Кайфэн. Записки о необычайном

Всё ещё стояла глухая ночь — поистине самый тёмный час перед рассветом.

Следуя друг за другом, Дуаньму Цуй с Чжань Чжао осторожно обошли непогребённые тела и поднялись на башню городской стены Сюаньпина.

Если выглянуть в амбразуру, вдалеке можно было увидеть множество огней, а внимательно прислушавшись, разобрать неясный гул голосов.

Пан-тайши и правда был верен своему долгу — понимая, что Сюаньпин заражён, не решался войти в город, но караул за его стенами не ослаблял.

— Не знаю, как выглядит Подземный мир. — Дуаньму Цуй сделала глубокий вдох и, поразмыслив, совершила поклон со сложенными ладонями. — Матушка Нюйва, если во сне слышишь меня, даруй мне благословение.

— Почему во сне? — улыбнулся Чжань Чжао. — Матушка Нюйва тоже заснула, как бессмертные Инчжоу?

— Этого ты не знаешь, — с чувством собственного превосходства ответила Дуаньму Цуй. — Когда говорят, что волны Янцзы накатывают друг на друга, подразумевают, что новое поколение сменяет старое. Так и небожители-первопредки, подобные матушке Нюйва, верховному владыке Фуси, давно ушли от мира.

Ушли от мира? Он и правда не совсем понимал.

— Всё равно что школа в цзянху. — С тех пор, как Чжань Чжао подсказал ей притвориться героиней из цзянху, чтобы одурачить хозяина Ли, Дуаньму Цуй вела себя как бывалый мастер боевых искусств. — Глава из старшего поколения передаёт власть главе из нового поколения, а когда новый глава состарится, уступает место следующему, иначе какой смысл одному сохранять главенство — рано или поздно надоест. Вдобавок, если не уступишь место, ученики не получат возможности блеснуть талантами и не обретут счастье.

— Как в древности отрекались от престола? — начал понимать Чжань Чжао.

Девушка кивнула, но потом снова покачала головой.

— Отчасти похоже, но не совсем. Полагаю, им самим надоело быть бессмертными, прожив несметные годы, они уже не могли придумать ничего нового и решили махнуть на всё рукой и заснуть. Так или иначе небо и земля уже были сотворены, а остальное последующие поколения могли сами отшлифовать, как захочется.

— Небо и земля не обладают человеколюбием и предоставляют всем существам возможность жить собственной жизнью(1). Оказывается, это в самом деле правда. — Чжань Чжао слегка улыбнулся. — Но бессмертие тоже может надоесть?

— Тебе, разумеется, не понять всех тягот бессмертных, — закатила глаза Дуаньму Цуй. — Поначалу ещё всё кажется новым, можно летать по воздуху, бегать по воде, но, Чжань Чжао, я ведь не повредилась рассудком, кто станет каждый день без конца носиться туда-сюда по небу? Прежде чем стать бессмертной, я считала, что лучше жизни и не придумаешь — получаешь всё, что захочешь, добиваешься всего, о чём мечтаешь, но на самом деле, пожив такой жизнью, поняла, что так совсем не интересно. Матушка Нюйва и остальные божества прожили десятки тысяч лет, неудивительно, что им всё надоело.

— И поэтому они один за другим заснули? — Если хорошенько подумать, это ведь логично — раз новое поколение бессмертных уже возмужало, можно уступить дорогу последователям и уйти на покой. — Где же они спят?

Дуаньму Цуй с лукавой улыбкой изобразила руками большой круг.

— Мир велик, и мне не известно, где они спят. Говорят, матушка Нюйва обратилась лазурным камнем и крепко заснула среди бескрайних гор, а Фуси превратился в огромное дерево на дне глубокого моря, чья крона простирается далеко-далеко, и бесчисленные рыбы и креветки снуют меж его ветвей... Не волнуйся, они не проснутся — никакой шум их не разбудит.

— Если очень долго спать, разве не проснёшься сам?

— С тех пор никто не слышал, чтобы они просыпались... — помедлив, нерешительно ответила Дуаньму Цуй. — Если и просыпались, возможно, просто перевернулись на другой бок и снова заснули.

— И не наскучило им так долго спать? — спросил он, пряча улыбку.

