Она написала любовь

Глава 22

— Благодарю, Ульрих. Вы свободны. — Барон кивнул солдату, что по его просьбе привел Людвига фон Лингера в комнату для гостей.

— Остальных выпускать?

— Из подвала? Нет пока. Пусть посидят. Как госпожа фон Лингер?

— Отдыхает. Эльза и Грон с ней.

— Хорошо, Ульрих, спасибо.

Эрик фон Гейдельберг смотрел в окно второго этажа дома Лингеров, спиной чувствуя, как его хозяин буравит спину раздраженным взглядом. Огромными хлопьями падал снег. Тихо, величественно. Скоро Ночь Семи Вестников. Праздник. Подарки.

Только бы успели. За новой печатной машинкой он отправил. Кое-что придумал для Конрада, надо только вырваться в столицу.

Артефактор улыбнулся. Надо же... Он думает о подарках для тех, кто стал ему дорог. С тех пор как умерла мама, такого с ним не бывало. Лакомство для собак, бутылка дорогого вина для Фульда. Все. А теперь...

Сзади недовольно кашлянули.

— Присаживайтесь, господин фон Лингер.

Барон даже не обернулся. Еще несколько минут. Как же красиво падает снег, и как не хочется разговаривать с этим... Интересно, что сейчас делает в своей комнате Агата? Наверное, тоже смотрит в окно. Он представил себе, как она улыбается. Гладит собак. Настроение немного поднялось.

— Простите... Как вас там... — Людвиг фон Лингер заметно нервничал.

— Эрик.

— А что, собственно, происходит? Кто дал вам право распоряжаться в моем доме?

— Ни кто, а что. Необходимость обеспечивать безопасность госпожи фон Лингер.

Барон развернулся, взял стул, сел на него верхом и вплотную придвинулся к Лингеру. Писатель попытался отодвинуться, но чуть не упал, чудом удержав равновесие. Руки и ноги будто свело судорогой, и отвести взгляд от этого человека он не мог.

Грубый, беспардонный мужлан, нахально вторгшийся в жизнь семейства Лингеров, будил в писателе какой-то безотчетный страх. Это раздражало. С какой стати? И... кто он такой? Откуда такая уверенность в том, что он обладает полномочиями распоряжаться в его доме?

С другой стороны, опыт подсказывал бывшему военному, что подобное поведение на пустом месте не бывает. И несмотря на то, что внешне этот хам ничем себя не выдавал, Лингер интуитивно чувствовал, что имеет дело с кем-то высокопоставленным. Если бы он писал книгу... Так вел бы себя человек, вынужденный по тем или иным причинам скрывать свое истинное положение. Интересно...

— Смотрите сюда, Лингер! Внимательно смотрите! Видите?

Сказано это было таким тоном, что бывший офицер с медалью за личное мужество испугался.

Но охранник всего лишь показал на печатную машинку.

— И что? — не понял Людвиг.

— Садитесь и печатайте.

— Но...

— Я сказал, сядьте за стол, господин Лингер. Вставьте чистый лист и печатайте!

— А что я должен...

— Изложите ваши личные данные. Имя, звание. Перечислите награды, премии. Что-то вроде краткой биографии.

— А вам зачем? — В голосе писателя чувствовался интерес.

Эрик поморщился. До чего же тщеславен был этот человек.

— Это необходимо, господин фон Лингер, как смягчающие обстоятельства в случае, если вы окажетесь виновны.

— Виновен? Я?!

Лингер испугался. Судорожно стал вставлять бумагу в машинку, но оказалось, что это не так просто. Неисправный механизм безжалостно сжевал чистый лист. Один, второй, третий... Наконец он не выдержал, схватил перо и стал быстро писать от руки...

— Скажите... Над книгами вы работали вместе с женой?

— Ну, — не отрываясь от своего занятия, начал Людвиг, — можно и так сказать. Авторы редко записывают текст самостоятельно, на это уходит слишком много времени, а мысль... Ее так легко потерять! Агата — прекрасная стенографистка и очень грамотный редактор. У нее специальное образование.

— Нам это известно. — Эрик спокойно наблюдал, как Людвиг почему-то вздрогнул от этих слов, и по листу медленно расплылась чернильная клякса.

— Агата работала на этой машинке все это время? — Эрик смотрел на Лингера в упор.

— Ну... да. А в чем, собственно...

— Ни в чем. Просто мне интересно — вам не приходила в голову светлая мысль купить жене новую? На которой можно печатать? Сами вы не смогли даже лист вставить. А если бы смогли и стали печатать, то наверняка бы почувствовали, как сводит пальцы от того, что клавиши слишком тугие. Агата не жаловалась?

— Что-то говорила. Кажется. У нас тогда были финансовые трудности, и... Да в чем, собственно, дело?! — Лингер вышел из себя, смял испорченный лист и вскочил, уронив при этом стул. — Как вы смеете вести со мной беседу в таком тоне? При чем тут какая-то машинка? Я вообще не обязан вам отвечать! Это что — допрос? Я требую присутствия адвоката, я...

— Сядьте, Лингер!

Голос бывшего канцлера отразился от стен, и дом замер. Его хозяин медленно поднял стул и тихо сел, не произнеся ни слова.

— Вот так. Уже лучше. Я постараюсь вам кое-что объяснить. Боюсь, вы плохо понимаете, в какую историю оказались замешаны.

— Не понимаю! И понимать не хочу!

— Придется, господин Лингер. И знаете? Я вам даже сочувствую. В некоторой степени.

— Да что вы? Я не нуждаюсь...

— Боюсь, что нуждаетесь. И если вы будете все время меня перебивать, придется вас просто задержать, без предварительного опроса. Полномочий у меня для этого достаточно. Можете вызывать своего адвоката. Но если вы все же готовы меня выслушать, то...

— Хорошо. Я вас слушаю. — Лингер тяжело дышал, лицо покраснело, нервным движением мужчина рванул шейный платок, стараясь облегчить дыхание.

— Агату пытались отравить «Водяной Смертью». Это...

— Я знаю, что это такое. — Лицо писателя, только что напоминавшее вареную свеклу, вновь пошло белыми пятнами.

— Мы ищем того, кто мог это сделать. Кому это было выгодно.

— Я?! Вы... меня подозреваете?

— Ну, судя по тому, что вы не заботились о своей жене, — Эрик кивнул в сторону машинки, не отрывая от собеседника глаз, — вы ее не любили. У вас любовница, и если вспомнить, что родители Агаты оставили ей приличную сумму, то...

— Нет! Нет, что вы, это не так! Я действительно потратил деньги жены, но... Я верну! Все верну! Поэтому я ушел. Писать книгу! Это огромные деньги!

— Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Аделиндой фон Генгебах?

— В день, когда получил Королевскую премию. Год назад.

— Где это произошло?

— Во дворце.

— То есть? — На этот раз побледнел бывший канцлер.

— Аделинда была во дворце. На приеме.

Эрик даже головой помотал, в надежде, что ослышался. Этого... просто не может быть. Адель-Невидимка на приеме, и в ее видимости король Карл, не считая остальных более-менее значимых персон королевства. Да как она осмелилась! Как пропустила охрана? А он? Он сам? Почему он ее не заметил?! Он лично обеспечивал безопасность Карла в тот день... Немыслимо.

— Как она выглядела? — хрипло выдохнул барон.

— Прекрасно, — мечтательно сказал писатель. — Яркая. Живая. Величественная. Просто королева!

— Какого цвета был на ней наряд? Вы помните?

— Не... ннет... Не помню. Но... она была в нем обворожительна!

— О чем вы говорили?

— Говорили? Мы... Я... Нет... Не помню. Но она умна. При этом с ней так легко! Она понимала меня с полуслова...

— Начальника охраны — расстрелять, — вырвалось у канцлера в отставке.

— Что?

— Продолжайте. Ваша связь длится?

— С того самого времени. Поймите меня правильно, — неизвестно почему попытался объяснить Людвиг. — Агата, конечно, умница. И я ее, конечно, люблю. Но все, что умеет моя жена, — это править книги. А тут — такая женщина! Я писатель! Мне нужно вдохновение. Страсть.

— Зачем же вы вернулись? — Эрик сжал спинку стула с такой силой, что дерево скрипнуло.

— Книга, — со вздохом сказал Людвиг, отодвинувшись подальше от охранника.

— Простите?

— Агата! Она мне нужна, — Людвиг развел руками, — увы, я не могу без нее! Бикк просто влюблен в ее редактуру! Я перепробовал все, что мог. Аделинда не нуждается в деньгах и высоко ценит мой талант. Мы сменили трех редакторов! Последний — неоправданно дорогой, но издатель... Все ноет про то, что рукопись утратила какой-то неповторимый узнаваемый стиль, что был раньше. Он сам посоветовал мне обратиться к жене. Это унизительно! Теперь придется терпеть ее нотации.

— Вы говорили об этом Аделинде?

— Нет! Это невозможно.

— Почему?

— Аделинда... она... Мой талант — вот что подогревает страсть!

— То есть вы боитесь признаться любовнице в том, что без жены ваш успех ничто?

— Нет! Конечно, нет! Что вы несете! Вы забываетесь!

— Как вам будет угодно. — Эрик уже не слушал Лингера, он думал о другом...

— Послушайте! Как вас там...

— Эрик.

— Ну да. Эрик. Вы же понимаете, что ни я, ни Аделинда не могли этого сделать! Мы совершенно ни в чем не виноваты! Я ни в чем не виноват!

— Расследование покажет, господин Лингер. Я попрошу вас не покидать поместье. В интересах следствия. И постарайтесь не причинять беспокойства госпоже Агате.

— Но как же...

— Вы свободны.

* * *

Мобиль мчался в столицу, на лету целуясь с крупными снежинками. Как красиво падает снег! Скоро Ночь Семи Вестников. Праздник...

Доктор Фульд нервничал, недовольно поглядывая на Майнца. Да... Артефактор за управлением мобиля и обычный человек — все-таки это колоссальная разница! Но старший следователь не виноват, и врач тактично молчал, подпрыгивая на поворотах. Майнц старался изо всех сил. Видно было, как ему хочется поскорее добраться до столичных архивов.

— Не переживайте вы так, — в который раз повторял Фульд. — Кто ж знал, что сержанта завербовали?

— Я взялся за это дело! Я должен был все проверить. И перепроверить! А еще с такой гордостью говорил господину барону об опыте и допусках секретности!

— Поверьте мне, барон переживет, — отмахнулся патологоанатом. — Разведчица! Надо же... Немудрено, что нас переиграли. Если бы Эрик не опознал ее лично. Не узнал артефакты... Туго бы нам пришлось!

— Откуда ее знает господин барон?

— Барон — единственный, кто может связать эту даму с ее прошлым. Вы понимаете, о чем я? О ее реальной личности никто не знал. Никто, кроме канцлера Эрика фон Гейдельберга. Вы представляете уровень заданий, которые на счету этой женщины?

— И... ее оставили в живых?

— Боюсь, это было ошибкой. Очень большой ошибкой канцлера.

Какое-то время мужчины ехали молча. Майнцу казалось, что даже эти крупные снежинки и те смеются над ним! Как он мог так опозориться? Как красиво падает снег. Скоро праздник Ночь Семи Вестников...

— Аделинда фон Генгебах. Вдова. А ее муж? — повернулся следователь к Фульду.

— Скорее всего, — обронил тот, выразительно посмотрев Майнцу в глаза.

Мужчины поняли друг друга.

— Похищение «Водяной Смерти». Диверсия? Заговор?

— Вот не уверен. — Доктор потер ноющие виски. — Как правило, разведчики — патриоты. И никогда не пойдут против страны. Опасность заключается не в том, что кто-то из них способен предать свою родину.

— А в чем?

— Степень секретности. Она слишком высока. Это опасно. Плюс неустойчивое психическое состояние. После того, что им пришлось пережить... Что же касается конкретно этого случая, то...

— Что?

— Видите ли, Майнц... Я, к сожалению, тоже. Слишком много знаю. Давайте оставим этот разговор. Нас ждут архивы! Посмотрим, кто умер за эти полгода. Наша задача связать их с «Водяной Смертью».

— Но... как?

— По заключениям судмедэкспертов, конечно! Смерть готова делиться информацией. Нужно только знать ее язык...

* * *

У камина, позвякивая кристаллами на медальонах, возились Эльза и Грон. Вздыхали, фыркали, стучали когтями по паркету, с тревогой поглядывая на женщину у окна. Агата стояла к ним спиной и, обхватив себя руками, смотрела на медленно падающий снег. Красиво. Как в сказке. Как в детстве, когда ждешь ночи Семи Вестников. Надо было написать на листочке семь желаний и сжечь. В полночь выйти на улицу и подуть на ладонь, представляя, как пепел летит к самой яркой звезде! Каждый Вестник получит одно желание и обязательно исполнит его.

