Главы 27-29
Глава 27
Эльза ворочалась и вздыхала, сгребая лапами одеяло под себя. Ноги у Агаты всегда мерзли, и поэтому, когда она только засыпала, а собака ложилась на них — это было счастье! Просто блаженство. Но к середине ночи становилось нестерпимо жарко, и тогда она тихонько выползала из-под низерцвейга, стараясь не разбудить.
Наверное, так было и в эту ночь. Удивительно, но Эльза не спала. Она спрыгнула с кровати, чего не делала никогда, подошла к спящей Агате, лизнула в лицо. Почему-то шерсть ее стала белой, а потом и голубой, свет от торчком стоящих ушей россыпью маленьких ярких звездочек Млечным Путем заструился в открытое окно. Странно. Она же... не открывала окон?
Теплый, мягкий язык лижет лицо, по которому почему-то бегут слезы. Почему она плачет? Из-за барона? Ах да... Он же... Но она уже плакала! У Касса на плече. Его белоснежный, немного жестковатый накрахмаленный фартук пах ванилью. Эльза... Эльза, перестань! Но собака молчит, а в голове раздается:
«Он сделал это специально. Я знаю. Считает, что рядом с ним слишком опасно. Ты же видела, сколько боли было в этом спектакле...»
— Спектакль?! Но... Эльза?!
Агата села на кровати, тяжело дыша. Ночная рубашка промокла насквозь, волосы прилипли к лицу. Кажется, у нее жар.
— Эльза? — позвала она хрипло.
Собаки не было. Да ее и не могло быть. Вчера Эльза и Грон ушли. Ушли вместе с... ним.
Что еще? Ах, да. Теперь она — Агата Энтин. Никому не известная писательница, не имеющая никакого отношения к многочисленной семье фон Лингеров! Рукопись — на столе. Она встала, накинула халат. Все тело, от макушки до пяток, бил озноб. Дрожащими руками вставила чистый лист. Напечатала название. Псевдоним, под которым хотела издаться. Писательница придумала его давным-давно и менять, несмотря ни на что, не собиралась. Все. Теперь — умыться, позавтракать и навестить господина фон Бикка вместе с Розалиндой-Жозефиной. Или Жозефиной-Розалиндой?
* * *
— Госпожа Агата? Завтрак готов!
— Спасибо, Касс, я сейчас.
Касс сиял ярче утреннего солнца, белого снега, собственного накрахмаленного фартука и звезд над Вестниками! Повар что-то напевал, суетясь вокруг хозяйки.
— Касс! Умоляю тебя, я лопну, слышишь? То, что вчера я съела практически все, что было в доме, вовсе не говорит о том, что так будет всегда! Вчера... Это, видимо, был стресс. Живот, кстати, болит до сих пор, а ночью снились кошмары. Так что отставить меня перекармливать!
— Да что вы такое говорите, госпожа Агата! — Касс обиженно надул губы. — Да вы вчера впервые на моей памяти, можно сказать, поели нормально! И потом, у вас сегодня такой тяжелый день! Вы ведь идете в издательство?
— Да... Иду.
Наверное, она поделилась планами накануне, иначе откуда было Кассу знать о ее намерениях? То, что повар произнес это вслух, неожиданно испортило настроение. Внезапно стало страшно. Пришло осознание, что ничего не получится. Бикк не станет ее печатать под собственным псевдонимом, у Людвига вот-вот выйдет новая книга, и, какая бы она ни была, — ее творение на фоне фон Лингера никто даже и не заметит. Так к чему это все? Мечты, надежды. На что она рассчитывает? Пора спуститься с небес на землю. Густав и Ганс наводят порядок в поместье. Но когда поместье начнет приносить доход? И начнет ли? Пятерым нанятым солдатам необходимо платить жалованье. Хорошо хоть фрау Берта отдала украденные Ульрихом деньги. Их нужно потратить с умом до того момента, как она найдет себе работу. Агата Энтин неплохо владеет стенографией, умеет работать с текстом, а за последнее время даже освоила кристаллическую печатную машинку. Профессионалов с таким опытом практически нет. Эрик где-то достал экспериментальный образец...
Эрик. Имя всплыло в памяти, и комок тут же подкатил к горлу. Нет! Не вспоминать. Держать себя в руках — сейчас не время.
Что еще? Она неплохо стреляет. Можно попробовать заработать в тире. Агата вдруг представила себя в окружении разгоряченных, подвыпивших мужчин, делающих ставки, и она бы разревелась, если бы повар неожиданно не прервал ее мысли:
— Не волнуйтесь вы так, госпожа Агата! Так чудесно, трогательно написано... Про кота...
— Что?! Касс?!!
— Вы уж простите, госпожа Агата... Не сердитесь на нас...
— На вас?!!
— Мы втроем и читали. Я, Ульрих, Майер. Вы уйдете спать, а рукопись-то вот она — лежит...
— Так... И... как? Только честно.
— Нам всем очень понравилось. Конечно, на войне так не бывает, но... Людям другое и не следует рассказывать. Вы талантливая, госпожа Агата! И мы... Мы все желаем вам удачи!
Провожали писательницу действительно все.
Солдаты хвалили ее роман! Люди, прошедшие через ад. Потерявшие все. Восставшие из пепла. Она доставила им вечер приятных эмоций. Заставила поверить в любовь и мечты! Что может быть чудеснее? Ей бы так хотелось, чтобы Ульрих, Майер, Ганс, Густав и Касс нашли свое счастье!
* * *
— Госпожа фон Лингер! Как приятно вас видеть, дорогая! Чай? Кофе? Знакомый кондитер утром прислал лимонные пирожные, как чувствовал, что к нам сегодня заглянет дорогая гостья, правда, Жоззи?
Собака слизывала с бархатной, расшитой золотом подушечки остатки крема. Почему-то это зрелище вызвало отвращение. Агата и раньше не испытывала к Жозефине-Розалинде нежных чувств. Это при том, что собак она любила. Писательница сделала несколько глубоких вдохов и, стараясь не смотреть в сторону литтл-херригана, как можно более дружелюбно произнесла:
— Спасибо, господин фон Бикк. Я, пожалуй, воздержусь. Завтрак был более чем плотным (и это, кстати, истинная правда! Спасибо Кассу...).
— Ах, какая жалость! Но ничего-ничего, мы завернем вам пару пирожных с собой! Правда, Жоззи-Роззи?
Жоззи-Роззи выразительно чихнула, отчего остатки пирожного разлетелись в разные стороны. Капелька крема попала на рукав Бикка, но он этого не заметил. Агата присела на краешек диванчика, стараясь не обращать на все это внимание.
— Итак, гопожа фон Лингер, с чем пожаловали?
— Госпожа Агата Энтин. Со вчерашнего дня. Мы с господином фон Лингером разведены, и я обращаюсь в ваше издательство как самостоятельное лицо. Я более не являюсь редактором Людвига фон Лингера.
— Ах, вот как... Ну что ж, госпожа фон Лин... ээээ... мм-м... госпожа... Агата. Я... Я весь, собственно говоря, к вашим услугам. — Издатель откинулся на спинку кресла и развел руками.
