Кайфэн. Записки о необычайном

На месте заброшенного ичжуана в южном предместье города прежде были безымянные могилы, а более сотни лет назад — женский монастырь. Одержимые похотью обритые монахини погубили немало сыновей и братьев из приличных семей, пока до них не добрались враги. Все ворота заперли на медные замки, стены облили кипящим маслом и подожгли факелом — пламя полыхало до небес. Прибежавшие на помощь люди не могли приблизиться, запертые внутри блудницы остались без выхода и с ужасными криками в безумии бились в створки ворот. Поначалу стук был торопливый и сильный, затем становился всё более отчаянным, пока постепенно не затих — и тогда же наконец потух огонь пожара.

Нечего и говорить, что когда ближайшие соседи смогли зайти во двор, внутри не осталось живых, даже костей отыскать не удалось, а стены и створки ворот заполнили искажённые, свирепые силуэты. Знающие люди говорили, что, оказавшись без выхода, монахини сгорели прямо на стене, останки их расплавились, оставив оттиск предсмертной борьбы и отчаяния. А самое страшное, что все очертания изо всех сил тянулись руками вверх, пытаясь забраться выше — возможно, чем ближе была смерть, тем яростнее становилось желание выжить.

После пожара в ночной тишине окрестные жители услышали неясные звуки. Если прислушаться, становилось ясно, что доносятся они из разрушенного женского монастыря.

Бум... бум... бум... Сначала медленно, потом быстрее — удары по створкам ворот.

«Спасите... спасите...» — очень слабые, протяжные, похожие на стоны, крики о помощи.

Дрожа от страха, обитатели дома накрылись одеялами с головой, всей душой надеясь, что всё это лишь кошмарный сон.

Поднявшись на рассвете, они поняли, что то был не сон — на земле извивались потёки от воды и тянулись в сторону руин.

Умудрённые опытом говорили, что это погибшие в монастыре, не упокоившись, всё ещё пытаются залить водой пожар.

У кого хватило бы духу жить в подобном месте? И постепенно, небольшими группами, все разъехались из южного предместья.

Затем наступило время войн, когда утром не знаешь, что будет вечером, и южное предместье стало местом безымянных захоронений. По ночам белые кости наводили жуть, мерцали блуждающие огни — в городе об этом рассказывали с бледными лицами.

После основания Великой Сун весь уезд Сюаньпина привели в порядок, этот участок снова расчистили и построили там ичжуан.

Вот только всё равно его избегали даже упоминать — вдобавок, старика, сторожившего ичжуан, однажды нашли там повесившимся без всякой причины, и легенды о южном предместье стали ещё более зловещими. Наконец, на севере Сюаньпина построили другой ичжуан, а этот был заброшен и естественным образом пришёл в запустение. Если бы Дуаньму Цуй не указала раскопать самое сильное средоточие иньской энергии в городе, никто бы и не вспомнил о покинутом всеми южном предместье.

Солнце поднялось уже высоко, и, когда Чжань Чжао и Дуаньму Цуй прибыли на место, вырытая в ичжуане яма достигала полутора чжанов в глубину. Чжань Чжао скользнул взглядом вокруг — в ичжуане трудились лопатами, в основном, те же здоровяки, что позапрошлой ночью поймали сетью кошку-оборотня. После того, как Чжань Чжао сразился с демоницей, а Гунсунь Цэ приготовил и раздал лекарственный отвар, похоже, жители Сюаньпина негласно признали их главенство. Хозяин Ли тоже от владельца крохотной лавки возвысился до чиновника, передающего сведения, и метался из стороны в стороны, раздавая указания. Его самооценка резко взлетела, так что чувствовал он себя превосходно.

Прикинув, что до глубины три чжана и три чи будут рыть ещё долго, Дуаньму Цуй постояла в сторонке, наблюдая за работой, но быстро заскучала и отправилась прогуляться по окрестностям. Вскоре следом за ней вышел Гунсунь Цэ.

— Вчера ты велела выбрать место с самой сильной иньской энергией, и хозяин Ли рассказал, какие ужасы происходили здесь. А теперь смотрю, жители города и правда страшатся здешнего ичжуана — я видел, что многие носят талисманы из персикового дерева для защиты от зла.

— Точно раздутые слухи, — покачала головой Дуаньму Цуй. — Я только что тщательно проверила, в ичжуане на удивление чисто, и в округе на десять ли не отыскать ни единого призрака.

— Правда? — поразился Гунсунь Цэ. — Они рассказывали с таким рвением, а эти слухи ни на чём не основаны?

Дуаньму Цуй тоже была озадачена.

— В городе умерло немало людей, но хотя вредоносной ци много, призрачной не просто мало, её, как ни странно, вообще нет — неужели всех забрали? Да когда Чёрный и Белый вестники столь усердно трудились?

