Кайфэн. Записки о необычайном

Дни летели стремительно, как перелистываемые ветром страницы книг господина Гунсуня — прошелестели, и снова наступил канун нового года.

По словам Чжао Ху, патрулирование улиц во второй половине дня и работой-то назвать нельзя — «сплошное удовольствие».

Только представьте, каждая семья с радостью украшает дом фонариками и гирляндами, повсюду безостановочно взрываются хлопушки, вокруг царит веселье и оживление, на кухнях булькают и пышут жаром котлы, разносится аромат тушёного мяса, пампушек на пару, пельменей и шариков-танъюань...

Ах, что за зрелище!

Пока патрулируешь улицы, всё увиденное и услышанное успокаивает сердце, и в груди разливается приятное тепло.

При виде того, как простой народ наслаждается мирным трудом, с искренней радостью встречает весну, все страдания, все трудности и опасности прошедшего года кажутся пустяками.

Тем более, по возвращении в управе Кайфэна их ждёт горячий новогодний ужин, и тогда можно будет отведать стряпню господина Гунсуня — говорят, он делает начинку для пельменей по личному рецепту — душевно поболтать с гвардейцем Чжанем за чашей вина, и господин Бао непременно будет радостно поглаживать бороду, а его смуглое лицо раскраснеется...

Чжао Ху так понравились собственные мысли, что он засмеялся от удовольствия.

— Соберись, — раздражённо зыркнул на него Чжан Лун.

Собраться? Ах да, сейчас ведь патрулируем улицы.

Прочистив горло и поправив одежду, он принял суровый вид и, не глядя по сторонам, прошёл по следующей улице.

Дальше пролегала улица Чжуцюэ.

А ещё чуть дальше — переулок Цзиньхоусян.

Проходя мимо него, оба они, не сговариваясь, остановились.

Некоторые места всегда напоминают о том, чего обычно избегаешь, о чём не хочешь думать.

Голубовато-серая мостовая вела к воротам Сихуалю, под перекладиной которых по-прежнему висели два белых фонаря, полопавшихся и запылившихся — свисающие клочья бумаги шуршали на ветру, отчего это место выглядело давно заброшенным.

В отличие от праздничного шума в других местах, здесь царила необычайная тишина.

Когда вокруг слишком тихо, людские мысли зачастую прерываются и уходят далеко-далеко.

Чжао Ху вдруг осознал, что самый тяжёлый день в его жизни прошёл вот так... тихо и незаметно.

После известия о гибели Дуаньму Цуй Сяо Цинхуа рассорился с управой Кайфэна, ушёл в гневе и больше о нём не слышали.

Два дня спустя тростниковая хижина Дуаньму загорелась — поскольку находилась она в захолустье, поблизости не оказалось никого, чтобы потушить пожар, и пока новости дошли до Чжань Чжао, осталось одно пепелище.

Ван Чжао и Ма Хань между собой предположили, что поджог, скорее всего, устроил Сяо Цинхуа.

По правде сказать, голова Сяо Цинхуа работала и правда странно — другой на его месте, взвалив на плечо бочку с маслом, отправился бы поджигать дом врага, зачем в порыве гнева уничтожать собственное жилище?

Или же Сяо Цинхуа счёл, что раз хозяйки больше нет, тростниковая хижина будет лишь напоминать о ней, преумножая печаль, посему лучше покончить со всем сразу?

Позади синеют грозно скалы,

Ручеёк меж ив, как лента, вьётся,

Если ты не приглашён хозяйкой,

Не ступай на деревянный мостик.

По-прежнему синеют скалы, журчит ручеёк, и мостик стоит на месте, но хозяйки больше нет.

Чжань Чжао долго молчал, глядя на пепелище дома Дуаньму Цуй, и не сходил с места от ранних сумерек до глубокой ночи. В полночь поднялся сильный ветер, густо повалил снег. Порывы ветра, завывая, поднимали в воздух золу с пожарища, и она смешивалась с крупными снежными хлопьями в жутком чёрно-белом вихре.

Чжан Лун и остальные с походными фонарями(1) сторожили друга поодаль. Тщедушный и блеклый свет фонарей дрожал и едва брезжил в кромешной мгле меж небом и землёй, отчего длинная тень Чжань Чжао, вытянувшись ещё сильнее и тоньше, казалась одинокой и подавленной.

Чжан Луну хотелось плакать.