— С чего бы? — серьёзно ответила девушка. — Глубокий сон накрепко запечатал их пять органов чувств, отсёк семь эмоций и шесть страстей, они ничего не чувствуют, ничего не ощущают, даже если им правда скучно — они этого и не заметят... К тому же, теперь всё больше бессмертных погружаются в сон, неужели ты не заметил, что почти обо всех вознесениях на небеса и проявлениях чудесного во времена династий Хань и Цзинь ходили рассказы из уст в уста, во времена Тан их стало гораздо меньше, а после воцарения Великой Сун о них и вовсе практически не слышно?

И правда, так и было.

Нечего и упоминать истории о бессмертных из древних времён. Во времена династии Цинь Сюй Фу увёл за собой триста непорочных юношей и девушек за море на поиски священных гор, что так и не вернулись. В «Тайном жизнеописании» о годах ханьского У-ди говорится: «На шестой год правления Юаньфэна в четвёртом лунном месяце у дворца Принятия славы император У-ди повстречал Сиванму». Во времена правления Тан в народе широко распространилась легенда, как император Сюань-цзун в полночь поднялся по стремянке в лунные чертоги. Похоже, тогда могущественные правители и бессмертные небожители были не разлей вода, но вот уже более сотни лет слышно лишь о дворцовых тайнах — о тени от огня свечи и стуке топора(2), да о том, как наследного принца подменили кошкой(3) — как будто ничего, касающегося царства небесного. Неужели и правда, как сказала Дуаньму Цуй, потому что «всё больше бессмертных погружается в сон»?

Чжань Чжао не слишком разбирался в вознесении на небеса и совершенствовании, поэтому лишь улыбнулся и хотел что-то сказать, как она добавила:

— Как думаешь, Чжань Чжао, какую форму мне принять, когда придёт мой черёд заснуть?

Он прекрасно понимал, что если уж Дуаньму Цуй начала задавать подобные вопросы, то неизбежно станет болтать, что взбредёт в голову, без конца и края, и хотел было сменить тему, но она уже принялась с воодушевлением строить планы.

— Почему бы мне не отыскать тебя? К тому времени тебя уже не станет, давай я обращусь каменной статуей и буду охранять твою могилу?

Если бы кто-то другой начал свою речь со слов «тебя уже не станет», а закончил «охранять твою могилу», то Чжань Чжао, несмотря на добрый нрав, мог разозлиться, но судя по тому, как Дуаньму Цуй говорила, и принимая во внимание её характер, он понимал, что она, безусловно, не имела злого умысла, так что и придраться к ней никак невозможно, оставалось лишь с горькой усмешкой покачать головой.

— Не смею затруднять бессмертную Дуаньму.

— Какие тут трудности? Спать можно везде, — ничуть не утратила задора девушка. — А может, я обращусь зелёной сосной над твоей могилой?

— Не стоит, — вежливо отказался Чжань Чжао, — боюсь, если на моей маленькой могиле из ниоткуда вдруг вырастет такая большая сосна, люди побоятся её навещать.

— Вот заладил, всё-таки я тебе не нравлюсь, — уставилась на него Дуаньму Цуй. — А к чужим я не пойду, даже если будут уговаривать.

Да кто будет тебя уговаривать...

Вздохнув, он решил пойти ей навстречу.

— Лучше обратись обычными цветами и травами.

В конце концов, неизвестные дикие цветы не будут так уж выделяться на могильном холме.

Дуаньму Цуй явно так не думала.

— Цветами и травами... Как насчёт... пионов?

— Дуаньму. — Чжань Чжао хотелось как можно скорее завершить этот странный, нелепый, немыслимый спор. — Если среди бурьяна на могиле вырастет твой пион несравненной красоты, люди подумают, что я под землёй превратился в духа. Стоит какому-нибудь любителю совать нос не в своё дело настоять на раскопке, и мне не будет покоя... Так что оставайся бессмертной, а где заснуть непробудным сном обдумаешь потом.

Дуаньму Цуй фыркнула, но кто знает, прислушалась или нет.

К счастью, вскоре её внимание привлекло кое-что другое.

— Чжань Чжао, — вздрогнула она, словно испугавшись чего-то, и вдруг заговорила совсем тихо. — Рассвет... настал.

На его взгляд сейчас оставалась столь же плотной, как была за мгновения до этого момента, никаких изменений не произошло. В этот миг он вдруг позавидовал Дуаньму Цуй: бессмертные и правда превосходят простых людей, по крайней мере, зрение у них гораздо лучше.