В государстве было мало по-настоящему религиозных людей. Все благостные жили при Башне и с обычными людьми общались редко. Ритуал вступления в брак, проводы в Последний путь и Седьмая ночь Нового года — три причины посетить Башню Благих.

Тем не менее Светлые Письмена знали все еще со школьной скамьи. В Седьмую ночь Нового года, во время звездопада, Семь Вестников спустились на Землю и принесли с собой Семь Благ: Свет Дня, Тьму Ночи, Любовь, Надежду, Раскаяние, Рождение и Смерть. С тех пор все живущие на Земле владеют этими сокровищами, отмечая Седьмую ночь Нового года как самый светлый праздник. В этот день всюду развешивают изображение Солнца и Луны, фигурки в белых одеждах с крыльями и звездами в волосах, изображающие сошедших с небес Вестников, вырезанные из алой бархатной бумаги сердца как символ любви и венки из веток рамитра и вейры. Рамитр — вечнозеленое небольшое деревце, усыпанное длинными мягкими иголками, а вейра — куст, что цветет крошечными белоснежными цветочками только три дня в году.

Ах, какие пышные венки приносил отец! Они всегда старались встать пораньше, чтобы украсить дом к маминому пробуждению. Она радовалась. Как ребенок. Хлопала в ладоши, кружилась по комнате. А потом пекла традиционный пирог — День-Ночь. Кекс из ванильного и шоколадного бисквита, узор которого никогда не повторялся, но всегда был очень красивым.

Надо будет попросить Касса испечь на праздник такой. И спросить, как это делается. Она столько раз просила маму научить, но все было некогда. Мама говорила — успеем еще... Не успели.

«Как ты думаешь, она знает о том, что хозяин любил Адель?» — Эльза с тревогой посмотрела в глаза Грону.

«Не думаю, что он рассказал ей. Хозяин не дурак. Зачем? Они даже не были близки с той женщиной. Просто... взаимная симпатия. А с Агатой были».

«Откуда ты знаешь?»

«Ты сомневаешься в том, что хозяин и Агата?..»

«Нет... Это я знаю. Я про Адель?»

«Все же женщины лишены способности логически мыслить... Определенно!» — Грон положил голову на вытянутые лапы и прикрыл глаза.

«Грон! Ненавижу, когда ты так делаешь... Говори толком, что ты имеешь в виду?» — Эльза недовольно ходила вокруг пса, с равнодушным видом развалившегося у камина.

«Дурочка... Ты чувствуешь Агату. Я — хозяина... Ну... в этом смысле. Поняла?» — Во взгляде друга было столько снисхождения, что Эльза и правда устыдилась. Могла бы и догадаться... Собака вздохнула, подошла к Агате, уткнулась мордой в колени — не переживай, все будет хорошо. Женщина опустилась рядом, прижалась к теплому боку. Потрепала по голове.

«Грон?» — Эльза повернула голову в сторону камина, но так, чтобы Агате было удобно чесать ее за ушком.

«Ну что еще?»

«А когда ты почувствовал... Хозяин... он... был счастлив?»

«Очень. Ничего подобного раньше с ним не бывало. Мы должны оберегать Агату, потому что... Он не переживет, если что. А она?»

«Тоже. В их чувствах я не сомневаюсь. Но вот какую очередную глупость выкинут они в следующий раз...»

«Да. Люди непредсказуемы. Очень уязвимы. И, к сожалению, не очень умны».

Грон благодушно посматривал на женщин, а сам прислушивался к тому, что происходило в доме. Сосредоточенность солдат. Тревога Эрика. Надежда Виллы и Конрада. Дикая злоба Берты. Растерянность и страх Людвига. Все это вибрировало сквозь стены, и все это чувствовал низерцвейг — удивительная магическая собака с огромным ресурсом невероятных возможностей.

Стук в дверь не застал собак врасплох. Они почуяли Касса еще на первом этаже. И, конечно же, дело было в бдительности, а вовсе не в том, что повар нес в кармане белоснежного фартука лакомство: нарезанные ломтики яблока.

— Госпожа Агата, можно?

— Конечно, Касс. Входи.

— Я принес ужин. Господин Эрик распорядился — сказал, что вы поужинаете вдвоем. Со всеми этими событиями я не успел ничего особенного. Тут тушеные овощи, холодная говядина... Я принес вина. Хлеб свежий, утренний. Госпожа Агата, может, вам бы хотелось чего-нибудь особенного? Я ведь многое умею! Но от обитателей дома, да и от вас, — никаких распоряжений! — Касс обиженно уставился на хозяйку.

Агата улыбнулась. Касс выглядел очень несчастным. Мол, совсем меня забросили. Не дают проявиться таланту... Что же для него такое придумать?

— Касс... А вы умеете печь «День-Ночь»?

— Спрашиваете, госпожа Агата! — Повар только что не подпрыгнул от счастья. — Конечно! Скоро ночь Семи Вестников... Но если вам хочется, я испеку сегодня! Вы только скажите — часа через четыре будет готово, его остудить надо по правилам. Но знаете? Бабушка пекла и всегда давала кусочек на пробу — горячий еще. Так он и горячий вкусный! Бабушка моя по части выпечки большая мастерица была. У меня и рецепт ее остался! Пальчики оближете, госпожа Агата! И барону наверняка понравится...

— Тише, Касс, — Агата поднесла палец к губам, напоминая, что барон в доме инкогнито, мало ли кто услышит, — нет, сегодня ничего печь не нужно. Лучше к празднику. Но у меня к вам будет просьба.

— Все, что вам будет угодно, госпожа Агата!

— Позовите меня. Давайте вместе. Мама пекла... На праздник. Всегда. А научить... не успела.

Солдат кивнул, и было в его добрых глазах столько тепла и света, что, когда он ушел, Агата не выдержала. Заплакала. От воспоминаний. От счастья. От любви. И от страха все это потерять.

Она села в кресло, и сразу две золотистые мордочки пристроились к ней на колени. Касс передал ей салфетку, в которой лежали дольки яблок. Ароматные кусочки исчезли, как по волшебству, за одно мгновение! Собаки очень любили яблоки. Агата улыбнулась, полезла в карман платья — вдруг там есть еще? Она теперь так часто носила с собой нарезанные яблоки для собак, что могло и повезти.

— Нет, — вздохнула Агата, погладив Эльзу по голове, — больше нет...

Яблок в кармане не было. Вместо них на ладони красовалась визитная карточка. Золотые буквы на атласной, шелковой бумаге кремового цвета: «Аделинда фон Генгебах».

Эльза чихнула. Грон зарычал.

Эта женщина... Красивая. А какое на ней было платье! Интересно, ей самой бы пошло? Даже если и так Она не умеет все это носить. Так... элегантно. Таинственно. Эрик сказал, чтобы она была осторожна. Что Адель опасна. Он сказал: «Адель». Барон, видимо, знал ее раньше. Эта женщина украла ее мужа. Ну и пусть! Пусть забирает! А... Эрик? Он... тоже увлечен этой... Генгебах?

Агата попробовала неприятное имя на языке. Зачем ей понадобилась моя жизнь? Мой муж? Что же произошло? И... когда? Как давно Людвиг изменяет?

От этих мыслей стало холодно и гадко. Она вспомнила ночи с Людвигом. Ей казалось, это были ночи любви. Казалось. А на самом деле он... Всеблагие, как она была глупа! И что теперь?

Захотелось поговорить с Людвигом, вытрясти из него правду. Всю правду! Выпить эту боль до дна, залпом. Выпить, забыть и больше никогда к этому не возвращаться. Развод. Она хочет развод! Никогда! Больше никогда и никому она не поверит.

Да, ей хорошо с Эриком. Так хорошо, что даже дышать в полную силу страшно, ну и что? Пусть будет как будет. Счастье — мотылек. Бабочка. Села на мгновение, раскрыла яркие крылышки и упорхнула. Она будет помнить его всю жизнь. Но она больше не будет надеяться. Хватит! Это... слишком больно. Сейчас она пойдет, поговорит с мужем, а потом найдет Эрика и скажет ему, что...

Госпожа фон Лингер, не обращая внимания на ворчание собак, решительно направилась к двери и столкнулась с бароном.

— Агата. — Мужчина обнял и замер, уткнувшись лицом ей в шею.

Разом растеряв все свои вопросы и боевое настроение, она стала осторожно поглаживать по закаменевшей спине, шептать банальные слова о том, что все будет хорошо.

Эрик... Скоро праздники, и она будет печь с Кассом кекс. Загадает желание. Барона тоже обязательно заставит жечь в камине записку! Будет верить. Надеяться. Любить. И никакое предательство не заставит ее отказаться от счастья. Даже если придется пережить его снова. Ну и пусть! Жаль только... Вот если бы у нее был ребенок. Агата вдруг вспомнила, какое у Виллы было лицо. Тогда, в подвале. Бесстрашное.

— Агата... ты здесь? — прошептал Эрик. — О чем задумалась?

— Я? — Она покраснела.

— Ты. Что случилось?

— Ничего.

— Ну я же вижу... Что?

— Я хочу ребенка. От тебя...

Они целовались так долго, что даже совершенно счастливые от умиления собаки начали беспокоиться...

«Это все, конечно, прекрасно...» — Грон закатил глаза к потолку.

«Ну да. Мило и романтично», — вторила ему Эльза.

Низерцвейги переглянулись, и хором подумали: «Но если так будет продолжаться, мы останемся без ужина!»

— Гав! Гав!

— Гав! Гав! Гав!

* * *

— Ты голодный? — спросила Агата, вздрогнув от возмущенного лая.

— Да, — выдохнул барон, нехотя отрываясь от ее губ, — и Эльзу с Гроном надо покормить. Эльза! Грон! Идите, Ульрих вас уже ждет.

Они быстро разделили все, что принес Касс на ужин. Агата пожалела, что ее не пускают на кухню — она бы заварила Эрику бодрящий чай. И сама бы выпила что-нибудь от тревог...

Ели молча. Агате очень хотелось расспросить об этой женщине, о том, что происходит, но от мужчины веяло такой усталостью, что она не решалась.

— Агата, — Эрик налил им вина, — пожалуйста, потерпи. Завтра тяжелый день. Аделинда наверняка придет спасать Людвига. Эта женщина очень, очень опасна. Я не могу допустить, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Обещаю, когда ты будешь в безопасности, мы обо всем поговорим. Я все тебе расскажу.

— И меня пустят в архивы.

— Куда?

— В архивы. Хочу поработать с личными делами разведчиц, чтобы дописать книгу.

— Я сам предоставлю тебе информацию. Эти дела засекречены. В архив тебя никто не пустит.

— Даже с тобой?

— Агата, — он усадил ее к себе на колени, — ну... посмотрим, что можно сделать... За поцелуй!

Эльза и Грон уже поели. Ужин был бесподобен, настроение прекрасным, поэтому собаки не стали мешать. Пусть целуются, сколько хотят. Еще бы! Столько времени зря потеряли исключительно по собственной глупости.

— Ты ее любишь? — вырвалось у Агаты, хотя она собиралась молчать и подобного вопроса не поднимать. Во-первых, это жутко неприлично. А во-вторых, страшно услышать ответ.

— Кого?

— Аделинду фон Генгебах.

Барон фон Гиндельберг посмотрел на ревниво вздернутый носик и невесело, но рассмеялся:

— Я люблю тебя. И мне порой кажется, что Всеблагие нарочно не дали мне возможности испытать это чувство раньше. Чтобы я понял, как это бывает, лишь рядом с тобой... Это, конечно, не значит, что у меня не было женщин. Были. Это не значит, что я не думал, что любил. Это значит, что теперь я знаю точно — никогда раньше я не испытывал ничего подобного. И теперь, зная, что это такое, я не смогу от этого отказаться.

— Эрик...

Лицо Агаты вспыхнуло. Она уткнулась барону в плечо.

— Прости меня, — прошептал барон. — Во всем, что происходит, виноват я...

Глава 23

Эрик ненавидел ту черную папку. Ненавидел секретаря, что ее приносил, ненавидел Отдел Безопасности, который готовил материалы и постановления. Себя, подписывающего приговоры, ненавидел...

И пусть его убеждали в жестокой необходимости. В том, что огульно никого не убирают и у служб безопасности имеются очень и очень веские причины... Что силовики на службе короны: убийцы, разведчики, диверсанты — люди с расшатанной, не поддающейся коррекции психикой, слишком опасны. В первую очередь для мирного населения. Что не все смогли вернуться с войны.

Он внимательно изучал дела. Да он разведданные столько не перечитывал! Все пытался зацепиться... Что бы такое придумать... Как помочь.

Он вспомнил дело одного капитана. Герой Отторна. Около сотни операций. Легенда. Человек беззаветной отваги. После войны... наемный убийца. Самый дорогостоящий на континенте.

