Точка невозврата

ЦЕНА МОЛЧАНИЯ

2075 год

Между гравитационным узлом «Туман-9»

и внешней орбитой станции «Солайрис».

Сектор 7, метка 42.

Маршрутный статус: в дрейфе.

Сейчас

Голова отозвалась жуткой болью, стоило Николасу открыть глаза. Мерный писк датчика жизнеобеспечения, встроенного в капсулу, позволил ему вспомнить, что заснул он в медотсеке. Точнее, не так: лег спать в медотсеке, куда его сопроводил Райкер.

Но сейчас он был здесь один.

Обычно, Рихт довольно часто запоминал свои сны, особенно здесь, на "Атрии". Иногда сновидения были странными до такой степени, будто бы он обкурился шмали, но в основной своей массе представляли ряд воспоминаний, перемешанных друг с другом.

В любой другой ситуации, пережив нечто очень волнующее, он бы запомнил свой сон. Но сейчас капитан понимал, что не помнит ничего, кроме дурацких отрывков из памяти, не дающих никаких четких ответов.

Он все еще не верил в то, что является виновником нападения. Ник бы не пошел на такое, да ему и не надо было. Да, кое о чем он умолчал, не сказал ни Фрэнку, ни другим, но не могла ведь эта деталь запустить целый механизм, разрушивший хрупкое спокойствие на космическом корабле?

Ему нужно было это проверить.

Он сел на матрасе, чувствуя, как пульсация в голове усилилась, а в руке появилась сводящая с ума фантомная боль. Баюкая конечность и прижимая ее к груди, Ник осторожно встал на ноги, пошатнулся, но все же сохранил равновесие – прогресс, пусть и небольшой. Главное было тихо добраться до каюты, пока все спали. А там, если останется время, он попробует проверить камеры. Словам Фрэнка он не верил, нужно было самому убедиться в неисправности системы видеонаблюдения.

Медленно, шаг за шагом, пошатываясь и хмурясь от боли, Рихт покинул медотсек. Можно было бы взять обезбол, чтобы было легче, но меньше всего ему хотелось слышать упреки в свой адрес от Эла. Ничего, перетерпит, не развалится.

На борту было непривычно тихо, не считая негромкого пиканья систем и мигающих аварийных лампочек. На коммондеке, куда капитан решил заглянуть по пути в каюту, нашлись Фрэнк, Эл и Лея. Устроившись на разобранных небольших аварийных капсулах, близко прилегающих друг к другу, выжившие члены экипажа спали. Так странно было видеть их здесь, в месте, где раньше все собирались есть и вместе проводить время. Еще тогда, когда их было семь человек.

Тихо идя по коридору, Ник по-прежнему прижимал отсутствующую руку к груди. Ему сложно было принять тот факт, что конечности не было, а боль была. Наверное, таким же образом работают и душевные раны. Ты их не видишь, но прекрасно чувствуешь всю боль.

Несмотря на слабость и то, что иногда Николасу нужна была опора в виде стены, чтобы перевести дух, он все равно шел дальше. Уже сейчас он понял, что надо было плюнуть на упреки Райкера и взять обезбол. Голова разболелась так сильно, что окружающий мир перед глазами покрывался рябью и расплывался. Но поздно было отступать, когда он прошел уже бо́льшую часть пути. Теперь было проще доползти до кокпита и перевести там дух. С помутнением зрения Ник не рискнул бы сунуться в каюту, где витал запах дыма. Не хватало только надышаться горелым пластиком и отключиться.

Дверь в кокпит открылась не сразу. Замок заело, несмотря на то, что он исправно снял отпечаток пальца Николаса. Наконец, попытки с четвертой, механизм заворчал и открыл дверь. С трудом передвигая ногами, Ник дошел до своего кресла, частично покрытого пеной и упал туда, закрыв глаза. Создавалось странное ощущение, будто бы он был на чертовой карусели, которую раскрутили слишком быстро. Голова кружилась и его даже немного подташнивало. Может, из-за запаха в кабине? Пахло тут отнюдь не цветочками.

Многие системы повыходили из строя, но главный экран все еще был "жив" и потому, помня путь, Ник открыл окно видеонаблюдения, и стал просматривать записи за последние десять дней. Он был в отключке неделю, если верить Торнеллу. Значит нужно откинуть эти семь дней и взять еще парочку на запас.

Вот только при попытке нажать хоть на какой-нибудь из файлов, система выдавала ошибку и уведомление "файл поврежден". Вручную повредить видеозаписи из кокпита было нельзя, здесь можно было лишь просмотреть их. Значит, тот, кому было выгодно стереть улики, действовал из серверной, находящейся в техотсеке. Только там находились физические носители и резервные терминалы доступа к системе видеонаблюдения. Понимая, что снова придется прогуляться (пусть прогулка и составляла два метра), Ник прикрыл глаза, собираясь с силами.

Через три долгие минуты он уже был в серверной. Пробраться в техотсек было сложно из-за выпавших панелей, проводов и еще черт пойми чего, свалившегося на пол. Но, тем не менее, он оказался внутри, окруженный системными блоками и терминалами. Здесь слабо горела лампа, освещая каждый подписанный блок. Вот резервный блок обслуживающей консоли, позволяющий получить доступ к подсистемам; вот бак рециркуляции для конденсированной влаги; а вот здесь была релейная ячейка – модуль аварийной перекидываемой нагрузки напряжения. Все блоки и модули были подписаны, а некоторые из них, если судить по мигавшим панелям, даже до сих пор были в строю.

