Драбблы 💌

https://ficbook.net/readfic/8549625/21909001#part_content 🖇

♡♡♡

Стресс — постоянный спутник трудяг, которых от работы и за уши не оторвешь. И если от него даже гражданские на башке волосы рвут, то Чонгуку бы впору скальп с себя снять, ибо трудно оставаться спокойным, когда то и дело приходиться брать наркокартели, врываться в забаррикадированные преступниками здания, вытаскивать заложников и каждый, сука, раз оказываться под обстрелом! Он сам такую работу выбрал, привык давно, но, блять, иногда и покоя хочется...
Ну или чтобы неуёмные мудилы просто сами сдохли и людям кровь не портили. Чонгук таким кровожадным не всегда бывает, но когда его личный лимит превышает допустимую норму, то именно этого и хочется. Это он и называл стрессом и справлялся с ним также яростно, как и зарабатывал, а после был настолько умиротворённым и расслабленным, будто целые косяки выкуривал.
Естественно, никакая травка у него на подоконнике не росла, но окружающие скорее поверят в то, что боец спецназа южнокорейской полиции барыжничает в свободное время, чем воспримут всерьёз его безобиднейший способ расслабиться.
Алкоголем он не баловался, антидепрессанты пачками не жрал, любовниц не имел, не срывался на Джису и уж тем более не клянчил у неё секс каждый раз, когда хотелось напичкать свинцом все, что пошевелилось в радиусе нескольких метров. До такой истерии он бы, конечно, не докатился в силу своей профессии и необходимости держать ментальное здоровье в порядке, чтобы во время периодических медосмотров мозгоправы не заклеймили его психически неустойчивым, но, черт побери, иногда прям руки чесались взяться за винтовку!
Или помахаться кулаками с ребятами из группы, которые либо грушу в спортзале мутузили до тех пор, пока кожаный мешок не треснет и опилки не посыпятся, либо практиковались в стрельбе по несколько часов в день. Некоторым хватало и жёсткого траха с женой, девушкой или на худой конец с нанятой проституткой.

