Драбблы 💌

🏷

https://ficbook.net/readfic/8549625/22295245#part_content

Чонгук не очень хорошо ладит с людьми.
Он жуткий интроверт по натуре, а на работе вообще за мизантропа слывёт и сам не понимает, почему. Да, он мало с кем говорит, может быть, чересчур редко улыбается, возможно, перегибает палку, когда в его руки попадают желторотые новички, превращающиеся в ноющие куски дерьма после недели лёгкой экзаменовки капитана, и, наверное, слишком ядовито и грубо осаждает больно смелых, которым грозится запихнуть винтовку в самые узкие щели, если не могут соблюдать субординацию. Чон человек строгий, замкнутый, прямолинейный, весьма сдержанный и чудовищно хладнокровный в критической ситуации, но, чёрт побери, когда на его пороге появляется хитрый засранец с лисьими ужимками и обманчиво-детской, широкой улыбкой, он прощается со спокойствием и здоровыми нервами и нехотя прячет табельное.
Этот Ушлёпок, — Чонгук так его и зовёт в глаза, — приходящийся Джису дорогим братцем, объявляется раз в два-три месяца, имеет по-жёсткому его терпение, доводит его за пару дней до ручки, а потом с чувством выполненного долга сваливает с задранным носом паскудного кота, который только и делает, что гадит у него под дверью и с премерзкими воплями где-то под сливой в саду цепляет самок для сношения.

Вот такой Ким Тэхён очаровательный парень. И этот очаровательный парень сейчас стоял у него под дверью, насмешливо таращился на него обкуренными шарами и так погано скалился, что хотелось железной дверью ему расквасить лицо по самое не хочу. Ушлёпок, кажется, это страстное желание прочел на спокойном, никак не изменившемся лице Чонгука и осклабился ещё гаже.

— Здравия желаю, капитан Чон! — Ким это приевшееся приветствие так проорал, что у Чонгука уши заложило. Он вдруг подумал, что было бы здорово пережать гадёнышу сонную артерию, чтобы рот свой заткнул и не открывал пару часов, а потом, когда Тэхён издевательски отдал небрежно честь, решил, что и руку можно сломать. Или хотя бы плечо из сустава выбить.

— Пасть закрой, — недовольно процедил мужчина, потерев ухо. — Я пока не глухой.

Тэхён благополучно прохлопал ушами его просьбу. Не смотрел на родственника толком и только шею вытягивал, заглядывая в дом поверх чужого плеча.

— Где Су? — подпрыгивая на месте, пробасил Ким и стал теребить лямку потрёпанной сумки, на которой было столько дряни, что Чонгук бы к ней даже в перчатках не осмелился притронуться. Он не хотел думать о том, в каких злачных дырах она побывала и что в себе носила.

— На работе.

— А, так ты у нас сегодня за хозяйку! — фальшивый восторг дешёвым глянцем лоснился на смазливой тэхёновой роже, и бесноватая, белозубая улыбка, от которой у девчонок явно трусики намокали, ситуацию не исправляла и никак не сглаживала. Напротив, его смуглая мордашка так и просилась потереться о его кулаки. — Ну-ка, посторонись. Тэхён пихнул хозяина дома плечом и с трудом протиснулся в прихожую. Чонгук не удосужился хотя бы в сторону отступить, и Ким пару секунд вертелся и мельтешил на пороге, застряв между дверным проёмом и живой, грозной глыбой. Он кое-как влез, через слово изрыгая маты, да и то только потому, что Чон в ужасе шарахнулся от того мусорного мешка, который служил Киму поклажей. Запыхавшийся и весь растрёпанный, брюнет сдул с глаз тёмные колечки кудрей, швырнул сумку в угол (у Чонгука в глазах потемнело от отвращения) и потопал дальше, разминая шею и руки.

— Обувь сними! — сдержанно, не повышая тона, приказал мужчина и, притворив дверь, кинул гостю тапочки. — Нехер топтать по чистому!

Тэхён, к величайщему изумлению родственника, послушался и скинул запыленные ботинки. Эта покладистость стоила похвалы, если учитывать все прошлые визиты Кима, когда он откровенно клал на просьбы вести себя прилично и не демонстрировать замашки хрюкающей животины.

Но Ким Тэхён не Ким Тэхён, если всё равно не умудриться обосрать исправляющееся о себе мнение: он самым наглым и невозмутимым образом оставил грязную обувь посреди прихожей, и Чонгуку пришлось ногой их впихнуть в обувницу и в третий раз пройтись тряпкой по паркету.