— Господин фон Бикк Я принесла рукопись.
— Чью?
— Мою рукопись.
— И вы собираетесь печататься?
— Под женским псевдонимом.
— Для вас это принципиально?
— Более чем.
— Я вас понял. А теперь, — Бикк встал, взял на руки собаку, вышел из-за стола и опустился в кресло прямо напротив Агаты, — теперь послушайте меня. Не надо. Слышите? Не надо устраивать революцию, дорогая. Вы не в том положении. Даже если бы ваша рукопись была подписана мужским псевдонимом, я не намерен тратить время на ее чтение. Время — деньги, милочка. Возвращайтесь-ка лучше редактировать тексты Лингера. То, что он пишет самостоятельно, отчаянно требует вашей редактуры! Я признаю ваш талант! Бесспорно, признаю! Да, Жозефина?
— Но господин фон Бикк...
— Я еще не закончил. Вам ведь нужны деньги, так? Старина Бикк никогда не скупился ради выгодных проектов, госпожа фон Лин... эээ... да. Так вот. Не хотите жить с Лингером — извольте, дело ваше! Мы с Жоззи-Роззи никогда не лезем в частную жизнь, да закроют Всеблагие лица облаками! Какое наше дело? Мы ведь можем сотрудничать с вами совершенно самостоятельно, не правда ли? Сколько вы хотите за полную редактуру новой книги Лингера? Сколько? Заметьте, я готов на многое. Вы действительно вольны диктовать условия. Пока я добрый. Да, Жозефина?
— Хорошо. Вы печатаете меня под женским псевдонимом, а я редактирую все, что вы скажете.
— Э нет, госпожа фо... эээ... Агата. Во-первых, я не буду позорить уважаемое издательство женскими именами. Абсурд! Немыслимо! Вестникам и не снилось! Я столько лет добивался уважения и престижа! А во-вторых, у вас появится свой интерес. Вы почувствуете конкуренцию. Нет. Нет, нет и еще раз нет! Исключено!
— Рррррррррр... Ау-ауууу! Тяф! Тяф-тяф-тяф!
— Не волнуйся, Жоззи. Госпожа... эээ... Агата сейчас подумает хорошенько и озвучит нам с тобой кругленькую сумму своего будущего гонорара! Правда, госпожа Агата? Ну не капризничайте, право слово! И учтите, второй раз я вам предлагать ничего не буду! Вы хоть и весьма талантливый, опытный и добросовестный редактор, но не единственный! Далеко не единственный. Таких, знаете ли...
— Таких много. Уверена, вы с Людвигом найдете мне достойную замену. Всего доброго, господин фон Бикк.
Уже за спиной она услышала:
— Я даю вам время подумать!
Конечно, она подумает. Агата Энтин очень скоро будет нуждаться в деньгах. Крайне нуждаться. Но до чего же... Обидно. Больно. Столько работы. Бессонных ночей. И это все...
Она опустилась на скамейку, все еще прижимая к себе толстую папку синего цвета с гербовой печатью короля Карла. Надо же... Она и не замечала раньше. Бархатная бумага, золотое теснение. Эрик дал... Ну да, какие еще папки могут заваляться у бывшего канцлера?!
Вдруг стало смешно. Неестественно весело. Неожиданно она запрокинула голову и рассмеялась в высокое, пасмурное небо, подставив лицо снежинкам. Несколько дней до этого небо было ясным, светило солнце, но сегодня шел снег, который, казалось, усиливался. В детстве она верила, что Вестники, готовясь к празднику, выбивали на небе перины.
— Агата! Я рад видеть тебя. — Голос над головой немедленно прервал все веселье.
— Людвиг? Здравствуй. Что ты здесь... Хотя странный вопрос, что ты делаешь возле издательства, правда? Скорее, ты должен был бы спросить, что здесь делаю я. — Она грустно улыбнулась, все так же крепко прижимая к себе папку.
— Агата, перестань. Дорогая, все не так плохо, как ты думаешь. Я готов простить тебя. Конечно, при условии, что твое дальнейшее поведение будет, как и раньше, безупречным. Мама, конечно, очень сердита. И есть из-за чего. Она находится под присмотром приходящего психиатра. Только чудом удалось избежать клиники! Как ты могла поступить так с нами, с твоей семьей. А поместье?! Нас выставили оттуда, как... нищих оборванцев! Но я все это готов тебе простить!
— О чем ты, Людвиг? За что тебе меня прощать, позволь спросить? За то, что у тебя все это время была любовница, которая едва не лишила меня жизни? За что я должна просить прощения у фрау Берты? За то, что ее сын украл мои деньги, а она пыталась меня отравить?
— Не начинай, Агата! Я надеялся, ты все осознала, пришла в себя! Я знаю, что нас развели. Вчера утром получил документы. Не понимаю, к чему весь этот фарс, дорогая, но... Считай, что ты отомстила! Сделала больно. Я страдал!
— Да, нас развели. Ты — Людвиг фон Лингер, я — Агата Энтин. Прощай, Людвиг. Я не держу на тебя зла. Искренне желаю счастья. Прощай.
— Но, Агата, я готов все вернуть! Ну... давай поженимся! Женщины любят красивые платья. Все будет по-прежнему. Обещаю!
— Не будет, Людвиг. Прошлого не вернешь. Я не смогу тебе доверять.
— Но ты сможешь редактировать мои книги! Нас ждет успех! Слава. Деньги! Подумай об этом, Агата.
— Так вот оно что...
— Да кого ты из себя строишь? Можно подумать, ты все это время...
— Не надо, Людвиг. Пожалуйста. Прощай.
И она ушла.
Людвиг фон Лингер смотрел на худенькую женщину в забавном маленьком цилиндре, прижимающую к груди толстую, увесистую папку. Чуть сгорбившись, женщина уходила все дальше, до тех пор, пока вовсе не растаяла в снежном вихре.
Погода портилась. Снег повалил стеной, подморозило.
Фон Бикк подошел к писателю. Все это время издатель прятался неподалеку и подслушивал в надежде, что эти двое все же договорятся.
— В такую погоду, Жоззи, надо сидеть у камина, попивая что-нибудь покрепче, так-то! Пойдем домой, девочка! Что, Лингер? Упустил? Поверь моему опыту, это серьезная потеря для нас. Но, думаю, она вернется. Деньги! Деньги, мой дорогой Лингер, решают все!
* * *
— Господин барон фон Гиндельберг к его величеству!
Звонкий голос адъютанта заставил вздрогнуть. Задремал он, что ли, ожидая приема бесконечно долгие — Эрик бросил взгляд на часы — три минуты?..
Высокие белоснежные двери с позолоченной лепниной в виде цветочных гирлянд медленно распахнулись — его величество принимал канцлера в рабочем кабинете.
— Доброе утро, господин барон, — Карл улыбнулся, — искренне рад вас видеть!
Должно быть, Эрик фон Гиндельберг за год отставки начисто растерял придворную невозмутимость, потому что в ответ на эти слова короля позволил себе усмехнуться.
Карл с укором взглянул на канцлера. Такого еще не бывало!
— Прошу прощения, — поклонился тот, взяв себя в руки.