Еще один. Полковник из внешней разведки. Вернулся домой, узнал, что семья погибла. Запил. В таком состоянии человек, обученный убивать голыми руками и всем, что есть в поле зрения, — бомба замедленного действия. Барон Гиндельберг приказ о ликвидации не подписал. Изолировали. Лечили. Сейчас трудится. Преподает в военной академии.

А другой диверсант после этой же самой клиники — работали с ним по тем же самым методам и те же самые специалисты — сорвался. Добыть оружие для него проблемы не представляло. Потери. И в воинской части, и среди гражданского населения. Несмотря на то что психологи считали программу реабилитации весьма успешной, а у этого конкретного пациента отмечали заметные улучшения, в последний день перед выпиской он отправился мстить всему миру.

Сколько их было?

Катрин Лаутгер (Чулок) разбилась на мобиле вместе со своим женихом. Несчастный случай.

Лили Бильдерлинг (Мотылек) умерла в госпитале под попечительством Башни Благих Отторна от острой сердечной недостаточности.

Грета Кох (Цветочек) утонула при странных обстоятельствах. Дело о нападении не раскрыто.

Мод Келлер (Солнце) сгорела при пожаре. Дело о поджоге не раскрыто.

Катрин Лаутгер. Любовь. Он — оклеровец. А быть уверенным в том, что девушка не проговорится... И можно было бы попытаться спасти, если бы не родственники жениха. Там... политика. Этим влюбленным не было места под солнцем. И это при том, что война закончилась. Война закончилась, а смерть осталась. Время разбрасывать камни. Время их собирать.

Лили Бильдерлинг действительно умерла своей смертью. У девушки было больное сердце. Когда это произошло, все вздохнули с облегчением.

Мод Келлер и Грета Кох сами подписали свой смертный приговор. В прямом смысле этого слова. Они слишком хорошо осознавали, что их не оставят в живых. Им обещали легкую смерть. Топили и жгли уже остывшие тела.

Пятьдесят три приговора. Пятьдесят три черные папки...

И все равно это было предательство — как бы старательно он ни пытался убедить себя в том, что рационализм в силовых структурах должен превалировать над всем остальным.

Адель... Адель-Невидимка. Считалось, что женщина не может быть артефактором в смысле создания магических вещей. Но если ее кровь отзывается на кристаллы, она может ими пользоваться. В случае с Невидимкой он сомневался. Артефакты, что он делал ей сам, работали совершенно непредсказуемо! Он был уверен, что девушка сама их совершенствует. Она не просто соблазняла. Ей открывали все самые сокровенные тайны, ради нее шли на самоубийство, ее не могли ни забыть, ни... вспомнить. Многих она просто свела с ума в прямом смысле этого слова. Кристаллы в ее руках были жестоки.

Из Оклера она уходила чисто, с блеском обставив свою мнимую смерть. Когда прибыла в Отторн, работать дальше на канцлера отказалась. И он отпустил. Более того, приказал всем забыть про нее.

Невидимка составила изумительно удачную партию. Генгебах, будучи человеком влиятельным и неприятным, — Эрику он всегда напоминал покойного отца — вместе с тем был баснословно богат. Госпожа фон Генгебах заблистала в высшем свете, как будто награждая себя за все, что пришлось пережить. Однако и года не прошло, как Адель стала вдовой. Уголовный розыск ничего не доказал. И как ни ярились родственники — все состояние отошло скорбящей вдове.

Но Фульд не был бы Фульдом, если бы не раскопал правду.

И перед канцлером появилась черная папка.

Он никогда не забудет, как просидел над бумагами всю ночь. Был ли он влюблен в шпионку? Сейчас ему кажется, что нет, но тогда...

От власти над миром кружилась голова. Самая высокая степень секретности. Магия, бурлящая в крови. И он, и она могли многое. Решали судьбы. Лишали жизни. Ее глаза из-под неизменно плотной вуали. То, как она носила наряды, артефакты, драгоценности. Как держала голову. А голос? Низкий, завораживающий. Широкие скулы. Слегка смугловатая кожа. Все это сводило с ума любого. И конечно, сводило с ума его.

Им казалось, они птицы одного полета. Очень высокого полета. Взглядами делились друг с другом невысказанной страстью, но так и не решились. Не было подходящего момента. А потом... потом оба осознали, что проблем появится слишком много — игра не стоит свеч.

Он должен был подписать приказ. И... не смог. Просто не смог.

— У нее столько заслуг перед Отторном, что... посчитаем это разумной самообороной.

Начальник Службы Безопасности посмотрел тогда с насмешкой. Как же... самооборона! Да против Невидимки можно было выставлять роту. Доктор Фульд покачал головой. А секретарь — тот самый нелегал, который вскоре погиб, закрыв собой канцлера, с явным облегчением. Он, как и барон Гиндельберг, крайне болезненно относился к подобного рода приказам.

— А вот как получилось... — вслух сам себе сказал барон, и его хрипловатый шепот пауком пополз по стенам, убегая прочь от тоски и холода в душе того, кто это произнес.

Дом спал. Или притворялся.

Солдаты заступили в караул. Все ждали. Барон был уверен, что Адель и ее люди нападут среди белого дня. Дерзко. Коварно. Он хорошо знал стиль Невидимки. У этой женщины сама Смерть была на побегушках — собственноручно заметала за хозяйкой следы.

Значит, ночь нужно было использовать для подготовки.

Артефактор зашел в свою комнату, взял саквояж. Если откинуть второе дно, то там можно было найти много чего любопытного.

Он еще раз взвесил небольшой, выполненный под заказ огнестрел. Как раз под женскую руку. Под ее руку.

Эрику вспомнился день, когда он отвез Агату на полигон. Ее улыбка. Горящие глаза. Надо же... Никогда не думал, что процесс стрельбы может доставить одной маленькой женщине так много счастья! Как она смешно хмурилась, сосредоточиваясь на мишени. И как... метко она тогда стреляла! А как радовалась своим успехам...

Ну все. Хватит мечтать, пора проверить, насколько хорошо оборудован теперь подвал. Он не оставит Агату без защиты. К утру артефакт должен быть готов.

Кристаллы отозвались почти сразу. Голова от потери крови кружилась чуть больше, чем обычно. Странно. Он вроде бы все продумал, хотя... Если честно, такую работу делал первый раз.

Что-то разбилось за спиной, заставив барона вздрогнуть. Связь с кристаллом была прервана. Всю работу придется теперь делать заново... Итак, кому он обязан?

— Конрад...

— Простите. Простите меня. Я не знал, что вы тут...

— Ты должен был бы уже спать в своей постели, Конрад. Разве нет?

— Ну... я часто сюда прихожу.

— Ночью?

— Да. Понимаете, ночью...

— Никто не мешает! Конечно, понимаю, Конрад. Сам такой. Вот видишь, понадеялся.

— Простите.

— Ладно. Придется дать тебе возможность искупить свою вину. Я должен сделать вот этот огнестрел. Посмотри.

Мальчишка подошел, осторожно взял в руки оружие. Осмотрел безнадежно испорченный кристалл.

— Изумруд? А что вы хотите сделать?

— Противник должен видеть стреляющего в другом месте.

— Это... сложно.

— Бесспорно.

— «Черная мантия» справился бы с этим лучше.

— Согласен. У меня есть один, но он очень маленький. Боюсь, не хватит.

— А если сделать еще три искусственных? В качестве поддержки? Чтобы работали по принципу зеркал?

— Использовать твои наработки?

— Ну... я не знаю...

— Да нет, идея неплохая, конечно. Поможешь мне?

— Конечно! А знаете... Я ведь догадался, что вы не тот, за кого себя выдаете. Но я никому не скажу!

Бывший канцлер закрыл лицо руками. Всеблагие... Он снял личину, чтобы направить все силы на работу, и... Стареет. Он определенно стареет. Хватка уже не та.

— Ты прав. Я не тот, за кого себя выдаю. Я...

— Вы барон фон Гиндельберг, один из лучших артефакторов королевства! Неужели вы думаете, я не знаю?

Барон вздохнул. А юноша, кажется, не на шутку обиделся. Ладно. Из всех Лингеров он симпатизировал ему больше всего. Мальчик, как выяснилось, ни в чем не замешан. А еще начинающий химик весьма талантлив. Ну что ж Вот и попробуем его потенциал. Если, конечно, сил хватит.

— А как ты догадался?

— Медальоны собак. Я когда гладил, просмотрел решетку кристаллов. Надо было кристалл спрятать внутрь. Так безопаснее.

— Еще одна неплохая идея. Но... Ты что, с окулусом подошел к собаке? Чтобы Грон или Эльза это позволили... Прости, не поверю!

— У меня есть вот это. — Конрад вытянул руку, чтобы лучше было видно кольцо на среднем пальце.

Обычная медная оправа. Специальное увеличительное стекло, с помощью которого можно просмотреть сетку кристалла-артефакта, искусно замаскировано под камень.

— Умно. Браво! Отличная вещица. Откуда у тебя это?

— Выменял у старшекурсников на реактивы.

— А реактивы стащил у отца?

— Ну... да. Только вы не говорите никому. Пожалуйста.

— Не скажу. Мы с тобой теперь, брат, повязаны. Ты хранишь мою тайну, я — твою. А сейчас давай попробуем сделать это для госпожи Агаты. Необходимо обеспечить ее безопасность. И начнем мы с воплощения твоего проекта. Уговорил. Тем более что предыдущий кристалл испорчен. Между прочим, по твоей вине.

* * *

— Я подам на вас в суд! — заявила фрау Берта фон Лингер. — Вы удерживаете меня и мою семью в доме насильно!

Касс, не отвлекаясь, быстро поставил поднос с едой на столик и молча пошел к выходу.

— Я распахну окно и буду звать на помощь, — грозно пообещала дама.

— Не простудитесь, — вздохнул повар и закрыл за собой дверь.

Касса, как и всех в доме, напрягало ожидание атаки. И с чего господин барон решил, что в поместье полезут средь белого дня? Конечно, он готов защищать госпожу Агату! К хозяйке они сердцем прикипели. Во-первых, все уже поняли, что женщина дорога барону фон Гейдельбергу, а преданность ему была безгранична. Бывший канцлер Отторна подарил им новую жизнь. Во-вторых, уж больно чудесная женщина их хозяйка — госпожа Агата фон Лингер! Добрая, милая. Улыбка... что первый лучик солнца воскресным днем!

Солдат улыбнулся было про себя своим мыслям, но тут же помрачнел. Воевать снова... Как же он устал от этого. И — в глубине души — ненавидел. Огнестрел привычно лег в руку. Если бы все хорошо кушали, войн было бы меньше! Это все от нерегулярного и несбалансированного питания...

Сегодня им надо продержаться минут двадцать. И в поместье барона Гиндельберга, и в госпитале (он был ближе) было много военных, готовых прийти на помощь. План, разработанный бароном, таков: атака — сигнал о помощи — арест преступников с поличным. Храни Всеблагие барона и госпожу Агату!

— Ну, что? — спросил он у Густава.

От бессонной ночи и нервотрепки ожоги на лице приятеля ходили ходуном.

— Ульрих на чердаке. Наблюдает. Пока никого.

— Может, зря Лингеров по комнатам заперли? Сидели бы в подвале. Там безопаснее.

— Приказ барона. Придут освобождать Лингера, значит, сунутся в подвал. Госпожа Агата вчера сказала Аделинде Генгебах, что держит мужа именно там.

— А там?

— Ганс. И господин барон. Выглядит барон плохо. Бледный. Всю ночь просидел в подвале с молодым Лингером.

— Конрадом?

— Да.

— Славный мальчуган! Иногда помогает на кухне от нечего делать. Скучно ему тут. Барон обещал пристроить его в столицу, продолжать обучение. И то дело.

— Да. Из всех Лингеров он, пожалуй, самый славный, — согласился Густав.

И снова медленно-медленно потекли минуты, нарочно сдерживая стрелки на часах перед каждым движением по кругу, будто проверяя выдержку солдат.

— Фургон на дороге! — послышался вдруг сверху голос Ульриха. — Доставка из города.

— Внимание. Готовность, — раздалась команда Эрика.

Бывший канцлер вышел в холл — подтянутый, спокойный.

— Мне доложили, что они выехали из Орна вовремя. Мобиль нигде не перехватывали. Идет он к сроку, — отчитался Густав.

— Я заказывал продукты, — пожал плечами Касс, отказываясь верить, что налет будет организован вот так — в открытую!

— Мне так же должны привести печатную машинку для Агаты, — проговорил барон, — но... Я уверен.

— По местам! — скомандовал Ульрих. — Подъезжают!

Густав и Майер остались в холле. Ульрих — наверху. Ганс — в подвале. Касс и Эрик двинулись через кухню в сторону входа для прислуги, чтобы, как ни в чем не бывало, встретить прибывших. Доставку всегда разгружали именно там.

— Сильно не подставляйтесь, — еще раз напомнил канцлер в отставке. — Задача — заманить в дом. Заставить раскрыться и напасть.