Николас издал смешок, глядя на искрящийся терминал с пометкой "видеонаблюдение".

А вот пострадавший резервный терминал видеонаблюдения. Учитывая его вмятины и пробоины сложно было сказать, уничтожил ли кто-то вручную физический носитель или он сам пострадал при нападении. Но ясно было одно – Фрэнк постарался на славу, заметая за собой следы.

– Сукин ты сын, Торнелл... но, если думаешь, что я не докажу своей невиновности, то ты ошибаешься, – с ненавистью взглянув на терминал, Ник медленно развернулся и поплелся в каюту, понимая, что записи уже навсегда были потеряны.

В каюте было тяжело дышать из-за дыма, отчего голов разболелась еще больше, но Рихт был настроен очень решительно. Ему казалось, что времени до того, пока все проснуться, почти не осталось и нужно было поторопиться. Поэтому, уклоняясь от висящих проводов и морщась от мигающего света, он наконец добрался до своей капсулы. Надежней было бы хранить физический журнал в шкафу с замком, но его было очень просто взломать и обойти защиту. А Рихту этого не хотелось. Поэтому он и спрятал журнал на дно капсулы, зная, что Фрэнк туда ни за что не полезет. Так оно и вышло, иначе запись, сделанная на чдвадцать второй день полета уже давно была бы обращена против него.

Капсула и без того открывалась и поднималась тяжело, а с одной рукой сделать это было еще более проблематичней. Ник до сих пор помнил, как Хэнкс показал ему потайные механизмы, с помощью которых и можно было ее разобрать этаким образом. Пришлось осторожно помогать себе культей, сжимая зубы от боли и чувствуя мерзкий пот на лбу. Наконец капсула нехотя поднялась на испорченном механизме вверх, а Рихт, утирая пот со лба, достал темно-коричневый кожаный журнал и опустился на пол, понимая, что, еще чуть-чуть, и он бы сам упал, потеряв равновесие.

Бумажный журнал нужен был для того, чтобы фиксировать и дублировать на более надежный носитель ситуации, выходящие за рамки протоколов. Ник очень редко что-либо фиксировал на бумаге, делая это в моменты, когда Торнелл был на смене. И вот теперь, раскрыв белоснежную страницу на последней записи, сделанной печатным аккуратным почерком черными чернилами, он покачал головой.

Какой же он дурак.

– О, кэп, а ты чего тут дымом дышишь? Не боишься задохнуться?

Ник вздрогнул от неожиданности и резко захлопнул судовой журнал, поднимаясь на ноги. На пороге, скрестив руки на груди, стоял Торнелл. Черт, он ведь спал, разве нет? Ухмыляясь, Фрэнк внимательно смотрел на Ника, который слишком поздно понял, что его поймали с поличным.

– А вот и журнальчик. Нашел там что-то интересное?

Торнелл приблизился и протянул руку к журналу, пытаясь его отнять. Рихт сжал кожаный переплет пальцами, не собираясь отдавать его второму пилоту, хоть и понимая, что шансов оставить записи при себе у него не было. Но упрямство было сильнее, Николас попятился назад, продолжая одной рукой тянуть журнал на себя. А Фрэнк, тоже используя одну руку, второй резко ударил его по культе, немного выше локтя.

Рука вспыхнула огнем. Ник, ругаясь сквозь зубы, выпустил журнал, отшатнувшись и тут же прижав культю к груди. Было так больно, что перед глазами на миг потемнело. Но, что хуже того, капитан никак не ожидал такого подлого удара от второго пилота.

– Сука... верни журнал, – когда звезды перестали мелькать перед глазами, Ник зло посмотрел на Торнелла, по-прежнему прижимая пульсирующую руку к груди. Боль никак не хотела отступать, терзая то, чего уже не было.

Фрэнк, стоя от него на расстоянии пяти шагов, увлечено читал журнал, цокая языком. Он все узнал. Все понял. И был готов скомпрометировать информацию против Рихта.

– Так-так-так, капитан... «Получен внешне зашифрованный сигнал (шифр Виженера). Нарушение периметра безопасности подтверждено. Содержание потенциально компрометирует контракт. Приняты меры по усилению шлюзов, ограничение доступа к командному модулю и изоляции канала "Маяк-α" от системы связи. Протокол "Red-lock" – активирован», – зачитав запись, которую Ник не внес в компьютерный судовой журнал, но оставил на странице, Фрэнк поднял на него самодовольный взгляд. – Вот только, согласно протоколу, нужно предупредить второго пилота и временно предоставить ему доступ к критическим системам... Ну, это не считая того, что подобный спайк нужно было зафиксировать не на бумажке, к которой у второго пилота нет доступа... Ну да ладно.

Улыбнувшись, он продолжил:

– «Капитан, ваш груз – объект интереса. Мы предложим за него больше, чем ваш наниматель. Сеть безопасности уже не так безопасна, замки взломаны, но двери пока закрыты... Ждем ответа через 48 часов. Молчание расценивается как согласие на стыковку вне расписания. Решайтесь, мистер Рихт».