Однако он лишь подумал об этом, но не стал ничего говорить: во-первых, не хотел поощрять её заносчивость и высокомерие, во-вторых, опасался, как бы не заронить в её голову какие-нибудь дурацкие идеи — он не вынесет, если она каждый день будет всяческими намёками заставлять его ступить на путь бессмертия.

Дуаньму Цуй, само собой, не догадывалась, какие мысли бродят у него в голове — она неподвижно стояла с закрытыми глазами, читая про себя заклинание, и вскоре с торжественным видом вытянула вперёд руку. Чжань Чжао понимал, что она сосредоточена на волшебстве, и погрузился в благоговейное молчание.

Немного погодя из-за густых облаков на востоке неожиданно пробилось пятнышко света. Совсем крошечное, светило оно необычайно ярко, и, глядя на него, Чжань Чжао почувствовал, как глаза обожгло болью, а всё вокруг стало расплываться.

— Чжань Чжао, закрой глаза! — торопливо велела Дуаньму Цуй.

Он послушался, но даже так под веками пульсировало от боли, порыв холодного ветра заставил его задохнуться, земля будто уходила из-под ног, по щекам потекли слёзы. Пока он пытался восстановить дыхание, Дуаньму Цуй притянула его к себе.

— Чжань Чжао, наклони голову немного, — ласково попросила она.

Он нечленораздельно отозвался, опираясь на неё, опустил голову и вдруг ощутил на веках прохладу — она накрыла его глаза своей рукой.

И тогда жжение прекратилось, смытое прохладной, словно несущей утешение, безмятежной силой.

— Мне лучше, — успокоившись, произнёс Чжань Чжао.

— Прости, это я виновата, — извинилась Дуаньму Цуй. — Совсем забыла, что момента появления зари твои глаза не вынесут... Пока дай им отдохнуть, можешь открыть немного погодя.

Неосознанно кивнув, Чжань Чжао подбородком задел тонкие волосы надо лбом Дуаньму Цуй, и сердце его затрепетало при мысли, что она стоит так близко. Он не смел наклонить голову ниже — но отчего-то в этот миг всей душой не желал отстраняться и предпочёл замереть в неудобной и неловкой позе.

Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем Дуаньму Цуй убрала руку и прошептала:

— Чжань Чжао, смотри.

Её голос был тихим, но полным восторга. Раскрыв глаза, он увидел, что она слегка приподняла левую руку — рукав соскользнул, обнажив белоснежное, точно яшма, запястье, а в цуне над её ладонью парил в воздухе сгусток мягкого молочно-зелёного света размером с вышитый шар. При ближайшем рассмотрении оказалось, что сияние исходит не от всего шара, а лишь от сердцевины — величиной не больше куриного яйца — представляющей собой мириады мельчайших, точно игольные острия, светящихся точек. Они то ярко сверкали, словно драгоценные камни, то мягко переливались, подобно текущей воде. Заворожённо застыв на месте, Чжань Чжао даже дышать стал тише, боясь потревожить представших перед ним заспанных духов рассвета.

Глаза Дуаньму Цуй светились нежностью, голос смягчился.

— Смотри, они тоже хотят спать, когда раскрывают глаза, свет становится ярче, закрывают — слабее. Красный ворон ещё мог подремать подольше в солнечной колеснице богини Сихэ, но им того не было дозволено. Словно в тумане, им приходилось, толкаясь, отправляться в путь, озаряя дорогу солнечной колеснице. Неизвестно, куда без них заехала бы Сихэ — быть может, нырнула бы в море. И тогда Хань Юй не смог бы написать строки «Взмывает из пучины моря ворон золотой, пронзая киноварью толщу синих облаков(4)».

Слова «раскрывают глаза» показались ему уму непостижимыми: световые точки не больше кончика иголки или пшеничной ости, и стоит лишь моргнуть глазом, превращаются в сплошное белое пятно, где уж там разглядеть черты лица? При мысли об этом в его сердце зародилось новое восхищение и тепло, неожиданно он ощутил, что красоту и гармонию всего в мире поистине невозможно описать.

Затем он вдруг вспомнил кое о чём.

— Как скажется на мире людей то, что ты забрала рассвет?

— Никак особенно, — хихикнула Дуаньму Цуй. — Восход солнца задержится на большой час, и этот день просто будет короче.

— И никто не заметит?

— Не заметит, — лукаво улыбнулась она. — Чжань Чжао, разве ты не понял, что изменилось в этот миг?