И все-таки он ошибся. У нападающих не было огнестрелов. Они были вооружены дротиками. Любопытно: с ядом? Или Невидимка решила пощадить охрану и приказала начинить маленькие стрелы снотворным?

Как бы то ни было, использовали это нестандартное оружие люди Невидимки мастерски. И если бы не перестраховка, то все бы и полегли, не успев ничего предпринять.

Кроме защиты от огнестрелов каждый солдат был снабжен артефактом-противоядием. Приказ барона. Эрик мысленно поблагодарил маму. После того как ее отравили, о возможной опасности с этой стороны он думал всегда. Невидимка все же предполагала, что противник может быть готов дать отпор, поэтому использовала яд.

Все произошло быстрее, чем они ожидали. Помощь со стороны не потребовалась.

* * *

Агата во все глаза смотрела на появившуюся из воздуха фигуру. Вот только что она была в этой комнате совершенно одна, и вдруг...

Эльза бросилась в сторону мелькнувшей у окна тени и, как-то по-человечески всхлипнув, обмякла. Грон завис в прыжке и... упал. Несколько судорожных движений, и два золотистых тела застыли.

Агата вскочила, хотела закричать, но голос не слушался, лишь хриплый, свистящий шепот:

— Они?.. — Умоляюще посмотрела она на темный силуэт.

— Живы, — ответил знакомый женский голос, — только спят. Снотворное, не яд. Собак я люблю больше, чем людей. Убивать их просто так — жестоко...

— Слава Всеблагим!

Фигура сделала несколько мягких, бесшумных шагов ближе к свету. Женщина была в мужском костюме. Волосы полностью убраны под шляпу, поля которой бросали такую густую тень на лицо, что узнать ее было совершенно невозможно. Но это была она. Стройная, гибкая, бесшумная... Агата снова почувствовала симпатию к этой женщине. Она сделала несколько шагов навстречу. Ближе. Еще ближе. Ей вдруг захотелось что-то для нее сделать. Что угодно! Все, что попросит...

— Вы странная, — заметила тем временем любовница мужа. — Я пришла вас убить! Вы же переживаете за собак.

— Они... ни в чем не виноваты.

Агата закрыла глаза, сделала несколько вдохов, незаметно опустила руку в карман... Эрик предупреждал. Он умолял ее следить за своим настроением. На этой женщине артефакты. Они заставляют ее любить, ей подчиняться. Она не будет. Она не станет. Она не должна!

— Вина — понятие весьма относительное. И кстати, совершенно не обязательное! Мыслить нужно другими категориями. Вы многого не добьетесь, если будете размышлять, виновен ли тот, кто мешает вашей цели... Он мешает — этого вполне достаточно! Ваши нерадивые слуги там, внизу — тоже ни в чем не виноваты! Но, как я уже сказала, собак я люблю больше, чем людей.

— Они...

— Мои люди все сделают так, чтобы ограбление выглядело правдоподобно. Стрелять будут уже в мертвые тела. Я использую дротики с ядом. Очень удобно. Тише и быстрее. Единственный, кто умрет сегодня от выстрела, — это вы. Нет времени дарить легкую смерть. Тем более вам я не симпатизирую.

Агата замерла. Ее накрыла волна какого-то безразличия. Эта женщина сейчас убьет ее. Жаль, конечно. Но, с другой стороны... Может быть, так лучше? Она была счастлива. Там, у моря. Ночь с Эриком. Когда он учил ее стрелять. Стрелять...

— Что это? — Адель повела огнестрелом в сторону кровати, заваленной исписанными листами.

— Книга.

— Рукопись Людвига?

— Нет. Моя.

— Ваша! Интересно, о чем? О вышивке крестиком?!

— Нет. О разведчице.

— Отличная идея, браво! Ну хоть кто-то догадался! Похвально, госпожа фон Лингер, похвально. Обещаю вам, когда Людвиг напишет об этом, а у него будет рядом прекрасный консультант в моем лице, мы посвятим самый успешный проект года вам! Так и напишем: «Памяти моей покойной жены, Агаты фон Лингер». Так вы войдете в историю! Потому что это, — женщина с отвращением бросила взгляд на разбросанные листы, — никогда никто не напечатает и читать не будет!

— Можно задать вам один вопрос?

— Только быстро. Мало времени.

— Как вы считаете, в романе о жизни и судьбе разведчицы может быть счастливый конец?

— Если она не полезет на рожон, не сорвется и будет держать язык за зубами — все может быть, — невесело усмехнулась Адель-Невидимка. — Но это редко бывает. Простая жизнь обывателя — это так скучно!

Агата и не заметила, как за разговором разведчица перезарядила огнестрел.

— Я не знаю, как пишете вы, — с сожалением проговорила она, — но Людвиг — гений. И он должен быть свободен! Так что...

Агата не стала дожидаться конца тирады. Она выстрелила через карман юбки, не вытаскивая огнестрела. Практически в упор.

* * *

— Посмотрите, господин барон, с чем они к нам пожаловали! — Ульрих протянул длинную черную трубку.

Отполированное дерево слегка поблескивало, когда артефактор поднимал этот удивительный предмет к свету. Силу кристаллов он почувствовал сразу. Такую нельзя не заметать, главное удержаться на ногах. Непонятно только, где они... Жаль, сейчас не время, а так бы он рассмотрел под...

Рука сама потянулась в карман. Окулус. В трещинку на ручке забились песчинки. Перед глазами снова встал тот день. Море. Мокрый песок. Агата в его пальто. Волосы треплет ветер... Ее голос: «Это чтобы мы друг к другу так относились, понимаешь? Чтобы... Чтобы каждая мелочь — как будто увеличили в сто раз. Чтобы не обидеть...»

Радуясь тому, что любимая в безопасности, Эрик все же заставил себя вернуться к реальности.

Артефакторы пользовались более мощными стеклами, но даже под этим барон видел, какая тонкая, изящная работа у него в руках. Он бывал на Острове Висельников и поэтому знал, что это. Плакучий тростник. Торчащие в небо полые трубки чуть выше человеческого роста. Растут, как правило, на побережье. Насекомые прогрызают кору, образуя дырочки и щели, а ветер поет в них. Чуть слышно, тоскливо. Будто плачет ребенок.

Гулять в тростниковой роще опасно. Дело в том, что в его корнях обитает аринья. Аринья бело-розовая, или «нитка счастья», как зовет эту небольшую змейку местное население. Ее укус не смертелен, но вызывает сильные, хотя и кратковременные галлюцинации. На острове известны случаи, когда люди держали змей дома, постоянно подвергая себя их укусам. Ниточники. При определенной концентрации яда смерть наступает достаточно быстро, и не просто безболезненно, а с ощущением счастья. Яд ариньи запрещено ввозить в Отторн.

— Чем стреляли?

— Вот. — Кто-то протянул ему дротик — тонкую иглу было еле видно.

Эрик потер шею. Рана еще зудела, несмотря на то, что доктор, прибывший с военными, ее обработал. Думать о том, что было бы, если б не артефакты... не хотелось. Вряд ли дротик начинен ядом змей, обитающих на островах. Слишком дорого. Что это конкретно — скажет Фульд. А вот трубка — произведение искусства. Кристаллы так изящно встроены в дерево...

— Ни у нас, ни у оклеровцев я такого не видел, — заметил Ульрих.

— С Острова Висельников, должно быть. Есть еще?

— Да. Вот. — Ганс протянул еще две.

— Удивительно!

Барон не верил своим глазам — каждая трубка была уникальна. Не похожая на остальные, она сохраняла форму, созданную самой природой.

— Ульрих, спрячьте, пожалуйста, все это как можно дальше. Соберите все дротики. Помните, что они смертельно опасны и могут, если что, попасть в руки кому угодно из обитателей дома. Позже я всем этим займусь.

В доме тем временем стало шумно: грузили арестованных, прочесывали территорию. Барон фон Гиндельберг связался с военными — госпожа фон Генгебах находилась у себя в поместье, под наблюдением. Как только арестованные дадут первые показания, у них появится основание навестить поклонницу таланта Людвига фон Лингера.

Успеть бы. И обойтись бы без жертв. Эта женщина просто так не сдастся...

— Господин барон! — В холл влетел возбужденный повар.

— Что еще?

— Там такое! Уроды эти!!! Они...

У Эрика замерло сердце: вроде же без потерь обошлось!

— Они разбили печатную машинку госпожи Агаты! Новехонькую!

— Каааасс!!! — выдохнул канцлер в отставке.

— Ну, как вы тут? — В холл вошел Вален Ницкендэйр.

— Господин полковник! — Эрик устало улыбнулся.

— Все обошлось?

— Да. Все закончилось. Спасибо.

— Обращайтесь, если что. И жду вас на полигоне с госпожой Агатой! Кажется, барышне очень понравилось стрелять...

Оглушительный выстрел раздался со второго этажа.

Эрик и Вален бросились наверх. Солдаты схватились за оружие. Но все понимали, что... опоздали...

— Агата! — Эрик первым ворвался в спальню и застыл.

На полу лежала, не шевелясь, Адель-Невидимка. Разведчица. Профессионал. Убийца.

Рядом стояла бледная госпожа фон Лингер. Женщина рассматривала изящный огнестрел, почти полностью утонувший в маленькой ладони так, как будто не понимала, что это такое...

— Агата! Любимая... — Он хотел ее обнять, прижать к себе, но не решился.

— Я выстрелила, — очень удивленно проговорила Агата. — Я выстрелила. Понимаешь? Я смогла.

— Ты не ранена? Врача?!

— Я выстрелила...

Барон опустил голову и увидел... На полу лежали Эльза и Грон. Не может быть... На собаках были артефакты противоядия... Огнестрел? Тогда... где же кровь?

Мысли лениво шевелились в сознании, что-то очень холодное коснулось щеки. Он вздрогнул. Агата. Какие... ледяные у нее пальцы, губы. Она ими еле шевелит...

— Эрик, они живы! Она сказала, что людей любит меньше, чем собак. Она выстрелила снотворным. Как и я... Она... Она ведь тоже спит, да? Ты же...

— Конечно. Конечно, она спит. Иди ко мне... — Сердце от счастья готово было выпрыгнуть из груди.

Живы!

Он прижал к себе маленькую напуганную женщину. Женщину, которую поклялся защищать до последнего вздоха! Как же так получилось, что он допустил это...

Как Адель проскочила мимо них? За поместьем же наблюдают... Всеблагие! Там наверняка ее двойник. Излюбленный прием. Он и сам нередко им пользовался. Как же он пропустил? Болван...

Полковник Ницкендэйр склонился над нападавшей. Приложил пальцы к шее:

— Она жива? — вырвалось у полковника.

— Огнестрел Агаты был заряжен снотворным. Я сделал это, чтобы она не колебалась — стрелять или нет в живого человека. Хотел быть уверенным, что она применит оружие в случае необходимости.

Полковник кивнул и крикнул в коридор:

— Наручники! Быстрее!

В комнату вошли люди. Спящей сковали не только руки, но и ноги. Сверкнула длинная цепь. Агата не могла отвести взгляд от безжизненно свисающей головы. Шляпа упала. Волосы были аккуратно убраны назад. Даже в таком виде женщина была прекрасна... Даже сейчас хотелось ей подчиниться...

— Не смотри. Это действие артефактов. — Эрик еще крепче прижал любимую к себе.

Шок прошел, и по веснушкам потекли слезы. Стало холодно. Надо найти шаль. Где-то она была...

Адель-Невидимку унесли.

— Подгоняйте отдельный фургон, — приказал барон фон Гиндельберг, усаживая Агату в кресло. — Всех в столицу. Будем разбираться там. Я подъеду.

Щелкнули каблуки. Раздалось дружное:

— Слушаюсь!

— Позовите врача, надо осмотреть собак.

— Внимание! — послышался голос сверху. — У нас гости!

— Останься здесь! — приказал барон. — Здесь безопа...

Посмотрел на по-прежнему не подающих признаков жизни собак, на доктора, что хлопотал над ними. И растерянно замолчал.

— Я пойду с тобой.

Агата вдруг перестала дрожать. Поднялась с кресла. Медленно вытащила из кармана огнестрел и быстрым, решительным движением перезарядила оружие. Щелкнул затвор.

— Пойдем, — кивнул барон.

— Я требую, чтобы мне объяснили, что здесь происходит! — Гневный, хорошо поставленный голос разносился по всему дому. — Почему в мирное время в поместье Лингеров явно развернута военная операция? И где госпожа Вилла фон Лингер?!

— Это же наш сосед! — обрадовалась Агата.

Эрик тоже узнал мужчину, которого видел тогда на заснеженной дороге. Такое чувство, что это было... в другой жизни. Его жизнь разделилась на до и после. Жизнь, в которой не было Агаты, теперь казалась сном...

— Подполковник Брукс! — шагнул он навстречу военному, до конца еще не веря, что тот ни при чем.