Николас опустил глаза. Ему было нечего сказать Фрэнку. Более того, он уже десять раз пожалел о том, что сделал эту чертову запись в судовом журнале, переписав не только свои действия после получения зашифрованного послания, но и сам его текст. Идиот.

– Да-а, капитан, не ожидал я от тебя такого грешка, – явно наслаждаясь ситуацией и своим положением, Торнелл закрыл журнал и сунул его подмышку, улыбаясь. – Взять и ничего не сказать о том, что с тобой пытались связаться контрабандисты... Скрыл такую важную и выходящую за рамки ситуацию, ай-ай-ай... Как теперь объяснишь, что ты невиновен? У меня на руках прямое доказательство тому, что ты был на связи с контрабандистами.

– Я не был с ними на связи, Торнелл! Я расшифровал сигнал, ничего не ответил и активировал протокол, согласно правилам, потому что обнаружил угрозу раскрытия! – Рихта переполнял гнев. Отчасти, он злился на самого себя за дурацкое решение, которое принял в одиночку. Отчасти – на Фрэнка, который продолжал обвинять его в том, в чем его вины не было.

Точнее, вина была, но лишь в том, что капитан умолчал об инциденте, понадеявшись на то, что заблокированный канал связи отвадит контрабандистов. Но он определенно не был виновен в произошедшем нападении... Или был?

– Тебе же сказали, что означает молчание, кэп. И ты, дурак, поверил в то, что система безопасности убережет тебя и всех нас от этих умников? Ну как, уберегла? – Фрэнк обвел рукой искореженную каюту и указал на него пальцем, еще раз напоминая цену собственной глупости.

Ник еле сдержался, чтобы не кинуться к Фрэнку. Настолько сильно хотелось втащить ему, что аж зубы сводило. Вот только здесь все равно что-то было не так. Контрабандисты сказали дать обратную связь через сорок восемь часов, иначе они приступят к активным действиям. Как только сигнал был расшифрован, Рихт активировал протокол "Red-lock", обезопасив судно от их атак. Но он ясно помнил, что спустя двое суток никакой "стыковки вне расписания" не было. Не было ее и через пять дней.

И тогда, уверовав в то, что активированный протокол безопасности помог избежать нежелательного контакта, Рихт расслабился.

Но что, если не получив от него ответа, контрабандисты просто выжидали удобного момента? Ведь именно на шестые сутки после молчания, "Атрия" вошла в туманную зону. Системы глючили и в какой-то момент капитан во время утренней смены получил уведомление о том, что протокол отключен. Он не стал проверять причину отключки, решив, что сейчас все системы глюкают и потому протокол "сам" дезактивировался.

Но что, если кто-то самостоятельно деактивировал протокол, взломав не только его, но и другие системы? А после этот "кто-то" вышел на связь с Торнеллом. И этот жадный до денег ублюдок не устоял перед соблазном.

– А ты уверен, что столкновение произошло спустя сорок восемь часов, Фрэнки? Ты говоришь, что я пробыл в отключке неделю. А с момента записи прошло тридцать шесть дней... Может, контрабандисты вышли на связь с тобой, а?

– Хорошая попытка, Ник. Вот только доказательств того, что я выходил на связь с контрабандистами, у тебя нет, – Торнелл снисходительно пожал плечами, явно чувствуя себя победителем. Если вчера он еще выглядел напуганным во время обвинения, то сейчас, заручившись весомым компроматом, расслабился.

– Я их найду, – Ник покачал головой, стараясь вложить в голос всю уверенность, какая у него только была. И пусть записи с камер уничтожены, должно же быть хоть что-то, что выдаст второго пилота. Ну не мог он выступать за одно с контрабандистами и подвести их всех таким образом. Не мог!

Торнелл, улыбаясь, приблизился к нему, заставив Рихта отступить назад и упереться спиной к стену. А второй пилот, ведя себя как хищник, подошел почти что вплотную и, глядя ему в глаза, произнес:

– Рискни. И тогда потеряешь не только руку.

– Это угроза?

– Я же говорил тебе, кэп, чтобы ты, оказавшись на моем месте, на месте опозоренного и униженного человека, не скулил от боли.

– Какой же ты мудак, Фрэнк.

Фрэнк улыбнулся. И эта улыбка бесила. Злила. Выводила из себя. Она напомнила Николасу о том, как Фрэнк разозлился на него из-за раскрывшегося денежного долга. Злость было уже не унять. Как и желание втащить второму пилоту.

Торнелл согнулся пополам от удара в живот. Рихт и сам не ожидал от себя, что сил хватит на такой крепкий удар. А может, это просто злость и тупая улыбочка пилота вывели его из себя до такой степени, что у него внезапно появились силы.

– Я-то может и мудак, но хотя бы не устроил все это дерьмо.

В следующую секунду пространство померкло перед глазами капитана. Скулу обожгло волной агонии, перешедшей на висок. Мир вокруг взорвался болью, переплетенной со звуком и светом, какого не должно было быть в каюте.