— Изменилось? — поколебавшись, он скользнул взглядом вокруг и слегка нахмурился. — По сравнению с мгновением прежде, перестал дуть ветер.

— А ещё?

— А ещё, похоже... пропали звуки.

— А ещё?

Чжань Чжао явно не ожидал, что окажется столько «а ещё?», поразмыслив, не смог ничего придумать и уже собирался беспомощно развести руками, как краем глаза неожиданно заметил костры военного лагеря за стенами Сюаньпина, и по спине его пробежал холодок.

Неважно, днём или в ночное время пламени костров полагается трепетать, а не быть застывшими в безмолвии жуткими сгустками света, как сейчас.

— Похоже, ты догадался, — проследив за его взглядом, отметила Дуаньму Цуй. — Невероятно, правда? Как только я забрала рассвет, всё в мире застыло в неподвижности, даже неустанно пляшущие огни замерли во мгновении, не говоря уже о людях или растениях. «Изумрудные воды обратились в нефрит, жемчугами повисли капли дождя» — эти слова сейчас подходят как нельзя лучше.

«Изумрудные воды обратились в нефрит, жемчугами повисли капли дождя»?

И правда, коль уж «всё в мире застыло в неподвижности», то удивительно ли, что прежде непрестанно бегущие воды обратились зелёным нефритом, а падающие с неба капли дождя сгустились повисшими жемчужинами? Если развернуть мысль, облетающие лепестки больше не разлетались, и опавшие листья не падали.

— Кто-нибудь может почувствовать?

— Нет, — покачала головой Дуаньму Цуй. — Все люди потеряли этот большой час. Они смежили веки ещё в час тигра, а поднимут головы в час зайца, им всего лишь покажется, что сегодняшний день пролетел на удивление быстро, но никто не догадается, что часть была отнята.

— На большой час и появится Подземный мир?

— Да, надеюсь только, что за это время мне удастся закончить все дела.

— Что произойдёт, если ты не успеешь?

Дуаньму Цуй слегка вздрогнула всем телом и, помедлив, негромко проговорила:

— Если не успею справиться со всем или не вернусь вовремя, по всей вероятности... исчезну вместе с Подземным миром.

У Чжань Чжао сжалось сердце.

— Раз так, я иду с тобой, — вырвалось у него.

— Ты не пойдёшь! — помрачнев, на редкость сурово возразила она. — Чжань Чжао, тебе нельзя спускаться в Подземный мир. Ты вообще не должен был даже провожать меня. Тебе лучше оставаться подальше и не приближаться к Подземному миру ни на шаг. Если через большой час я появлюсь, вернёмся вместе. Если нет, уходи без меня.

Опустив глаза, он усмехнулся и бесстрастно проговорил:

— Сам разберусь, как мне поступать.

От его спокойствия и прямоты Дуаньму Цуй невольно заподозрила неладное.

— Ты не должен вмешиваться в мои дела, — добавила она.

Подняв голову, Чжань Чжао с улыбкой встретил её взгляд и невозмутимо ответил одним словом.

— Хорошо.

Невесть отчего, чем спокойнее он казался, тем больший страх охватывал Дуаньму Цуй. Нахмурившись, она придумала план и прикусила губу.

— И я сама разберусь, как мне поступать, — отчеканила она.

Ещё не договорив, неожиданно отступила на шаг назад, холодно сверкнув глазами. Чжань Чжао не успел опомниться, как вокруг зазвенел металл, а когда протянул руку вперёд, и правда наткнулся на невидимую стену, попытался с другой стороны — с тем же результатом.

Начертив на земле круг, Дуаньму Цуй заперла его внутри барьера.

— Дуаньму, зачем ты это сделала? — встревожился он.

Приблизившись, она легонько погладила барьер и очаровательно улыбнулась.

— Так-то лучше. Подземный мир крайне опасен, никогда не знаешь, что может произойти за это время. Если будешь разгуливать по нему, наткнёшься на демонов и монстров, как тут не волноваться?

Чжань Чжао усилием воли заставил себя сохранять спокойствие.

— Убери барьер, я буду ждать тебя здесь и не войду в Подземный мир без разрешения.

— Слишком поздно, — покачала головой девушка. — Сколько раз я тебе говорила не влезать в дела, которые тебе не по силам, хоть раз ты меня послушался? Если бы твои прежние действия не вызывали у меня беспокойства, я и не поступила так.