Гунсунь Цэ не состоял в дружеских отношениях с Чёрным и Белым вестниками и не имел мнения о том, насколько они прилежны, так что замялся с ответом.

— Господин Гунсунь, — вдруг сменила тему девушка, — вчера вы говорили, что с тех пор, как Сяо Цинхуа ушёл, его больше не видели?

Учёный никак не ожидал, что она упомянет Сяо Цинхуа, и, помедлив, кивнул.

— Да, он сильно разозлился на гвардейца Чжаня.

— Всё они подобранные по пути духи, — пробормотала Дуаньму Цуй. — Трудно представить, чтобы они так переживали обо мне.

— Сяо Цинхуа тоже дух?

— Разумеется, — улыбнулась она. — Все они безобидные мелкие духи без какой-либо колдовской силы или особых умений. Я думала, после моего ухода они просто разбегутся во все стороны.

— Ну как же, — не понял Гунсунь Цэ, — когда живёшь вместе с кем-то, возникает привязанность, естественно, они переживали и тосковали. Неужели в Инчжоу ты никогда ни по кому не скучала?

— Только в очень далёком прошлом.

Голос её зазвучал мягче, в глазах неожиданно всколыхнулось множество неясных чувств.

— Господин Гунсунь, когда скучаешь по кому-то, то пусть страдаешь, но всё же с радостью принимаешь эту муку?

— Да, — поколебавшись, кивнул Гунсунь Цэ.

— Значит, я тоже тосковала. — Красивые губы Дуаньму Цуй изогнулись в лёгкой улыбке, она посмотрела на учёного, но взгляд её словно блуждал в далёких, недостижимых краях. — Не знаю, как он сейчас поживает.

— Он?.. — попытался прощупать Гунсунь Цэ.

— Вы его не знаете, это мой старый друг из Сици, — вспоминая о прошлом, девушка невольно улыбнулась. — Тогда войска шанцев со всех сторон атаковали Шанфу. Ночью я в одиночку вырвалась из окружения, чтобы привести подкрепление, и на полпути столкнулась с его отрядом, спешившим на помощь. Он не поверил, что я полководец Шанфу и высмеял меня, так что я выбила его из седла. А затем достала военный приказ и увела его войска... С тех пор Шанфу всегда смеялся, называя его одиноким генералом — ведь разве не одинок тот генерал, чьи войска увёл другой человек?

Она говорила сама с собой, совершенно не замечая потрясённого выражения Гунсунь Цэ.

— Шанфу... Неужели это Цзян Шан, Цзян Цзыя? Ты говоришь о «Тайгун-ване» Цзян Цзыя?

Дуаньму Цуй кивнула.

Он давно знал, что у неё должна быть впечатляющая репутация, но то, что она и правда связана со столь древней династией, потрясло его до глубины души.

— У-ван пошёл войной на Чжоу, феникс запел на горе Цишань, Цзян Цзыя... — забормотал он. — По примерным подсчётам с тех пор минуло...

— Две тысячи лет.

— Да, — восхищённо вздохнул Гунсунь Цэ, — Тайгун-вана называли основателем всех учений, основателем царства Ци, его потомок циский Хуань-гун объединил девять чжухоу(1), вот уж истинное величие. Да что далеко ходить, не так давно до основания нашей Великой Сун император прежней династии удостоил его посмертным титулом Достославного Учэн-вана.

— Всё это лишь пустой звук, — медленно покачала головой Дуаньму Цуй. — Ладно, основатель всех учений, объединение девяти чжухоу тоже пойдёт, но разве в итоге он не оказался в печальном состоянии на склоне лет? Я видела и процветание царства Ци, и его упадок. По правде говоря, нельзя списывать всё на коварные происки злодея Тяня, потомки Шанфу тоже оказались ни на что не годными.

Гунсунь Цэ промолчал. Согласно историческим летописям, царство Ци было уничтожено в 221 году до нашей эры, но, строго говоря, с 386 года до нашей эры, когда дом Тянь сменил династию Ци, царством Ци управляли уже не потомки Тайгуна. Раз Дуаньму Цуй называла Цзян Цзыя Шанфу, то, естественно, беспокоилась о потомках дома Цзян, и её недовольство воцарившимся домом Тянь тоже вполне понятно.

— Как вышло, что старый друг, которого ты упоминала, тоже стал генералом? — поразмыслив, спросил Гунсунь Цэ. — Ты выбила его из седла за пару ударов, похоже, его боевое мастерство было не слишком высоко...

— Нет-нет, он превосходно владел боевыми искусствами, — поспешила объяснить она. — Потом я сражалась с ним один на один и не смогла одолеть, уж не знаю, почему в тот раз он поддался мне.

