его ладони сверху свои, попыталась подстроиться под слишком резкие толчки, замедлить их немного; его было слишком много в ней. На пару минут Джису заставила мужа слушаться и даже вырвала с боем слабый, бархатный стон, когда выпустила его полностью и долго не пускала обратно, наглаживая кончиками пальцев вздувшуюся вену на члене и горячие, твёрдые бёдра. Боже, с каким удовольствием, с какой жадной нежностью она слизывала жаркое, частое дыхание с его губ и мягкий румянец с щёк! Она любила его в этот томный, сладкий момент единения безмерно и чисто, она могла стереть губы в кровь от поцелуев, могла отдаваться ему до полного истощения! Джису казалось, что она сойдёт с ума, умрёт, если это окажется её очередным навязчивым сном. Её глаза увлажнились, и девушка поспешно закрыла их, прижавшись вслепую ко рту Чона, нетерпеливо, капризно втягивая его язык и сжав в трясущихся пальцах его нижнюю челюсть, пока внизу ёрзала на нём, бесстыже тёрлась, но упорно не давала. Она его этим только раздразнила сильнее, вывела из себя, и Чонгук, поймав момент, несдержанно снова ею овладел, вколачиваясь в неё теперь сильнее и жёстче. Бедняжка так сильно вздрагивала и тяжело дышала, так прогибалась в пояснице с сиплым стоном, что заставляла хотеть себя до умопомешательства, хотя казалось, что сильнее уже невозможно. Мягкий черный пушок на её затылке прилип от влаги к точеной шее: он заметил, потому что её волосы были мудрено скручены на макушке, и у него руки сами с её ягодиц вверх по спине поползли, чтобы их распустить. Они рассыпались аспидным, мягким каскадом по плечам, и несколько волосков паутиной пристали к её горлу, по которому капля пота медленно стекала, сорвалась с ключицы и вызывающе проскользила между девичьих грудей. И Чона на этом жестко переклинило. Он подорвался с влажной подушки, сел и дико рванул завязки на ночной сорочке, чудом умудрившись её не порвать, отказываясь вообще её снимать через голову. Чонгук спустил ткань до живота, и девушка прижалась к нему всем самым мягким и тёплым, обняла его голову и до того непосредственно поцеловала в макушку и лоб, что его затрясло от переизбытка женской ласки и беспредельного доверия. Её сердце под его губами и ладонями взволнованно трепыхалось, билось о рёбра, когда он языком нарочно дразнился, но его собственное все равно неслось быстрее. Ни за что не обогнать, даже если адреналин впрыснуть в вену. Оно у него где-то в горле застряло, и он ни вдохнуть ни выдохнуть не мог без лишних усилий.

— Всё-таки дождалась? Послушная девочка, — Чонгук сам свой голос не узнал, настолько тот хрипел, но Су, кажется, потекла от него и напряглась вся от томной судороги. Он осклабился, довольный и раззадоренный её мягкой, податливой отзывчивостью, закусил влажную нижнюю губу и схлопотал лёгкую пощёчину кончиками девичьих пальцев. Его широкие плечи затряслись в беззвучном смехе, и Джису поцеловала ямочку на его щеке и кончик носа. Её белые бёдра теснее сжали его пояс, напряглись вместе с животом, и Чон поперхнулся вздохом, когда Су, горячая и влажная внутри, сдавила его гораздо сильнее, чем все предыдущие разы. Он обнял её всю, маленькую, тоненькую, спрятал лицо у неё на груди и стал быстрее на себя опускать, прислушиваясь к её громким вздохам. Чонгук понял, что Джису уплыла, когда она задрожала, вцепилась зубами в его плечо, проглатывая крик, и вся обмякла, расплываясь на нем живой, пульсирующей нежностью. Он бы мог хоть до утра этой знакомой, мягкой теснотой упиваться и дуреть, но мозг члену полностью место не уступил, поэтому Чон попытался как можно более мягко и быстро выйти из Су. Блять, ну не в неё же спускать и скулить от боли в яйцах из-за его чудовищного терпения!
Дети — это, конечно, хорошо, но только тогда, когда ты к ним готов и заделал их по своему желанию, а не из-за плохих резинок или идиотской уверенности в том, что как-нибудь пронесёт.
Когда Чон уже приподнял жену за бёдра, она вдруг заёрзала, спихнула недовольно его ладони и сильнее в него вцепилась, потёршись грудью так заискивающе, что он на секунду потерялся и совсем отвлёкся.

— Не капризничай, Су, — мягко пожурил её мужчина, морщась от усилий и спазмов в паху. — Слазь, я же не успею.

— Побудь так немножко, — девушка пощекотала кончиком языка его красное ухо и поцеловала супруга прямо под мочкой, не думая даже отлипать. — Не бойся, период не тот и вообще... кроме презервативов существуют противозачаточные. Вы знаете, что это такое, капитан?

— Очень полезные штуки не из мразотного латекса, — выдохнул Чон и после последней, резкой фрикции со стоном излился. Его бёдра под Джису и затёкшие ноги напряглись, вздувшиеся мышцы на широкой спине, руках и животе скульптурно бугрились, и если бы в этот момент Су не закрыла глаза, то кончила бы ещё раз. Ей было слишком хорошо всего лишь от того, что она чувствовала его в себе. И это ощущение было самым правильным, самым чистым из всех закономерностей её заботливой, добродушной, нежной любви к нему. Между их бёдер было жарко, влажно и скользко, и когда Джису лениво соскользнула с него и растянулась на кровати, стало неприятно прохладно. Она сомкнула ноющие, дрожащие ноги и неловко приспустила на бёдра ночную сорочку. Чонгук пьяно, сонно таращился на женскую нагую грудь, подполз ближе и, прежде чем прижаться к ней щекой и под быстрый стук сердца уснуть, он поцеловал её розовую коленку и живот.
Маленькие, девичьи руки обняли его голову, и пальцы запутались в отросших тёмных волосах. Его тяжёлая рука осторожно легла поперёк тела супруги, горячая ладонь приютилась где-то у неё на боку, и весь его сильный, стройный торс доверчиво, жадно прижимался к ней. Чонгук скоро заснул: Су догадалась, когда услышала громкое сопение. Она аккуратно, стараясь сильно не вертеться, щёлкнула по выключателю ночника и в кромешной темноте долго прислушивалась к далекому шороху моря.

Чуткие пальцы нащупали бугристый, крупный шрам, дрогнули, вжались крепче.
Вернулся. Живым и здоровым.
Джису спокойна ровно до следующего срочного отъезда.

♤♤♤

Понравилась история? Нажми на звёздочку 💌