Хотя... какая ему теперь разница? Остались считаные минуты, и все будет кончено. Завтра газеты известят о том, что у него случился сердечный приступ, следствие ишемической болезни, по причине которой он и ушел в отставку. Вспомнят заслуги перед отечеством. Попросить не трогать Агату? Проследить, чтобы все у нее было благополучно? Содержание? Карл не откажет ему в последней просьбе. С другой стороны — королю наверняка тяжело далось это решение. Стоит ли унижать друга тем, что он обо всем догадался? Лучше не стоит...
— Идемте завтракать, — вздохнул король. — Нам есть о чем поговорить.
Пока они шли через анфиладу комнат, Эрик думал о том, как отвык от всего этого: бесшумные слуги, тенью сопровождающие твое появление, торжественно распахивающиеся двери, тяжелые канделябры, витые, крученые свечи, немой укор во взгляде предшественников королевской династии с потемневших от копоти портретов и вечное, до зуда назойливое присутствие посторонних...
Как хорошо, что терпеть все это осталось недолго. Любопытно, отчего Карл тянул целый год с устранением бывшего регента, а потом и канцлера? Не решался? Выжидал подходящий случай? Возможно. Его можно понять. Будь он сам на его месте — ему тоже было бы... Хотя нет. Он бы не смог. Не смог. Наверное, поэтому он не король...
Барон бросил взгляд на Карла. Как-то тот осунулся и постарел... Постарел? Мальчишке же только двадцать один? Или двадцать два...
Синяки под глазами, землистый цвет лица. Надо вызывать Фульда и разбираться...
— Мы отзавтракаем в Ореховой гостиной, не возражаете? — ворвался в поток его мыслей голос его величества. — Кофе? Мне как раз доставили изумительный купаж.
— Как вам будет угодно, — отозвался барон фон Гильденберг, а про себя с раздражением подумал: зачем весь этот пафос? К чему? Прислали бы с вечера специального человека из отряда зачистки. Он ждал. Специально запер собак на другом конце дома, чтобы не пострадали.
Белый фарфор. Крошечные кофейные чашечки. Один глоток. Ему вдруг отчаянно захотелось не почувствовать горечи. Не из-за страха, нет. Просто... Он не почувствовал. Только облегчение, что все наконец закончилось. Не будет больше невыносимо болеть сердце за нее. Вот и хорошо...
Он откинулся на спинку кресла (какое неуважение к этикету) и устало прикрыл глаза.
— Господин барон?! Эрик?!!
— Что? — отозвался недовольно барон.
— Что с вами? Вызвать придворного врача? Может, Фульда?
— Ваше величество! — не выдержал подобного лицемерия отравленный. — К чему все это, Карл? Предложили кофе. Я, как и положено верному слуге, принял. Так зачем...
— Да. Как. Вы. Смеете? — тихо проговорил король. — Вы, которого я считаю старшим братом?! Вы, которого я отпустил отдыхать, хотя...
Несмотря на то что тело ждало удушья, предсмертной агонии, а сознание — спасительной пустоты, Эрик почувствовал в голосе короля столько горечи и обиды, что неожиданно смутился.
Карл поднялся и, сгорбившись, отошел к окну. В то же мгновение артефактор понял, что если кому из присутствующих и нужен доктор, так это самому Карлу. Судя по цвету лица, тот был близок к удару.
— Ваше величество! — вскочил канцлер в отставке, забыв о том, что смертельно отравлен негорьким кофе.
— После смерти тетушки я понял, что вы близки к срыву. Я отправил вас в отставку. Временно! Прийти в себя. Успокоиться. Подлечиться. Фульд лично обещал мне не спускать с вас глаз!
— Вы можете быть им довольны, — вспомнил барон друга.
— Отлично. Я рад. Но у меня и в мыслях не было... слышите вы?!
— Карл! — Эрик сорвался на названого брата, словно на мальчишку. — Что значит, «и в мыслях не было?!» Чему я вас учил? Разве можно просто отпустить такого, как я?
— Вы просто с ума сошли с вашей идеей об устранении! — зло ответил король. — И ладно, вы бы получали удовольствие от этого! Нет! Вы мучаетесь, пытаетесь найти выход в самых безнадежных ситуациях, лишь бы только не отправлять человека на смерть. Так почему вы считаете...
Эрик только качал головой.
— Между прочим, — по-прежнему с обидой проговорил Карл, — когда вы ушли в отставку и удалились в поместье, я категорически запретил всем: и сторонникам войны с Оклером, и сторонникам мира, и военным, и приверженцам королевы — всем! Хоть как-то беспокоить вас — молчим уже про покушения. И судя по тому, что вы спокойно отдыхали, — мне это даже удалось. И что я получаю в ответ вместо благодарности? Ваше ожидание удара в спину со стороны короны? В самом деле? Я это заслужил?!
— Ваше величество...
— Я не закончил, Гильденберг! Когда мне доложили о ваших успехах в расследовании дела о «Водяной Смерти», я понадеялся, что вы...
«Всеблагие... Глупец... Что же я натворил?» — спрашивал самого себя Эрик фон Гиндельберг, вспоминая, как обошелся с Агатой накануне вечером. В висках стучало, голос короля стал вдруг гулким и далеким...
— Но дело даже не в том, что вы блестяще справились с расследованием, — продолжил его величество, нахмурившись. — Дело в том, что мне нужна ваша помощь.
— Рад служить, — прошептал, склонив голову, Эрик.
Она не простит. Никогда. Никогда не простит его. Что же он наделал...
— И вы не спросите, какого рода услуга мне от вас понадобится?
— Нет. Я просто выполню все, что в моих силах. — Барон смотрел в одну точку перед собой.
Вазочка с ореховым вареньем, любимым лакомством короля, расплывалась в сознании огромной золотистой каплей. Ядро ореха казалось больше, чем на самом деле, — словно через увеличительное стекло. Обидел... Он обидел ее...
— Хорошо. Мне нужно, чтобы вы стали регентом при малолетнем Франце.
— Что? — выдохнул барон.
— А что вас так удивляет, дорогой друг? Подумайте сами, мог бы я найти кандидатуру лучше? Вы не предадите. Сделаете все, что в ваших силах. И даже больше. Ни королева, ни Совет с подобной задачей просто не справятся.
— Погодите, ваше величество. Я не понимаю!
— Вы обещали!
— Да. Но...
— Эрик. Дело в том, что я умираю.
— Диагноз? — канцлер побледнел.
— Меня отравили. Доктор удивляется, почему я не умер на месте, а...
Но Эрик фон Гиндельберг уже не слушал. Артефактор бросился к его величеству:
— Где?! Вы сняли?! Где он?
— Что именно? — опешил от такого напора его величество.
— Кулон! Кулон, который я дал вам, уходя в отставку? Вы обещали мне, что...
— Что не сниму. Да вот. Вот же он! В чем дело?
Король расстегнул ворот. Достал цепочку, на которой висел небольшой и, в общем-то, неприметный кулон — прямоугольник чуть голубоватого, холодного металла с ярко-голубым кристаллом в верхнем правом углу. Слеза моря.
