Макенахи II. Монхаменна. Милость Божественная

Вы хотите, чтобы их кровь была заплачена сторицей?

Лето спускалось на горы Торнхейма, нехотя уступая место прохладе грядущей ночи. Солнце ещё горело высоко, высушивая вереск на склонах и заставляя реку Эльва лениво нести свои воды к фьорду. Рунрэ сидел на плоском камне у кромки тёмного леса, сосредоточенно вытачивая новую рукоять для своего охотничьего топора. Дерево пахло свежей смолой, обещая надёжность в руках. Он улыбнулся, глядя, как Рунлэ возится с пойманной форелью у небольшого костра. Дым от костра щекотал ноздри, предвещая скорый ужин.

В деревне Равнбю, что приютилась в долине Хельга, кипела жизнь. Слышался смех детей, бегающих меж домов, звон молота кузнеца, что ковал железо, и тихая, напевная песня женщины, раскачивающей колыбель у открытой двери. Жизнь была проста, как удары топора по дереву, честна, как мёд, понятна, как смена приливов. Рунрэ любил эти вечера. После долгих дней на охоте и всех испытаний, это спокойствие было лучшим подарком.

- Ты возишься с этой рыбой, словно она твоя невеста - проворчал Рунрэ, не поднимая головы.

Рунлэ отмахнулся, его лицо, перемазанное копотью, расплылось в широкой улыбке.
- А ты, как всегда, всё точишь и думаешь, как старик, - дерзил Рунлэ. - Моя жена будет сыта. А твой топор так и останется деревяшкой, пока ты не натрёшь на руках мозоли.

Они рассмеялись. Их смех разнёсся над долиной, заливая вечерний покой. Завтра они пойдут с отцом на юг, на земли, где говорят на непонятном языке и где, как говорят, золото льётся рекой. Завтра будут приключения, добыча, пиры. А сегодня - лишь багровый закат и жареная рыба. Чего ещё можно желать?

Но солнце, уходящее за горизонт, казалось, замешкалось. Красные лучи не уходили, а застывали, окрашивая небо не в закатный алый, а в цвет старой, засохшей крови. Воздух стал плотнее. Рунрэ отложил топор. Рунлэ перестал возиться с рыбой. Они оба почувствовали это. Накатил тихий, едкий запах. Как пахнет железо перед грозой, но это пахло иначе. Чем-то, что ползло от южных земель.

Ветер сменился, принеся не запах сосен, а что-то острое, как дым от множества костров. Не от тех, что горели в деревне, а от тех, что оставляют после себя только пепел. И тогда нахлынул звук. Сначала едва слышный как шорох листвы. Потом - нарастающий как барабанная дробь. Сотни, тысячи шагов. И стальной скрежет, далёкий, но уже ощутимый в зубах.

Лица братьев потемнели. Они знали этот звук. Это был не звук торговцев или странников. Это был звук врага. Южан. Они пришли. И не просто так, за добычей.

Рунрэ схватил свой топор, рукоять которого теперь казалась слишком лёгкой. - Беги в деревню, предупреди всех.

Рунлэ не побежал. Он схватил свой меч, небрежно бросил рыбу. - Нет. Я останусь. Жители уже знают о вторжении.

Они стояли спина к спине. Отряд, в который их отец и дядя ушли в набеги, был далеко на западе. Здесь, на этих холмах, остались только старики, женщины и дети. И они. Два брата. Два ещё совсем юных воина, что стояли между домом и смертью.

Из леса, ломая кустарник, выступили первые фигуры. Не один десяток. Сотня. Они были в стальных кольчугах, с длинными щитами, и их мечи сияли в багровом свете заката. Во главе - человек на коне, его лицо было жёстким словно щит, обтянутый кожей. Англичане. Они не жаждали набега. Они жаждали истребления. Вторжение прямо в День Святото Брайса.

Рунрэ сжал рукоять топора. Он видел их глаза. Они не просто шли убивать. Они шли карать.

- За Одина! За Асгард! - проревел Рунлэ, первым бросившись вперёд, его топор свистнул в воздухе.

Битва была быстрой, дикой, тщетной. Они рубили как старые дубы, рушащие лес. Англичане падали, их кровь багрила траву. Но их было слишком много. Они шли волнами, как прилив, которому всё равно, что сметать. Один. Второй. Третий. Братья отступали к деревне, их тела уже истекали ранами.