— Чем это пахнет? — пролаял откуда-то из глубин дома родственник, и Чон по хлопку дверцы холодильника и громыханию кастрюль догадался, что Ушлёпок сунул свой любопытный нос в святая святых его жилища. В его кухню, блядь! — Я чую мясо. Это кацудон!

И прежде чем длинные смуглые пальцы, не боясь обжечься, потянулись к аппетитной свиной котлете, мужчина отдёрнул жадную руку, сжав чужое запястье с такой силой, что даже невосприимчивый к боли Тэхён поморщился.

О, да, хватка капитана не раз и не два хрустела костями доставучих засранцев. И только тоненькие, нежные кисти супруги избегали даже синяков.

— Грабли убери.

Чонгук никогда ни на кого не повышал голос, но твёрдо поставленным, ледяным тоном страха нагонял не меньше. Он мог припугнуть хоть старшего по званию, хоть новобранца-соплежуя, хоть матёрого уголовника, наставившего пушку промеж глаз, но этого двинутого на всю голову утырка ни разу не смог заставить наложить в штаны. Чонгук страшными глазами пялился, обещая медленную кастрацию голыми руками, а придурок просил не пучить на него так глаза; Чонгук требовал завалить хлебало и выметаться из его дома, разминая крепкие кулаки для пущего эффекта, а охуевший в край засранец задирал ноги на спинку дивана, глазел на него вверх тормашками и скалился ядовито, светя перед его носом средним пальцем; Чонгук красноречиво разбирал и собирал табельное, нарочно садясь на самом видном месте, а Ушлёпок наивно просил научить стрелять. Хоть вскрывайся, честное слово. Или реально научить пользоваться пушкой, но мишенью сделать его дурную голову.

— Да ты еду зажал, что ли?! — проскулил Тэхён и заёрзал на месте, втягивая запах еды, вынюхивая, как плешивый, голодный пёс хозяйские харчи. — Я с дороги, дай пожрать хоть что-нибудь!

— Руки сначала вымой, — Чонгук подтолкнул его в сторону ванной комнаты и потянулся к чистым тарелкам над головой.

— Хорошо, мамочка!

Язвит, гнида. Выводит, щекочет нервы своим длинным, мерзким языком, пробитым штангой насквозь. Подвесить бы его за эту железку, чтобы болтался, как кусок говядины на ржавом крючке.

— Придурок, — намеренно громко, не стесняясь, а голодный засранец ржёт из ванной, перебирает тюбики и бутылочки, пихает в карман его гель после бритья, и (Чонгук почти уверен в этом) лопает их зубную пасту. После набегов лопоухого долбеня каждый раз приходится переться в супермаркет.

— Я там каким-то белым полотенцем вытерся, — докладывает Тэхён, разбрызгивая воду с влажных волос и светя чистенькими ладошками и вымытым лицом, подстёбывая "ебанутого чистоплюя". — Другое не нашёл.

Чонгук стискивает в руках тарелку, медленно, с шипением дышит, но накладывать порцию продолжает. Действительно, как можно было заметить три аккуратно сложенных, чистых полотенца, лежащих на стиральной машине, когда его (его, сука!) полотенце скромно висит в уголке? Придётся его сжечь. Ким устраивает свою пятую точку на стуле, повыше закатывает рукава, и его татуированные от кончиков пальцев до предплечий руки нетерпеливо шарят по столу, сминают бумажные салфетки в катышки, звенят палочками и всячески действуют на нервы до тех пор, пока тарелка с горячей порцией кацудона не оказывается перед его носом. Он кидается на еду с таким остервенением, что чуть пальцы Чонгуку не отгрызает. Мужчина едва их успевает отдёрнуть и садится напротив; смотрит на свои сцепленные в замок руки и иногда косится в сторону Кима, не веря, что рот можно так набить. Его помятая, невыспавшаяся физиономия светится от удовольствия и раздувшиеся щёки ходят ходуном.

— Ты высокомерный, конченый говнюк, — бубнит с полным ртом, тыча палочками в грудь Чона, — но готовишь, как бог!

Чонгук внешне на вполне искреннюю похвалу своим кулинарным способностям никак не реагирует, даже бровью не дёргает, но самооценка явно подскакивает. Мурлычет даже довольно. Тэхён может поносить и ругать все, что связано с мужем сестрёнки, но от стряпни его нос никогда воротить не станет.