Со вздохом облегчения Эрик опустился в кресло и залпом допил кофе из чашки самого короля — еще одно немыслимое нарушение придворного этикета за сегодняшнее утро...
— Гоните в шею и придворного артефактора, и доктора, и начальника охраны, кстати! — зло и весело прохрипел канцлер. — И... прикажите подать что-нибудь... покрепче — будем праздновать!
— Что именно?!
— Наши с вами неудавшиеся смерти, конечно! — негромкий смех канцлера. — Я думал, вы хотите меня отравить. Но у вас и в мыслях не было. Меня вызвали с тем, чтобы вернуть на службу. Вы думали, что травлены. Но это невозможно! Уходя в отставку, я дал вам очень сильный артефакт. От всех существующих ядов.
— Вот... этот? — Бледный король сжал в ладони кулон.
— Именно... Есть что отметить, ваше величество!
Глава 28
Снег. Он вдруг пошел такими огромными хлопьями — ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки. Прижимая папку с рукописью к себе, Агата шла вперед, и в голове было удивительно пусто. Иногда из снежной завесы выныривали ссутуленные люди, придерживая цилиндры и отряхиваясь на ходу.
Это, наверное, продолжалось бы вечно, но впереди показалась Башня Благих. Высокая, белая, украшенная венками к празднику, она заставила наконец остановиться.
В памяти тут же всплыли детские книжки с картинками: замки, принцессы... Мама всегда говорила, что человек тогда становится взрослым, когда перестает верить в чудеса. «Будешь верить до старости — не постареешь никогда!» Мама... Она так любила этот праздник. Мама. Мамочка, что мне делать?
— О! Ооооо... Ой, ой, ой... Милая барышня, я... Ой-ой-ой!!!!
Агата даже не успела сообразить, что произошло. Мгновение — и она смотрит в небо. Начинаются сумерки. Вокруг Башни, на площади, стали зажигать фонари — красиво... Ах, как красиво! Снег наконец-то стал немного реже. Он падал медленно и величественно, а листы ее рукописи... Что? Не может быть... Как же так? Ее роман!
Она вскрикнула. Невысокий толстенький господин, что поскользнулся и сбил Агату с ног, от неожиданности закричал тоже, и они вместе, не сговариваясь, стали ползать на коленях, собирая листы разлетевшейся во все стороны рукописи.
Наконец они собрали, кажется, все.
— Простите! Ради скорого праздника, простите меня! Госпожа...
— Агата Энтин.
— Агата! Какое красивое имя! Простите меня, но тут очень скользко! Конечно, всему виною вино... Но как не пропустить стаканчик? Я знаю, плохо... Очень, очень плохо! Всеблагие Вестники хмурятся на небесах! Вы знаете, мы — ракви. Мы не пьем. И я не пью! Я просто... просто... боюсь идти домой, понимаете?
Маленький, полный человечек с лысиной и торчащими во все стороны серебристыми волосами посмотрел на нее так печально, что она и думать забыла о недавнем падении. Захотелось помочь. Поддержать.
— А что случилось?
— Катастрофа! Райа не выдержит, понимаете? Моя жена. Моя Райа! Дороже нее у меня никого нет! Она не переживет... Понимаете? У нее нервы!
— Что именно произошло, господин...
— О! Я сбил даму с ног и даже не представился? Как невежливо... Всеблагие... Я Адам. Адам Шруттель. К вашим услугам, вот... Подождите... Вот!
И он протянул ей карточку. Агата сделала несколько шагов в сторону, чтобы свет от фонаря был ближе. Надо же, как стемнело... Уже, наверное, поздно. Сколько часов она бродила по городу?
Вдруг почувствовала, что хочет есть. Болят ноги. А еще... холодно. Как же холодно. Руки дрожали от холода и усталости, свет наконец-то упал на маленький квадратик плотной, глянцевой бумаги с изображением семи звезд в правом верхнем углу: «Адам Шруттель. Владелец частного издательства „Семь Вестников"».
— Вы... издатель? «Семь Вестников». Не слышала о таком.
— Конечно, вы не слышали... Кроме господина фон Бикка тут никто ни о ком не слышал! Я принял решение. Мы закрываемся. Ни одной рукописи за три месяца! Я закупил оборудование, а уж, поверьте мне, Адам Шруттель в этом что-то понимает! А мой друг? Кирри Шлэппс? Вы знаете, кто такой Кирри? Если вы никогда не видели его картин, как объяснить вам, что такое плакать от написанного кистью неба, госпожа Агата! Красивое имя... Знаете, как назвал его «Королевский Вестник» пять лет назад? «Художник, рисующий облака». А кто писал эту статью? Вы знаете? Адам Шруттель ее писал!
— Погодите. Так у вас свое собственное издательство?
— Было, госпожа Агата, было. Ни одной рукописи за три месяца! Мы закрываемся. Райа... Она не переживет!
— А вы не могли бы прочесть мой роман?
— Роман? Вы... Это то, что мы с вами спасали?
— Да.
— Но вы...
— Я писательница. И хочу издаваться под женским псевдонимом. Я только что от Бикка. Он отказал. Я бывшая жена Людвига фон Лингера. Может быть, слышали? Остросюжетные истории агента Церга. Все это время я редактировала его тексты. Фактически писала их.
Она смотрела в маленькие, красные от выпитого вина глазки этого совершенно незнакомого ей человека, не отрываясь, чеканя каждое слово и сжимая кулаки. Неожиданно он взял ее руку и сжал в своих. Стало... тепло. Потом медленно, мягко забрал папку.
— Госпожа Агата, я прочту. Адам Шруттель что-то в этом понимает! Вы только... успокойтесь. Я чувствую, вам сделали больно. Я редко ошибаюсь в таких вещах. Я...
— Адам! Куда ты подевался, к Всеблагим?!
Подъехал кристаллический экипаж, и шумная подвыпившая компания затолкала издателя внутрь.
— Подождите! Адрес!..
— Я прочту! — только и успел крикнуть ракви.
Экипаж уехал. Она успела написать адрес на внутренней стороне папки. Свет кристаллов растаял в темноте, а пальцы все сжимали визитную карточку.
Агата огляделась. Никого. Окна Башни льют желтоватый свет. Чуть слышное пение. Наверное, поют гимны. Семь Вестников — семь гимнов. Она даже когда-то знала слова:
Иди туда, куда звезда
Укажет путь.
Нельзя отстать, нельзя свернуть,
Остановиться, отдохнуть.
Иди туда, куда звезда
Тебе укажет путь...
Это седьмой гимн. Последний. Кажется. В Башне было тепло. Свечи горели так ярко, что слепило глаза, а от растаявших на ресницах снежинок и вовсе ничего не было видно. К ней подошла женщина в белой одежде. Она не разглядела ее лица.
— Вы попали в беду? Вам некуда идти? Вы можете поесть и остаться на ночь. Башня примет, если вы действительно нуждаетесь. Предпраздничная неделя, мест не хватает... Может быть, вызвать экипаж? Госпожа, у вас есть дом? Как вас зовут?
— Агата Энтин. У меня есть дом, и есть чем расплатиться. Мне нужен экипаж. Пожалуйста. Понимаете, я просто...