Взметнулся меч - и пронзил плечо Рунрэ. Он взвыл, рухнув на колено. Рунлэ прикрыл его, отбиваясь от наседающих врагов, его глаза горели диким огнём. Но это было бесполезно. Они были в кольце. Смерть сжимала их.

Рунрэ видел, как пламя ползёт по крыше их дома, как падает старый кузнец, как сгорает амбар.
Он кричал, но голос застревал в крови. Всё тело просило одного - сбежать. Но ноги стояли. Пылающие крыши домов. Крики женщин, крики ужаса, крики агонии. Мать сидела на коленях, прижав к себе младенца и ужасаясь происходящему. Всё, что он любил, всё, что было его миром, обращалось в пепел чужого злодейства.

Они вспомнили, как мать шептала им: "Не бойтесь никого, сыновья мои. Никого."
Они не знали, как звучат её слова теперь, когда слышно было только голос пепла.

- Беги, Рунлэ! - прохрипел старший, пытаясь встать, но ноги не слушались.

- Нет! - Рунлэ стоял над ним, его топор опустился, расколов щит врага.

Даже в час гибели Рунрэ знал: брат не отпустит его руку.

В этот миг, когда меч очередного англичанина завис над головой Рунлэ, когда Рунрэ видел лишь кровавую пелену, когда всё, что было в них, кричало от отчаяния, раздался голос.

Он был негромким - словно шелест камней на дне глубокой реки. Он звучал не снаружи, а в глубине их истерзанных душ.

- Вы хотите спасти свой мир?

Рунрэ поднял голову. Рунлэ замер, его топор завис в воздухе.

- Он уже горит. Но вы можете спасти себя. И отомстить.

Перед ними словно сотканный из пустоты явился силуэт. Человек. Или нечто иное. Бледное лицо, насмешливый взгляд, тёмный плащ, потрёпанный, словно он пришёл из самой бездны.

- Что...ты такое? - прохрипел Рунрэ.

- Я тот, кто даёт шанс. Шанс не умереть. Шанс не забыть. Шанс... стать другим.

Мон протянул руку. Его ладонь была чистой, но от неё исходил холод, пронзающий до костей.

- Вы хотите выжить? Вы хотите, чтобы их кровь была заплачена сторицей?

Зловещий демон молча смотрел. Он не торопился. Он знал: они не откажутся. И когда Рунлэ сделал первый шаг - это было не спасение. Это было падение.

Рунлэ видел свой мир в огне. Он видел, как умирает его брат. Он видел, как его дом обращается в пепел. Он схватил руку Мона. Кожа пылала от жара, но Рунлэ не отпускал.

- Я заплачу, - прорычал он. - Чем угодно.

Рунрэ, лежащий в крови, чувствовал, как сила уходит из него. Но он видел взгляд брата. Видел его решимость. И его собственная рука, последним усилием потянулась и коснулась руки Рунлэ, соединяя их в этой жуткой сделке.

Мир содрогнулся. Пламя деревни замерло. Крики замолчали. Один солдат остановился с мечом, застыв на миг от прыжка. Его глаза были раскрыты. Но в них уже не было жизни. Они стали зеркалом, в котором отражались братья.
Безжалостные каратели вдруг казались изваяниями из плоти.

Рунрэ почувствовал, как боль отступает из его тела, сменяясь странным, холодным жаром. Он поднялся. Его раны закрылись. Мечи и копья, что мгновение назад пронзали его, теперь скользили по коже, не оставляя следа.

Его глаза изменились. В них больше не было просто человеческой ярости. В них был холод. Безграничный, древний, безразличный холод, словно закалённый в вечности.

Рунлэ, стоявший рядом, выглядел точно так же.

Мон улыбнулся.

- Вот и всё. Теперь вы - не просто мясо. Вы - ярость, ставшая мщением.

Вокруг них, среди застывших англичан, запылал невидимый огонь. Огонь, который не сжигал плоть, но испепелял души. Братья шагнули вперёд. Их шаги были бесшумными. Их топоры, казалось, обрели волю и пели древнюю песнь крови. Резня началась заново. Но теперь огонь был не на их домах, а в их сердцах.

Англичане сбрасывали щиты, спотыкались о тела, вопили, как дети, зовя своих богов и матерей. Но братья шли как кара. Их топоры неслись по спинам бегущих, словно они рубили не людей, а старый долг, древнюю обиду, вечную месть за сожжённый дом.
Когда всё стихло, трава стояла красная, как сама ненависть.

В жестокой бойне были сокрушены десятки отрядов, и армия пала полностью - без шанса на отступление, без права на забвение, как урок о цене жестокости.

***