— Ешь молча.

Тарелка опустела спустя всего десять минут, а порция-то не из маленьких была. Чон для прожорливого говнюка никогда еду не жалел, всегда кормил до отвала и всё равно удивлялся неуёмному аппетиту.

— Я только что словил оргазм, чувак, — с неадекватной ухмылкой на лоснящихся от жира губах бубнит Тэхён и ласково наглаживает тощий живот. Ушлёпок совсем как борзая, в которую хоть силой жратву пихай: все равно костлявой задницей вихлять будет.

— Надеюсь, ничего там себе не заляпал? — из-за тихой манеры говорить и всегда серьёзной, каменной мины капитана редко можно было угадать, когда он шутит, а когда нет, но Киму каждый раз как-то удавалось понять. Он смотрел из-под полуприкрытых век на широкую спину родственника, возившегося возле умывальника с тэхёновой грязной посудой, на коротко стриженный затылок, лохматую макушку и руки, которыми он мог черепа крошить не моргнув глазом и делать самые охуенные гастрономические шедевры.

— Лопай!

Тэхён вздрогнул и продрал слипающиеся глаза, когда глубокую вазочку с какой-то выпечкой с негромким стуком поставили перед ним. Ким выпрямился, сонно заморгал и понюхал содержимое.

— Что это?

— Пирожки тыквенные. Со вчерашнего дня остались, — через плечо небрежно бросил Чон; даже повернуться не удосужился и продолжал натирать сухим кухонным полотенцем вымытую тарелку. Он ожидал услышать довольное мычание и некультурное чавканье, а получил только напряжённое молчание. Чонгук повернулся, отложив полотенце, и упёрся поясницей и ладонями в умывальник позади себя. Тэхён неуверенно и нервно таращился на лакомство, гладя указательными пальцами край столешницы.

— Не ссы, это я пёк; Джису к плите неделю не подходит.

Бедняга с облегчением сглотнул, схватил самый жирный, пухлый пирожок и сунул его в рот. Даже не прожевал, животное; проглотил, не поперхнувшись, и некрасиво облизал испачкавшиеся пальцы. Штанга тихо звякнула, ударившись о зубы, и то и дело подмигивала, когда жадный рот трескал убывающую партию сладостей.

— Тебе нормально с железкой во рту? Не выглядит очень удобно.

Вопрос был неожиданным даже для самого Чонгука. Не то чтобы ему особо хотелось почесать языком, тем более с безмозглым, вредным Ушлёпком. И уж конечно ему было срать на то, что он себе в рот, в нос или в задний проход пихает и очень ли комфортно с этим ходить. Чон просто так спросил. Сорвалось, так сказать. У Кима в зубах был пятый по счету пирожок, и он с раздутыми щеками, плюясь перемолотой кашей во все стороны (нарочно, сукин сын!), пробухтел едва разборчиво: — Знаешь, как девочки текут. У некоторых прям кинк какой-то! Только заметят и сразу ножки в стороны.

— Без подробностей, — с отвращением в голосе оборвал его мужчина. Он оставил гостя на кухне расправляться с запасами еды и ушел в гостиную. Вообще-то, Чон собирался смазать петли у входной двери, чтобы не скрипели так громко, и прикорнуть где-нибудь до вечера, а сейчас ему хотелось вышвырнуть наглого троглодита из своего дома или выкинуться самому из окна прямо в шиповник головой, потому что Ким попёрся за ним, как хвостик, неся в одной руке вазу, а вторую пряча за спиной. Чонгук развалился на диване, голова его откинулась назад, а глаза упорно отказывались открываться и смотреть на живой черновик для тату-мастеров. Тэхён встал перед Чонгуком, долго на него таращился (Чон чувствовал его взгляд: от него почему-то нестерпимо зудела кожа на шее) и ужасно громко и мерзко чавкал. Это был просто невыносимый звук. Если бы Ушлёпок его грубо окликнул или даже по голени пнул, он бы и тогда так не вскипел, как сейчас, когда над его ухом гадко чавкают да ещё и слюняво причмокивают губами. Да чтоб ты провалился со своими пирожками и дырявым языком, гнида! Чонгук с неприятным скрипом начал перетирать несчастную эмаль на зубах, стиснув их с такой силой, что желваки под кожей вздулись, и медленно приподнял веки. Тэхён довольно осклабился: прекрасно знал, как эта помешанная на чистоте и аккуратности белоручка, которая каждый день вылизывает квартиру до блеска и буквально выжигает всю популяцию микробов, ненавидит его отвратные манеры, и не упускал возможности этим пользоваться. Ким отложил сладости на журнальный столик, смахнул ладонью крошки со рта и щёк и с чокнутой, дьявольской ухмылкой вытянул руку из-за спины. Длинные пальцы сжимали горлышко увесистой бутылки, в которой ядовитым изумрудом переливалась подозрительно знакомая жидкость.