Ей вдруг вспомнилось, как той ночью, омытый лунным светом, этот человек, облачённый в воинский доспех и шлем, указал на неё бронзовым клевцом-гэ и с любопытством проговорил: «Слышал, Дуаньму Цуй — единственная женщина-генерал при чэнсяне, разве она может быть похожа на такую, как ты — того и гляди, ветром сдует...»

Две тысячи лет сменялись солнце и луна, но даже теперь при воспоминании губы её изогнулись в той же широкой улыбке: «Ну так проверь, сдует ли меня ветром».

— Твой друг... не стал богом?

Улыбка Дуаньму Цуй постепенно погасла, она медленно покачала головой.

— Нет, божеством стать не так-то просто... Даже меня в списке божеств не было... Шанфу отказался от своего места на небесах, чтобы я вступила в сонм бессмертных... Уж и не знаю, какое по счёту воплощение он проживает...

«Значит, трудно сказать, переродился ли он в этом времени и удастся ли с ним встретиться? И если они встретятся, узнает ли его барышня Дуаньму?»

За размышлением Гунсунь Цэ вдруг услышал за спиной шаги, а обернувшись, увидел Чжань Чжао.

— Внутри почти всё готово, — улыбнулся тот. — Как ты просила, в ичжуане расставили несколько десятков кувшинов, доверху наполненных водой... Дуаньму, когда ты начнёшь творить заклинание?

— Прямо сейчас. — Дуаньму Цуй посмотрела в сторону ичжуана. — Пусть отойдут как можно дальше, как только ци земли поднимется, их тела этого не вынесут.

— А ты... — поколебавшись, начал Чжань Чжао.

— Вы тоже спрячьтесь и займитесь своими делами. Когда закончу, я вас найду.

Проводив взглядом уходящих людей, Дуаньму Цуй заперла ворота ичжуана.

По её вчерашнему распоряжению во дворе вырыли яму глубиной три чжана и три чи, вокруг повсюду валялись лопаты и заступы. Чуть дальше в три ряда стояли несколько десятков кувшинов, по горлышко наполненных чистой водой.

Дуаньму Цуй обошла яму кругом — земля по краям была рыхлая, стоило ступить чуть тяжелее, комья осыпались вниз.

— Как будто ничего сложного, — надула она губы, небрежно окинув взглядом дно ямы. — Просто выжигать долго, скука смертная. — Взгляд её похолодел, она неопределённо взмахнула рукой, и в центре ямы словно забурлил кипящий ключ, стремительно захватывая всё вокруг. Вскоре раздался грохот, и желтозём со дна полетел во все стороны, извергнув огромный столб чёрного дыма. Дуаньму Цуй не успела опомниться, как её отбросило на землю.

Изначально она полагала, что ци земли, естественно, будет подниматься постепенно, как испарения, и никак не предвидела подобного взрыва. Сетуя про себя, она взмахнула рукавом, и кувшины в мгновение ока подлетели к яме и кольцом закружились над ней, одновременно наклонившись набок — вода полилась вниз, сбивая дым, стремящийся вверх.

Только немного успокоившись, Дуаньму Цуй почувствовала резь в глазах и закашлялась от першения и боли в горле. Ощутив, как клокочет в груди болезнетворная ци, она зашлась в кашле ещё сильнее, едва не выплюнув лёгкие.

Однако, несмотря на ужасный кашель, про себя подумала: «Хорошо, что отправила Гунсунь Цэ и остальных подальше, иначе вконец опозорилась бы, узри они мою первую провальную попытку. Нестрашно потерпеть поражение, куда хуже — уронить репутацию бессмертных».

И тогда, кашляя без остановки, но поздравляя себя за предусмотрительность, она призвала истинное пламя Самадхи. С шипением закружились огненные змеи, едва заметные в колонне чёрного дыма, и там, где они побывали, с шумом вырывались клубы белого пара.

Как и велела Дуаньму Цуй, Чжань Чжао с Гунсунь Цэ ушли насколько возможно дальше и ждали в укрытии. Однако ещё прежде, чем она приступила к делу, к ним с ужасом на лице примчался запыхавшийся Хэ Саньгуй и, едва открыл рот, от волнения захлебнулся воздухом.

После расспросов выяснилось, что его отец утром споткнулся и упал рядом с каном(2). Сначала ещё чувствовал себя ничего, но вскоре лицо его перекосило, речь стала невнятной, всё тело скрутило судорогой, и перепуганный Хэ Саньгуй бросился искать лекаря.

— Скверно, как бы не удар, — переменился в лице Гунсунь Цэ и потянул Хэ Саньгуя на выход.

Чжань Чжао хотел было последовать за ними, но учёный поспешно остановил его.

— Там от тебя не будет никакого толку, оставайся здесь и жди барышню Дуаньму, если с ней что-то случится, успеешь прийти на помощь.

Помедлив, Чжань Чжао хотел было сказать что-нибудь утешительное Хэ Саньгую, но того уже утащил Гунсунь Цэ.