— Кто командует?! — поджал губы подполковник.

Эрик вспомнил молодость, щелкнул каблуками. В гражданских туфлях получилось не так выразительно.

— Что здесь происходит?

— Расследование, которое закончилось задержанием. — Холодность в голосе Эрика должна была объяснить отставному военному, что подробностей ему не дождаться.

— Гражданские, — начал он раздраженно, но вдруг замер и спросил: — Вилла не пострадала?

— Агата, пожалуйста. — Эрик кивнул, предлагая пригласить для беседы Виллу.

— А остальные? — спросила Агата.

— Выпускайте всех, — вздохнул господин барон, решив разом покончить со всем семейством Лингеров. Все равно пора собирать вещи. К ночи надо быть в Лаутгарде, а он понятия не имеет, где остановиться.

Конрад стоял рядом с мамой, они оба молчали. Людвиг был бледен, задумчив, но во взгляде нет-нет да и сверкала ненависть. Фрау Берта... кричала и проклинала. Впрочем, как всегда:

— Всеблагие, Людвиг! Мальчик мой, посмотри, что с нами сделала эта женщина, твоя жена!

— Вилла, — властный голос подполковника с легкостью перекрыл все звуки. — Собирайтесь с Конрадом. Немедленно. Мы уезжаем.

Повисла тишина.

— Куда? — выдохнула Вилла, схватив за руку сына.

— Домой. Я... получил разрешение на брак.

Вилла растерянно посмотрела на Конрада. Тот светло улыбнулся. И, взяв маму за руку, отвел к мужчине.

— Только я с вами не поеду! — заявил он. — Мне в университет надо. Учиться. Надо еще Королевскую премию выиграть!

— Но... — забеспокоилась Вилла.

— Я за ним присмотрю, — пообещал барон, обнимая Агату.

— Да кто вы такой! — взвизгнул Людвиг, у которого на этот раз получилось почти так же выразительно, как у фрау Берты. — Вы ворвались в нашу жизнь, сломали наш уклад, разрушили мою семью! Отчего вы считаете, что вам это позволительно?!

— Я спасал женщину, попавшую в беду. А свою семью... разрушили вы сами.

— Кто. Вы. Такой?

Барон фон Гиндельберг не устоял перед искушением и... скинул личину.

— Гав!

— Гав!

Из-за спины бывшего канцлера Отторна, портрет которого знал в королевстве каждый школьник, выросли две огромные собаки. Редкая порода — низерцвейги...

Глава 24

Женщина бесшумно опустилась на стул. Барон фон Гиндельберг отдал приказ освободить Аделинду от наручников. Свои были на особом положении, и заслуги перед Отторном задержанной вполне это позволяли.

Мужской костюм шел ей невероятно. Волосы слегка растрепались. Прямой, насмешливый взгляд, дерзкая полуулыбка.

Это-то и напрягало. Адель явно получает удовольствие от происходящего. Заигралась. Поймала кураж. Он, конечно, попытается помочь. Все, что сможет. Нет, ей он уже не симпатизирует. И за риск, которому подвергалась Агата, никогда не простит. Но за жизнь собак будет вечно благодарен. Невидимка... Опомнись! Пожалуйста...

— О чем задумались, господин барон? — Адель откинулась на спинку стула, закинула ногу на ногу.

— Разговор будет серьезным. Серьезным и очень для тебя неприятным.

— Догадываюсь, — Адель ухмыльнулась, — в память о прошлом, Эрик... Угостишь? — И меж тонких, длинных ухоженных пальчиков появился длинный мундштук.

— Хорошо. Сейчас принесут. Я распоряжусь. А пока... Прочти. Прочти это, Адель! — Бывший канцлер бросил на стол бумаги, подошел к двери и крикнул солдата.

Вполголоса попросил, чтобы доставили папиросы. Лучше — островной табак. Графин с водой. Хотел было отчитать, потому как задержанная, что прошла перед допросом строжайший осмотр, с легкостью демонстрирует длинный мундштук, которым при желании убить ничего не стоит, но понял, что бесполезно. Адель-Невидимка пронесет огнестрел в одиночную камеру голая и в кандалах.

В Отторне курили мало. В основном моряки. Женщины — еще реже. Тем не менее одно время это было даже модно среди дам высшего света. Адель курила всегда, когда они обсуждали детали предстоящего дела. И всегда у нее это получалось изящно. А сейчас, в мужском костюме...

Происходящее просто не укладывалось в голове. Умна, красива... Зачем? Сейчас она ознакомится с материалами, и он постарается вытащить свой последний козырь. Но если не сработает, тогда... Он поднес ей огонь.

— Спасибо, дорогой! Итак, что тут у нас? «Водяная Смерть»! Ну надо же... Это же запрещенный препарат? Разве возможно было его достать? Его охраняют строже, чем самого короля Карла! Вы в это верите, господин барон?

— Вполне. Ваш муж умер от этого секретного препарата. Мне тогда стоило огромных усилий сохранить вам жизнь!

На лице женщины не дрогнул ни один мускул. Но... она побледнела.

— Меня отпустили за неимением доказательств!

— Это ты так думаешь.

Бывший канцлер налил себе воды. Жестом предложил задержанной. Та отказалась. Чувствуя, что начинает наконец владеть ситуацией, продолжил:

— Фульд не был бы Фульдом...

— Это всего лишь догадки. Доказать это невозможно.

— Ты прекрасно понимаешь, что никому ничего не нужно было доказывать. «Водяная Смерть» начала свой путь с несчастного фон Генгебаха, но это было только начало...

— Я не замышляла ничего против властей, Эрик! Ничего против тебя!

— Это верно. Но этого недостаточно.

— У вас ничего нет. Доказать, что за всеми этими убийствами с использованием «Водяной Смерти» стою именно я, — невозможно.

Она говорила равнодушно, даже как-то раздраженно. Так, будто ее это совершенно не касается.

— Ты отравила Агату фон Лингер. У тебя был мотив.

— Отравила? Она жива!

— Ее спас Фульд.

— Ха-ха-ха-ха-ха... Нет, он, конечно, гений, но от «Водяной Смерти» невозможно спасти.

— Агата почувствовала себя плохо. Вышла на улицу. В тот день было очень холодно. Собаки нашли женщину в кустах недалеко от моего поместья. Я вызвал Фульда. Все.

— И Фульд вылечил бедняжку?! Эрик, она просто отравилась. Чем угодно, только не... От «Водяной Смерти» нет противоядия!

— Есть. Экспериментальный образец. Один. Теперь успешно опробованный.

— Понятно... А почему ты... Погоди-ка... Твое поместье! Оно рядом... Собаки! Личины... Ну конечно! Но кристаллы... Я не почувствовала их силу?

— Низерцвейги имеют способность блокировать отдачу артефакта. Даже я не чувствую. — Барон пожал плечами и выпил воду залпом.

Он решил играть в открытую. Во-первых, с ней по-другому просто нельзя, а во-вторых, смысла что-то скрывать во всей этой истории он не видел совершенно.

Адель затянулась, запрокинула голову, и тонкой струйкой выпустила голубоватый ароматный дым в потолок. Улыбнулась. Как-то... обреченно.

— Спасибо...

— За что?

— За осознание того, что я проиграла самому канцлеру фон Гиндельбергу. Будь противник менее достойным, я бы не пережила.

Эрик встал, подошел к шкафу и вытащил оттуда что-то длинное, завернутое в бумагу. Раздраженно сорвал печать — министерство уже опечатало вещдоки, хотя он просил дождаться его личного распоряжения! Формально он в отставке и подобные указания направлять официально не может. Ему на это указали...

— Ты сама это сделала? — Барон протянул бывшей разведчице черную трубку, мерцающую на свету.

День выдался солнечный. Бывают такие зимние яркие дни — синее небо, белый снег и ослепительное, радостное солнце. Барон встал. Подошел к окну и плотнее задернул гардины. Уж очень все это было сейчас... неуместно.

Адель протянула ему папиросу. Он загасил ее и убрал, наблюдая, как она гладит отполированное дерево. Изящная инкрустация вспыхнула синеватыми искорками. Красиво... А какая мощь! Какая сила...

— Я задал тебе вопрос, Адель. Ты сама сделала этот артефакт?

— Я?! Ха-ха-ха-ха-ха... — Ее смех дротиками с ядом впивался в виски. — Я — женщина. Женщина не может быть артефактором! Вам ли не знать об этом, господин барон?

— Я знаю. Но, видимо, те, кто в этом так уж уверен, ошибаются. Либо у тебя есть очень талантливый сообщник. Адель, подумай. Если это сделала ты, я смогу убедить министерство в целесообразности использовать твои способности в военной артефакторике. Это будет трудно. Очень трудно! Но я попробую. За каждым твоим шагом будут следить. Но ты сможешь работать. И... ты будешь жить.

— Жить? Ты называешь это жизнью? Эрик...

Воздух стал плотным, тягучим. Запах ее духов. Странно. Ни при задержании, ни до этого запаха не было. Глаза... Цвета орехового варенья. Мама накладывает варенье в вазочку для короля Карла. Что-то прохладное касается его щеки. И голос:

— Давай уедем! Вдвоем... На острова. Купим замок у моря, оборудуем в подвалах лабораторию. Только подумай, что мы вдвоем сможем сделать! Это я делала эти артефакты, ты прав. Представь, какие возможности откроются, если объединить наши силы! Кровь. Чувства. Помнишь, Эрик? Я же нравилась тебе. Всегда нравилась, я знаю. Я чувствовала. Видела, как ты смотрел на меня. Но тогда была война. И если Отторн позовет, мы снова встанем на его защиту, но сейчас мы ему не нужны! Нас просто выбросили, но мы — живы! Давай возьмем то, что заслужили. Ты и я. Я буду твоя, Эрик. Только твоя...

— Нет.

Женщина змеей вернулась в себя. Морок исчез. Надо же... Если бы не Агата, если бы не свет внутри, что подарило ему это чувство, он бы поверил. Поверил и пополз бы за Невидимкой, таким же склизким гадом — шипеть в подвалах над кристаллами, по капле продавая свою душу за призрачную иллюзию властителя мира. Он спас Агату, а она спасла его от страшной, чудовищной ошибки. От смертельного яда.

— Уведите!

Адель смотрела на бывшего канцлера так долго, что он уже готов был сам опустить глаза, но она отвела взгляд первой. Проиграла. Теперь уж точно. Почему не идут конвойные? Он же позвал!

— Скажи, Эрик. Это из-за нее? — Адель была настолько удивлена, что на какое-то время ее лицо стало... почти детским.

Барон фон Гиндельберг смотрел на эту совсем еще молодую женщину так, как будто видел первые. Она... совсем другая. Без нагловатого прищура, саркастической полуулыбки, с откровенным, ничем не прикрытым страхом в глубине расширенных зрачков. Он вдруг почувствовал вину за то, что сделала война с этой девочкой. Война и он, как ее неотъемлемая часть.

— Из-за нее?

— Да.

— Надо было ее убить... Такая невзрачная, серая мышка. Отобрала у меня всех мужчин.

— Господин барон! — Молодой солдат щелкнул каблуками.

— Где вас носит! Увести.

* * *

Наконец-то этот день закончился! Бывший канцлер с наслаждением вышел на улицу. Втянул в себя морозный, свежий воздух.

Солнечный свет слепил, отражаясь от нестерпимой белизны снега. После полутемных помещений заслезились глаза. Вокруг сновали возбужденные предпраздничной суетой люди, хотя до Седьмой ночи оставалось еще почти полмесяца. Может, купить вина? Или... цветы?

Он вдруг понял, что совершенно не знает, что делать. Как это — просто жить? Думать о том, что кто-то, кроме собак, ждет его возвращения. Отмечать праздники. Пирог. Подарки.

— Скажи... У тебя никогда не было ощущения, что ты не умеешь жить?

— Это как?

Курт привлек Эвелин к себе. За окном отеля уже начало светать. Пора уходить. Так долго задерживаться на одном месте опасно. Уставшие от страсти, они курили и пили вино. Странный вопрос. Но это была первая фраза, произнесенная девушкой с тех пор, как она выстрелила. Прямо в сердце противнику. Они ушли. Спаслись.

— Ну... Просто — жить. Переживать из-за погоды. Бояться простуды?

— Гулять с собакой. Читать детям сказки, — продолжил Курт, выпуская дым и улыбаясь.

— Печь пироги. Дарить подарки!

Они передавали друг другу одну папиросу на двоих и придумывали все новые и новые вещи, из которых, по их мнению, складывалась «просто жизнь». Им было хорошо вдвоем. Ее волосы пахли порохом и сладковатым дымом табака.

— Нам пора. — Ему очень не хотелось выпускать ее из объятий, но уже светает.

— Сейчас. Ты так и не ответил.

— Да. У меня было такое ощущение, — он развернул ее к себе и поцеловал, — нам пора.