У Чонгука всё было тривиально и по-стариковски наивно. Вязание. Несколько часов наедине с мягкими клубками шерстяных ниток и тихим позвякиванием спиц — и по дому вместо раздражённой, зловредной, напряженной машины для убийств шастает тихое, домашнее, тёплое создание, которое и ужин сварганит, и посуду перемоет, и перед сном приставать не будет. После каждой завершенной операции в их особом третьем снизу ящичке было пополнение, которое зависело от тяжести выполненной работы и количеству потраченных нервных клеток. Чонгук по обыкновению как только попадал домой, скупо бросал приветствия, запирался на чердаке под крышей, и Джису сразу понимала, что сегодня он не будет ужинать и ляжет спать после полуночи.
Она старалась лишний раз его не тревожить, и Чон был ей за это очень благодарен. Ему бы не хотелось орать на неё и огрызаться только потому, что какой-то больной уёбок под кайфом кинулся на него с кухонным ножом, а он прострелил ему коленную чашечку, а потом ещё час слушал его скулёж и вой. Чонгук о своём увлечении никому не рассказывал. Да парни ни за что в жизни не поверят, что он по ночам сидит на чердаке и так яростно насилует спицы, что по всему дому их жалобные писки слышны! Он обычно за этим делом совсем не думал, не контролировал руки и только петельки считал, а когда "просыпался" отдохнувшим и опустошённым, то держал на руках готовые носки, свитера, шапки, шарфы, перчатки: на что злости и усталости хватит. Однажды они ехали на задержание в торговый центр в столице, где группировка отбросов, за которыми органы полгода по стране носились, устроила настоящую бойню и перестрелку с полицией.
Ублюдки даже умудрились самодельную взрывчатку протащить, и когда эта хрень рванула, Чонгук едва не лишился ноги: отпрыгнул вовремя от самого эпицентра и только головой о бетонную стену крепко приложился из-за ударной волны. Спустя две недели после той операции было готово шерстяное одеяльце, которое он подарил полугодовалой племяннице.
Оно было голубым, тёплым и восхитительно мягким. Чон даже инициалы девочки в углу добавил и улыбающуюся рожицу под ними. Когда Джису впервые застала его за вязанием, то долго канючила у него шарфики, а после в ученицы навязалась, несмотря на то, что Чонгук долго юлил, пытаясь соскочить: учитель из него был хреновый просто. Он быстро раздражался, когда не могли схватить на лету всё, что он показывал и разъяснял, не скупился на грубость и подзатыльники и дважды никогда ничего не разжёвывал, поэтому ладил только со служебными собаками.
Те сообразительнее будут и ласковее. Чонгук честно пытался быть терпеливым, когда согласился научить жену вязать и даже снизошел до того, что мог и по пять и по десять раз показывать ей одно и то же. Но как бы он не изворачивался, как бы не пытался помочь ей запомнить хотя бы азы, у Джису категорически ничего не выходило.
Будто руки у неё в один момент из другого места расти начали! Даром, что скальпелем орудует лучше, чем ручкой для письма, а спицы все равно как-то в ладони её маленькие не ложатся и витки ниток с пальцев то соскакивают, то пережимают их до побеления.
Одним словом, Джису оказалась безнадёжна, и уже спустя две недели Чонгук сдался. Он её к спицам больше не подпускал, а она и не рвалась особо. Сказала, что лучше в брюхе у жмурика копаться, чем грёбаные петельки делать. А от шарфов-то не отказалась! Всё себе откладывала и столько насобирала, что ими всеми могла закутаться с головы до ног. Его жена вообще была достаточно упёртой и чудовищно целеустремлённой. За что бы ни взялась, всё у неё получалось. Неважно, сколько времени на это уйдёт — всё будет сделано идеально. Яркий тому пример её работа. В студенческие годы во время практики Джису всего один раз грохнулась в обморок при виде вскрытой грудной клетки.
Её быстро привели в чувства, посоветовали не входить больше в операционную, а она сунула средний палец под нос насмехающемуся медбрату, глотнула медицинского спирта и вернулась к своей группе, заметно поредевшей за время её отсутствия. Через недельку Су и за уши нельзя было оттащить от морозилки.
Она так жадно и быстро впитывала информацию, что даже патологоанатомы побаивались чокнутую студентку. Её отец был хирургом и с детства старался привить детям интерес к медицине и науке. Старший сын от вида крови в обморок падал, а дочь уже в десять лет штудировала энциклопедии и чуть позже научные труды по анатомии.
Родитель искренне надеялся, что девочка пойдет по его стопам. А Су прикипела к танатологическому отделению и предпочла проводить судебно-медицинские экспертизы трупов. В принципе, желанием старика никто не пренебрёг.
С медициной-то Джису связала жизнь. Итак, его помешанная на жмуриках жена всегда всё доводила до конца даже через силу. И единственные "науки", которые ей так и не дались, были кулинария и вязание.
Джису могла нормально только шинковать овощи и мясо, а стоило ей притронуться к плите, специям или элементарно соли, то даже кусочек огурца превращался в редкостную дрянь. Су редко когда давала заднюю, и Чонгук не надеялся, что она опустит руки. Девушка продолжала экспериментировать, переводить продукты и медленно доводить мужа до гастрита.
Чонгук покорно пробовал всю её стряпню, более того — он её проглатывал, а потом мучился от изжоги, которой у него отродясь не было. И это было ещё самым безобидным последствием неудачных кулинарных начинаний супруги.
Сегодня Чон не готовил: он забаррикадировался на чердаке, поставил у ног корзинку с нитками и ловко работал спицами, шёпотом высчитывая сделанные петельки. Спустя четыре часа непрерывной работы он смог оценить пушистое нечто, свисающее с его колен, и понял, что в очередной раз получался шарф. Мужчина разгладил его, пощупал, скрупулезно осмотрел все петли и аккуратно отложил работу на крошечный, дубовый столик на трёх ножках. Он потёр уставшие глаза, размял шею и руки, и взгляд его ненароком упал на наручные часы. Они показывали половину седьмого. Джису уже должна была вернуться, хотя посторонних звуков с нижних этажей не доносилось.
Девушки действительно не было дома, но Чонгук нашёл её во дворе, на скамеечке под яблоней. Она сидела, упёршись локтями в разведённые колени, понурив голову, и курила.
Старая привычка, которая дала о себе знать спустя три года после того, как она клятвенно обещала больше не брать табак в рот. Чонгук не сразу подошел. Он стоял так, что жена его не видела, и некоторое время просто смотрел, как она затягивалась, стряхивала пепел на траву и озабоченно тёрла лоб и глаза.

— Хватит торчать в кустах, Чон Чонгук, — не поднимая головы, насмешливо бросила Су. — Подойди уже и отругай.

Мужчина послушно приблизился и молча сел рядом. Его беспристрастное лицо не дернулось ни одним мускулом, когда девушка докурила и смяла бычок о железную ножку скамейки.
Она положила окурок рядом с собой, чтобы выкинуть его позже в мусорный бак, и рассеянно уставилась в пустующее птичье гнездо, свитое в углу, под крышей беседки.

— Ну? — её глубокий, низкий голос охрип и тихо шелестел под скрип голых веток над их головами.

— Давно?

Су не уловила ни неодобрения, ни строгости в его вопросе. Как всегда спокойно, тихо и чётко. До допроса не дотягивало из-за абсолютного отсутствия железной требовательности и жёсткого взгляда, а для обычного интереса — слишком явная беспристрастность. Что-то среднее, но не менее стыдящее.

Да, Джису немножко было неловко. И это эффект только от одного слова, когда на целую лекцию разозлившегося отца о вреде никотина она даже бровью не повела в семнадцать.