— Компанию составишь? — Тэ дёрнул бровью и подбросил невысоко бутылку. Ее содержимое снова поймало красное марево заката и вспыхнуло, как блестящая шкурка ползучей гадины.

— Абсент, что ли? — хмыкнул Чон и с таким откровенным скептицизмом поглядел на алкоголь, что даже немного расстроил Тэхёна. — Палёный, наверное.

Ким оскорблённо фыркнул, недовольно сморщил смазливую мордашку и любовно погладил абсент, прижав его к груди. Ценитель элитного, дорогого алкоголя, знающего толк в отменном бухле, был глубоко уязвлен в нём.

— Обижаешь! Недавно совсем из Парижа привёз. Один мой приятель учил меня правильно его пить, по-французски. Чуть не сдох.

Чонгук подумал, что было бы, конечно, лучше, если бы абсент все-таки сжёг мозг и печень Ушлёпку, но вслух он ничего не сказал. Только смотрел равнодушно в застывшие, хищные глаза напротив. Чон не раз подмечал, что Ким Тэхён умел смотреть как-то по-особенному чуднó, глубоко, пристально. Таким немигающим, безотрывным взглядом таращатся обычно змеи на жаб, кроликов или мышек. Если приглядеться, то можно было даже заметить ядовитую желтизну радужек: обман зрения, ведь на солнце этот странный цвет обычно отливал тёплым янтарным, а при искусственном свете лампочки становился карим.

— Спасибо, обойдусь, — отмахнулся Чон и снова демонстративно закрыл глаза, намереваясь игнорировать липучку, пока сам не отстанет. — И тебе не советую. Я не собираюсь тебя потом из моря вылавливать и объяснять Джису, почему ты в вытрезвителе.

Тэхён закатил глаза и несильно поддел ногой чужое колено. Знает же, что Чонгук терпеть не может чьи-либо касания и любое тактильное взаимодействие, и все равно нарывается, подтрунивает.

— Ты всегда такой нудный?

— А ты всегда под кайфом?

На секунду оба замолкли. Тэхён задумался над изначально неправильной тактикой, и Чонгук посмел понадеяться, что Ушлёпок свалил куда-нибудь. Напрасно. Реальность красиво выставила средний палец и спряталась за широкую спину придурка, который вбил себе в голову желание непременно споить чопорного, дисциплинированного родственника.

— Окей, не хочешь абсент, давай тогда что-нибудь помягче...

— Ты же знаешь, что я не пью.

— Ах, точно! — приторно и фальшиво-опечаленно воскликнул Ким, приложив ладонь к щеке, как обычно делают особо впечатлительные тётки в припадке шока и истерики. — Я и забыл, что ты трезвенник. Помню только, что без яиц совсем.

Тэхён внезапно напрягся, будто кто-то подул ему в затылок, и дрожь пробежалась по позвоночнику и мышцам, когда Чон улыбнулся. Улыбнулся? Какого хера улыбнулся?

— Ушлёпок, мне же не пятнадцать, не нужно меня на понт брать.

Жутко. Реально, блять, жутко от его ухмылки и тихой манеры говорить. Маньяки имеют привычку так бубнить и таращить глаза. Тэхёну вдруг очень захотелось либо дать дёру, либо врезать этому петуху, чтобы не смотрел, как волк на кусок мяса. Лучше бы занудствовал, заставлял пылесосить или материл, чем разделывал чисто профессиональным взглядом.
Ким знал, что эту фишку Чонгук использует при исполнении, и засранцы, которым не посчастливилось такой подарок получить, догадываются, что капитан поимеет их во все щели своей же винтовкой.

— Боишься, что Су задницу надерёт? — самоуверенно и чересчур смело напирает Ушлёпок, успокаивая себя тем, что Чон дома винтовку не держит.

— И тебе со мной влетит.