— Вы не обязаны ничего объяснять, госпожа Энтин. Пойдемте, я провожу вас, и да не оставят вас Всеблагие Вестники.
* * *
«Что теперь делать? — Канцлер Великого Отторна, доверенное лицо его величества Карла стоял у окна и смотрел на хлопья падающего снега. — Всеблагие? Что?!»
Агата... Вздернутый нос на слишком бледном лице. Забавные, трогательные веснушки. Сурово поджатые губы, кулачки, спрятанные в складках юбки, сжатые до побелевших костяшек. Как она сказала тогда? «Предал. Этого довольно...»
Он оказался не лучше Лингера... И даже уверенность в том, как близко к возлюбленной опасность, сейчас уже не казалось оправданием. Имеет ли он право быть рядом, несмотря ни на что? Нет. Он не посмеет просить прощения. Тревожить ее снова.
— Не нравитесь вы мне, Гиндельберг. Такие встряски бесследно не проходят. Успокоительного? — раздался за спиной голос Фульда.
— Яду.
— Не получил от его величества Карла, не получишь и от меня. — Доктор сложил руки на груди и ухмыльнулся.
Господин барон вздохнул. Действительно. Если даже с Фульдом не вышло, придется жить дальше. А ведь он единственный, кто догадывается, каково ему сейчас. Друг называется...
Вновь вернувшись к своим обязанностям, канцлер понимал, что дел огромное количество. Удивительно, как разболтались во дворце и министерствах за этот год! Министерство внутренних дел в особенности. Полная анархия! Как бы ни хотелось в этом признаваться — Адель была права. Зато теперь, пожалуй, он знал, куда пристроить завербованных бывшей разведчицей военных. Количество должностных преступлений в министерстве не перечесть.
Неужели все эти годы порядок поддерживала его собственная железная рука, Смерть всему живому несущая? Не может быть... Что ж... Палач возвращается. Трепещите. Он исполнит свой долг, но он никогда не подойдет больше к ней. Чудищу нет места рядом с таким нежным...
— Что? — Эрик заметил, что Фульд не сводит с него пристального взгляда.
— Ничего. Но на успокоительном я настаиваю. Ты бледен, Эрик. Плохо выглядишь.
— Ерунда. Все в порядке. Как его величество? — спросил канцлер.
— Действительно, здоров, — с сомнением в голосе отозвался доктор. — Это... просто чудо! Удивительно... Прекрасная работа. Тебя можно поздравить. Без преувеличения и лишней патетики ты спас короля!
— А его пытались отравить не...
При мысли о том, что покушение может быть связано с «Водяной Смертью», канцлера бросило в жар.
— Нет, — поспешил успокоить его Фульд. — Это был другой яд.
— Как эта гадость проникла к Карлу?
— Следователь Майнц, которого мы вызвали, выяснил, что очень романтично. Во время бала два дня назад.
— Шампанское?
— Не угадали. Король танцевал с барышней, дочерью председателя совета министров, между прочим, и ее перстнем оцарапал себе палец. Эдакая досадная случайность.
— А что? Сейчас на придворных балах танцуют без перчаток?
— Почему же? — раздалось от двери. — В перчатках.
Узнав голос его величества, доктор и канцлер почтительно поклонились.
— Почему его величество выглядит больным? — недовольно посмотрел на короля господин барон.
— Во-первых, ему без устали твердят, что он безнадежен и умрет в скором времени, — ответил за Карла доктор Фульд. — Это здоровья не прибавляет. А во-вторых, его активно спасали. Чуть было не спасли.
— Личный доктор? Он действовал по велению сердца или...
— Надо выяснять, — нахмурился Карл.
— Ладно, — Эрик обвел взглядом присутствующих, — выясним. С вашего позволения, господа, я хотел бы допросить начальника охраны. У меня к нему много вопросов, особенно касательно последнего награждения деятелей культуры.
— А в чем дело? — удивился Карл. — Насколько я помню, тогда не произошло ничего из ряда вон выходящего. Все было на уровне.
— На очень высоком уровне, ваше величество. Во дворце побывала Адель-Невидимка. Счастье, что она по-настоящему предана короне.
— Вот как...
— Именно. Кстати, а что с вашей отравительницей?
Король сел, закинул ногу на ногу и нехотя поведал пикантные подробности того злополучного вечера. С тех пор как выяснилось, что его величество не умирает, цвет лица короля Карла медленно, но все же улучшался, что с удовольствием отметили и барон, и доктор.
— После танца мы удалились.
— Вот только не говорите, что вы заводите романы с незамужними дочерьми высокопоставленных особ. — Канцлер нахмурился.
— Конечно, нет. Однако... девушка была мила.
— Речь идет только о поцелуях?
Король кивнул.
— И после всего вы обнаружили, что оцарапали руку?
— Да.
— Замечательно. Где я могу поговорить с задержанной?
— Я не стал отдавать приказ.
— Почему?!
— Во-первых, ее отец... От него можно вполне ожидать бунта, если мы арестуем и осудим его дочь. Во-вторых, эта дурочка, скорее всего, была не одна. Наверняка ее подельники — такие же представители «золотой молодежи». И это...
— Это не повод не наводить порядок в стране, ваше величество! — отчеканил канцлер.
— Она была не похожа на отравительницу. Такая милая. Я уже понадеялся, что у нас может что-то получиться...
— А ее величество? — осторожно спросил господин барон.
— Я ее не люблю. Она не любит меня. Наследник у нас есть.
Король отвечал просто и... холодно. Эрик фон Гиндельберг почувствовал, что он это заслужил. За то, что в свое время настаивал на этом браке, искренне не видя ничего дурного в том, что рядом с Карлом окажется нелюбимая женщина.
Тогда он не знал, что такое любить. Это сейчас ни за какие сокровища мира он не согласится отдать свое счастье с Агатой — пусть горькое, пусть потерянное, но... счастье... С другой стороны, король, наверное, был прав. Когда Карл полюбит, это будет больно. Очень. Как ему сейчас.
— Что с вами, Гиндельберг? — Глаза короля лукаво блеснули.
Возможно, его величество прочитал мысли канцлера по выражению лица. Они знали друг друга слишком хорошо, и эта встреча должна была бы быть более теплой, но не сейчас. Не время. Сейчас не до этого. Настроение короля улучшилось — это главное.
— Пойду я беседовать с доктором... — проворчал Фульд.
— А я допрашивать начальника охраны. И мне нужен следователь Майнц. Пускай задерживают вашу «милую отравительницу». Будем разбираться.
Глава 29
— Но... Райа. Может быть, мы все-таки поедем завтра? Если ты так хочешь, мы поедем! Если ты хочешь — я издам эту рукопись, но как я буду выглядеть перед этой женщиной? Здравствуйте, я Адам Шруттель, я еще не читал, но мне понравилось?
— Вполне достаточно того, что это понравилось мне! Ты что?! До сих пор не одет, Адам?!
В небольшом уютном домике издателя еще засветло кипели страсти. Он, конечно, виноват. Пришел домой поздно. Пил вино. Плохо... Очень плохо. Вестники хмурились на небесах, но Адам Шруттель страдал!