Пальцы на автомате прикоснулись к месту, куда пришелся удар. Кожа была горячая, как чертов кипяток. А под подушечками он ощутил не менее горячие капли крови. До Ника не сразу дошло, что швы разошлись, но, когда пальцы отчетливо прощупали края раны, ему стало дурно. К горлу подкатила тошнота.

Мир вокруг опять замерцал красным, в ушах звучал сигнал тревоги, а сам он бежал по коридору, понимая, что опоздал. Но кое-что было еще не поздно сделать. И потому он бежал на ее крик с судорожным осознанием того, что обязан помочь.

Корабль сотрясался от ударов – система щитов сбоила, слишком много было атак, одна из которых вывела из строя головное управление. Времени мало.

Над ухом раздался громкий скрежет. Николас повернулся, но не успел сообразить, что произошло. Лицо залило кровью. А через мгновение последовала такая острая боль, словно бы ему заживо скальп сняли. Он выругался, теряя равновесие и падая на пол, придавливаемый чем-то сверху. Жмурясь и отплевываясь от крови, Рихт убрал с себя обломок острого металла, отколовшегося от панели после очередного удара. Быстро утерев кровь и шикнув от пронизывающей боли, он встал на ноги и, не обращая внимания на порезанные руки, продолжил бег. Времени мало.

Времени мало. Стены вокруг сжимались. Дыхание перехватывало. Краем ускользающего сознания Ник осознал, что все еще лежит на полу, а у глаз стоят чьи-то тяжелые ботинки. Он задыхался. Он дышал часто и быстро. Мигающий свет бил по мозгам, вызывая пульсирующую боль не только на открывшемся шраме, но и в виске. Зрение заплыло, глаз, кажется, стал дергаться в такт пульсирующей боли, не оставляя в покое напряженные мышцы. Пульс грохотом отдавался в ушах, пока тело накрывала паника, сковывающая его по рукам и ногам. Стало страшно. Жутко. Густой воздух, смешанный с запахом гари было невозможно вдыхать. Он сейчас задохнется. Задохнется и умрет.

Умрет.

Несмотря на шум крови в ушах, Рихт слышал глухой, словно сквозь толщу воды, крик. Чувствовал, как кто-то схватил его за плечи, переворачивая на бок и продолжая кричать:

– Командир! Командир, вы меня слышите?

У него не было сил ответить. Зрение все еще туманилось, а левый глаз раздувался от сильной пульсации. Еще немного и выскочит из орбиты.

Кто-то прижал его голову к себе, пока другая пара рук мягко удерживала конечности. Зачем? Ему нужно было встать и продолжить бежать. Пока есть время. Времени мало.

– У него судороги, не дай ему подавиться собственным языком.

Голос вновь доносился как из тумана. Его всего трясло от боли, холода и паники и даже чей-то успокаивающий голос не помогал вырваться из этого круговорота ощущений. В какой-то момент сознание попросту отключилось.

Он... умер?

Распахнув глаза, Ник пытался понять, что произошло. Перед глазами все плыло, кожа на лбу чесалась от испарины, а сам он дышал часто и с хрипами, словно воздух мог вот-вот кончиться.

– ... потенциальный нейроэпизод и спровоцирован, я так полагаю, он был болевым откликом.

– Фрэнк, зачем ты так поступаешь по отношению к Николасу? Ему и без того непросто.

– Этот псих первый ударил меня.

– Капитан, такими темпами я буду вынужден отстранить вас от контактирования с моим пациентом. Вы провоцируете его триггеры, – голос Райкера вывел Рихта из состояния оцепенения. Он наконец понял, что его подрагивающие конечности мягко придерживал медбрат, а голова лежала на коленях у второго пилота. Он заметил его хмурые брови и тут же отвел взгляд. Попытался приподняться, но Эл мягко удержал его в исходном положении.

– Полежи пару минут, командир. У тебя только судороги начали проходить, – Райкер прикоснулся пальцами к его запястью и удовлетворенно кивнул. – Пульс потихоньку возвращается в норму... Тебя сильно тряхнуло, командир. Думал, нужно будет колоть мидазолам...

– Я в порядке, – хрипнул Рихт, хотя понимал, что это ложь. Но, если так подумать, несмотря на липкое чувство страха и накрывшую его панику, он вспомнил. Вспомнил, как все начиналось. Вспомнил, как получил чертовы шрамы.

Он потянулся пальцами к лицу, нащупывая край раны, из которой торчала нить и шикнул от боли.

– Шов немного разошелся. Сейчас, придешь в себя, и я зашью заново.

Он кивнул, понимая, что не хочет спорить или еще что-либо делать и говорить. Такое чувство, что припадок высосал из Рихта все силы, оставив внутри дрожь и пустоту. Хотелось рассказать кому-нибудь о том, что он вспомнил, пусть и самую малость, но вспомнил. Вот только делится маленькой «радостью» было не с кем: Фрэнк стал последним человеком, которому Николас рассказал бы хоть что-то; Эла его воспоминания интересовали лишь с медицинской точки зрения; разве что Лее рассказать об этом.

Она единственная относилась к нему по-человечески. Может, ей было плевать, виновен он или нет и все, что ей двигало – обычное переживание за него в этой непростой ситуации.