У обычно беспечных парней, что и бровью не вели, получив удар мечом или саблей, этой тихой и снежной ночью глаза затуманились от слёз.

Обернувшись, Чжань Чжао слабо улыбнулся им.

— Давайте возвращаться.

С тех пор все в управе Кайфэна избегали упоминать Дуаньму Цуй.

Тяжело вздохнув, Чжан Лун не удержался и пихнул локтем Чжао Ху.

— Как думаешь, куда девались подчинённые Сихуалю?

— Понятия не имею, — покачал головой тот, задумчиво уставившись на закрытые ворота. — Все исчезли неожиданно, совсем как в прошлый раз. Даже не позаботились, чтобы забрать с собой барышню Хунлуань.

Да, точно, Хунлуань. После того, как тяжело пострадала от кошки-оборотня, она поправлялась в управе Кайфэна, а когда начала потихоньку восстанавливаться, остальные уже покинули Сихуалю.

— Неужто случилось что? — предположил Чжан Лун. — Может, столкнулись с особенно сильным чудищем и сгинули всей толпой?

— И поделом, — презрительно фыркнул Чжао Ху. — Злодею от злодея воздастся, значит, Вэньгу Вэйюй, этот... по заслугам горя хлебнёт.

Он не сказал вслух, кто «этот».

Но только потому что стоял перед Сихуалю, из капли уважения к Вэньгу Вэйюю.

***

Говорят, если кто-то помянет тебя за спиной недобрым словом, то чихнёшь, а если ты особенно неудачлив, то заработаешь аллергический насморк и будешь чихать по десять раз к ряду, не в силах остановиться.

Вэньгу Вэйюя нельзя было назвать крепким и здоровым, он всегда выглядел бледным и мёрзнущим, однако не чихнул ни разу.

В данный момент он стоял на башне уездного города Сюаньпин, в сотне ли от Кайфэна, и с высоты обозревал тысячи домов взглядом, полным скорби и сочувствия. Встреть вы его впервые, ручаюсь, непременно приняли бы за бодхисаттву с добрым сердцем — или, по меньшей мере, за благодетеля, следующего заветам Будды.

Однако считать таковым Вэньгу Вэйюя — глубоко ошибаться.

У ног его раздавалось чавканье и хруст.

— Ю Сюнши, веди себя прилично, — с некоторым отвращением велел Вэньгу Вэйюй.

Пожиравший внутренности караульного Ю Сюнши в недоумении поднял голову и размазал кровь по всему лицу. Осознав смысл слов Вэньгу Вэйюя, он залился краской — разумеется, вы едва ли заметили бы это под кровью — и, стеснительно ссутулившись, стал медленно вытаскивать потроха несчастного рукой — и правда, гораздо культурнее.

Чуть позади них на зубце башни сидела Лицзи и, запрокинув голову и беззаботно болтая ногами, облизывала с когтей свежую кровь — издалека её можно было бы принять за отважную и дерзкую девчонку.

Ещё немного дальше стоял спиной к выступу городской стены уже показавшийся, но ещё не принимавший участия в происходящем «господин Вэнь». Он испуганно дрожал, вцепившись в кожаный мешок, и едва держался на ногах на сквозняке, но считал, что уж лучше потерпеть холод — так, по крайней мере, меньше чувствовался запах крови.

— Что такое, Вэнь-шэнь? — покосился на него Вэньгу Вэйюй. — Время пришло, а ты колеблешься?

Оказывается, «господин Вэнь» был Вэнь-шэнем, божеством поветрий.

— Молодой господин Вэньгу, э-э-э... это ведь не шуточки шутить... — Даже ледяной ветер самых холодных дней в году не высушил бусины пота у него на лбу. — А ну как бессмертные из царства небесного узнают...

— Первого, пятнадцатого и последнего числа лунного месяца Лицзи уже посетила Инчжоу, Пэнлай и Фанчжан, — не удостоив его взглядом, произнёс Вэньгу Вэйюй. — И вылила твоё снадобье в питьевые источники трёх священных гор, так что сейчас бессмертные крепко спят. Что бы ни происходило в мире смертных, они не смогут разомкнуть глаз, а без вестей со священных гор в царстве небесном глухи и слепы, чего тебе бояться?

— Молодой господин Вэньгу, вы ведь не пару жизней отнимете. — При мысли о возможных последствиях бога поветрий пробила дрожь. — В городе несколько тысяч домов и десятки тысяч людей, погубить их — значит, призвать на себя кару небесную.