Чжань Чжао горько усмехнулся — он и правда «запятнал себя преступлениями», и неудивительно, что она напомнила ему об этом. «Не войду в Подземный мир без разрешения?» Да он сам не верил этим словам.

Видя, что ему нечего сказать, Дуаньму Цуй, помедлив, добавила:

— Я сделала это не только, чтобы удержать тебя, в общем... смирно жди здесь, никакая нечистая сила тебя не тронет. Через большой час Подземный мир исчезнет, и барьер тоже сам откроется.

Хотя её голос звучал мягко, но взгляд, горящий решимостью, не оставлял сомнений. Понимая, что её не переупрямить, Чжань Чжао оставалось лишь хранить молчание.

Дуаньму Цуй тоже больше ничего не сказала ему, а прочитала заклинание, и вскоре шарик молочно-зелёного света медленно взлетел с её ладони, постепенно поднимаясь всё выше. Не удержавшись, Чжань Чжао поднял голову и проследил взглядом за лучами рассвета.

— Когда рассвет достигнет зенита, должен появиться Подземный мир, — пробормотала она.

К этому моменту у Чжань Чжао больше не находилось слов.

— Будь осторожнее, — помолчав, попросил он.

Сначала Дуаньму Цуй ещё снедала тревога из страха, что он будет недоволен из-за заклятия-барьера, теперь же услышала в его словах не упрёк, а, скорее, заботу, и ей сразу стало спокойнее. Она обернулась к нему.

— Не волнуйся, разумеется, я...

На полуслове её вдруг охватило дурное предчувствие. Подобно тоненькой молнии, оно пронзило её разум — мимолётно, всего на мгновение, оставив лишь крохотные, исключительно острые искры хвоста, проникающие ещё глубже. Затем, словно в подтверждение её предчувствия, всё, что прежде было видно, моментально окутала кромешная тьма.

Ощущение...

Будто идёшь по замкнутому тоннелю, проложенному в горном склоне, и ему не видно конца, над головой покачиваются тусклые походные фонари, звук шагов разносится в пустоте, где-то далеко влага медленно просачивается сквозь бурые скальные стены и, образуя мелкие капли, собирается в углублениях, постепенно становясь крупнее и заполняя впадины, пока они не сравняются с краями, и наконец...

Кап-кап, упала капля на сжавшееся от страха сердце, разбившись на мелкие брызги, скатившиеся по его тёплым стенкам. Торопливо оглядываешься — фонари над головой гаснут один за другим, стремительно подступает клубящаяся мгла, и вот уже, кроме тьмы, во взгляде отражается... только тьма.

Дуаньму Цуй оказалась в кошмарном сне.

Её зрачки расширились, свет в глазах померк, горло будто чем-то сдавило, не давая дышать.

Неопределённое время спустя, в уши ей полился невыносимый гомон, громыхание экипажей, гул человеческих голосов, и даже гром гонгов и барабанов, звон ударяющихся друг о друга котлов и тарелок — всё, что только можно было вообразить. Дуаньму Цуй казалось, что её голова вот-вот лопнет от нестерпимой боли. И вдруг сквозь тысячи смешанных звуков до неё донёсся голос Чжань Чжао, словно из бесконечно далёкого места.

— Дуаньму, Дуаньму, — встревоженно звал он её.

Этот голос наконец вернул её с края пропасти, за которой она потеряла бы шесть душ(5) и где рассеялся бы её изначальный дух.

Ясность сознания капля за каплей вернулась к ней, затем всё тело пробило дрожью, из горла вырвался тихий стон, колени подогнулись, и, обливаясь холодным потом, Дуаньму Цуй, держась за барьер, мягко осела на землю.

Звук был совсем тихий, но Чжань Чжао остановился в тот же миг. Только что опустилась завеса тьмы, ни на расстоянии вытянутой руки, ни прямо перед глазами не видно ни зги. Он извлёк Цзюйцюэ, но не увидел, как блестит клинок, а когда услышал, как упала Дуаньму Цуй, его душу словно объяло пламенем, он заметался по кругу, торопливо стуча по барьеру, не переставая звать её, уже внутренне похолодев, и от звука её голоса едва не сошёл с ума от радости.

Внимательно прислушавшись, он определил, что дыхание Дуаньму Цуй доносится справа и сзади, на ощупь повернулся в ту сторону и медленно наклонился.

— Дуаньму, это ты? — неуверенно спросил он.

Её дыхание ещё не выровнялось, так что она обессиленно стукнула пару раз по внешней стороне барьера и тихо отозвалась.