– Пульс пришел в норму, – спустя пару минут Эл вновь прикоснулся пальцами к его запястью и утвердительно кивнул, заглянув в глаза. – Попробуем встать?

Ник кивнул, ожидая, пока Эл сам встанет на ноги и, сжимая его руку, поможет подняться. Мир, словно детская карусель, медленно стал вращаться перед взором. Но, игнорируя головокружение, он сам, не дожидаясь никого, начал брести к выходу из каюты, чувствуя, что его штормило из стороны в сторону. В какой-то момент ему пришлось схватиться рукой за стену, чтобы не упасть и иметь возможности идти дальше.

Несмотря на головокружение, Николас все же дошел до медотсека и сел в капсулу, чувствуя облегчение. Осталось дождаться, пока Эл расправится со швом, и он сможет лечь. День только начался, а у него уже было ощущение того, что он отпахал смену в шахте и безумно сильно устал. Из-за всех травм Николас чувствовал себя ущербным и беспомощным и это так сильно подбивало самооценку, что хотелось прекратить любое социальное взаимодействие. Хотелось спрятать ото всех все свои недуги, переждать, пока все само заживет и лишь после снова появляться на людях. Чтобы никто, ни единая живая душа не видела, насколько он слаб сейчас.

– Нужно будет потерпеть, командир, – зайдя следом за ним в медотсек, Райкер обработал руки антисептиком, положил на модульный столик все необходимые инструменты и, подкатив его к капсуле, устроился на стуле.

– Как будто у меня есть выбор, – равнодушно отозвался Рихт, которому просто хотелось, чтобы все наконец прошло. Хотелось остаться одному. Наедине со своей болью и чувством собственной никчемности. Создавалось впечатление, что его ненависть к самому себе просочилась в воздух и теперь каждый, кто был рядом с ним, ощущал ее. И потешался над ним.

– Постарайся не дергаться, будет неприятно, но я вколю анестетик, – не обращая на его состояния никакого внимания, медбрат взял антисептическую салфетку и, осторожно обработав часть лица со швами, убрал ею же капли крови. А после вооружился шприцом с тонкой иглой.

Николасу меньше всего хотелось смотреть на эту манипуляцию, поэтому он отвел взгляд, сжав челюсти, когда игла проникла под воспаленный участок кожи. Он чувствовал, как препарат проникает в кровь и надеялся на то, что совсем скоро он не будет ничего чувствовать. В какой-то момент мышцы глаза свело судорогой. Он невольно зажмурился, ярче ощутив тонкую иглу и то, что медбрат замер, прекратив ввод препарата. Ему пришлось открыть глаза и, невзирая на это ощущение, осторожно кивнуть, призывая продолжить. Эл, чуть нахмурившись, ввел еще немного препарата, вынул иглу и ввел ее в другой участок кожи, полностью выпуская в кровь прозрачную жидкость.

Через минуту, когда кожа онемела до такой степени, что отдавало в глаз и челюсть, Эл принялся за шов. Судя по слабым отголоскам ощущений, Райкер сначала подправил один отрезок биоразлагаемой нити, а после при помощи другой нити и изогнутой иглы, принялся накладывать новые швы. Действовал он быстро и аккуратно, но Ник все равно улавливал дрожь в его пальцах и видел, как хмурились его темные брови.

– Вспомнил что-нибудь, когда... когда потерял над собой контроль? – закончив накладывать шов, который совсем не причинял боли Рихту, Райкер взглянул на него, осторожно нанося слой какого-то геля, который тут же охладил кожу.

– А даже если и так, то что это меняет? Я все равно виновен в глазах своего экипажа, – из-за действия обезболивающего улыбка получилась кривой. Ему было не до веселья, но капитан не мог не говорить об этом. Он ведь не слепой. Видит, как все на него ополчились.

– Ты – наш капитан, Ник. На тебе была ответственность за всех, кто находился на борту. И ты не справился с возложенной на тебя задачей, – медбрат прикоснулся на миг пальцами к очкам. В уголке линзы дурацкая трещинка, ползущая вверх. Он знал, что Ирен нравились очки Эла. Как знал это и сам Райкер. Может, потому, несмотря на их внешний вид, он не снимал «броулайнеры»? Как память о ней. – Она умерла по твоей вине.

Николас не нашелся, что сказать. Оправдываться было бессмысленно, как и говорить что-то в свою защиту. Толку от этих слов сейчас не было. Даже если он и не виновен, то какой в этом смысл, если Ирен мертва.

Как мертв и Хэнкс.

И Нолан.

Ничего больше не сказав, Райкер вышел из медотсека, даже не убрав по местам все используемые инструменты. Оставив Рихта одного со своими мыслями, виной и тихо ворчащими проводами, вываливающимися из панели в потолке.

Он не успел лечь в капсулу, как за дверью послышались знакомые голоса:

– Эл, мне нужно тебе кое-что показать. Кое-что насчет Николаса.

– Что-то серьезное?

– Есть доказательства, что он выходил на связь с контрабандистами. Все зафиксировано в судовом журнале.

Ник закрыл глаза, растянув губы в улыбке. Разумеется. Это просто был вопрос времени, когда именно Фрэнк начнет всем в лицо тыкать его записью. Теперь было даже бессмысленно искать на него какой-либо компромат в ответ. Он уже все всем показал и рассказал.