Вэньгу Вэйюй промолчал, зато с радостью вмешалась Лицзи.

— Не поздновато ли вам раскаиваться, господин Вэнь? — В её нарочито безразличном тоне явственно слышался намёк на угрозу. — Почему же раньше вы не сожалели? Когда Ю Сюнши пришёл к вам, вы могли отказаться идти с ним, когда молодой господин Вэньгу попросил у вас снадобье, вы могли не давать его. Но вы пришли и предоставили требуемое, повергнув в сон бессмертных трёх священных гор, а в последний момент говорите мне, что отказываетесь от участия? — Переместившись с невероятной скоростью, она с обворожительной улыбкой положила окровавленные когти на плечи бога поветрия. — Так небожителями не становятся, вы согласны?

Ноги у него уже задрожали.

— Конечно, конечно.

Вэньгу Вэйюй явно остался доволен устроенным Лицзи представлением. После избиения палками настало время поманить золотом.

— Я всего лишь одолжу на время ваш кожаный мешок, — утешающе улыбнулся он богу поветрий. Если бы пришлось, он бы пошёл даже на то, чтобы ласково погладить того по плешивой башке. — Когда бессмертные проснутся, мор в мире людей уже минует, я уничтожу все следы, и никто не узнает, что здесь произошло. Я не забуду ваших заслуг и отныне стану возжигать благовония в вашу честь...

Слова «возжигать благовония» поразили Вэнь-шэня, и он погрузился в молчание.

Кто он? Бог поветрий.

Не надо думать, что все, кто именуется «божествами» наслаждаются прекрасной жизнью. Что толку, что он считается богом? Испокон веков божество поветрий прогоняют ударами в гонги и барабаны, не сравнить с богом богатства Цай-шэнем, за чью благосклонность соревнуются. Пока прочие небожители наслаждаются беспечной жизнью во обителях бессмертных, как он проводит свои дни? Словно крыса, которую, стоит ей выбежать на улицу, всякий старается ударить, он не имеет пристанища, живёт впроголодь, только покажется на глаза — небо гневается и люди ропщут, скитается целыми днями с пустым кошелем да в лохмотьях. Кто знает, зовут его богом поветрий, а кто не знает, принимают за невесть откуда взявшегося злого демона.

Если продолжать в том же духе, остаётся лишь два пути: первый — умереть, второй — погибнуть.

Ну и ладно. Что люди, что божества живут разве не ради плошки риса? Как ни крути, он уже ступил на разбойничье судно, к чему в последний момент притворяться, будто осознал свои заблуждения, вернулся на праведный путь и стал честным человеком?

Собрав волю в кулак, он наконец протянул кожаный мешок, что крепко сжимал в руках.

***

Взрывались хлопушки, люди собирались на улицах, провожая уходящий год.

Расцветали в небесах фейерверки, пущенные из каждого двора, приветствуя новую весну.

По легенде, в новогоднюю ночь стреляют из хлопушек, чтобы испугать ужасное чудище Няньшоу, что пожирает скот, припасы и иногда даже людей.

Всю ночь напролёт во всех домах города Сюаньпина горели свечи, никто не спал, дожидаясь нового года. И никто представить не мог, что, прогоняя «Няньшоу», они, оказывается, приглашали к себе неистощимую, чудовищную заразу...

Едва закончился первый лунный месяц нового года, как из Сюаньпина долетели известия о заразной болезни.

Последние несколько дней все в управе Кайфэна сбивали ноги и ломали головы над тройным убийством, случившимся на пятый день нового года в денежной лавке «Счастье и процветание». Этим вечером, разбирая обстоятельства дела, только к часу свиньи нащупали несколько зацепок. Круг подозреваемых всё сужался, и застилающий глаза туман наконец начал рассеиваться...

Именно в это время явился с приказом старший дворцовый евнух Чэнь-гунгун.