Её отклик вернул сердце Чжань Чжао на место, ноги его подогнулись, опираясь на барьер, он медленно сполз на землю и только тогда обнаружил, что грудь стиснуло болью, по спине пробежал мороз, а нательное белье вымокло от пота.

Какое-то время они оба молчали, прислонившись спинами к барьеру, вымотанные до предела.

Чжань Чжао первым нарушил молчание.

— Дуаньму, ты не слышала никаких... звуков?

Она не ответила, но бессознательно села прямо. Порыв холодного ветра донёс до неё слабый запах крови.

Холодный ветер...

Ветер?

Только что она говорила, что всё в мире смертных застыло в неподвижности, а раз так, ветра быть не должно.

И если он есть...

Неужели она уже в Подземном мире?

Спина Дуаньму Цуй постепенно напряглась. Когда человек не способен видеть глазами, слух как будто становится необыкновенно острым. Откуда-то, неясно, далеко или близко, доносился едва слышный и странный звук, похожий на зловещий шёпоток. Что ещё хуже, она сумела распознать, что этот звук приближается к ним, ни быстро, ни медленно, но словно постепенно опускающаяся гиря давит на натянутую струну.

Широко распахнув глаза, Дуаньму Цуй безрезультатно огляделась вокруг.

Благодаря популяризации современной науки, нам всем известно, что мы видим предметы, поскольку они отражают свет.

Поэтому Дуаньму Цуй ничего не видела, и в глазах её отражалась одна лишь тьма.

— Дуаньму? — Чжань Чжао уже понял, что что-то не так.

— Подожди, — взяв себя в руки, прошептала она, — я зажгу огонь.

Затем послышался шорох материи, и Чжань Чжао, пусть и не видел, но догадался, что она читает заклинание.

Кто мог представить, что свет так и не загорится.

Более того, даже шуршание одежды затихло.

Едва успокоившееся сердце Чжань Чжао снова зашлось в тревоге.

Он чувствовал, что вот-вот потеряет терпение — запертый в замкнутом пространстве, вынужденный действовать на ощупь, точно слепец, и до Дуаньму Цуй рукой подать, но в то же время она будто на другом краю света. А самое раздражающее, что она, похоже, совершенно не понимала его беспокойства и неожиданно надолго умолкла, словно желая довести его до скоропостижной кончины.

При этой мысли он ощутил, как усилилась давящая боль в груди, неосознанно прижал руку к сердцу и случайно задел пояс локтем.

Неожиданно ему пришла в голову мысль: вручая ему этот пояс, изготовленный на заказ, Гунсунь Цэ говорил, что в подкладке есть «вещи, способные спасти жизнь». Может... внутри найдётся запал?

Без промедления он развязал потайные застёжки пояса и стал перебирать предметы в подкладке. Сначала в руках оказались два «золотых семечка», он отбросил их и вытащил крохотный свёрток из тутовой бумаги — похоже, лекарственные порошки от отравления и для лечения ран, тоже отложил в сторону, и наконец коснулся ладонью шершавого цилиндра — словно камень с души свалился. Он испытал почти благоговение перед господином Гунсунем, оставшимся далеко в тереме Собрания гостей.

По правде сказать, то была случайность и совпадение. Из плательной палаты доставили новую одежду, кто-то из управы Кайфэна обмолвился, что она для гвардейца Чжаня, и молоденькая вышивальщица, которую он никогда не встречал, очень обеспокоилась, что вся официальная и повседневная форма такого простого фасона, никакими узорами не расшить, потому вложила душу в пояс — материал взяла, естественно, лучшего качества, проложила тончайшие стежки, густо покрыла вышивкой, и простой пояс стал толще и шире, но сделан был со всем мастерством и старанием. Чжан Лун и Чжао Ху ещё подтрунивали над ним, что с таким поясом летом потница замучает, а вот зимой как раз пригодится — и громоздко не будет выглядеть, и от ветра защитит, а то и жизнь спасти может, частично защитив от клинка.

Их шутки привлекли внимание Гунсунь Цэ. Он долго крутил пояс в руках и наконец, вдохновлённый фразой «может спасти жизнь», радостно унёс его к себе. А на следующий день вернул, заменив инкрустацию яшмой по центру на потайную застёжку. «Гвардеец Чжань, — с гордостью сказал тогда учёный, — внутри есть дополнительный слой, я положил туда несколько нужных вещей, которые при необходимости могут спасти тебе жизнь».