Помимо застигшего Дуаньму Цуй врасплох выброса земной ци, всё остальное соответствовало её ожиданиям — ничего сложного, просто жечь подольше.

Вот бы выжигать земную ци на расстоянии — тогда можно было бы опустить руки и прогуляться, а когда почти догорит, вернуться на место. Но поддержание истинного пламени Самадхи требовало её личного присутствия.

В глазах посторонних эта картина, возможно, выглядела волнующе.

Только представьте: перед вами юная девушка, небожительница, сошедшая с девятого неба в бренный мир, её белое одеяние и длинные волосы развеваются на ветру, взгляд затуманен, на губах играет улыбка, рука с необыкновенным спокойствием протянута вперёд, и из ладони лентами непрерывно вырывается истинное пламя Самадхи, переплетаясь с чёрной болезнетворной ци, сражаясь не на жизнь, а на смерть...

(Лирическое отступление номер один) Позвольте выделить для вас ключевые моменты:

«Небожительница, сошедшая с девятого неба в бренный мир»: это не пустое бахвальство, а истинная правда. Кто решил, что небожительница? Так ведь даже если ты уродлива, как Мому, всё равно можешь оказаться небожительницей.

«Белое одеяние развевается на ветру»: вообще-то сама обладательница сего одеяния весьма недовольна им. Она ведь говорила, что, пройдя подземным путём, безнадёжно испачкала его, и утром даже просила у Чжань Чжао денег, в надежде, что Храбрец с Юга по дружбе купит ей несколько новых вещей...

«Затуманенный взгляд»: от утомления глаза закрываются.

«На губах играет улыбка»: но улыбка эта вымученная.

Всё вышесказанное — лишь способ мягко выразить простую истину: зачастую мы видим лишь то, что лежит на поверхности.

(Лирическое отступление номер два) Объясним ощущения Дуаньму Цуй на примерах из современной жизни:

Говоря простыми словами, можно ли без газового баллона разжечь газ дома? А без газа — загорится ли огонь? Так что барышня Дуаньму, к несчастью, выступала в роли газового баллона — стояла рядом с открытыми глазами и безостановочно поставляла газ... ох, то есть, волшебную силу. Если в вашем доме проведён газопровод, можете приравнять барышню Дуаньму к газопроводу. Вот только мне кажется, всё-таки стоящая с остекленевшим взглядом барышня Дуаньму больше похожа на газовый баллон — в конце концов, он стоит вертикально, а труба газопровода расположена горизонтально...

Кхе-кхе, отвлеклись от темы, вернёмся к сути дела.

Выжигание продлилось, пока солнце не село за западные холмы.

Когда на её глазах огонь поглотил последнюю струйку болезнетворного чёрного дыма, Дуаньму Цуй тяжело вздохнула и погасила истинное пламя Самадхи.

Наклонилась посмотреть — дно ямы выгорело дочерна, в нос бил запах гари, но, к счастью, зловоние исчезло. В порыве великодушия Дуаньму Цуй слегка взмахнула рукавом, и выкопанная утром земля дождём посыпалась в яму, быстро заполнив её доверху. Затем она протянула руку, будто придавливая сверху — и земля сама собой утрамбовалась, не оставив следов. Теперь, как ни присматривайся, и не разглядишь, что здесь копали.

— Остальное пусть приводят в порядок хозяин Ли и остальные, — пробормотала Дуаньму Цуй. — Весь день работала растопщиком, с меня хватит.

Девушка развернулась и сделала шаг, но ноги её стали будто ватными, и она едва не упала — к счастью, успела ухватиться за подвернувшийся под руку кувшин.

Наклонившись, она растёрла онемевшие голени и снова забормотала:

— Неудивительно, что женщина из рода Тушань, стоя днями и ночами в ожидании возвращения мужа, превратилась в камень. Я тут полдня простояла, а уже почти окаменела... Она-то мужа ждала, а я и сама не знаю, ради кого страдаю...

Наконец она тяжело вздохнула: «Что ж, назвалась бессмертной, так терпи».

Со скрипом отворив створку ворот, Дуаньму Цуй вышла наружу. Пробыв внутри столько времени, она привыкла к запаху болезнетворных испарений, и когда вдохнула свежий воздух, ей стало нехорошо. В горле запершило, снова начался кашель, к тому же, от усталости у неё кружилась голова и слипались глаза. Неожиданно кто-то появился рядом, поддержал её и легонько похлопал по спине.

Она узнала его по слабому запаху лекарственных трав.

— Чжань Чжао, я жутко устала, хочу вернуться... и лечь спать, — невнятно пробормотала она, прижавшись лицом к его плечу.

— Хорошо, отведу тебя отдыхать, а вечером зайду за одеждой для тебя.

— Какой ещё одеждой? — непонимающе подняла голову Дуаньму Цуй.