Обычно, когда его встречали во дворце, Чэнь-гунгун всегда говорил мелодично, размеренно и неторопливо, сохраняя важный вид и ровный голос. Неважно, зачитывал приказ подданному, которого вызывал на приём император, или же наказывал провинившуюся дворцовую служанку, делал он это с таким видом, будто наслаждается цветами и пением птиц. Если на лице вашем отражалось нетерпение, он нарочно повышал свой характерный пронзительный голос так, что резало слух, а затем, сомкнув большой и средний пальцы в жесте орхидеи, тихо-тихо говорил вам: «Остерегайтесь проявлять нетерпение перед лицом императорского посланника», «только строгость и сдержанность выражают дух нашей Великой Сун» — и нудел как туча мошкары и стая щебечущих тростниковых сутор(2), пока вы не терпели поражение.

Поэтому, когда обычно сдержанный и тактичный евнух Чэнь ворвался широким шагом, промчался от ворот управы до кабинета и возопил со всей мощи: «Где Бао Чжэн?» — серьёзность дела ни у кого не вызвала сомнений.

Дальнейшие события, можно сказать, пронеслись стремительно, словно ураган. Не сказав и пары слов, Чэнь-гунгун, сгорая от тревоги, велел Бао Чжэну немедленно ехать на аудиенцию к императору. Судя по всему, не будь Бао Чжэн высоким чиновником второго ранга, он засучил бы рукава и поволок его за собой.

Короче говоря, пока остальные в управе Кайфэна таращили глаза, не понимая, что происходит, евнух Чэнь уже вытолкал Бао Чжэна и «попросил» его забраться в паланкин, который тут же унесли.

Похоже, в случае дел важных и срочных «дух Великой Сун» тоже приспосабливался к обстоятельствам, принимая во внимание ситуацию.

Всю вторую половину ночи служащие управы не находили себе места от беспокойства, и Чжань Чжао отправил Ван Чжао и Ма Ханя разузнать, что происходит. Оба отсутствовали долго, но вернулись почти одновременно: паланкины из Южного дворца чистоты, резиденции Ван-чэнсяна(3) и резиденции Пан-тайши поспешно устремились в Императорский город.

Выслушав их доклад, Чжань Чжао промолчал, зато Гунсунь Цэ тяжело вздохнул.

— Раз такая суета, боюсь, большая беда случилась.

И верно — случилась беда.

В императорском кабинете из жадеитовой курильницы, украшенной золочёной проволокой, струился тонкий аромат амбры, петляя и колыхаясь в почти осязаемом мрачном напряжении.

Молодой сын Неба, сидя за письменным столом, с каменным лицом посмотрел на стоящих навытяжку подданных, затем снова перевёл взгляд на простёршегося перед ним уездного главу Сюаньпина, который с трепетом вёл доклад.

На лбу уездного главы уже выступила испарина, голос его подрагивал, ноги тоже заметно тряслись, но он усилием воли собрался и насколько возможно ровным голосом изложил всё произошедшее в Сюаньпине за последние несколько дней.

Подъезжая к столице, он множество раз мысленно полировал свой доклад, подбирая слова и наводя лоск, чтобы добиться образцовой красоты слога, поскольку до него доходили слухи, что сын Неба любит изысканные сочинения. Он даже мечтал, что император, восхитившись его литературным талантом и стилем, пожалеет, что не обнаружил такой самородок раньше, а обронил за пределами столицы, и немедленно повысит его до чиновника первого ранга.

Поэтому, готовя свой доклад, он испытывал душевный подъём, глаза его горели. Он считал, что над могилами его предков заклубился синий дым, знаменуя большую удачу, что перед ним лежит надежда на блестящее будущее, и даже всхлипнул несколько раз от переизбытка чувств — в одночасье охватившая город Сюаньпин зараза поспособствовала его встрече с самым важным человеком правящей династии, словно Небо открыло очи и устремило взгляд на него, озарило светом Будды именно его, а не кого-то другого.

Он закончил доклад.

Император ничего не сказал, собравшиеся могущественные чиновники тоже хранили молчание.

Уездного глава несколько оробел, сердце его то вздымалось на волнах надежды, то погружалось в пучину разочарования.

Вскоре сын Неба махнул рукой, давая ему знак уходить.

Вот так просто... уйти?

Тьма отчаяния тут же погасила блеск надежды в его глаза, а сердце с бульканьем опустилось на самое дно.

Но всё же он не подал виду и с поклоном покинул собрание, строго соблюдая церемониал и безукоризненно совершив все жесты и движения — будь в то время так называемые правила этикета для чиновников Великой Сун, он, вне всяких сомнений, мог бы стать образцом для всеобщего подражания.

Кто знает, быть может, император оценит по достоинству то, как он сдержанно и естественно удалился?

