Глава 4. Сага о рисующих тенях
Ложь сильнее всего, ибо она создаёт миры.
Алый закат окрашивал облака над Киото, рассыпая по резным крышам дворцов золотые и розовые блики. Садахико сидел на веранде старого чайного домика, натягивая новую тетиву на свой лук. Воздух был напоен запахом свежего бамбука и влажной земли после недавнего дождя. Он смотрел на плывущие над прудом листья и думал о Каори - дочери каллиграфа Ишиды. Её кисть скользила по бумаге, едва касаясь, будто ветер гладит поверхность воды.
Он был неловок со словами, но сердце его пело, как соловей. Садахико хотел стать поэтом, хотя с раннего детства и тренировался с мечом. Он мечтал сочинить хокку, столь же тонкое и пронзительное, как осенний ветер, и подарить его ей вместе с цветком лотоса. Сегодня утром он видел её у реки, и в его ушах ещё звенел её смех, лёгкий, будто первый дождь по листве. Он собирался найти тот самый цветок и ждать её у старого моста, под дождём, как в древних легендах о любви.
- Ты витаешь в облаках, Садахико? - Голос отца, мастера Хироши, был мягок. - Воин не должен упускать землю из-под ног.
- Я ищу красоту мира, отец, - ответил Садахико.
Отец лишь улыбнулся. - Это хорошо. Но меч - продолжение руки, а не мечтаний.
Его слова не ранили. Садахико знал, что отец гордится им. Недавно, на тренировочном поединке, его заметил сам господин Такаши, старший воин дома Фудзимура. Сказал, что у Садахико есть "лёгкость духа и острота клинка". Большая честь. Путь воина был открыт, но Садахико всё ещё надеялся, что найдёт дорогу и к стихам, и к сердцу Каори. Он взял свиток и кисть, и попытался нарисовать лотос. Вышло криво, неловко. Он вздохнул.
На следующий день краски Киото потускнели. Это утро принесло не трели птиц и не шёпот дождя, а вой страха и едкий запах обугленной древесины. Город давно знал вкус доносчиков - слухи шли впереди стражи, и чей-то карандаш на пергаменте решал судьбу семьи. Садахико проснулся от грубого стука в дверь. Чужие, тяжёлые руки.
- Открыть! Именем Дома! - Голос был жёстким, незнакомым, лишённым всякого почтения.
Он выбежал. Его отец, мастер Хироши, стоял на коленях во дворе, окруженный вооружёнными людьми. Лицо его было бледным, как рисовая бумага, но в глазах горела боль, чистая и жгучая.
- Заговор! Его имя найдено в бумагах! - кричал один из стражников. - Дом Фудзимура опозорен! Их ждёт кара!
Слова, словно отточенный клинок, пронзили сердце Садахико. Он хотел броситься вперёд, схватить меч, защитить отца. Но старый слуга, Ичиро, сильной рукой схватил его и толкнул в тёмный угол, скрывая за мешками.
- Беги, Садахико! Беги! - прошептал Ичиро, его голос дрожал. - Ты не должен видеть этого!
Но Садахико видел. Видел, как стражники тянут отца, как его дом рушится, как огонь охватывает деревянные стены. Он видел, как к дому каллиграфа Ишиды подъезжает повозка с гербом Дома Минамото - врагов Фудзимура. И он видел, как Каори, её лицо было белее первого снега, под конвоем уводят прочь. Во дворец. В наложницы. К тому, кто был одним из врагов его отца. Её лицо, полные слёз, было последним, что он запомнил, словно отпечаток на сетчатке. Они сделали её хозяйкой дома, чтобы стереть имя её отца.
Его мир рухнул. Красота исчезла. Стихи стали бессмысленными. Только уголь боли остался под рёбрами. Иногда в ночи он видел лотосовые лепестки на чёрной воде - и сжимал рукоять меча до боли, чтобы не забыть. Месть.
Он скитался по окраинам, одежда превращалась в лохмотья, голос давно затих - осталась только немота железа. Он стал ронином - самураем без господина, без дома, без цели, кроме одной - выжечь эту боль. Он оттачивал свой меч, пока клинок не стал продолжением его воли. Учился быть тенью, скользящей бесшумно. Его глаза, прежде полные юношеского света, теперь были холодными, как сталь, закалённая в ночи.