Одеваясь, мужчина пытался пробежать глазами хоть что-нибудь из того, что принес прошлым вечером. Он плохо помнил, как вернулся. Он сразу заснул. Но Райа! Его Райа не спала, она читала всю ночь! Слог, действительно, не плохой. Легкий. Даже... изящный. Он, правда, никогда не думал о том, чтобы заниматься подобной литературой, но...
Сколько лет прошло с тех пор, как они с Райей познакомились на выставке Рида Шойхо? Худенькая, немного нескладная девочка в черных кудряшках и с блестящими глазами. Они мечтали о том, что будут издавать книги по искусству.
И вот теперь жена стояла на пороге, и ее глаза горели еще больше, чем тогда, когда они вдвоем не могли оторваться от картины Шойхо: «Небо, падающее на меня». Конечно, если Райе понравилось, то... Но как же он поедет...
— Если ты сию секунду не будешь готов, я поеду одна!
— Иду, дорогая! Уже иду...
* * *
Привычное тепло и тяжесть в ногах. Агата улыбнулась. Сейчас она проснется, запустит руки в жестковатую черную шерсть, и они с Эльзой...
— Эльза?
Низерцвейга не было. Да и не могло быть. Собаки ушли с Эриком. Эрик... Больно вспоминать собак, но еще больнее то, что за одним воспоминанием неизбежно приходит другое. И это ощущение каждое утро. Как будто Эльза по-прежнему спит с ней...
Все, хватит! Пора вставать.
Горло саднило. Агата быстро оделась. Накинула шаль. За окном шел снег. Она вспомнила ночь, пургу, холод. Желтый свет из окон Башни Благих. Как пели седьмой гимн, и...
Рукопись! Она, наверное, потеряла ее навсегда. Хотя... Можно, конечно, найти того ракви. Вот только зачем? Допустим, ей повезет и этот горе-издатель не потеряет папку по дороге. Что с того? Все равно не напечатают.
За дверью зазвенела посуда. Касс. Писательница вспомнила, как ее встретили солдаты, укрыли пледом, принесли теплое молоко. Вдруг стало стыдно. Им понравилось, а она взяла и отдала роман неизвестно кому. Лучше бы им подарила.
— Простите, но я не понимаю, что вам угодно? Госпожа Энтин еще спит. Нет, уж простите, но я не могу допустить, чтобы...
Агата вышла на лестницу и услышала, как Майер с кем-то спорил внизу. Пока она спускалась, к нему присоединился Ульрих, и вскоре, как только Касс, вытирая мокрые руки о свой белоснежный, накрахмаленный фартук обогнал ее, начался настоящий балаган! Она различала смутно знакомый мужской голос, который, кажется, бормотал сплошные извинения, и женский, куда более воинственный.
— Что здесь происходит? — громко спросила писательница, и от неожиданности все разом смолкли.
Майер, Ульрих, Касс, Адам Шруттель и...
— Вы? Вы написали вот это? Это написали вы?
Довольно милая дама в синей старомодной шляпке с вуалью прижимала к себе... ее роман! Папка удивительно подходила шляпке по цвету.
— Да. Это написала я. А в чем, собственно, дело?
А дело было в том, что ее верные слуги не хотели будить госпожу Энтин. Хозяйка ввечеру вернулись поздно и еще не завтракали... Понятно. Спасибо, конечно, но завтрак, похоже, придется отложить. А может, не стоит? Очень кушать хочется.
— Вы завтракали?
— О! Как невежливо... Мы рано. Мы столкнулись с вами вчера, и я...
— Я прекрасно помню, господин... Адам Шруттель? Издательство «Семь Вестников», если не ошибаюсь.
— О! Вы...
— Пожалуйста, проходите. Я вижу, что вы принесли рукопись. Так вы завтракали?
— Мы сразу к вам! Милая, я читала ваш роман всю ночь! Это потрясающе! Мой муж будет его издавать!
Этих слов было достаточно, чтобы Касс, Ульрих и Ганс тут же сменили гнев на милость.
С тех пор как Агата в тот злополучный вечер съела немногим больше, чем обычно, Касс готовил... Много он готовил. И вкусно. Поэтому завтракали все вместе. У четы Шруттель оказался хороший аппетит, что моментально расположило к ним повара. Агата настояла, чтобы солдаты тоже присоединились, и дело пошло.
Обсуждали ее роман. От Адама Агата узнала о том, что монополия фон Бикка в городе, оказывается, была достигнута успешным издателем не совсем честным путем. Гнев Шруттеля дошел до того, что, возбужденный, он чуть было не употребил относительно барона фон Бикка не совсем приличное слово. Одного взгляда его жены было достаточно, чтобы ракви, тут же порозовевший от стыда, осекся, однако писательница заметила в этом взгляде полную солидарность с мужем. Надо же. Она и не подозревала о том, насколько нечестную игру ведет Бикк в издательском бизнесе Отторна.
Позже речь зашла о финансировании. Писательница была готова рискнуть всем, что у нее было, но, как тут же выяснилось, не она одна. Госпожа Райа Шруттель изъявила желание выгодно (женщина выделила это слово особенно) вложить свои сбережения, однако ей пришлось отстаивать это право, поскольку Ульрих, Майер и Касс настаивали, что так же готовы предложить свои пенсии ради общего дела и это не обсуждается!
Таким образом, получалась очень даже неплохая сумма, покрывающая все расходы. Господин издатель немного успокоился, и когда он заговорил о рекламе, оформлении, бумаге и юридических вопросах, Агата тут же вспомнила фразу, которую ракви так часто повторял в тот удивительный вечер: «Адам Шруттель что-то в этом понимает!»
Завтрак плавно перетек в обед. Все так увлеклись, что опомнились лишь тогда, когда за окном уже сгустились сумерки. Обсудив детали, они расстались абсолютно счастливыми. Удивительно, но так бывает. Встретились — и сразу стали... родными.
— Госпожа Агата! Куда вы?
Ульрих, Майер и Касс... Они смотрели на нее, все трое, с немного раскрасневшимися лицами, горящими глазами. Ком подступил к горлу. Она не подведет! Она все преодолеет. Ради тех, кто не бросил в трудную минуту. Ради тех, кто ее любит.
— Я скоро вернусь. Это недолго. Мне надо... уладить кое-какие дела.
* * *
— Да как вы смеете? Мой отец...
Канцлер фон Гиндельберг шел по коридору дворца, когда, подходя к кабинету, в котором обосновался следователь Майнц, услышал высокий девичий голос.
— Вы уж определитесь, — устало проговорил следователь, — вы борец за свободу, готовый идти на смерть, отстаивая политические интересы родной страны, или избалованная дочь высокопоставленного папеньки?
Канцлер усмехнулся — тонко подмечено. Постоял еще немного и бесшумно вошел.
Майнц вытянулся по стойке смирно. Девица недовольно поджала губы.
— Перстень обнаружили? — спросил фон Гиндельберг.
— Так точно. В шкатулке. Среди других драгоценностей.
— Оригинально... И что, его даже не пытались спрятать?