— Нет, — она качнула головой и облизала сухие губы. Можно было ограничиться и этим, но ей безотчетно захотелось оправдаться, смягчить как-то Чонгука, и Джису, помедлив, добавила: — Эта была единственная.

В его глазах Су вряд ли найдет осуждение, гнев или пренебрежение из-за лживого языка и слабости перед пагубной привычкой. Там скорее бесшумно скользнет тень разочарования, выступит на коротких ресницах и неосязаемым пластом исказит острые, застывшие черты лица. Незнающий человек бы даже внимания не обратил, а для неё это будет хуже оскорбления и ругани. Чон так совесть её тормошит. Часто шутя называет её бесстыжей, потому что слишком грубая, прямодушная и откровенная, но этот самый стыд может выкорчевать из неё хоть зубами.
И это её потом грызёт, перетирает в крошево, наизнанку выворачивает, а его красноречивое молчание следом таранит её, как локомотив.

Её муж — самое изощрённое пыточное орудие.

Мужчина молчал долго и рассеянно глядел на далёкий яркий огонёк маяка. Если бы она его не знала, подумала бы, что он совсем про неё забыл, но рядом сидел Чон Чонгук, который не страдал провалами в памяти и обожал копаться в чужих мозгах почти так же сильно, как и вязание.
Джису ждала терпеливо, но каждая пройденная секунда стоила ей одной нервной клетки. Она начинала злиться, раскаиваться и (о, ужас) смущённо краснеть. Краснеть, блять! Она, Чон Джису, которая так ярко и до самых корней волос вспыхнула за всю свою жизнь только три раза: когда впервые напилась, когда разозлилась на брата-придурка, трахнувшего единственную подругу на её дне рождения, и когда Капитан Засранец предложил выйти за него замуж.

Что он вообще такое, раз заставил Её стыдиться из-за одной сигареты?!

— Ничего не скажешь? — сорвалась Су, нервно и недовольно разглядывая мужа. Ещё сильнее курить захотелось. Прямо перед ним, чтобы вывести его из состояния раздражающего похуизма. Разозлить хочет?
Да целая рота охреневших новичков, задирающих носы перед молодым капитаном, не могут этого сделать, а она решила, что выкуренной пачкой табака сможет довести его до бешенства? Не позорься, Чон Джису!

Тебе попался самый терпеливый мужик на свете, которому невозможно затрахать нервы подростковыми выходками. Он сам за это дело возьмётся, только отымеет вместе с нервами и совесть. И её саму в придачу в целях профилактики.

— А что ты хочешь услышать?

Невозмутимый сукин сын. Хоть бы нахмурился для приличия! Какого хрена пялится так снисходительно? Да плевала она на обещание! Ковыляй оно раком к чёртовой матери! С этого дня она будет курить, как паровоз, и даже в доме это будет делать! Пусть у неё отвалятся лёгкие, выпадут зубы и огрубеет голос. На всё срать! Если не хочет вести себя как нормальный человек, то и она сигареты пачками глотать будет. Пусть подавится своим хладнокровием, грёбаный терминатор.

— Дурак!

Это всё, на что её хватило. В своей буйной голове она так его материла, так поносила, что даже её отбитый на всю голову братец покраснел бы, а на деле только обозвала его слабее, чем школьник, истерично сорвавшимся голосом ещё и по плечу шлёпнула, чтобы закрепить своё позорное фиаско.
Джису вскочила, схватила сумку, едва не заехав ею флегматичному супругу по роже, и пошла к дому.
Уши и щёки горели от злости и стыда. И из-за того, что дала заднюю. Чонгук её смутил, довёл, растравил её скверный характер всего лишь молчанием.
Молчанием, мать вашу! Она не сопливый новобранец, которого можно так легко нагнуть, ткнув носом в своё дерьмо. Су позволит себе прогнуться под него только в постели и нигде больше. Она выскажется. И покурит. Сразу три сигареты за раз.

— Пошёл ты, Ч..!

Кажется, по плану Джису должна была ругаться, но никак не разрешать пихать язык себе в рот.

Так почему она сейчас молчит, а засранец ей нёбо вылизывает? И почему она до сих пор не залепила хаму пощёчину, чтобы не смел её затыкать?
Снова.
И всегда одним и тем же неоригинальным, но действенным способом.

— Не кури больше, ладно? — мягко, но настойчиво, как умеет только он, просит Чонгук, целуя разомлевшую жену в уголки губ. — Целоваться тогда совсем противно.

— Ты бестактный, — ворчит Су, уворачиваясь от чужих слюнявых губ. — Не лезь ко мне со своим языком, если так гадко!

А он лезет. Снова и снова, пока складка между девичьих бровей не разглаживается и привкус ментоловых сигарет не сменяется его собственным вкусом на её губах.

♡♡♡
Понравилась история? Нажми на звёздочку💌