— А к тому времени мне на все уже похуй будет, — Тэхён смелеет, идёт ва-банк, чувствуя, что дожимает упёртого святошу. — Не дрейфь, зелёные феи к нам не прилетят! По крайней мере, я их ни разу не видел, а нажирался, кажется, трижды. Ну так что, Чистоплюй?

Чонгук молчит. Думает. Слишком долго думает над банальной попойкой. И она бы такой и была, если бы в качестве собутыльника не навязывался больной сукин сын с железным иммунитетом к опьянению и явным наточенным на него зубом.

— Абсентныеложечки с собой притащил? — заходит издалека капитан, и тэхёнова широченная улыбка медленно и страшно расплывается на очаровательной физиономии.

— А то!

— Сахар на кухне.

***

Это была определённо плохая затея. Самая идиотская, на которую только подписывался Чонгук. Он вообще был очень невосприимчивым к алкоголю и с трудом пьянел, но сейчас чувствовал, что его рассудок и строгий голос совести тают, как кубики сахара в абсенте. Их так сильно развезло, что они совсем скоро даже смотреть не могли в сторону горькой, зелёной дряни. По идее, опьянение не могло произойти так быстро, однако то ли Тэхён не слишком старался разбавить водой абсент, то ли неудавшиеся алкоголики оказались слабее подростков на первой пьянке. Чонгук склонялся к первому варианту: уж больно много Ушлёпок талдычил про абсентных фей и другие зелёные глюки. Но пока никакая нечисть к ним не прилетела. Только по маковке хорошенько ёбнуло, и они оба развалились на диване, как переломанные куклы на верёвочках, прислонились головами друг к другу и тихо, пьяно ржали. Тэхён хрустел кубиками сахара, пихал их в рот целыми пригоршнями и дымил третью по счету сигарету. Хорошо хоть травку не додумался раскуривать у него в доме: Чонгук бы смог даже в таком свинском состоянии заломить его тощие руки и вышвырнуть со второго этажа.

— Опять, сука, не прилетела, — разочарованно пробубнил Ким и рассеянно почесал щёку. Он косо посмотрел на бутылку и обиженно опустил непривычно тяжёлую голову на чонгуково здоровое плечо.

— А пусть тебе твои ебанутые маргиналы дурь подгонят, — Чонгук дышал слишком тяжело и, согнув ногу в колене и положив на неё руку, стал тереть ладонью лицо и слипающиеся веки.

— Тебе же под травкой не только феи мерещились.

Костлявый, крепкий кулак ощутимо помял его бок. Тэхён даже башку сумел приподнять и неожиданно раздраженно, недовольно посмотрел на родственника.

— Завались! — глухо, под нос прорычал Ким, одной крепкой, долгой затяжкой выкурил сигарету до фильтра и раздражённо смял окурок.

— Я завязал давно. Мать убивалась и Су мозг весь выклевала. Нечего меня в своё же дерьмо рожей пихать, — Ушлёпок пожевал губу, опустил голову и, снова прижавшись щекой к чужому плечу, тихо закончил: — Сам знаю, что налажал.

Чонгук с трудом сфокусировал взгляд на кудрявой макушке и пьяно, отрывисто засмеялся, дёрнув плечом и слабо задев им чужую скулу.

— Э, не пачкай меня соплями, слышишь? Мне вообще срать на твои проблемы с травкой, я просто пошутил.

Тэхён покраснел, чего точно не стал бы делать в трезвом состоянии, и Чон, заметив румянец на смуглых щеках, с трудом сдержал хохот: проглотил его, сжал губы в упрямую, строгую полоску, но насмешливое фырканье всё же вырвалось.

Да даже если он до полусмерти надерётся и имя своё помнить не будет, всё равно вышколенным привычкам изменить не сможет. Настолько его натаскали, что сознание само уже блоки ставит, на уровне инстинктов. Издержки профессии. Он не берётся утверждать, что такой педантизм и ненормальная строгость к собственным слабостям присуща всем его сослуживцам, да это и не волновало его никогда. Капитан всего-навсего с детства безупречно усваивал уроки, если они никак не шли вразрез с его взглядами.

— Не умеешь — не берись, придурок! Как моя сестра вообще тебя терпит? У тебя рожа твёрже кирпича; хоть сейчас тебе пальцы руби — даже бровью не дёрнешь! — Ушлёпок пьяно ворчал и бурчал, тихо его материл, и Чонгук бы даже прислушиваться к его лепету не стал, если бы гад со всей дури не ущипнул его за бедро и за бок, вздёрнув неожиданно лохматую башку.