— Никак нет.
— В самом деле? Что ж так, дорогая маркиза? — бросил барон задержанной. — Нам повезло, что эта зеленая с золотым отливом поросль оказалась совершенно неопытна в подобных делах. — Эту фразу канцлер пробормотал, уже обращаясь к Майнцу.
— Наша кровь прольется не просто так. Она прольется за свободу. И, напитанная ею, она придет на нашу многострадальную землю!
— О как... — Склонив голову набок и медленно сложив руки на груди, барон перевел взгляд на следователя. — Кто их так изумительно обработал?
— Отрабатываем связи.
— Мы вам ничего не расскажем! — попыталась обратить на себя внимание девушка, которую уже давно никто не слушал.
— Откуда они взяли яд?
— Все истории начинаются и заканчиваются с одного и того же, — вздохнул следователь, — где взяли яд...
— Именно. Его можно отследить?
— Я требую встречи с адвокатом, — занервничала маркиза. — Допрашивая меня в его отсутствие, вы нарушаете мои гражданские права!
Следователь и канцлер переглянулись. Оба с сожалением посмотрели на миловидную дурочку.
— Ваш отец, равно как и отцы оставшихся пяти «борцов за свободу», что принимали участие в этом нелепом заговоре, в данную минуту находится у короля. Вы об этом знаете?
В глазах маркизы блеснуло торжество.
— Понятно. Догадываетесь. А знаете, о чем все они молят сейчас его величество?
— Они требуют, — девушка выделила это слово, — чтобы нас отпустили. Немедленно!
— Ошибаетесь, — грустно улыбнулся канцлер. — Они умоляют, чтобы опала не коснулась их домов. Чтобы казнили только тех шестерых, что покусились на его величество, и сделали бы это не публично, на глазах у всех, а в камерах, не привлекая особого внимания.
— Это неправда! — послышалось у него за спиной, но канцлер уже направился к двери.
— Найдите того, кто все это затеял, — приказал он Майнцу, уже не оборачиваясь.
В дверях фон Гиндельберг столкнулся с незнакомым ему следователем. Видимо, помощником Майнца. У молодого человека глаза горели от возбуждения:
— Господин Майнц! Господин Майнц! Мы их нашли! Всех!
— Пауль! — рявкнул старший следователь. — Ты... что творишь? Приношу свои извинения, господин канцлер, — пробормотал Майнц, виновато взглянув на сжавшего зубы и слегка побледневшего канцлера. — Это мой...
— Охрана! — позвал господин барон, пока бывший стажер мучительно краснел.
Гвардейцы вошли, печатая шаг.
— Мы вернемся через несколько минут, — обратился к ним следователь Майнц, остро жалея, что во дворце нет нормальных конвойных, при которых задержанный ничего себе не сделает и никуда не исчезнет.
— Глаз не спускать! — добавил от себя канцлер, полностью разделяя опасения следователя.
Уже за дверью Майнц стал негромко отчитывать мальчишку. И совсем не за то, что стажер чуть было не сбил канцлера с ног:
— Сведения! При задержанном! Как можно?!
Они дошли до конца коридора — в остальных кабинетах допрашивали молодых людей — и зашли в пустующую комнату.
— Рассказывайте, Пауль! — приказал следователь Майнц. — Только спокойно.
— Граф проговорился! — возбужденно начал стажер, но, поймав холодный взгляд канцлера, тут же заговорил спокойно: — Молодой граф фон Лик сообщил, что он и его друзья встречались в клубе «Мечи и кубки».
— Закрытый клуб? Не слышал о таком. — Фон Гиндельберг поджал губы.
— Открылся совсем недавно.
— Кто хозяин, выясните! Распорядитесь, чтобы проверили все счета! Надо понять, с кем он связан — с Оклером или с Ганзой — те в последнее время активизировались.
— Думаете, будет след иностранных разведок?
— Уверен. Зачем нашим коллегам из-за рубежа сильный, процветающий Отторн? Правильно, незачем!
Эрик долго смотрел перед собой немигающим взглядом, так, как будто искал ответ на давно мучающий вопрос. Но вскоре, будто очнувшись, вновь повернулся к следователю и спросил:
— Как думаете, Майнц... Всех членов клуба и хозяина арестовывать сразу? Или сначала проследить?
— Если они знают об арестах, то следить бессмысленно. Успеть бы задержать до того, как границу пересекут.
— А если... — начал было стажер, но смутился и замолчал.
— Говорите, Пауль, — одобрительно кивнул барон.
— Если спугнуть и посмотреть, куда побегут?
— Действуйте, — приказал канцлер. — Использовать военных. Подключить разведку.
В коридоре послышались чьи-то шаги. Артефактор вдруг почувствовал холод. Липкий, он пробежал по позвоночнику, добрался до сердца.
— Где господин барон?
Услышав знакомый голос, барон вышел из кабинета. Предчувствие не обмануло. Канцлер посмотрел Фульду в глаза и сухо спросил:
— Кто?
— Адель. Самоубийство. Яд розовой ариньи — «нитки счастья». Смертельная доза.
— Но... Как? Она же...
— Пока не знаю. Я еще не проводил экспертизы. Жду твоего решения. Думаю, ампула была вшита под кожу. Но чтобы точно сказать, где именно, мне надо...
— Не нужно.
— Я предполагал, что ты так скажешь, поэтому ничего не предпринимал.
— Спасибо. — Эрик закрыл глаза и покачал головой.
— Не понимаю! Ты ведь договорился. И...
Барон взмахом руки приказал доктору замолчать:
— После...
Артефактор вышел из дворца и с силой вдохнул в легкие свежий ледяной воздух. На мгновение почувствовал запах ее духов. Закрыл глаза. Они попрощались. Магия, доступная лишь артефакторам.
— Прощай. Прощай и прости, я сделал все, что мог.
Холод едва коснулся щеки, отпустил сердце, вновь пробежался по позвоночнику и исчез. Теперь уже навсегда.
— Я счастлива. Не жалей...
Барон сгреб в перчатку горсть снега, хотел обтереть лицо, но так и застыл, сжимая мокрую ледышку в кулаке. Неизвестно, сколько бы он так простоял, если бы не услышал:
— Господин канцлер!
— В чем дело?
— Господин канцлер! Куда прикажете? — Молодой парень не сводил с него требовательного взгляда.
Знакомая многоугольная фуражка положенного по статусу сопровождения. Только этого не хватало!
Куда он прикажет? А никуда! Некуда ему деваться. Наверное, нормальный человек в его состоянии пошел бы и напился. Может быть, подрался. Но в его случае это совершенно бесполезно. Драться он не сможет — убьет. Пить тоже не сможет. Он бы сел в собственный мобиль — почувствовать кристаллы, выжать максимум по ночной дороге, но увы! У бедного канцлера, похоже, нет права даже на это.
Он с грустью посмотрел на шофера, с поклоном распахнувшего перед ним дверцу служебного мобиля. Тяжело вздохнул. Сел. Откинулся на спинку:
— В фамильный особняк фон Гиндельбергов.