Проследовав за дворцовым евнухом Чэнем за порог, он с ни с чем не сравнимым сожалением оглянулся на закрывающиеся двери.

Всё-таки не в силах смириться, он вцепился в последний проблеск надежды.

— Скажите, как этот чиновник выступил?

Чэнь-гунгун надолго лишился дара речи — он начал подозревать, что у этого уездного главы не всё в порядке с головой. В разгар бедствия даже подобные ему придворные понимали серьёзность ситуации и соблюдали меру, а этот тупорылый ещё переживает, как показал себя в высочайшем присутствии?

Поэтому евнух Чэнь мгновенно принял решение и коротко бросил лишь одно слово.

— Тьфу.

***

— Какие мысли у дорогих подданных? Говорите, не стесняйтесь, — наконец нарушил молчание император.

Пан-тайши втянул голову в плечи и великодушно уступил право высказаться остальным.

Старенький Ван-чэнсян постарался потише прочистить горло — взвесив обстоятельства, он тоже не намеревался выступать первым. Возраст у него уже преклонный, возможность уйти на заслуженный отдых — всё ближе, потому и в речах и поступках он становился всё осмотрительнее — в такие годы стоит обронить одно неосторожное слово, свободы будет уже не видать. Благоразумно заботиться о своём благополучии, так что лучше промолчать.

Меж бровей Бао Чжэна залегли глубокие складки, в голове его с невероятной скоростью промелькнуло всё, что он знал о городе Сюаньпин — по случаю, год назад он проводил там повторное слушание дела об убийстве и ещё помнил ситуацию в уездной канцелярии: Сюаньпин находится в ста двадцати ли от столичной области, в нём три тысячи шестьсот семьдесят два двора, в которых проживает десять тысяч двести двадцать человек. Это сведения позапрошлого года, в нынешнем число должно было увеличиться. Только что уездный глава сказал, что зараза распространяется невероятно быстро, среди тяжело заболевших каждый второй из десяти — значит, больных уже более двух тысяч, около сотни умерших сожжено, а тех, у кого обнаружили признаки болезни и вовсе сосчитать невозможно.

Такие сведения были на момент, когда уездный глава покинул город. До столицы он, не останавливаясь, добирался день, и ещё несколько дней его держали в придворной лечебнице, чтобы удостовериться, что не заразен... Какие ещё беды успели произойти в Сюаньпине? Его всё больше охватывала тревога. Император что-то сказал, но он даже не услышал.

Как обычно бывало во время обсуждений, первым заговорил Восьмой сяньван(4), Чжао Юаньян(5).

Видя, что он открыл рот, Пан-тайши вздохнул с облегчением: «Вы ведь родич маленького императора, ничего страшного, если что не так скажете, так что выступите первым, прощупайте почву для всех остальных».

— Ваш подданный полагает, что следует отрядить в Сюаньпин знаменитых врачевателей из придворной лечебницы и отправить туда целебные средства, дабы облегчить страдания народа. — У Чжао Юаньяна и правда было сострадательное сердце.

Сказано-то верно, но ведь болезнь неизлечима.

На лицо сына Неба падала тень, после долгого молчания он выразил согласие — без особых восторгов, но и без возражений.

Сочтя предложение разумным, Ван-чэнсян слегка кивнул, будто в глубокой задумчивости — но лишь слегка, чтобы, если император вдруг поменяет решение, немедленно переметнуться на другую сторону.

— Уездный глава не совсем бестолковый, — будто ненароком обронил император, — покидая Сюаньпин, запер городские ворота...

Он не договорил, но мысль донёс, а главное, кое-кто из присутствующих понял её.

— Ваш старый слуга полагает, — шагнул вперёд Пан-тайши, слегка поклонившись Чжао Юаньяну с почтительно сложенными руками, — что его высочество восьмой ван печётся о простом народе, и намерения у него добрые, однако лечение не пресечёт проблему в корне.

— О? — сын Неба чуть подался вперёд, и голос его наконец слегка дрогнул. — Что имеет в виду тайши?

— Опасность Сюаньпина — не в заразе, а в Кайфэне.

— Продолжай, — хладнокровно велел император.