— Ты ведь сама утром просила, забыла? — В глазах Чжань Чжао засветилась улыбка. — А теперь ты и в земле перепачкалась, и вымокла, оставаться без обновок совсем никуда не годится.

— Ах, точно, — вспомнила Дуаньму Цуй, поразмыслив, вздохнула и заставила себя взбодриться. — Всё-таки схожу с тобой, а то выберешь некрасивое.

— С чего ты так решила? — растерялся он от такого необоснованного пренебрежения.

— Глядя, как ты одеваешься, сразу понятно. — Она ещё и небрежно потрясла краем его одежды. — Если не голубое носишь, так красное, думаю, ты и сам знаешь, что не умеешь выбирать наряды, только меняешь одни и те же по кругу...

На Чжань Чжао вдруг нашло игривое настроение.

— В детстве матушка говорила мне, — нарочито медленно проговорил он, — что я в чём угодно красивый.

Но всё же он оставался самим собой, и хотя изредка в нём играло озорство, но всё-таки оно было не в его характере. Едва заговорив, он почувствовал, как горит лицо, а потом нашёл свои слова нелепыми.

Дуаньму Цуй, однако, не просто не улыбнулась, а как будто только посерьёзнела.

И мало того, что посерьёзнела, так ещё и взгляд её наполнился сочувствием.

— А мне в детстве матушка говорила, что некоторых детей нужно побольше хвалить и называть красивыми, даже если они страшненькие, — сказала она, сделав заметное ударение на последнем слове. — Тогда я стала часто говорить другим: «ты такой красивый, что ни надень, во всём хорош...». Чжань Чжао, твоя матушка добросовестно трудилась, будь с ней почтителен. — С этими словами она с силой похлопала его по плечу, намекая, что ноша его тяжела.

Прежде Чжань Чжао считал, что пустая трата времени — стирать одежду в дождливый день и сушить в снегопад, теперь же достиг нового понимания.

Нет более напрасного времяпровождения, нежели препираться с Дуаньму Цуй по пустякам.

Какой смысл принимать её всерьёз? Что ни скажи, её не переспоришь. Будешь с ней мягким — не послушает, повторишь — разозлится, чуть надавишь — просто сбежит, ищи её потом.

Полагаясь на смутные представления о первых днях в городе и расспрашивая дорогу по пути, он и правда отыскал ещё открытую лавку платья.

Огни внутри не горели — похоже, сейчас всем было не до торговли. Несмотря на это, подмастерье, завидев посетителей, немедленно шагнул вперёд и поприветствовал их, зажег свечу и попросил их подождать, сказав, что сейчас принесёт готовые платья — оказывается, из-за того, что покупателей почти не было, со стен сняли даже развешанные образцы.

Принести одежду много труда не составило, но, наткнувшись на осоловелый взгляд Дуаньму Цуй, подмастерье посмотрел на Чжань Чжао. Тот в изумлении перевёл взгляд на девушку и остолбенел.

Только что она ещё кое-как поддерживала беседу, но стоило отвлечься — задремала, распластавшись на столе. Длинные ресницы подрагивали, отбрасывая на кожу лёгкую тень.

— Господин... — Только подмастерье раскрыл рот, как Чжань Чжао остановил его взглядом, что вызвало некоторое затруднение: как же тогда выбирать одежду?

Очень тихо поднявшись, Чжань Чжао указал на дальний угол, и подмастерье, сообразив, что от него хотят, отнёс платья туда. С улыбкой взглянув на Дуаньму Цуй, гвардеец взял со стола подсвечник и присоединился к нему.

Девушка спала чутко и отчего-то вдруг пробудилась. С трудом разлепив сонные глаза, она увидела, как в углу, в пляшущем пламени свечи, подмастерье поднимает платье, а Чжань Чжао, опустив голову, что-то объясняет ему жестами.

Она невольно удивилась и хотела узнать, что происходит, но на неё снова накатила волна сонливости, погружая в дрёму.

Не сознавая, сколько ещё прошло времени, она услышала сквозь сон, как Чжань Чжао шёпотом окликает её по имени, и открыла глаза.

— Дуаньму, пора идти.

— М-м, — неосознанно отозвалась Дуаньму Цуй, но веки её снова смежились.

— Дуаньму, идём же, — беспомощно похлопал её по плечу Чжань Чжао.

Вскоре она потеряла терпение, резко вскочила и уставилась на него, бормоча что-то себе под нос.

До Чжань Чжао донеслось невнятное: «Господину Бао... казнить...». Полагая, что ничего хорошего не услышит, он не стал расспрашивать.

Покинув лавку и пройдя несколько шагов, Дуаньму Цуй, ахнув, пришла в себя и заволновалась.

— Разве мы не собирались купить одежду?

Чжань Чжао молча вручил ей узел с покупками.