А что? Самое место — в склепе. Холодном, неуютном, с тенью вечно недовольного отца, что до сих пор бродит по полутемным коридорам. Мама... Хорошо, что она вырвалась оттуда. На свободу. Вслед за ней упорхнула и Невидимка. А чем он, собственно, хуже? Жаль, лаборатория осталась в его доме. Надо было приказать ехать туда. Может, еще не поздно?
— Прибыли, господин канцлер!
Он вздрогнул и очнулся. Вышел, отпустил машину. Холод тут же проник под плащ. Брррр...
Особняк встретил хозяина кромешной тьмой. Что за... Всеблагие! Барон споткнулся на неосвещенном крыльце и чуть не упал, так как входная дверь, за которую он схватился, была почему-то открыта...
Свет в доме так и не зажегся. Канцлер вытащил тонкую металлическую пластину, прошептав одними губами:
— Свет!
Несколько кристаллов отделились от плоской крышки и поплыли вверх, мгновенно осветив все пространство вокруг. Эрик подумал о том, что надо, наверное, вызывать подмогу, но тут же вновь обо что-то споткнулся. Что это? Присмотрелся. Наклонился. И поднял...
Свой собственный ботинок Вернее, то, что от него осталось. Парадный придворный мундир обнаружился тут же, на полу. Рядом — лента с орденом. И все это было...
— Эльза!!! Грон!!! Вы что себе позволяете?!!!
Канцлер был вне себя, но ответа так и не дождался. Тишина.
Слуги куда-то испарились. Интересно... Их тоже загрызли?
Хозяин отправился в глубь дома, с каждым шагом обнаруживая все новые и новые следы погрома. Разбитую драгоценную вазу из Чи-джо-ида. Снесенный со стены портрет его прадедушки. Обглоданный стул. Нет, это не низерцвейги... Это... Звери какие-то!
— Ну, погодите! Бунтари! — злился барон. — Немыслимо просто! Они такого в детстве не делали! Никогда не делали!
Канцлер замер на пороге гостиной. Эльза и Грон с самым невинным видом подняли на него глаза, вильнули хвостами. И вернулись к своему занятию: охранять главное сокровище. В кресле около почти погасшего камина спала Агата.
Эрик настолько не ожидал ее увидеть, что просто застыл. Мелькнула мысль, что она, наверное, замерзла — особняк нежилой, холодно.
«Холодно, холодно! Хорошая мысль — разжечь камин. Ну чего встал? Действуй!» — Эльза негромко рыкнула.
Барон со вздохом подошел к камину, присел на корточки и бросил укоризненный взгляд на Грона: «Ну... ладно Эльза. Женская солидарность и все такое. Но ты?! Ты?!»
Низерцвейг завилял хвостом: «Прости... Знаешь, сам не заметил, как втянулся!»
В полной тишине неожиданно громко звякнула кочерга. И... Агата проснулась.
— Наконец-то! — воинственно вскочила она с кресла. — Я вас ждала!
Он не мог на нее наглядеться. Глаз не мог оторвать. Так... соскучился. Клетчатое платье. То, которое он ей купил еще тогда.
— Я пришла сказать, что все поняла. Этот... мерзкий монолог про содержанку вы придумали нарочно! Но мне не нужны объяснения. Что бы ни подвигло вас на подобный отчаянный шаг, господин барон, ему нет оправдания в моих глазах. Это не вы меня бросили. Это я вас бросаю!
Она вздернула подбородок. И пошла прочь. А он смотрел ей вслед, думая о том, сколько способно не биться человеческое сердце? Надо будет спросить у Фульда. Его молчит. Затихло...
Возле самой двери женщина вдруг обернулась:
— Ах да. Еще. Выпустите слуг. Мы с Эльзой и Гроном заперли их в кладовке.
— Зачем? — отмер господин канцлер.
Сердце вспомнило, что надо идти, и понеслось догонять упущенное с такой силой, что пришлось прижаться спиной к каминной полке.
— Они меня не пускали. Уверяли, что вы не принимаете. И что женщине без сопровождения к вам нельзя!
— Вам — можно. — Он устало улыбнулся.
Она смотрела на него и с ужасом чувствовала, как ее злость куда-то уходит, как неотвратимо тает решимость высказать все в глаза... Глаза. В его глазах было столько любви к ней, и это было так явно, что она совсем запуталась. Совершенно не понимала, что ей делать. А еще почему-то по щекам катились слезы, что ну совершенно не входило в первоначальные планы...
— Я вас не прощу!
— Не надо. Просто... не уходи.
— Зачем? Еще не все сказали?
— Я думал, меня убьют. Но оказалось, в этом нет необходимости. Все очень просто. Я умер раньше. В тот самый момент, когда ушел от тебя. Это очень удобно — живой мертвец на службе короля.
— Что ж... Рада служить короне.
Скажите, пожалуйста! Короне она рада служить... Ни больше ни меньше. Конечно, он ее обидел. Но она пришла. В том самом платье. И... плачет. А женщина не должна плакать. Его женщина не будет плакать из-за него. Никогда. Все — хватит! Он подхватил ее на руки и понес наверх.
— Отпустите меня! — Она вскрикнула, но плакать от неожиданности перестала. — Что... что вы делаете?
— Кольцо.
— Какое кольцо?
— То самое, что я собирался подарить перед тем, как мне вручили это проклятое письмо из дворца.
— Я не собираюсь принимать никакого кольца!
— Значит, буду уговаривать...
— И я... Да пусти же! Все равно я тебя не прощу!
— Значит, буду вымаливать прощение до тех пор, пока ты меня не простишь.
— Что? Ты виноват! Пусти! Такое обращение просто недопустимо!
— Согласен.
Низерцвейги улыбались, слушая удаляющиеся голоса. Когда все стихло, Грон растянулся у пылающего камина и посмотрел в глаза Эльзе:
«Дорогая... Тебе не кажется, что с разгромом дома мы все же немного погорячились?»
«Так ему и надо! Думать, что в беде, — и оставить нас дома! И потом... было весело! Разве нет? Тебе понравилось, не отпирайся! Да и не так уж он сильно и расстроился».
«Это он еще кабинета не видел...» — вздохнул Грон.
«А кольцо в кабинете?! Об этом мы как-то не подумали... Но все равно. Им сейчас не до этого. А уж потом, когда он узнает...» — Эльза мечтательно прикрыла глаза.
«Узнает что?!»
«Не догадываешься? Совсем-совсем?» — Эльза склонила голову набок.
«Эльза! Ненавижу, когда ты так делаешь... Что за загадки?!» — нахмурился Грон.
«Все мужчины одинаковы, что люди, что собаки... Агата. У нее изменился запах. Неужели не учуял?»
«О! Потомство... Это прекрасная новость!» — Грон завилял хвостом.
«Вдвойне».
«В смысле? Что значит „вдвойне"?»
«Это значит, что я тоже беременна, тупица! — последнюю фразу Эльза сказала лишь самой себе. — Промолчу. Зачем портить такой чудесный вечер? Мужчины все одинаковы. Что люди. Что собаки. Не очень умные, требующие постоянного контроля, ухода, заботы, ласки и внимания. Вопрос — что делать, когда появятся еще и дети?!»