Он помнил свой первый раз. Ночь. Крыша дома одного из низших чиновников. В его руках кинжал, дрожащий, как его собственное сердце. Чиновник спал, его дыхание было мерзким. Садахико почувствовал, как яд страха поднимается из жертвы, как сладкий дым. И когда кинжал вошёл в тело, это был не ужас. Это было... облегчение.
Садахико стал убийцей. Не просто воином, а призраком. С клинка его уже не смывали кровь ни ливни, ни полночные росы. Его имя шепталось в дворцовых коридорах, как проклятие, не называемое вслух. Он проникал в самые защищённые дома, скользил по ночным садам, и его жертвы умирали беззвучно, без сопротивления, словно заснув навеки. Он не оставлял улик, только метки - вырезанные на коже жертвы иероглифы, означающие "предатель". Те, кто видел эти метки, впадали в безмолвный ужас.
Он вёл счёт. Имена ложились в тетрадь, как трёхстрочные приговоры. Не лотосы - едва различимые метки чернил, - но стебли гнева без цветка.
Однажды, спустя месяцы скитаний, когда Садахико сидел в полуразрушенном чайном домике где-то у подножия горы Хиэй, обдумывая свой следующий шаг, в дверном проёме появилась фигура. Высокий силуэт, скрытый широкой бамбуковой шляпой. Незнакомец сидел тихо, словно призрак, не заказывая чая, не привлекая внимания.
Садахико почувствовал странный холод, проникающий в кости. Не от ветра. От этого человека. От него исходила древняя, но не угрожающая сила. Как будто само время сгустилось вокруг него, а воздух был плотнее обычного.
- Твоя ярость велика, юный ронин? - Голос был тихим, как шелест опавших листьев, но каждое слово проникало в сознание. - И твой клинок остёр. Но твой путь... тернист.
Садахико схватил катану, но не вынул её из ножен. - Кто ты, что знаешь меня?
Незнакомец медленно поднял руку, едва касаясь края шляпы. - Я вижу нити. Все нити бытия.
Лицо под шляпой было скрыто тенью. Но ронин чувствовал его взгляд. Как будто этот человек видел каждую рану его души, каждую обиду, каждую ночь, проведённую в ярости. Он видел лотосовые лепестки, плывущие по чёрной воде его памяти.
- Они забрали всё, - прохрипел печальный воин, и его слова были тяжелы от скрытой боли. - Отца. Дом. Мою весну.
- И ты желаешь вернуть? Или заставить их испить из чаши, что они наполнили? - Голос был лишён эмоций, но в нём чувствовалась древняя усмешка.
- Испить, - ответил Садахико. - До дна.
- Кровь - лишь миг. Память - бесконечна. А ложь - сильнее всего, ибо она создаёт миры.
И Мон начал говорить. Не словами, а образами, что вставали в разуме. Он показал Садахико, как проникать сквозь стены, как становиться невидимым для смертных глаз, как использовать ложь этого мира, чтобы она служила ему. Он дал ему дар - искусство тени.
Наконец, осталась последняя цель. Ненавистный враг, который забрал всё. И его жена. Каори. Та самая девушка, которой он когда-то хотел подарить цветок под дождём. Она была теперь хозяйкой в его доме, ставшим частью разрушенного мира. Она жила в роскоши, в то время как его семья была опозорена.
Садахико проник в их спальню. Муж Каори спал крепким, ворованным сном. Яростный Садахико поднял клинок. И Каори открыла глаза. Она не закричала. В её взгляде стояла тишина.
Он почувствовал её. Не боль. Не страх. Лишь невыносимое, всепоглощающее смирение, что обволакивало её, как саван. Она не боролась. Она просто... существовала. И это смирение было сладко, как мёд, для его нового, искажённого существа.
Садахико опустил клинок. Её муж умер быстро. Тихо. Без звука.
Каори не двинулась. Она просто смотрела на мёртвое тело мужа, потом на Садахико. В её глазах не было эмоций.
- Ичиро сказал, ты сгорел в пожаре, - прошептала она. Голос был далёким, словно из другого мира. Абсолютное безразличие.
Садахико ничего не ответил. Он оставил её там, одну, в комнате, залитой лунным светом. В его тетради оставалось одно, последнее хокку. Хокку о безмолвной пустоте.
***