Мобиль летел по горной дороге, а над горизонтом огромным раскаленным диском вставало солнце. Красное. Как кровь.

— Зачем?

Все это время Эвелин молчала. Он, не отрываясь, смотрел на дорогу и было подумал, что она спит.

— Что?

— Зачем ты крикнул: «Стреляй!» Я восприняла как приказ. Если бы не...

— Я был не прав?

— Курт! Как ты не понимаешь?! Это был чей-то сын. Внук Отец. Любимый...

Он остановился так резко, что мобиль занесло. Еще чуть-чуть, и они могли слететь в обрыв.

— Ты что?! Аааааааа!

От страха она стала кричать, бить его кулаками, задыхаться. Он гладил ее по голове, целовал, уговаривал, а потом взял ее голову в свои ладони и сжал так крепко, как только мог. Она зажмурилась от боли, но он не отпускал, крича ей в лицо:

— Ты тоже чья-то дочь, ты будешь чьей-то матерью, ты моя, понимаешь? Моя возлюбленная, и я не хочу тебя терять. Ты выстрелила только потому, что если бы не выстрелила ты, выстрелили бы в тебя!

— Гав! Гав!

— Гав-гав-гав!

Агата вздрогнула. Она была заплаканная, потому что сама недавно испытала все то, о чем сейчас пыталась написать.

Ее огнестрел был заряжен капсулами со снотворным. А если бы нет? Она бы... выстрелила? А если бы выстрелила... Как? Как бы она с этим жила? А на войне? На войне люди убивают друг друга. И у них нет выбора. Нет капсул с безвредным снотворным...

«Слушай, философ? Вообще-то к тебе пришел любимый мужчина. И не какой-нибудь, а барон! Может, хватит уже самобичеванием заниматься? Может, встретишь? Чай заваришь? Он, кстати, устал. У него был тяжелый день. Очень». — Эльза смотрела на нее с нескрываемым недовольством.

— Не сердись, милая, — Агата поцеловала низерцвейга в черный блестящий нос, — я уже иду встречать твоего хозяина!

Но она не успела. Барон фон Гиндельберг вошел, не снимая пальто, бросил на кровать два каких-то свертка и сгреб любимую в охапку.

— Я соскучился, — выдохнул он после долгого поцелуя, — я так соскучился, что не стал тратить время на поиск цветов.

— Какой ужас! Господин барон, что вы себе позволяете! — Агата притворно нахмурила брови. — Немедленно уходите! И без цветов не возвращайтесь!

— Прости меня, — улыбнулся он, — я купил гранатового вина и сыра.

— Правда?! — Агата, взвизгнув, подпрыгнула от счастья. — Какой ты молодец! Как ты угадал? Так хочется вина и сыра... Но если Касс узнает, что мы с тобой перебиваем аппетит, он очень рассердится.

— Он не узнает. Мы тихонько...

Грон и Эльза переглянулись.

«Слушай, а это не диверсия, часом? Это наш хозяин? Может, личина? Он... ВОШЕЛ В КОМНАТУ В ВЕРХНЕЙ ОДЕЖДЕ! Ты это видела?» — Если бы низерцвейги могли открыть рот от удивления, Грон бы это сделал.

«Это еще не все. Он БРОСИЛ ПАКЕТЫ НА КРОВАТЬ и сейчас на полном серьезе собирается открыть бутылку с вином и покромсать собственноручно карманным ножом сыр!» — Эльза покачала головой.

«ЭТО ЛЮБОВЬ», — хором решили собаки и завиляли хвостами. Потому что яблоки — это, конечно, очень вкусно, но сыр...

* * *

Они пили вино и ели сыр, угощая по очереди низерцвейгов. Не яблоки, конечно, но, кажется, им понравилось. Он читал то, что она написала. Хмурился, прижимая ее ладонь к себе. И это было абсолютное счастье, до тех пор пока...

— Господин барон! Госпожа Агата! Это ж разве дело аппетит-то перед ужином перебивать!

— Касс, мы съедим все, что ты скажешь! Тем более я голоден.

— Госпожа Агата ничего не ест, пока вы не придете. Все пишет, пишет... Я уж ее уговаривал-уговаривал, а она...

— Касс, не ябедничай!

— Молодец, Касс. Будешь докладывать мне каждый раз, когда госпожа...

— Эрик! Этого еще не хватало! У меня книга, а вы тут...

— Гав! Гав!

— Гав-гав гав!

— Что за шум?

— Фульд! Вы как раз к ужину.

Глава 25

Эрик проснулся в полной уверенности, что спал очень долго. Посмотрел на часы — пятый час всего.

Наверное, все дело в том счастье, что дарила ему Агата. Щедро, как родник. Чудесный, чистый родник в лесу. Он как-то видел такой. Кругом война, а он бьет, переливаясь на солнце всеми цветами радуги... Так и она. Стоит только закрыть глаза, и увидишь ее улыбку, россыпь веснушек, нежные, ласковые руки. Эрик приподнялся на локте, поправил сползшее с плеча одеяло. Любимая сладко спала, подложив ладошки под щеку.

Неделя. Целых семь дней счастья!

Небольшой дом, который они сняли. Ничего особенного — только что расположение удобное. Достаточно тесновато (на взгляд бывшего канцлера). Но... не в ненавистный же фамильный склеп вести любимую женщину.

Любимую...

Барон не мог себе представить, что подобное может произойти с ним. Нежность. Коснуться плеча, провести кончиками пальцев за ушком, словно бы заправляя непослушную прядь, дотронуться до любопытного носика. Забота. Думать о том, как она себя чувствует, не нуждается ли в чем-либо.

Пока его не было дома, Агата просиживала за новой печатной машинкой целыми днями. Спасибо Кассу, Ульриху и собакам — они не оставляли неутомимую писательницу. Кормили, отвлекали.

Повар жаловался, что хозяйка выучилась рычать Грону на зависть! Барон подумал — и добавил бывшим солдатам жалованья.

— Ты почему не спишь? — не открывая глаз, спросила Агата. — Ворочаешься...

— Думаю.

— О чем?

— О том, какой я счастливый.

— А... Думай. — И она повернулась на другой бок.

Эрик с сожалением посмотрел на любимую. Все-таки неприлично рано. И она же... спит?

— Слушай, — недовольно проворчала женщина. — И вот как тебе намекнуть? Вроде старалась...

Барон рассмеялся и склонился над ней:

— Я — самый счастливый человек во всем Великом Отторне.

— Только в нем? — Глаза Агаты лукаво блестели.

— Нет. Не только. — Он потянулся к губам.

Она нежно провела ладонью по его щеке и улыбнулась.

— Что?

— Ты — само совершенство.

— В каком смысле?

— Совершенство — и все!

Ну, не рассказывать же, как она удивляется каждый раз, просыпаясь рядом с ним после того, как они, казалось, страстно целовались на пороге спальни, срывая друг с друга одежду...

Нет, ее одежда, действительно, живописно валяется по всей спальне. Кружево нижнего белья в лучах утреннего солнца, пробивающегося сквозь светлые, полупрозрачные гардины. Очень... пикантно. Вот только одежда самого барона фон Гиндельберга ровной, аккуратной стопкой лежит на стуле. Безупречно. И как это у него получается? Он же... все время был с ней! Магия артефактов, наверное. Надо будет как-нибудь все же спросить. Очень полезный навык.

Но она не спросила. Не успела...

Усталые, с горящими от недавнего счастья глазами, они завтракали вместе, лениво кивая Кассу, что суетился вокруг, подкладывая хозяевам то оладушки с вареньем, то яйца с беконом.

Эльза и Грон лежали под столом, тоже, в свою очередь, наслаждаясь своим собственным, собачьим счастьем. Завтрак был великолепен. Ульрих мяса не пожалел, да и приготовлено оно было отменно! Хозяин и Агата наконец-то ведут себя вполне прилично, а уж сегодняшнее утро...

В эти дни зимнее солнце просто сходило с ума. Яркое, оно слепило глаза, заглядывало в окна, намекая, что до последней предпраздничной недели осталось всего ничего.

Бывший канцлер шел на очередной допрос, а перед глазами она... Маленькая, смешная, в его халате. Поднялась на цыпочки, поцеловала, помахала рукой, а у самой носик уже тянется к печатной машинке. Нырнуть в свою историю и пропасть там до того момента, как он вернется домой. Он гордился своей маленькой писательницей. Ему нравилось, что Агата так увлеклась и как минимум не скучает в его отсутствие. Вот только... Ее никогда не напечатают под женским именем. Это исключено. Под именем мужа? Она на это не пойдет. Да и он не позволит! Под мужским псевдонимом, при его непосредственном влиянии — возможно. Но даже если и так. Что если книга не вызовет интереса? Это будет сильным разочарованием. Ладно, в конце концов, он просто скупит весь тираж. Заплатит журналистам. Напишут несколько статей. Он сделает все, лишь бы она была счастлива!

Солнечные зайчики плясали на стеклах до блеска вымытых витрин магазинов. Перед глазами встала писательница. Она хмурилась, сложив руки на груди и качая головой. Он рассмеялся, прогоняя видение. Ну конечно! Агата не позволит ему вмешиваться — маленький, бесстрашный мастер остросюжетных историй...

Он зашел в табачную лавку, спросил островной табак. Думать о работе не хотелось, но сегодня он должен уговорить Адель согласиться перейти в отдел военной артефакторики. Неограниченный контроль ее жизни со стороны министерства неизбежен. Но это единственный шанс оставить Невидимке жизнь.

* * *

— Вам не кажется, господин барон, что ситуация начинает отдавать фарсом? — Сладкий дым островного табака тонкой струйкой вился вокруг тонких длинных пальчиков.

Элегантность. Таинственность. Утонченность. Барон смотрел на Адель и думал о том, сколько же в этой хрупкой молодой женщине силы. Неделя допросов. Грозит смертельный приговор. А она курит так, чтобы у мужчины, который на это смотрит, ныло внизу живота. И у нее... получается.

— Отчего же? — взял себя в руки бывший канцлер.

Каждый следующий допрос он начинал с того, что беседовал с разведчицей. Зачем? Она не сообщала никакой важной информации, ничего не объясняла в мотивах своего поведения. Это даже допросом было нельзя назвать — так, светская беседа.

Но тем не менее каждый день барона фон Гиндельберга начинался именно с этого.

Наверное, в тайне от самого себя он надеялся, что в один прекрасный день солдаты, пряча глаза и отчаянно злясь, сообщат ему, что госпожа фон Генгебах... сбежала?!

— Я устала, Эрик. — Ее низкий, красивый голос вывел бывшего канцлера из задумчивости.

— Пока вы скучали, я руководил любопытнейшей операцией.

Адель покачала головой, словно сомневаясь в способности мужчины ее услышать.

— Вам неинтересно узнать — какой именно?

— Не все женщины любопытны.

На мгновение барон вздрогнул, услышав любимое высказывание Агаты. Надо же...

— Фульд провел титаническую работу. Он изучил все смерти в столице за полгода — именно тогда в ваших руках оказалась «Водяная Смерть». И обнаружил два десятка трупов, подходящих под наш случай.

Адель грустно улыбнулась.

— Один из них — убийца, вина которого так и осталась недоказанной. Тем не менее следователь уверен, что аристократ похищал детей и убивал их.

Та же грустная улыбка. Ни один мускул не дрогнул на красивом лице... «К Всеблагим твое самообладание, Невидимка! Ты же не на допросе врага, Адель. Ну же, помоги мне!» — мысленно взмолился бывший канцлер.

— Следом погибли несколько теневых воротил. — Барон, не теряя надежды, продолжал, не отрывая взгляда от задержанной.

— Они контролировали карточные притоны, публичные дома и... наемных убийц. На их место пришли вежливые и крайне жестокие... военные. Часть подручных они поставили под контроль. Другую, большую часть пустили в расход. Тех, кто торговал наркотиками, — просто уничтожили.

— Да, — спокойно проговорила разведчица, — все верно.

— Верно?! Как и уничтожение нескольких неуловимых банд, которые терроризировали население и которых никак не могли задержать? Все верно?! То есть вы признаете, что за всем этим...

— За всем этим стояла я. — Она жестом попросила дать ей еще одну сигарету. — Порядок наведите в Министерстве внутренних дел. Ловили бы их так, как рассказывали...

— Смерть нескольких чиновников и ряда полицейских?

— Всецело на моей совести! — кивнула разведчица, подмигнув.

— Взять под свою руку преступный мир Отторна... Зачем?

Женщина рассмеялась:

— Могла бы сказать, что желала помочь родной стране. Или лично вам, господин канцлер...

— Я — частное лицо, — оборвал ее Эрик фон Гиндельберг.

Адель насмешливо проронила:

— Если вам нравится так считать, пожалуйста.

— И все же?

— Мне стало скучно.

— И все?

— Все. Разве этого мало? Страшнее скуки может быть только поражение.

— То есть смерть? Вы боитесь смерти, Адель?