— Как я вообще мог отпустить её? Надо было тебе и в третий раз рожу набить, чтоб отвалил от неё.

— Ты тупо вырубился, ушлёпок! Кому бы ты что набил?

Брюнет потёр ушибленное место машинально: боли-то он не чувствовал. Что ему какие-то щипания, если даже отработанные, тяжёлые удары спарринг-партнёров не могли хоть как-то заставить его поморщиться. Один засранец и по совместительству лучший друг ещё с армии мог при очень большом желании, выкладываясь на всю, свалить его с ног и вырубить на пару секунд, но Чимин был слишком ленив, чтобы напрягать задницу и пытаться уложить на лопатки своего капитана. К синякам в весьма укромных местах придерётся только Су, а объяснять ей, что лапала его не женщина, а всего лишь её тупой братец, будет унизительно. Её потом ничем не заткнёшь, и смех и ядовитые подколы будут сыпаться на него с неделю, если не больше.

— Да я чуть черепно-мозговую не заработал... — задумчиво согласился Ким, пихая за щёку сахарные кубики.

— Хотя если бы заработал, то Су сама бы тебя послала.

— Сомневаюсь.

И он в это слабо верил. Капитан Мудила должен по крайней мере у Джису на глазах ему скальп снять, чтобы она от него ушла.

— Да... я тоже. Дурочка она. Су когда родилась, я её с рук не спускал. Всё нянчился с ней, возился, даже спать укладывал. Знаешь, у неё глаза всегда такие смышлёные были, до жути большие. Она, наверное, уже тогда решала, как бы поаккуратнее меня вскрыть, ха! Я учил её палочки держать, считать аж до ста, первый молочный зуб ей мячом выбил, — я ревел, а она мне ошмёток окровавленный с хохотом под нос пихала, — научил её на велике кататься и даже плавать. Я с ней допоздна домашнюю работу делал, с пацанами цапался, чтобы те её не дразнили и очки с носа не сдёргивали, а она потом всем нам по шее давала. Я с ней даже на выпускном был. Только потом узнал, что она сама парней разогнала, чтобы со мной пойти. Она со многими мальчиками гуляла, и я всех терпел, но ни одного я не ненавидел так сильно, как тебя. Знаешь, почему? — Тэхён вполне осознанно посмотрел на родственника, на его непроницаемое лицо и строгие глаза. Хотел наорать на него за выпендрёж, за нарочитую холодность и ублюжеское равнодушие, но у Чона вдруг дрогнул кадык и совсем немного покраснели кончики ушей, и этого было вполне достаточно, чтобы Ким не вцепился в его самодовольную рожу. — Только из-за тебя она рыдала по ночам неделю, и, клянусь, я первый раз в жизни увидел, как моя сестра плачет. Я срать хотел на то, что тебя тогда подстрелили. Моя. Сестра. Плакала. Из-за тебя. Ты стал для меня самым конченым ублюдком на свете. Так тебе, сука, и этого мало было: ты её замуж позвал. Насовсем. С концами. Тебе же похуй, что она в параноика превращается, когда ты не отвечаешь на звонки больше суток или с разбитым ебалом приползаешь... Блядь, да лучше бы тот вечно обдолбанный задрот-айтишник и его самокрутки, чем ты...

Тэхён замолчал так же внезапно, как и начал говорить. Он привалился головой к спинке дивана, закрыл лицо согнутой в локте рукой и надолго притих. Чонгуку в какой-то момент даже показалось, что он уснул, но громкое сопение и движения указательного пальца, сдирающего с большого заусенцы, убедили в обратном. Не сказать, чтобы он был удивлён красноречивой лекцией кудрявого болтуна: Тэхён ему ничего нового не рассказал. Он сам всё это прекрасно знает. Чон Чонгук как человек, привыкший вытягивать любую информацию и копаться в черепной коробке окружающих, был осведомлён о бессоннице жены и о её чрезмерной обеспокоенности во время своих командировок. Мужчина правда старался всегда быть на связи, часто пытался предупредить её о предполагаемом исчезновении, но иногда получалось совсем по-паскудски. Он пропадал, лишаясь доступа к мобильной связи, и с ужасным стыдом представлял, как она, после бесполезных звонков и нервных метаний по комнате, сворачивалась калачиком на нерастеленной кровати и чутко, беспокойно дремала, сжимая в руках телефон. Чонгук вполне заслужил оскорбления её брата, поэтому даже огрызаться не стал. Только губы промочил языком и севшим голосом спросил:

— Это тот пидор, которого она застукала долбящимся в жопу с каким-то торчком в общаге?