— Ты выбрал? — огорчилась девушка. — Я должна была проследить...

Тут из лавки вышел подмастерье, чтобы запереть двери.

— Барышня, — с улыбкой обратился он к ней, — молодой господин выбирал очень тщательно, даже велел перешить в талии.

— Откуда ты знаешь мои... — в изумлении повернулась она к Чжань Чжао. — Ах, точно, мы же обнимались.

Если прозвучали эти слова, подмастерье так разинул рот, что туда уместился бы пяток яиц, но быстро опомнился и с понимающей ухмылкой посмотрел на Чжань Чжао.

Он мог бы улыбаться и подольше, если бы не натолкнулся на неожиданно резкий и недобрый взгляд.

Поэтому тактично отступил и вернулся в лавку.

Примерно тогда же до Дуаньму Цуй дошло, что она сказала что-то не то — по крайней мере, по строгим правилам этикета Великой Сун, говорить подобного не следовало.

— Э-э... — Она украдкой присмотрелась к Чжань Чжао. — Прости, этого больше не повторится... Обещаю, клянусь...

И голос её, и лицо выражали искренность.

— Меня не волнует, что скажут люди, — перебил он её с невозмутимым видом.

— И правда, — привычно засверкала от малейшего света Дуаньму Цуй. — Всё-таки не что-то неприглядное...

В ответ Чжань Чжао одарил её весьма суровым взглядом.

И тут же недовольно подумала: «Ну, не угодишь ему...»

Но тут внимание Чжань Чжао отвлёк неожиданный шум впереди.

Из дома, стоящего фасадом на улицу, раздавался плач и горестные крики.

Чжань Чжао с Дуаньму Цуй переглянулись и, не сговариваясь, направились к дому, но только подошли к нему, как из темноты дверного проёма показался усталый на вид человек — не кто иной, как Гунсунь Цэ.

— Неужели отец брата Хэ... — на миг опешив, обратился к нему Чжань Чжао.

Гунсунь Цэ кивнул и вздохнул ещё тяжелее.

— Когда я прибыл, было уже поздно, старик ушёл слишком быстро... Теперь собрались все родственники, кто мог прийти, и, по сюаньпинскому обычаю, будут оплакивать его весь вечер...

Чжань Чжао опечалился, тень скорби упала на его лицо. Ничего не понимая, Дуаньму Цуй посмотрела на него, на Гунсунь Цэ, и неуверенно спросила:

— Опять... зараза?

— Удар, — покачал головой Чжань Чжао.

Девушка тихонько издала понимающий возглас и помолчала, прежде чем заговорить снова.

— Жизнь, старость, болезни, смерть — испытания на пути судьбы. Раз их не избежать, лучше не принимать их близко к сердцу.

У Гунсунь Цэ дрогнуло сердце — слова Дуаньму Цуй казались легкомысленными, но по размышлению исчерпывающе описывали положение вещей в мире. Старость, болезни и смерть, безусловно, испытания судьбы, но редко доводилось слышать, чтобы к ним приравнивали и «жизнь». Он вспомнил увиденное за все свои годы, бесчисленные подложные дела, прошедшие через его руки в управе Кайфэна, измученные семьи убитых, и теперь — народ Сюаньпина, живущий в трепете, без единого спокойного дня, и душа его переполнилась горечью: жизнь — не просто тягостная обязанность изливать всю кровь своего сердца, пробираться сквозь заросли терновника и колючие кусты, иногда она может оказаться мучительнее смерти.

Видя удручённое лицо Гунсунь Цэ, Чжань Чжао понял, о чём болит душа учёного, и захотел его утешить.

— Господин Гунсунь, Дуаньму уже избавила город от болезнетворной энергии, думаю, зараза перестанет распространяться. Что же до уже заболевших — если больше врачевателей займутся их лечением, они тоже смогут поправиться.

— Правда? — обрадовался Гунсунь Цэ, но тут же вспомнил о чём-то и горестно покачал головой. — Пан-тайши возвёл баррикады вокруг Сюаньпина, все сопровождающие его придворные врачеватели остались за городскими стенами... С их выдающимся лекарским искусством они наверняка справились бы с заразой в Сюаньпине. Вот только... Пусть зараза больше и не опасна, не в характере Пан-тайши добровольно снять оцепление. Сейчас только закончился год, у народа ещё осталось достаточно еды и одежды, но пройдёт совсем немного времени, и где им искать пропитание, чтобы выжить?

— Пан-тайши? — вскинула изящные брови Дуаньму Цуй. — Это он возвёл баррикады? Точно, когда я вошла в город, за мной гналась толпа с оружием — значит, это его козни. Он вообще слушает императора? Пусть тот велит ему отвести войска.

Чжань Чжао лишь горько усмехнулся.