В то время дополнительные карманы в поясах были не редкость. Чжань Чжао с улыбкой принял его и, небрежно ощупав, обнаружил «золотые семечки», подумал, что деньги, безусловно, вещь необходимая, и не принял всерьёз. Тогда как раз стояло знойное лето, и носить такой пояс было неудобно, так что он, разумеется, убрал его на верхнюю полку. А прошлой зимой, с наступлением холодов, снова вытащил и никак не ожидал, что сегодня он пригодится.

Запал вспыхнул, залив всё вокруг на чжан с чем-то тусклым светом. Едва Чжань Чжао увидел, что Дуаньму Цуй, опустив голову, стоит перед барьером, на сердце у него полегчало, хотя в голосе прозвучали нотки раздражения.

— Ты же здесь, почему молчала?

Дуаньму Цуй долго не шевелилась, словно превратилась в деревянную статую.

Наконец она подняла голову — лицо мертвенно побелело, даже губы приобрели сероватый оттенок.

Она долго шевелила губами, пока не позвала его.

— Чжань Чжао.

Будь у голосов был цвет, то её в этот миг стал бы прозрачным, невесомым, словно готовым рассеяться от малейшего дуновения ветерка, однако каждое слово отдавалось эхом в его барабанных перепонках.

— Мои заклинания не действуют.

Чжань Чжао не сразу понял, как ему переварить слова Дуаньму Цуй.

Иначе говоря, он не поверил им.

Обычно она обожала шутить, но эта шутка казалась ни капли не смешной.

Чжань Чжао с трудом сглотнул ком в горле и вдруг почувствовал, что губы ужасно пересохли.

Дуаньму Цуй смотрела на него широко распахнутыми глазами.

Ему всегда нравилось смотреть в её глаза, такие выразительные, словно она способна разгадать мысли любого человека. А главное, они всегда светились улыбкой. Когда она обижалась, переполнялась гордостью, замышляла озорство, притворялась рассерженной, он безошибочно мог уловить в её взгляде мерцающую, словно звёздочка, смешинку.

Тёплое сияние этой улыбки ласково окутывало самую нежную часть его сердца, словно каждый миг напоминая ему: пусть чиновничья стезя переменчива, цзянху таит опасности, а людские сердца полны коварства, в мире всегда есть нечто прекрасное, что стоит оберегать и защищать.

Теперь же в её глазах стояли слёзы, беспомощность и страх, что едва не разбило ему сердце.

— Дуаньму, соберись. Подумай хорошенько, помимо заклинаний, есть ли способ снять барьер?

Как ни странно, он обрёл хладнокровие первым.

Возможно, под влиянием теплоты и силы его голоса Дуаньму Цуй немного успокоилась.

— Моя кровь тоже сгодится, — пробормотала она.

— Хорошо. — Голос Чжань Чжао стал ещё спокойнее. — Порежь руку чем-нибудь острым, что у тебя есть с собой, и открой барьер.

Пребывая в смятении, Дуаньму Цуй никак не могла успокоиться, и его слова будто указали ей путь. Она слегка кивнула и дрожащей рукой сняла с запястья «Пронзающий сердце лотос».

Чжань Чжао едва заметно вздохнул с облегчением, поднял запал повыше и только тогда заметил неподалёку позади Дуаньму Цуй чёрный как смоль выход из пещеры.

Неужели это и есть вход в Подземный мир?

Пусть даже он и подумал так про себя, но никак не подал виду — пока барьер не разрушен, он не собирался напоминать об этом Дуаньму Цуй.

Видимо, она была слишком напряжена — расстегнула «Пронзающий сердце лотос», но не удержала, цепочка соскользнула на землю, и она торопливо наклонилась за ней.

Чжань Чжао хотел было опустить запал пониже, но только нагнулся, как сердце его вдруг сжалось, резко обернулся и посветил в противоположную сторону от барьера.

В безбрежной чернильной тьме проявились мечущиеся тени, на глаз не разобрать, сколько, и неизвестно, много ли ещё их там, куда не достигает свет — но все они двигались в эту сторону!

Он уже давно слышал странные звуки и знал, что вокруг таится нечто чуждое, но не ожидал, что они приблизятся так быстро! Стиснув зубы, Чжань Чжао обернулся и увидел, что Дуаньму Цуй уже успела подняться на ноги и поднести к запястью «Пронзающий сердце лотос», но не сводит взгляда с того, что у него за спиной.