Поступившая шифрованная угроза, которую зафиксировал капитан с амнезией в судовом журнале, никому не сказав об этом или второй пилот, чью вину нельзя никак доказать? Очевидно ведь, мать его, к кому будет больше доверия.

– Ник?

Он не открыл глаза, слыша, как она зашла, пытаясь передвигаться тихо, но обломки трубы, служившие ей опорой, издали неприятный стук. Тук. тук. тук. Било прям по мозгам.

Он чувствовал на себе ее взгляд, но по-прежнему не открывал глаз. Может, она уйдет и оставит его в покое? Поверит, что он спит. Что ей вообще было нужно?

Судя по звуку, Лея подошла ближе и, замерев на пару секунд, тихо вздохнула, а после с явным шумом опустилась на стул, стоящий рядом с капсулой.

– Я знаю, что ты не спишь.

Притворяться дальше было бессмысленно. Рихт открыл глаза, встречаясь с внимательным взглядом механички. Она сидела на стуле, вытянув ногу, а обломки трубы устроила рядом на полу. Ничего не говоря, она придвинулась немного ближе к капсуле и положила руку на плечо Ника.

– Фрэнк тебе уже все рассказал? – сил, чтобы приподняться, попросту не было, поэтому он просто повернул голову к Грей, не обращая внимания на ее жест жалости.

– Почему ты не сказал? Ладно мы, обычные механики и медперсонал, от которых мало что зависит. Тупая рабсила, нужная для того, чтобы никто не заболел на этой летающей шайтан-машине. Но Фрэнк? Он второй пилот. Ты был обязан поставить его в известность, капитан, – в ее голосе слышалось непонимание. Нику было тошно от этого. От разговора, ее присутствия и чувства вины, придавившего его к матрасу капсулы и не позволяющего даже нормально сделать вдох. Он тупо задыхался от своей же беспомощности.

– Я думал, что справлюсь. Справлюсь и смогу обеспечить безопасность, – он улыбнулся, чувствуя, как перехватывает дыхание. Датчики капсулы коротко пикнули, тут же выдав его участившийся пульс. – Но я облажался, Лея. Не справился с возложенной ответственностью. Вот такой я мудак, из-за которого все это и произошло. Но знаешь, что? Я в жизни не сдал бы нас контрабандистам. Я, по-твоему, совсем идиот, которому жить надоело? Моя вина заключается только в том, что я понадеялся на себя и умолчал о том, о чем должны были знать все вы. Но я не выходил на связь с этими ублюдками. Не я сдал нас им. Но ты и Эл вольны верить Фрэнку. Я бы тоже себе не поверил. Куда уж там: вменяемый второй пилот и капитан с провалами в памяти, оставивший компрометирующую запись в журнале.

Николас криво улыбнулся, глядя в карие глаза Леи. Анестезия все еще действовала и, пожалуй, выглядел Рихт сейчас не очень симпатично. Она тут же отвела взгляд, сжимая пальцами его плечо. Ей что, стыдно? Стыдно за то, в чем она не виновна? Смешно.

– У меня есть сомнения насчет Фрэнка, но пока все говорит против тебя, Ник, – Грей тихо вздохнула, наконец убрав руку с его плеча, вот только в этот миг стало не хватать этого прикосновения. Глупо, Рихту ведь не нравился этот жест жалости. – Ты... когда случился приступ, ты вспомнил что-нибудь?

То, как быстро Лея перевела тему, заставило Ника приподняться, чуть внимательней взглянув на нее. Спрашивает ради интереса или кого-то, кому важно узнать об этой информации? С такими мыслями и до паранойи недалеко... Впрочем, он ведь сам хотел рассказать о том, что вспомнил...

– Я вспомнил, откуда взялись шрамы, – упираясь рукой в матрас, Рихт не без труда приподнялся, благодарно кивая Лее, когда она поправила подушку, чтобы капитан мог устроиться поудобней. – Не уверен, сколько прошло с момента, когда стало ясно, что уже... поздно вмешиваться во все произошедшее, но помню, что в тот момент хотел только одного – помочь кому-то, кто кричал.

Воспоминание о произошедшем все еще было словно туманным и Николасу нужно было приложить усилие, чтобы удержать картинку в голове, пытаясь выцепить из памяти фрагменты о том, что было до появления шрамов и после их получения. Но это сложно. Эти фрагменты – словно игровые поля, покрытые туманом, которые пока невозможно было разблокировать.

– Я помню, что... бежал по коридору. И в какой-то момент, я даже не успел понять, как это произошло... Но помню, что упал, придавленный обломком металлической панели со стены. Было так больно, словно бы скальп содрали, – он невольно прикоснулся к коже возле шрамов пальцем, чувствуя, как на это действие глаз отозвался дерганьем. – Помню, что чувствовал – время поджимает, нужно было торопиться. Кое-как утер кровь, встал и побежал к шлюзу... это все, что удалось вспомнить.

Лея все это время молчала, затаив дыхание. В ее темных глазах Ник заметил проблеск странной надежды, но он тут же погас, когда механичка поняла, что воспоминание было небольшим. Какое-то время она молчала, терзая его взглядом. А после, прикусив губу, спросила:

– Значит, ты не помнишь, как... из-за чего потерял руку?