— Испокон веков, где прошёл мор, все поля усеяны пострадавшими, он захватывает города и отнимает земли, не встречая никакого сопротивления. К тому же, судя по рассказанному уездным главой Сюаньпина, местные лекари оказались беспомощны перед незнакомой болезнью, так что даже если отправить знаменитых врачевателей из Кайфэна, как знать, смогут ли они добиться успеха и сколько времени это займёт? — Пан-тайши сменил тему. — Более того, Сюаньпин находится всего в сотне с небольшим ли от нашего Кайфэна, где более двухсот шестидесяти тысяч дворов и от которого во все стороны проложены водоотводные каналы и дороги, который переполнен жителями и путниками, и если зараза достигнет Кайфэна... Ваше величество, опасность для Кайфэна — опасность для Великой Сун, нельзя поступать необдуманно!

Бао Чжэн про себя тяжело вздохнул — сказанное Пан-тайши сходилось с его мыслями, но следующие слова он не смог бы заставить себя произнести.

— Тогда как в Сюаньпине тысяча с лишним дворов и менее десяти тысяч человек, и раз уж уездный глава уже запечатал городские ворота... Подданный просит ваше величество приказать установить баррикады и заграждения в округе десяти ли от Сюаньпина, дабы ни один человек не смог покинуть город, и никого не пускать туда!

— По словам Тайши выходит, — нахмурился восьмой сяньван, — мы должны обречь десять тысяч простых людей на погибель?

— Ваше высочество. — Лицо Пан-тайши выражало высокомерие. — Вы тоже слышали доклад уездного главы Сюаньпина, мор возник неожиданно и распространился стремительно, ещё вчера здоровые взрослые и дети назавтра уже покрылись гнойными нарывами, слабые телом не пережили и ночи, а кто покрепче — продержались лишь несколько дней. Неизвестно, откуда пришла зараза, находившиеся рядом с больными умирают. Несколько незамужних девушек, не покидавших женской половины дома и не ступавших за внутренние ворота скончались одна за другой... На мой взгляд, в Сюаньпине мор уже повсюду, и оставлять его нельзя.

— Что значит «оставлять его нельзя»? — В голосе Чжао Юаньяна, который всегда сохранял изысканные манеры и соблюдал церемониал, послышался гнев. — Тайши имеет в виду, что следует поджечь Сюаньпин, невзирая на то, остались ли в городе живые люди?

«Именно так», — подумал про себя Пан-тайши, однако вслух не осмелился вступать в противостояние с императорским родичем и повернулся к сыну Неба, почтительно сложив руки.

— Ваше величество, прошу, подумайте об этом.

— Разве можем Мы не понимать милосердие Нашего дяди? — Император медленно поднялся и вышел из-за стола. — Но за неимением лучшего плана, Сюаньпин придётся бросить на произвол судьбы. — Помедлив, он беспомощно улыбнулся. — Дядя, Мы — не уездный глава Сюаньпина. Он может заботиться лишь о своём городе, но Мы должны думать о народе всей Поднебесной.

Слова эти были не вполне верны. «Глава Сюаньпина может заботиться лишь о своём городе»? Отнюдь, он сбежал оттуда быстрее всех.

Слова императора, по сути, обрекали Сюаньпин на гибель.

Сердце Бао Чжэна затопило невыносимой печалью, и к горлу подступила горечь.

Поднебесная — лишь доска для сянци у запястья Чжао(6), благоразумно пожертвовать ладьёй, чтобы спасти императора, и фигуре, соответствующей Сюаньпину, остаётся только незаметно покинуть поле.

Слишком многие видели только движения фигур сянци на доске, Бао Чжэн же слышал, как за их тенью постепенно затихают крики отчаяния, видел кровь и бушующие пламя, цунь за цунем разрушающие каждый дом Сюаньпина.

Ворот его одеяния чуть трепетал. Шагнув вперёд, он встретил удивлённый взгляд императора.

— Подданный обращается к вашему величеству.

-----------------------------------------------

(1) Походные фонари — переносные фонари с защитой от дождя и ветра.

(2) Тростниковые суторы — вид певчих птиц из семейства суторовых.

(3) Чэнсян — высшее должностное лицо в государстве, главный помощник императора.

(4) Сяньван — добродетельный князь.

(5) Чжао Юаньян — восьмой сын императора Тай-цзуна, младший брат императора Чжэнь-цзуна, единственный выживший дядя с отцовской стороны императора Жэнь-цзуна. Славился своим умом, верностью и добродетелями.

(6) Чжао — фамилия правителей династии Сун.