— Если ты проиграла, это... Это все равно что смерть, Эрик. А я проиграла. Проиграла тебе...

— То, что ваша вина доказана, — начал было Эрик, — не отменяет возможности.

Но женщина его не слушала:

— Если можно проявить снисхождение к моим людям, то... я прошу!

Барон задумался. Подручные Адель, все как на подбор, — боевые офицеры. Она смогла их увести за собой. Более того — и она, и они делали это на благо Отторна. И если разобраться, в чем-то были правы.

— К ним — понятно. А к вам, Адель?!

— Я проиграла. — Невидимка замолчала, склонив голову набок, и после очень длительной паузы неожиданно произнесла: — Все же я не понимаю, что Людвиг и ты нашли в этой женщине?

— Думаю, Людвиг фон Лингер нашел в ней соавтора. Но отчаянно не желал этого признать.

Эрик не понимал, почему разговаривает с Невидимкой об Агате. Нужно было зацепиться хоть за что-нибудь. Ее холодное безразличие ко всему происходящему просто пугало.

— Глупости. Людвиг — гениален.

— Не стану спорить, но без жены книга бы не получилась, поэтому он и вернулся.

— Это вздор. Ты говоришь мне назло. — Адель равнодушно отмахнулась.

Женщина загасила сигарету. Посмотрела канцлеру в глаза. От ее взгляда позвоночник сковало холодом.

— Ничего подобного.

Адель долго молчала, потом усмехнулась:

— Мне жаль вас, Эрик. Вы влюбились. А таких людей, как мы с вами, чувства ни к чему хорошему не приводят. И все же я желаю вам счастья. Искренне. Прощайте...

Больше она не проронила ни слова.

Барон фон Гиндельберг вышел на улицу. И снова: яркое солнце, синее небо, нарядные люди в предпраздничной суете. Каждый день он шагает из сумрачного министерства, где допрашивает убийцу, в Счастье. Каждый день Счастье ждет его в съемном доме, постукивает печатной машинкой, заваривает чай, гладит собак и кормит их яблоками. Счастье должно быть рядом. Рядом с ним. Всегда.

Он думал о том, что до сих пор не получил документы о разводе госпожи фон Лингер. Безобразие! Ничего. Разберется. Добьется перевода Адель-Невидимки в ООВА (Особый отдел военной артефакгорики). И развода Агаты тоже добьется. А потом... Потом он сделает ей предложение. Хотя почему потом? Зачем же откладывать, когда он может сделать это сейчас? За ужином.

Барон достал тонкую блестящую пластину и стал нажимать на кнопки. Попросить Касса приготовить что-нибудь особенное, отдать распоряжение Ульриху — пусть пришлют корзину цветов. Мысленно приказать Эльзе не проговориться. Что еще? Ах да... Какой же он болван — кольцо!

Золото и камни высшей пробы в Лаутгарде можно было достать только у одного человека — Анхеля Ювве. Островитянин неблагородного происхождения пользовался в среде артефакторов большим уважением. Анхель с детства был болен. Вполне развитое, немного грузное тело пожилого мужчины он с трудом перемещал на маленьких кривых ножках. Однако более жизнерадостного и светлого человека было не найти во всем Отторне! Ювве прекрасно разбирался в ювелирном деле, артефакторике, был настоящим экспертом и очень порядочным, честным человеком. Редкий случай в подобном бизнесе.

* * *

— Мне нужно кольцо.

— Какое? — Глаза Анхеля, как и всегда, радостно блестели.

Они встретились очень тепло. Барон отметил, что друг постарел. Передвигался Ювве на кресле с высокими колесами. Значит, уже не ходит. Надо будет посоветоваться с Фульдом. Наверняка они вместе смогут помочь.

— Господин канцлер, вы меня слышите?

— Я бывший канцлер, Ювве.

— Уже в отставке? Как летит время. Так какое вам нужно кольцо, господин бывший канцлер?

— Я собираюсь жениться.

— Ну что ж...

Ювве покатил вперед, жестом приглашая гостя следовать за ним. Эрик не был тут, наверное, года три. За это время помещение, в котором Анхель торговал кристаллами и украшениями, расширилось. Теперь это были два больших, светлых зала.

— Ну что ж — прошу! Выбирайте. Все очень дорогое. И все — высшей пробы! Вы меня знаете.

— Конечно. Никогда в вас не сомневался.

Канцлер смотрел на кольца. Красивые. Дорогие. Смотрел и... не мог выбрать.

— Эрик... Могу я задать несколько личных вопросов, несмотря на то, что это не мое дело? — Анхель склонил голову набок и посмотрел барону в глаза так, что тот на секунду растерялся.

— Конечно.

— Вы собираетесь жениться по любви?

— Да. В это практически невозможно поверить, но... Да!

— И вы не можете выбрать ни одно из предложенных изделий?

— Кажется... нет. — Барон пожал плечами.

— Знаете что... Там, откуда я родом, влюбленные стараются дарить на помолвку простые кольца. Нежные, трогательные. Но обязательно — недорогие! Простой металл или золото невысокого качества. Кристаллы, цена которых просто смешная. А знаете, почему?

— И почему же?

— Чтобы не спугнуть Любовь... Мой вам совет, господин барон. Идите и в любой ювелирной лавке Отторна купите кольцо, которое напомнит вам ее. Сожмите в ладони. Закройте глаза. Услышьте стук своего сердца, а в нем — стук сердца вашей возлюбленной. И поверьте старому калеке Анхелю — мощнее артефакта в вашей жизни вы не сумеете создать! А брак ваш будет счастливым. Уж поверьте старому Ювве...

Барон наклонился к коляске, и они обнялись. А потом...

Потом он гулял по Отторну, заходя во все ювелирные лавки подряд и покупая по пути все, что попадалось на глаза. Засахаренные цветы, шоколадные фигурки вестников, подвеску на ошейник в виде снежинки для Эльзы, блокнот, на каждой странице которого в нижнем углу был изображен низерцвейг. Если листать быстро, пес глубокомысленно склонял голову набок — совсем как Грон. Агате понравится! Он так увлекся, что не заметил, как вошел в очередной ювелирный магазинчик.

Честно говоря, барон фон Гейдельберг уже и не надеялся найти что-либо подходящее. Метод Ювве работал из рук вон плохо — ни одно кольцо не подходило. Вдруг его взгляд упал на тоненькое колечко с рубинами. Кристаллы искусственно выращенные, да и золото наверняка низкого качества, но... Россыпь крошечных алых камней напомнили гранатовое вино. Он представил себе, как это простенькое, в общем-то, колечко будет смотреться на пальчике будущей баронессы фон Гиндельберг, и ему понравилось. Не раздумывая, он купил кольцо. Тонкая металлическая пластина в кармане завибрировала.

— Что случилось, Касс?

— Господин барон, госпожа Агата отказывается есть до вашего прихода, а уже...

— Я понял. Скоро буду.

Домой! Кормить, целовать, дарить кольцо...

* * *

Он уже поднимался по ступеням, когда услышал:

— Господин барон Эрик фон Гиндельберг?

За спиной щелкнули каблуки. Барон дал себе несколько секунд. Унять сердцебиение. Он знал, кого увидит, если обернется. Молодого, розовощекого адъютанта в форме королевской гвардии с пакетом на имя канцлера фон Гиндельберга. Лично в руки. Бархатная бумага, золотое теснение и гербовая печать короля Карла...

Глава 26

Эвелин горько, по-детски плакала, закрыв лицо руками, словно это могло помочь. Сил взять себя в руки не было, да и зачем? Хорошо, что никого нет. Она с детства любила крыши. Когда-то детские шалости со временем превратились в очень полезную для разведчика привычку: где бы она ни была, первым делом проверяла выход наверх. Прекрасная возможность уйти незамеченной.

Тихо. Тихо и холодно. Лишь начинающиеся сумерки да спрятавшийся за трубой серый кот — свидетели ее позора. Не узнать врага, из-за которого погиб любимый, из-за которого пришлось скрываться в Оклере те несколько страшных недель. Это по ее вине чуть не погибли люди. Если бы она узнала шпиона раньше, скольких проблем можно было бы избежать. Но она его неузнала... Не узнала! О чем только думала? Курица! Жалкая курица! Разведчица называется...

Небо стремительно темнело, словно соглашаясь с бледной девушкой, что решила вылить на него всю свою боль. Если бы слышали Вестники, они бы простили? Нет! Такое не прощается. Не прощается! Вестники нахмурились, серая тень кота дрогнула и тут же исчезла, наступила темнота...

— Эви! Эви, Эвелин, очнись! Очнись! Ну давай, давай! Открывай глаза, ну же! Вот... Вот. Вот так Молодец...

Он с ног сбился, пока отыскал ее. Если бы не кот, что неожиданно стал отчаянно мяукать, пока Курт носился по чердачным помещениям (все остальные уже были проверены вдоль и поперек), выйти на крышу и в голову бы не пришло! В первую секунду мужчина решил, что девушку убили. В то же самое мгновение понял, что жизнь без нее не имеет никакого смысла. Несколько мгновений его собственное сердце молчало и откликнулось вновь лишь тогда, когда он услышал слабый стон.

Резкий запах около лица — чьи-то сильные мужские руки не дают вырваться, отвести голову, горечь лекарства на языке. Курт! Какой-то незнакомый мужчина рядом с ним... Он что-то говорит. Губы шевелятся. Но она не слышит. Почему? Почему она ничего не слышит? Курт! Курт, что со мной?

— Не волнуйтесь. С Эвелин все будет хорошо. У нее шок. От сильного переживания. Пусть отдыхает. Успокоительные. Тишина. Покой. Длительный сон, хорошее, я бы даже сказал, интенсивное питание. Прогулки на свежем воздухе. Но не долго. Обязательно — режим. И все.

Курт кивал, слушая, как внизу смеются военные из группы захвата. Смерть прошла мимо, и любая шутка, даже самая пустяковая, кажется удивительно забавной. Голос начальника контрразведки — он лично прибыл на задержание, чтобы познакомиться наконец с неуловимым шпионом.

— Как ты?

Эвелин почувствовала тепло его рук.

— Я... Курт... Я его не узнала.

— Ты видела его мельком много лет назад. За это время он достаточно сильно изменился.

— Это не важно. Не оправдание для разведчика. Я видела его в Оклере. Видела! Я же все помню, Курт... Каждую мелочь. Так, как если бы это было вчера. Цветочная улица. Лепестки шоколадных деревьев под ногами. И запах. Этот проклятый сладкий запах. С тех пор я его ненавижу... Слышишь? Ненавижу!

— Эвелин... Милая моя, успокойся. Не терзай себя так. Все хорошо. Все закончилось. Когда это было? При каких обстоятельствах вы встречались?

— Человек, руководивший операцией...

Прошло много лет. Разведчик, к которому ее тогда отправили связной, давно погиб, но она все равно прикусила язык и опустила глаза, не в силах выносить взгляд Курта.

— Позор! Он все время был рядом. И он меня опознал!

— Его все равно арестовали. И на него указала ты!

— Да. Но только после того, как услышала его голос. Я должна была...

Курт накрыл ее губы поцелуем, решив, что самобичеваний на сегодняшний день более чем достаточно. Врач сказал — покой. И усиленное питание. Завтра он поведет ее на пикник, сделает предложение и застрелится, если она не скажет: «ДА»...

* * *

Агата дописала развязку, откинулась на спинку стула, завела руки за голову и потянулась. Плечи затекли, голова немного кружилась, но она закончила эту главу! Последнюю!

Эвелин опознала вражеского шпиона, который после войны стал работать на могущественную корпорацию, что планировала захватить контроль над всеми месторождениями магических кристаллов. Курт ее героически спас. Враги повержены, влюбленные живы! Все хорошо...

Писательница вздохнула, выпрямилась и решительно напечатала вверху нового чистого листа: «ЭПИЛОГ». Замерла на мгновение. Улыбнулась каким-то своим мыслям. И снова погрузилась в работу.

Курт и Эвелин поженятся на рассвете, тайно, и единственным свидетелем их клятвы в забытой Вестниками старой, полуразрушенной Башне будет не пойми откуда взявшийся тот самый серый кот. А в следующем романе обязательно будет собака! Или, может быть, две?

Эльза одобрительно посмотрела на Агату. Грон, кажется, тоже не возражал. Все лучше, чем какой-то серый кот! Довольно бесполезные создания эти коты, если разобраться. Хотя... у него в этой истории настолько второстепенная роль, что пусть будет. Но собаке необходимо будет уделить больше внимания.

— Конечно, конечно, — кивнула Агата низерцвейгам. — Я обязательно учту...

Осталось всего несколько страниц — и она закончит свой первый самостоятельный роман. Это будет достойным завершением сегодняшнего дня! Писательница с нежностью посмотрела на конверт из Министерства обороны, переданный посыльным еще утром. Отныне она — свободная женщина — госпожа Агата Энтин.