Рихт покачал головой, бросая быстрый взгляд на культю. У него даже не было догадок на этот счет. Может, очередной несчастный случай, как с этой панелью. Может, в конце концов ему придавило руку чем-то тяжелым и ее было уже не спасти. А может и те неизвестные ублюдки постарались. Николас был готов поспорить на то, что при абордаже контрабандисты не слишком церемонились и желали сохранить хоть чью-то жизнь.

– Ты мне жизнь спас.

Лея говорила тихо, но Рихту казалось, что слова были слишком громкие. Громкие и... недостойные его? Он, который с очень высокой долей вероятности, виновен во всем произошедшем, спас жизнь Грей? Поверить в это было очень сложно.

– Уверена, что не пытаешься сейчас просто таким ничтожным образом пожалеть меня? – капитан неловко улыбнулся, думая, что механичка попросту шутит. Но в ее глазах не было и намека на улыбку.

– Если бы не ты, я бы... осталась в шлюзе. Из-за пробоины там началась разгерметизация... Переборка почти что автоматически захлопнулась, я не могла выбраться из-за ноги, – на этих словах Лея затихла, судорожно сглотнула и, не глядя на Ника, продолжила: – Ты... ты успел в последний момент. Просунул руку и удерживал механизм, пока я не оказалась за пределами шлюза...

– А потом?

Рихту было страшно думать о том, что произошло потом, после того, как он остановил механизм, вышедший, скорее всего, из строя. Сознание рисовало страшные картинки произошедшего, посылая импульсы боли в культю. Ему хотелось перестать об этом думать, но картинки не отпускали, сгущаясь с каждой возможной вариацией событий, которая стала причиной его нынешнего состояния.

Николас посмотрел в лицо Леи, но та судорожно замотала головой и отвернулась. То, что осталось от руки, свело судорогой и Рихту пришлось приложить усилие и стиснуть зубы, чтобы не издать ни звука от боли. Он не хотел еще больше пугать Грей своим состоянием, которое с каждым разом, с каждым словом о том, что произошло, ухудшалось. Но ему хотелось знать все. Знать все, несмотря ни на что.

Потому что Лея была единственной ниточкой между ним и произошедшим саботажем.

– Шлюз закрылся. Но ты не успел...

Грей закрыла лицо руками, заплакав навзрыд. И эти звуки были куда хуже и страшнее всех тех картинок, возникших в сознании, которое старательно прятало от него жуткие воспоминания.

Ему хотелось попросить ее перестать плакать. Ну или хотя бы сказать, чтобы она делала это беззвучно. Но капитан не мог произнести ни слова. Лишь молча смотрел на механичку, ни в силах даже прикоснуться к ее плечу и дать понять, что все хорошо. Что он в порядке.

– Я... м-мне так стыдно, – она покачала головой, размазывая слезы по красным щекам. – Было столько крови... Я струсила и... бросила тебя. О-от меня не был-ло никакого... толка. Ты с-спас мне жизнь, а-а я б-бросила тебя, испугавшись.

Это было просто невыносимо. Чувствуя себя последним дураком, Ник неловко потянулся к ее плечу, заставляя придвинуться ближе, а после осторожно обнял ее здоровой рукой, чувствуя, как механичка уткнулась мокрым лицом ему в грудь, продолжая плакать.

– Тебе не нужно стыдиться, Лея. Все в порядке. Я не мог поступить иначе, не мог бросить тебя умирать. Не плачь, все хорошо. Ты жива и это главное.

Осторожно поглаживая механичку по волосам, Николас чувствовал, как постепенно она успокаивается, но по-прежнему не отстраняется, тихо всхлипывая. Лее нужно было выплакать свой страх и все накопившиеся эмоции. Если бы и Николас мог так просто избавиться от всего того, что засело внутри и пожирало его.

– Ник, ты не помнишь, но...

Договорить Лее не дала отъехавшая в сторону дверь медотсека. Кинув на них удивленный взгляд, внутрь зашел Эл, держа две чаши в руках. Одна из них, цвета спелого апельсина, была Леи, а вторая, ярко-зеленая, принадлежала Нолану.

– Все в порядке? Я принес поесть.

Грей слишком быстро отстранилась от Рихта, повернулась к Райкеру заплаканным лицом и кивнула.

– Почему у тебя чаша Нолана? – Николас непонимающе смотрел на чужую посуду, догадываясь о том, что сейчас скажет ему медбрат. Но все же это было до боли странно и неправильно использовать ее в своих нуждах.

– Индивидуальные приборы повредились и оплавились... твоя в том числе, – Эл протянул Лее ее чашу, а Николасу отдал чашу Нолана, подтвердив его догадку. – Термоблок сломан, с продуктами проблема. Пока еще есть немного сублимированных пайков, потом перейдем на тюбики...