— Барышня Дуаньму, — вздохнул Гунсунь Цэ, — это ведь его величество отдал приказ окружить город.

— Да у этого императора так же с головой не в порядке, как у его отца, — возмутилась Дуаньму Цуй. — Отец породил Цзиньян, а он решил не отставать и создал проблемы в Сюаньпине. Что отец, что сын добавили мне головной боли, они что, думают, мне заняться нечем? Коли верхняя балка согнута, нижние тоже искривятся.

Чжань Чжао лишился дара речи, Гунсунь Цэ не находил слов.

Одной фразой «Коли верхняя балка погнута, нижние тоже искривятся» она смешала с грязью величайших за последние десятилетия людей Поднебесной.

Вот только виновница, похоже, и не собиралась раскаиваться — поразмыслив, она выдвинула нелепую идею.

— Пусть отец императора скажет ему, что нельзя запирать Сюаньпин.

— Барышня Дуаньму, прежний император давно скончался, — откашлявшись, доброжелательно напомнил ей Гунсунь Цэ.

Чжань Чжао боялся, что с неё станется поднять дух прежнего императора и устроить представление с порицанием нынешнего, и поспешил добавить:

— Его величество не слишком крепок здоровьем, и не вынесет испуга.

Дуаньму Цуй тут же проглотила вторую половину предложения — она и правда собиралась заставить дух предка Жэнь-цзуна вновь посетить прежние владения.

Не произнесла она этого не потому, что слова Чжань Чжао «его величество не слишком крепок здоровьем» поставили её в тупик — так или иначе, на её взгляд, у нынешнего императора и так уже были проблемы с головой, само собой, что и телом он слаб. Просто она вдруг вспомнила, что душа его отца или деда давно должна была переродиться, и даже если перевернуть вверх дном весь загробный мир, вряд ли удастся её найти.

— Тогда... — Нахмурившись, она снова задумалась и, запнувшись, предложила: — Тогда пусть явится во сне и даст наказ. Господин Гунсунь, нарисуйте мне портрет прежнего императора, а я сотворю заклинание, чтобы этот лже-отец явился вашему императору во сне. Что скажете?

Лже-отец? Гунсунь Цэ чуть не заплакал от беспомощности.

Кто посмел бы во времена Великой Сун дурачить его величество, изображая лже-отца? Да это же самое что ни на есть настоящее преступление — сокрытие правды от императора!

Подобная идея могла прийти в голову только Дуаньму Цуй.

По размышлении она всё же казалась и правда в какой-то мере... осуществимой.

Но, как служащий управы Великой Сун, Гунсунь Цэ всем сердцем противился подобным методам: да ведь это же образцовое сознательное нарушение закона!

— Гвардеец Чжань? — умоляюще посмотрел он на Чжань Чжао.

Тот изо всех сил избегал встречаться с ним взглядом.

— На мой взгляд... идея не так уж плоха.

Гунсунь Цэ задохнулся от возмущения, на душе у него стало горько: прежде гвардеец Чжань был таким хорошим юношей, что, нарушив императорский указ, от угрызений совести сам пошёл бы на плаху, а теперь что? Стоило Дуаньму Цуй поманить, молча соглашается даже на подобное оскорбление его величества...

— Послушайте, простой народ ведь и есть Поднебесная, — похоже, заметив колебания учёного, со всей искренностью заговорил Чжань Чжао. — Ради спасения жителей Сюаньпина, думаю, даже господин судья наверняка понял бы необходимость таких мер. К тому же, — переведя взгляд на Дуаньму Цуй, спокойно усмехнулся он, — за этим будет стоять барышня Дуаньму, обладательница чудесных способностей, и как бы мы ни хотели её остановить, перевернуть небеса нам не под силу, только и остаётся беспомощно вздыхать...

На сей раз слова и правда соответствовали истине, и Гунсунь Цэ немного успокоился.

Зато Дуаньму Цуй пришла в ярость.

— Чжань Чжао, ах ты плут!

— Будто только узнала. — Он неожиданно расплылся в довольной улыбке и, склонившись к девушке, прошептал ей на ухо: — Прежде чем войти в ряды служащих, я много бродил по цзянху, заслужил уважение тамошних друзей, получил прозвище Храбрец с Юга. Неужели ты думаешь, будто столько лет прошли впустую? — Ещё не договорив, он краем глаза заметил многозначительную улыбку на лице Гунсунь Цэ, вдруг понял, что его действия выглядят нескромно, слегка смутился и едва заметно отодвинулся.

Дуаньму Цуй однако, ничего не заметив, по-прежнему негодовала.

— Куда только смотрел ваш император! Какой из тебя кот? Ты самый настоящий лис! Во сне скажу императору, чтобы сменил твоё прозвание и впредь называл Придворным лисом, Прекрасным лисом, Прекрасным цветочным лисом...