Неожиданно она почувствовала волнение собак. Внутри как будто что-то оборвалось.

Она бросила печатать, вскочила и понеслась к входной двери вслед за низерцвейгами.

— Слава Всеблагим! С тобой все в порядке? Эльза и Грон почему-то заволновались, и я... Эрик?

Агата подбежала совсем близко, захотела обнять, и... замерла. На мгновение любимый человек показался ей просто незнакомцем. Холодным и чужим.

Пренебрежительно поджатые губы. Ледяной прищур глаз. На самом дне зрачка — боль. Или... нет? Показалось?

— Добрый вечер! — протянул барон фон Гиндельберг. — Агата, милая... Нам надо поговорить. Думаю, в гостиной, у камина будет удобно.

— Эрик? Что... что случилось? Почему ты так...

— Сядь!

Его голос ее просто оглушил. Собаки... Собаки молчали. Она села в кресло, вжавшись в мягкую обивку всем телом. Жаль, что нельзя протиснуться внутрь так, чтобы исчезнуть совсем... Как в сказке про Чака-Невидимку. Невидимка... Что-то это ей напоминает. Ах да, Адель... Интересно, что с ней? И почему Эрик... И снова его голос. На этот раз — еще громче прежнего! Ей вдруг нестерпимо сильно захотелось зажмуриться и прижать ладони к ушам, чтобы не слышать... Не слышать!

— Агата... Я считаю необходимым проговорить некоторые особенности сложившихся между нами отношений. Видишь ли, в последнее время я заметил, что ты... Как бы это помягче сказать? Увлеклась своим положением.

— Я... не понимаю, Эрик...

— Именно об этом я и говорю, милая. Ты не понимаешь. Не понимаешь: кто я — и кто ты. Ты — содержанка. Я оплачиваю дом и, кажется, не жалею средств на прочие мелочи. Так почему же меня встречает бледная, растрепанная женщина с усталыми глазами?

— Эрик Что произошло? Почему ты так переменился? Я пишу книгу, и ты это знаешь...

— Надоело. Надоело ждать, пока ты сама догадаешься, что все это... — он пренебрежительно дернул плечом, — не мой уровень.

— Но...

— Я, конечно, благодарен за то, что ты меня развлекла. Более того, я хочу продолжить наше... гммм... общение. Оно приятное и взаимовыгодное. Однако этот разговор назрел, потому что я стал опасаться — ты можешь все неправильно понять и лелеять какие-то ложные мечты. Тем более мне хотелось бы, чтобы собственные увлечения в свободное от наших встреч время, против которых я, заметь, не возражаю...

— Скажи, — перебила Агата, сжав кулаки за складками юбки, — просто скажи мне. Только, пожалуйста, скажи правду. Почему?

— Я совершенно не понимаю сути вопроса. Ужин готов?

Женщина отвернулась, чтобы скрыть слезы.

— Ну, перестань. Мне не нравятся слезливые женщины. И потом — я же не выгоняю тебя на улицу! Более того, не урезаю содержание. Просто... надо навести порядок в твоих мыслях.

Агата вздрогнула. И тихо сказала:

— Уходи.

— Отчего же? — удивился господин барон. — Нам же хорошо вместе.

— Было...

— Что ж... Жаль. Дом оплачен на три месяца вперед, и прерывать содержание я не намерен. За то время, что мы были вместе, вы вполне это заслужили. Прощайте, госпожа фон Лингер.

Агата заставила себя смотреть, как он уходит. И снова показалось, что тонкие губы барона не столько сложились в презрительной ухмылке, сколько пытались скрыть гримасу нестерпимой боли... Показалось... Просто сознание не хочет верить тому, что случилось только что. Не хочет признавать.

Все. Все закончилось. Вот так Внезапно...

Грон, повинуясь приказу, пошел вслед за бароном. Низерцвейг хмурил густые, недовольно торчащие во все стороны брови и старался не смотреть в сторону Агаты. Эльза же, напротив, металась, жалобно поскуливая, между мужчиной и женщиной. Потом тяжело вздохнула и уселась около ног Агаты.

— Иди к нему, — тихо прошептала та, опускаясь на колени рядом с собакой. — Ты же понимаешь, что его надо защищать. Ты ему нужнее, да и мне так спокойнее. Слышишь? Иди...

Блестящие янтарные глаза смотрели прямо в душу. Агата очень хотела заплакать, но почему-то не получалось. Эльза словно ждала, когда можно будет слизнуть с бледной щеки крошечную соленую капельку теплым, мягким языком, чтобы... Поддержать, что ли?

Но слез не было. Агата и сама удивлялась. Только пустота.

Входная дверь закрылась.

Она, наверное, очень долго стояла вот так, вполоборота, не отрывая взгляд от двери, потому что, когда ее тихонько окликнули, каждый мускул вздрогнувшего от неожиданности тела отозвался нестерпимой болью.

— Госпожа Агата...

— Да, Касс.

— А знаете. Я, когда мне грустно, пеку. Тесто оно такое мягкое. Его месишь, месишь. И успокаиваешься. Вы хотели, чтобы я научил вас, помните? Госпожа Агата? Агата... Агата, вы меня слышите? Пожалуйста, посмотрите на меня.

Касс вздохнул. В госпитале он видел и не такое. Проходил, как все, специальную подготовку, чтобы оказать своевременную помощь товарищу.

— Агата? — Ответа не последовало, и тогда повар, прошептав одними губами: «Прости», звонко шлепнул женщину по щеке.

Мгновение она испуганно смотрела ему прямо в глаза, но он тут же обнял, прижав ее голову к своему белоснежному фартуку.

Она рыдала. Громко. Долго. Ульрих принес успокоительные капли. Агата выпила, расплескав половину трясущимися руками на уже и без того насквозь мокрый от ее слез фартук. Майер заварил успокаивающий чай. Конечно, у самой госпожи получилось бы не в пример лучше, но хозяйка выпила, и слава Вестникам, кажется, помогло...

— Госпожа Агата, вы простите меня, — начал было Касс, но писательница его остановила, резко вытянув руку вперед.

— Спасибо, Касс. Спасибо вам. Большое. Простите. Простите за фартук.

— Госпожа Агата! — Повар был готов зарыдать сам.

— Я... мне надо собрать вещи и...

— Послушайтесь моего совета. Не торопитесь. Вас никто не гонит, а уйти в таком состоянии на ночь глядя... Нет, вы только прикажите. Мы соберем вещи и пойдем, куда прикажете. Только не стоит рубить с плеча. Останьтесь. Останьтесь на несколько дней. Как говорила моя бабушка: «Всеблагие Вестники не спят по ночам. К утру что-нибудь придумают».

— Спасибо, Касс. — Агата улыбнулась, вытерла слезы краешком передника, чудом оставшимся сухим, и спросила: — Что у нас на ужин?

— Картофель и индейка в клюквенном соусе, — удивился солдат, не ожидая подобного вопроса от женщины в таком состоянии.

— Прекрасно. А на десерт?

— Мороженое.

— Какое мороженое?

— Шоколадное.

— Отлично! Вот это все мне в комнату. Мороженого — побольше. Я должна дописать книгу. А утром, как говорила ваша бабушка: «Всеблагие что-нибудь придумают...»

* * *

— Господин барон?!

Доктор Фульд спешил за фон Гиндельбергом, но никак не мог догнать ни его, ни собак.

Пришел, называется, на ужин. А ведь его приглашали! И куда, интересно, летит этот неугомонный! На ночь глядя?!

— Эрик! Да постойте же вы!

Похоже, господин барон наконец услышал. Мужчина остановился, не оборачиваясь.

— Что случилось?

Фульду мгновения хватило, чтобы оценить состояние друга. Слишком долго они были вместе. Слишком многое прошли. Эти напряженные плечи он уже видел и прекрасно понимал, что за этим не стоит ничего хорошего...

— Читай.

Эрик протянул доктору конверт.

— Уже темно. Что в нем?

— Приказ явиться во дворец на встречу с его величеством.

— Зачем?

— Думаю, на кофе с десертом в ореховой гостиной. Тебе же не нужно объяснять, что это значит? Белый фарфор. Воздушный, изысканный десерт и... маленькая чашечка кофе.

— Перестаньте, Гиндельберг, — поморщился доктор, — привычка травить придворных, распивая с ними кофе, умерла вместе с императором Франциском Отторном ни много ни мало триста лет назад!

— Что ж. Думаю, король вполне вправе возродить старую, добрую традицию.

— Эрик, я уверен, что ты все это себе надумал. Это, во-первых. А во-вторых, раз уж я остался по твоей милости без ужина — ты угощаешь.

Фульд поднял руку, остановил экипаж. Последнее время эту более старомодную версию современных мобилей использовали в качестве такси, чтобы демонстрировать очарование старой части города туристам. Доктор буквально силой затолкал бывшего канцлера внутрь. Собак же уговаривать не пришлось. Холодно. Сыро. И они, кстати, тоже остались без ужина по чьей-то милости. Это не считая того, что Агата там одна...

— К «Сытому Висельнику», — бросил барон. — Заедете с черного хода.

— К чему такая конспирация? Закрытый клуб, с черного хода?

— Вот только не надо искать в моем поведении признаков начинающейся паранойи. Поужинаем вкусно и спокойно. Возможно, это последний ужин в моей жизни.

— Попался! Этой фразы вполне достаточно, чтобы положить тебя в клинику.

Барон улыбнулся, и это немного успокоило Фульда, но что-то было не так. Эрик был... прежним. Таким, как всегда. Но вовсе не таким, каким он был последнее время. Последнее время бывший канцлер был счастлив, и хотя каждый раз доктора это более чем удивляло, он к этому привык! И сейчас... Было по-настоящему больно констатировать тот факт, что все вернулось на круги своя.

Полутемный зал «Сытого Висельника». Зеленые портьеры. Круглый стол. Еда. Вино. Они немного помолчали, когда Фульд, нехотя, но все же вернулся к начатому на улице разговору.

— Так почему ты решил, что тебя хотят отравить?

— Я слишком много знаю. Людей моего уровня просто так в отставку не отправляют. Это логично. Естественно. Я сам лично подписал не один приказ о ликвидации. Теперь кто-то подписал мой. Вполне справедливо. Надеюсь, успею что-нибудь сделать для Адель. Но... надежды мало. Без меня ее вряд ли оставят в живых.

— А Агата?

— Агата, — грустно усмехнулся Эрик. — Я сделал все, чтобы она никогда меня не простила и ненавидела всю жизнь.

— Могу себе представить. — Фульд помрачнел.

— Надеюсь, ее персону не сочтут настолько важной, что... Как я мог забыть, что со мной рядом находиться опасно? Глупец! Влюбился, как мальчишка! Поверил в счастье. В то, что обо мне просто забудут. Я идиот, Фульд!

— И куда теперь?

— В фамильный склеп Гиндельбергов.

— Разве можно так над собой издеваться? Ты же ненавидишь этот ваш родовой особняк!

— Хорошее место, чтобы провести последнюю ночь, не находите, доктор? Спасибо, Фульд. Спасибо, что составил компанию. Однако пора.

Бывший канцлер попрощался с доктором Фульдом, в тысячный раз отклонив любезное предложение переночевать в его доме. Он отпустил экипаж чуть раньше. Захотелось немного пройтись с собаками.

Впереди показались очертания пятиэтажного белого особняка, окруженного чугунной оградой, украшенной семейным гербом. Щит, два скрещенных меча и корона. Какой... отвратительный пафос! Семейное гнездо не вызывало у последнего из рода никаких чувств. Даже как-то совестно, честное слово... Тем более что завтра, хочет он того или нет, ветвь прервется. Ну что ж, настало время сказать «прощай» духам его предков. Его ждет огромная холодная мрачная зала и пыльные, выцветшие портреты. Не совсем то, что ему хотелось бы в последнюю ночь, но... Выбора судьба не оставила.

Эрик фон Гиндельберг коснулся чугунной ограды. Ладонь прижалась к кристаллу, что украшал место пересечения двух мечей, и огромные ворота, покоряясь руке хозяина, с печальным стоном расступились.

А потом барон долго колотил в парадную дверь.

— Я вызову охрану! — Наконец в окнах зажегся свет, а шаги за дверью возвестили о том, что кто-то изволил откликнуться.

— Открывай!

— Да как вы смеете! Вы хоть знаете, чей это дом?!

— Мой!

— Что?! Да как вы сме... Господин... барон?!!

Дверь приоткрылась сначала на маленькую щелочку, затем поспешно отворилась настежь.

— Всеблагие! Господин барон! Простите, не признали... Что ж вы не предупредили? А мы и не ждали... Уж столько лет... Всеблагие...

— Совсем распоясались! Безобразие! — рявкнул барон фон Гиндельберг. — К завтрашнему утру навести порядок! Нанять прислугу!

— Гав! Гав!

— Гав-Гав-Гав!