Приняв чашу, которую было странно держать в руках, Рихт оценил ее содержимое – что-то похожее на омлет с зелеными вкраплениями какого-то салата. Выбирать не приходилось. Как не приходилось и выбирать, из чего есть – придется отогнать от себя подальше странное чувство того, что он поступает, как вор, пользуясь чашей механика. Николас по привычке потянулся второй рукой к чаше, чтобы ее можно было поудобней взять, но замер, когда понял, что теперь придется привыкать к новым реалиями существования. Подтянув колени к груди, он осторожно обхватил ими чашу и, взяв вилку рукой, принялся за обед. Или завтрак. Или ужин. Капитан понял, что за все время, когда он пришел в себя, ни разу не взглянул на время и потому понятия не имел, в каком суточном промежутке сейчас находился.

– Лея, как твоя нога? Не нужны медикаменты? – Эл, по всей видимости, не собирался покидать медотсек, оставшись стоять рядом с ними. Своим присутствием он разрушил царившую здесь атмосферу доверия.

– Ну... иногда дергает, особенно, если долго хожу, поэтому было бы кстати, если бы мне что-то дал, – отозвалась Грей, принявшаяся за свою порцию сублимированного омлета.

– Постарайся поменьше напрягать ногу и ходить. Обезболивающего осталось не слишком много, – на этих словах Райкер взглянул на Рихта, точно поставив ему в укор то, что он разбил пузырек с каплями. – Вечером дам тебе, хорошо?

Лея кивнула в ответ и, когда стало ясно, что поддерживать диалог с ним никто не намерен, Райкер покинул медотсек. Он и виду не показывал, что Фрэнк ему уже обо всем рассказал, хотя Николас слышал предпосылки к этому разговору. Интересно, как долго все будут шушукаться от него по углам, не воспринимая всерьез, как было раньше? Получится у него когда-нибудь снова завоевать доверие экипажа?

– Ты что-то говорила... когда Эл прервал нас, – стоило двери закрыться, как капитан взглянул на механичку, медленно поглощавшая свою порцию. Если она могла рассказать ему еще что-то важное о том, что произошло в тот злополучный день, он был бы рад. И плевать, что это может плохо на нем сказать. Николас был готов отдать что угодно, лишь бы вспомнить все о случившемся и уверить – в первую очередь самого себя, – что он не виновен в нападении.

– Да... я... в тот момент в коридоре появился Фрэнк. Он обещал помочь. – Ник видел, как Лея передернула плечами, пряча глаза. Капитан понял – все произошедшее в тот день меньше всего походило на сказку. – Ты был нормальным... Не считая руки и лица. Но позже... когда мы все оказались в медотсеке, у тебя была в крови вся голова, Ник. Словно бы тебя кто-то ударил... Фрэнк сказал, что в тот момент, когда он тащил тебя на себе, контрабандисты нанесли прощальный удар по нам, отчего корабль тряхнуло. Ты сильно приложился головой, по его словам. И я помню, такое действительно было... Но насколько сильно нужно было удариться, чтобы после ничего не помнить?

Лея замолчала, уставившись в свою чашу. А в голове Рихта закрались обрывки, отдающиеся пульсацией в культю. Он не помнил того, как Торнелл тащил его на себе, но наконец вспомнил, где уже слышал его фразу "Ну и кто теперь виноват?"

Боль была резкой. Обжигающей. Ослепляющей. И такой сильной, что он не выдержал и заорал.

Ему казалось, что люди после подобных ощущений должны терять сознание, проваливаться в пустоту, но спасительная темнота не приходила.

Сдерживая тошноту, Николас прижимал к груди нечто бесформенное, нечто, что было его рукой до того, как захлопнулась дверь шлюза. Кровь фонтаном покидала тело, заливала графитную куртку, штаны и металлический пол под ним.

Мир перед глазами плыл. Рихт прислонился спиной к стене, дыша учащенно и хрипло. Казалось, что сердце сейчас разорвется на части от того, как сильно оно стучало.

Но ничего. Главное, что Лея в порядке. Она в порядке и жива.

А сам капитан сейчас переждет, пока закончится наплыв боли и встанет. Встанет и пойдет за ней следом. И все будет хорошо.

Реальность растекалась перед глазами, точно оплавленная пластмасса, но в последний миг Рихт невероятным усилием воли заставил себя остаться в сознании, широко распахнув глаза. Он увидел его. Его, виновника всего произошедшего.

Фрэнк Торнелл опустился на корточки перед капитаном, сжимая что-то металлическое в пальцах. И с улыбкой смотрел на него.

Нику хотелось поддаться вперед, встряхнуть и ударить второго, но сил хватало лишь на то, чтобы прижимать изувеченную руку к мокрой от крови груди. Он облизал сухие губы, чувствуя, как боль в теле разбавляется ненавистью.

– Ты... это все ты, – Рихт прерывисто хрипел, чувствуя, как сдавливало легкие от этого действия. – Это ты все испортил. Ты во всем виноват.

Торнелл тихо засмеялся. А после красными от крови пальцами прикоснулся к его щеке, заглядывая в глаза:

– Я подчистил за собой все улики. Испортил систему видеонаблюдения. Мне больше нечего терять. Уже все потеряно. Вся ответственность ляжет на твои капитанские плечи, друг. Ну и кто теперь виноват?

Перед глазами промелькнул блеск металла. Боль, последовавшая за ним, принесла облегчение. Николас наконец потерял сознание, провалившись в спасительную темную бездну.