Тэхёновы тёмные брови, грозно нахмуренные, выразительные, чутка приподнялись от удивления, уголки рта невольно дёрнулись в ухмылке, и Ушлёпок, сжевав довольную улыбку, нехотя ответил: — Он самый.

Да он тогда укуренный в хлам был просто. Но ноги уносил резво, когда малая гнала его, с голой задницей, с хирургической пилой в руках. Его басовитый, низкий смех жутко пророкотал в тихой гостиной и вдруг сорвался на несдержанный, нетрезвый хохот в хлам обдолбанного человека. Тэхён ржал так неистово, так уникально изображал визги незадавшегося ухажёра сестры, что даже суровая рожа чопорного капитана смягчилась и немножко посветлела от сдержанной улыбки. И Ким признал, что даже с такой жалкой улыбкой сукин сын по-мальчишески очарователен.

— Где она её взяла? — уточнил Чонгук, когда родственник перестал задыхаться и корчиться в припадках веселья. Тэхён гордо вздёрнул подбородок и самодовольно ляпнул:

— Я дал, чтоб оскопила паскуду.

У непрошибаемого скептика недоверчиво изогнулась бровь. В идиотизме родственника Чонгук никогда не сомневался, но всё же иногда допускал мысль, что его мозг хотя бы иногда выполняет свои функции. Очередное разочарование.

— Ты реально такой пришибленный или стебёшься? — снисходительно уточнил Чонгук, рассеянно разглядывая татуированные пальцы Кима.

— Когда как.

Тэхён снова закурил, покосился на Чона и с гаденькой ухмылкой выдохнул в его сторону облачко вонючего дыма. Тот не отвернулся, даже не поморщился, и вдруг с живейшим интересом спросил, подавшись вперёд: — А чего сам стерилизацией не занялся? Или зассал? Боялся, что нагнет и задний проход тебе прочистит?

Поддел, гнида. Искусно, саркастично и грязно, в стиле самого Тэхёна. Капитан действительно все схватывает на лету. Ким впервые ощутил на своей шкуре его дурацкую способность анализировать и потрошить все, что вступает с ним в контакт, и ему вот нисколько не понравилось.

— Я бы за пилу ещё раньше взялся, если бы у них было что-то, — Ушлёпок сразу в лобовую попёр и довольно осклабился, когда Чонгук нахмурился и полоснул по болтуну ожесточившимся взглядом. — А так Су размялась и своей головой догнала, что я не зря его ближе, чем на метр, к себе не подпускал. Этот озабоченный каждый раз то на мою ширинку странно пялился, то на пятую точку.

Тэхён ожидал, что родственник парирует его укол, огрызнётся, и нетерпеливо поёрзал, насколько ему позволяло его состояние. Но Чон молчал. Долго и упорно, подначивая его снова воспользоваться дряным языком. Тэ приготовился, весь запас гадостей припас, уже рот открыл, когда повернулся и наглыми, пьяными шарами озадаченно уставился на задремавшего капитана. Его громкое сопение и ненахмуренные брови сбили Тэхёна с толку, и он, разочарованно поглядев на родственника, развалился рядом с ним на диване. Поёрзал, поворчал, пнул столик, когда клал на него ноги, потому что чокнутый чистоплотный гад не увидит и не разозлится, и всё-таки улёгся смирно, расфокусированно пялясь в потолок. А фей все равно нет. Наебали.

— Я хочу тыквенные пирожки, — промямлил Тэхён в тишину гостиной, не ожидая ответа и едва не пачкая штаны, когда этот самый ответ получил.

— Испеку, если не сдохну завтра от похмелья.

Тэ, наверное, слишком пьяный был, поэтому так пересрался, но старался не палиться. Перед Чоном, как перед натасканной овчаркой, нельзя показывать страх. Иначе вцепится и не отпустит.

— Я к вам, кстати, на недельку-две, — Тэхён уколол паршивца последней шпилькой и остался удовлетворён, поняв, что аргументов и ответов у зануды нет.

— Пиздец...

🏷 Лёгкий драббл Вам на ночь ❤