На сей раз даже Гунсунь Цэ не выдержал и рассмеялся, замахав руками.

— Барышня Дуаньму, наш гвардеец Чжань может быть кем угодно, но никак не цветочным лисом...

— Почему это? — Сверля взглядом Чжань Чжао, девушка вдруг вспомнила Сяоцуй. — Малявка ведь любит цветы, Чжань Чжао, только представь, она, с полными руками цветов, в платье с цветочными узорами, поведёт за руку тебя, Цветочного лиса... И правда... ужас какой...

Сначала Дуаньму Цуй говорила, замышляя недоброе, а на последней фразе у неё вдруг перехватило дыхание, на лице немедленно отразилась печаль, и, вцепившись в плечо Чжань Чжао, она опустила голову. Ещё не успев ответить, гвардеец услышал за спиной шаги, а затем и голос Хэ Саньгуя.

— Простите, господин Гунсунь, что добавили вам хлопот и даже не проводили...

Пока они втроём беседовали, Чжань Чжао и Гунсунь Цэ стояли спиной к воротам, только Дуаньму Цуй видела, что происходит внутри. Как только она заметила, что к ним приближается человек в траурном одеянии, немедленно отбросила все заготовленные насмешки, ведь шутить здесь было неподобающе и непочтительно к покойному.

Чжань Чжао с Гунсунь Цэ тоже поняли, что происходит, и с тревогой на душе обернулись ответить на приветствие Хэ Саньгуя. Тот был человеком здравомыслящим, и пусть учёному и не удалось спасти его отца, всё равно как следует поблагодарил его и только потом развернулся обратно.

Не успел он пройти и пары шагов, как услышал грозный окрик Дуаньму Цуй.

— А ну стоять!

Когда перепуганный не на шутку Хэ Саньгуй обернулся, девушка вытянула руку в его сторону.

— Я про вас двоих, а ну выметайтесь оттуда!

Нас... двоих?

Хэ Саньгуй непонимающе оглядел самого себя: хотя парень он крепкий, но за «двоих» его всё-таки никак не принять...

Пребывая в недоумении, он смотрел, как взгляд Дуаньму Цуй медленно перемещался, пока не остановился примерно в десяти чжанах перед ним. Судя по выражению её лица, похоже, она всматривалась в кого-то.

Но перед ней ведь явно никого не было!

Хэ Саньгуй был сбит с толку.

Но Чжань Чжао с лёгкой улыбкой глазами дал ему знак уходить.

Тот, питая к нему уважение, пусть его и не отпускали множество подозрений, всё же кивнул и удалился.

— Вы прямо с ног сбиваетесь в последнее время, так и снуёте из дома в дом, по улицам и переулкам, не перетрудились? — холодно усмехнулась Дуаньму Цуй.

Чжань Чжао растерялся, а у Гунсунь Цэ дрогнуло сердце: «Днём барышня Дуаньму говорила, что Чёрный и белый вестники усердно трудятся, неужто сейчас именно они и стоят перед ней?»

А подумать, ведь логично — отец Хэ Саньгуя только скончался, если прикинуть, сколько прошло времени, то ничего удивительного, что они явились за его душой.

Неизвестно, что ответили вестники, но Дуаньму Цуй разозлилась.

— Чушь, в Сюаньпине погибло столько людей, если души умерших забрали не вы, то кто?

Через пару мгновений она, похоже, совсем потеряла терпение.

— Дайте-ка взгляну на книгу жизни и смерти.

С этими словами она выхватила из воздуха толстенный том и, зажав в одной руке, внимательно просмотрела несколько страниц, хмурясь всё сильнее, а потом с силой швырнула книгу назад.

— Что за вздор. Куда во всей Поднебесной могут отправиться души умерших, кроме как во дворец Яньло-вана?

Ей что-то ответили, и на лице девушки вдруг отразилось удивление.

— Продолжайте.

Вскоре дыхание Дуаньму Цуй участилось, во всём её облике проступила тревога, несколько раз она порывалась что-то сказать, но сдерживалась, только неосознанно сцепила пальцы рук.

— Значит... — наконец заговорила она очень тихим голосом. — Остаётся только подземный мир?

С прошлой ночи Чжань Чжао уже второй раз слышал об этом месте.

Пропавшие души погибших в Сюаньпине — в подземном мире.

И Вэньгу Вэйюй, вероятно... тоже там.

КОНЕЦ ПЕРВОГО ТОМА

----------------------------------------

(1) Циский Хуань-гун — удельный князь царства Ци, умер в 643 до н. э. Знаменит первенством в получении титула «гегемон» и тем, что ослабил систему децентрализованного управления. Чжухоу — правители вассальных княжеств.

(2) Кан — широкая кирпичная или глиняная лежанка, внутри которой по специально проведенным каналам проходит горячий воздух от печи, одновременно является дымоходом.