— Чжань Чжао, это...

— Сними барьер.

— Но...

— Не беспокойся так, сначала сними барьер! — едва не зарычал он.

Прикусив губу, Дуаньму Цуй собралась с духом, вонзила застёжку в запястье и как следует покрутила — тут же брызнула кровь, быстро покатилась по пальцам и полилась на землю.

Когда застёжка пронзила плоть, боль заставила её прийти в себя.

— Чжань Чжао, — вскинув голову, проговорила она со слезами в глазах, — если я сниму барьер, что будет с тобой?

Проклятье!

Он пал духом, опущенная рука с силой сжалась в кулак. Он так торопил её как раз из опасения, что она очнётся, оценит ситуацию и учтёт соотношение сил, но не ожидал, что все усилия пойдут прахом на пороге успеха.

— Дуаньму, послушай меня. — У Чжань Чжао сдавило горло, он попытался успокоить её. — Сначала убери...

Качая головой, Дуаньму Цуй медленно отступила во мрак.

— Нет, Чжань Чжао, для тебя выйти из-под защиты барьера — всё равно что искать своей смерти. Если выпущу тебя, можем погибнуть оба... Лучше умрёт один, чем двое.

Свет запала, в конце концов, слабый и зыбкий, и силуэт Дуаньму Цуй быстро исчез во тьме.

--------------------------------------

(1) «Небо и земля не обладают человеколюбием и предоставляют всем существам возможность жить собственной жизнью» — цитата из главы 5 «Дао дэ цзин» в переводе Яна Хин-Шуна.

(2) Тень от огня свечи и стук топора — по легенде, основатель династии Сун Тай-цзу, будучи тяжело больным, вызвал во дворец Тай-цзуна и прогнал свиту. В тени от огня свечи было видно лишь, как Тай-цзун не то покинул своё место, не то спрятался в отдалении, да послышалось, как Тай-цзу вытащил топор и вонзил в землю. В тот же вечер Тай-цзу почил.

(3) Как наследного принца подменили кошкой — рассказывают, что когда наложница сунского Чжэнь-цзуна Ли-фэй родила Чжао Чжэня, наложница Лю-фэй из ревности незаметно подменила наследного принца кошкой и оклеветала Ли-фэй, будто та родила демона, из-за чего ту отправили в Холодный дворец. Получив ранг императрицы Лю-фэй велела поджечь Холодный дворец. Ли-фэй удалось бежать, но она вынуждена была скитаться без пристанища, как простолюдинка. Изначально Лю-фэй приказала бросить младенца Чжао Чжэня в реку, но к счастью, его спас старший дворцовый евнух и отнёс в резиденцию восьмого сяньвана. Возмужав, Чжао Чжэнь взошёл на престол под именем Жэнь-цзуна. Впоследствии Бао Чжэн встретил ослепшую Ли-фэй, узнал, как на самом деле обстояли дела, и бросил все силы на расследование. В итоге вся правда раскрылась, Лю-фэй подвергли опале, а Ли-фэй вернулась во дворец. Подробно эта история освящена в романе «Трое храбрых, пятеро справедливых» Ши Юйкуня.

(4) Хань Юй (дин. Тан) «Преподношу Чжан Шу Одиннадцатому стихи о цветах сливы»

На западе Цзянлина на исход второй луны
Не видно алых персиков среди цветущих слив.
Омыты ласковым дождём, белей снегов они,
Колышутся, как пенные валы в морской прилив.
Известно ль Вам, какие здесь прекрасные цветы?
Так белы лепестки, что прогоняют ночи тьму,
Петух разбуженный кричит, чиновники встают,
Взмывает из пучины моря ворон золотой,
Пронзая киноварью толщу синих облаков.
Как будто снежные холмы здесь мириады древ,
Блестят на солнце лепестки, что больно мне смотреть.
Я помню, в юности любил весёлый шум пиров
И был бы выпить чарку-две я рад в сени цветов.
Как сослан на чужбину я, печаль меня гнетёт,
И, не дойдя до слив ещё, хочу идти домой.
Лишь сорок миновало мне, и я уже таков,
А старше стану — кто тогда поговорит со мной?
Уж лучше я один напьюсь, мертвецки буду пьян,
Чем видеть, как цветы летят в мирскую эту грязь.

(5) Шесть душ в даосизме управляют сердцем, лёгкими, печенью, почками, селезёнкой и желчным пузырём.